Текст книги "Марджори"

Автор книги: Герман Воук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

– Ох, ты только посмотри, это ужас какой-то! Ты знаешь, мелкие суммы у меня просто текут сквозь пальцы. Они не имеют для меня значения, что-то вроде сигарет или спичек, или всякого такого. Я знаю, так не должно быть. Бог знает, я не богата, чтобы так относиться к деньгам, да и другие тоже. Не могу ли я попросить тебя об одном здоровенном одолжении, не заведешь ли ты для меня маленькую конторскую книгу?

Чувствуя себя неловко, Марджори сказала:

– Право, это чепуха, давай забудем. Какая разница, тридцать пять или сорок пять долларов…

– Нет, нет, пожалуйста, веди учет, ты чертовски методичная, когда захочешь. Когда нам заплатят в конце лета, тогда разберемся. Я просто ничего не могу поделать с мелкими деньгами. За большими-то деньгами я могу уследить, как коммунистическая партия Австралии. – Она заметила тень скептической улыбки на лице Марджори и вспыхнула: – Я скажу тебе, где я управлялась с большими деньгами, малышка. Одним летом я была папиным помощником на Уолл-стрит, и тогда дела шли так хорошо, что мы жили у Питера Ставсана, а не в этой дыре на Девяносто второй улице. И уж поверь мне, каждые десять тысяч долларов были у меня в полном порядке до последнего цента.

Марджори согласилась вести учет, но быстро поняла, что идея была не слишком удачная. Это освободило Машу от каких-либо угрызений совести по поводу занятых денег. «Ты просто пометь это в маленькой черной тетрадке, дорогуша», – говорила она, таким образом освобождая Марджори от бремени некоторой суммы денег и в то же время покровительствуя ей. Когда они поехали в «Лиственницу», счет вырос до двенадцати долларов с мелочью, и Марджори, чувствуя нарастающее раздражение, в самом деле стала вести свою конторскую книгу с аккуратностью старого бухгалтера.

11. Ноэль Эрман

С журчанием рассекая черную воду, каноэ скользило к мерцающим огням и далекой музыке «Южного ветра».

Стояла безветренная, безлунная ночь под усыпанным звездами небом. Марджори сидела на носу каноэ, поставив белую сумку между коленями, поеживаясь, несмотря на свитер, наброшенный на плечи. Тонкая хлопчатобумажная оранжевая блузка и зеленые брюки, одежда, предписанная преподавателям в «Лагере лиственницы», не слишком ее согревали. Она обхватила руками колени и скрючилась, стараясь не дрожать. Маша гребла умело, почти без брызг.

– Что это за музыка? – хрипло прошептала Марджори, нарушая молчание в первый раз, когда они были в нескольких сотнях ярдов от берега «Лиственницы».

Маша рассмеялась, высокий негромкий звук под открытым небом.

– Тебе необязательно шептать, крошка. Мистеру Клэбберу нас не услышать, ты знаешь. Это оркестр. Там сегодня жарят шашлыки. Все сидят вокруг костра и поют, и набивают свои желудки, и упиваются пивом, а оркестр для них играет.

– Я думала, там будут танцы.

– О, любые танцы, какие тебе угодно, но после. У них генеральная репетиция шоу, пока гости жарят шашлыки. Ты в самом деле увидишь нечто.

Задрожав, Марджори щелкнула зубами.

– Я замерзаю, ты знаешь? Странно, что ты еще не подхватила воспаление легких.

– Да ведь сегодня же теплая ночь, леденец ты мой! Иногда на этом озере действительно прохладно, когда поднимается ветер. Тебе везет, как всякому новичку.

– Вижу. – По телу Марджори снова пробежала сильная дрожь. – Может быть, я просто немного боюсь.

Маша снова засмеялась.

– Ну, с этим ты тоже справишься. Точно тебе говорю. Я занимаюсь этим уже три года, и вот я перед тобой, толстая и довольная, как всегда.

– Да, я знаю, – сказала Марджори не слишком дружелюбным тоном, и разговор прервался.

Марджори, напрягая зрение, всматривалась в «Южный ветер», думая, не окажется ли этот лагерь для взрослых еще одним разочарованием, еще одним из Машиных обманов, которые раскрываются при ближайшем рассмотрении. В течение первых четырех недель лета ее отношение к подруге круто изменилось. Если она не была еще полностью разочарована, то, во всяком случае, относилась ко всему, что говорила Маша, с осторожностью и явным недоверием. А причина была в том, что постепенно она выяснила: Маша заманила ее в «Лиственницу» с помощью лжи, наглой возмутительной лжи, и, даже уже находясь в лагере, она пыталась покрыть свою ложь другими выдумками, все более неубедительными.

Как и сказала Маша, преподаватель драматического искусства жил в удобной хижине на вершине холма, с которого открывался вид на озеро, и на самом деле Мардж не пришлось присматривать за детьми. Так же верно было и то, что из своего жилища Марджори могла видеть дальний берег озера, площадки и здания «Южного ветра». Это была пленительная панорама, похожая на сказочную страну на картинке из детской книжки, с зелеными лужайками, темно-зелеными фигурными группами деревьев и бело-золотыми башнями причудливой формы.

Все остальное оказалось фальшивкой, циничной и обдуманной. «Железное правило» мистера Клэббера, запрещающее сотрудникам лагеря визиты в «Южный ветер», было далеко не шуткой и строго соблюдалось каждой девушкой из персонала – исключая Машу. В самом деле, они избегали разговоров о лагере для взрослых, как будто это был лепрозорий, расположенный по соседству. Сперва Маша рассказывала ей, что уходит примерно неделя на то, чтобы сотрудницы наладили дружеские отношения и начали тайные посещения «Южного ветра». Но по мере того, как проходило время, стало ясно, что одна только Маша бывала в чужом лагере, и никто другой даже не заикался о таком рискованном предприятии. Она пользовалась каноэ после наступления темноты, привязывала его к плоту для ныряния, стоявшему на якоре у прожекторов, и вплавь добиралась до берега. Там она брала в долг полотенца, одежду и косметику. Она не могла привести каноэ к берегу, потому что хозяин «Южного ветра», мистер Грич, всегда собственноручно разрубал и сжигал на берегу любую незнакомую лодку, на которую натыкался ночью, чтобы отбить охоту к ночным прогулкам у визитеров, не желавших платить.

Остальные сотрудницы, в большинстве своем коренастые невысокие мускулистые девушки, относились к Маше как к эксцентрической особе, а ее поездки на каноэ – о которых они знали, но никогда не докладывали – считали вредной и опасной глупостью. В конце концов Маше пришлось признать все это под давлением Марджори, после того как они серьезно поссорились однажды поздней ночью, когда пошла вторая неделя их пребывания на озере. Даже тогда Маша пыталась обелить себя, обзывая остальных девушек трусливыми дубинами и бесполыми дурами. Марджори убежала от нее в негодовании, слыша подобные речи, и они почти не разговаривали целую неделю.

Но солнце в «Лиственнице» было ярким и теплым, запах сосновых иголок восхитительным, сон на горном воздухе крепким, а еда мистера Клэббера обильной и превосходной. Больше того, Марджори вдруг добилась невероятного успеха своими постановками, она стала популярной, ею восхищались, так что настроение у нее было отличное. Она усердно трудилась и управлялась со своими маленькими актрисами с добродушием и симпатией. Мистер Клэббер искренне признал, что она – лучшая из его театральных помощниц, которые когда-либо у него были. Ей неизбежно приходилось сталкиваться с Машей, которая разрисовывала декорации и шила костюмы с командой девушек, увлекающихся театром. Ее неприязнь растаяла в ежедневной работе и шутках, хотя ее отношение к толстухе оставалось недоверчивым.

Маша день за днем докучала ей уговорами попробовать вместе с ней добраться на каноэ до «Южного ветра», клянясь всем святым, что это самая простая, безопасная и веселая проделка, какую только можно представить.

Марджори сопротивлялась несколько недель. Но в этот вечер она наконец-то сдалась. После четырех недель с щебечущими девчушками, оранжевыми блузками и зелеными брюками, после четырех недель тяжеловесных разговоров с остальными девушками и скучного благочестия мистера Клэббера она изголодалась по веселью. Маша пообещала в безопасности доставить ее на другой берег, не заставляя плыть в темноте. У плота, сказала она, их встретит Карлос Рингель, художник-постановщик шоу в «Южном ветре».

Маша продолжала грести в молчании около четверти часа, прежде чем Марджори увидела черную полоску на воде.

– Вон там плот, – сказала она, – и ни единого признака Карлоса Рингеля.

– Не нервничай, детка. Он там будет.

После новой долгой паузы и молчания, прерываемого только тихими ритмичными всплесками, Марджори спросила:

– А что мы будем делать, если налетим на этого… на этого мистера Грича?

– Милая моя, ну и что, ты же просто еще один гость. Там их тысячи. Не знает же он каждого в лицо. Конечно, чем раньше мы избавимся от этих лохмотьев, тем лучше. Как причалим, сразу же пойдем в коттедж к певцам, там и оденемся. До него не будет и ста футов, и там везде тень и кусты.

– Как он выглядит?

– Кто, Грич? Как сатана.

– Ой, в самом деле?

– Точно. Самый настоящий сатана с огромным пузом и в белых бриджах. Ты увидишь.

Марджори издала невольный стон, плотнее кутаясь в свитер. Маша сказала:

– Ради Бога, куколка, чего это ты так нервничаешь? Что с тобой может случиться? Он что, съест тебя? Или Клэббер съест? Брось эти глупости. Не забывай, что мы едем, чтобы чертовски здорово провести время.

– Маша, я просто не хочу лишиться первой в жизни работы за аморальное поведение, вот и все.

Толстушка рассмеялась.

– Аморальное поведение. Куколка, твои понятия об аморальном поведении сводятся к двум лишним кускам пирога после обеда. Но я тебя люблю как раз такой. А теперь успокойся, слышишь?

Когда каноэ приблизилось к плоту, взрослый лагерь стал виден явственнее, в огоньках он был похож на лужайку со множеством светлячков. Голоса и женский смех раздавались над водой вместе с музыкой. Прожектора показывали массу красных каноэ – казалось, их там было несколько сотен, уложенных днищами вверх на берегу в ровные линии. Общий зал тоже был освещен, это было белоснежное модерновое здание с большой позолоченной круглой раковиной на задней стене. Над входом стоял широкий белый столб, возвышавшийся над деревьями, с огромными позолоченными буквами: «Мюзик-холл лагеря «Южный ветер»». Место для купания выдавалось далеко в озеро аркой красных и зеленых фонарей.

Маша показала веслом на каноэ, появившееся из тени у берега.

– А вот и Карлос, наверняка опять ворчит, да только вот он, тут как тут.

Они приблизились к покачивающемуся, бряцающему деревянному плоту, который стоял на баках из-под нефти, и коренастая темная фигура схватила Марджори за руку.

– Спокойно, – сказал скрипучий голос, и она ступила сначала на мокрый бак, а потом на покрытый мешковиной плот.

Маша выбралась из каноэ с сумкой Марджори в руках.

– Карлос, это Марджори…

– Привет. Быстрее, малышки, репетиция уже началась.

Он помог им устроиться в его каноэ и повел его в сторону берега мощными взмахами весел. Марджори, сгорбившись у его ног, была смущена его молчанием.

– Простите, что мы так беспокоим вас, мистер Рингель.

– Никакого беспокойства. А теперь тихо, мы уже близко, никогда не знаешь, когда ему вздумается выскочить из кустов.

Каноэ с треском вошло в сладко пахнущие ветви, мокрые от росы, и ткнулось днищем в берег.

– Беги со своей подружкой вперед, а я избавлюсь от каноэ.

Быстрая пугливая пробежка сквозь кустарник и шиповник, и вот они уже стоят, запыхавшись, в ярко освещенном домике, балки которого сплошь увешаны женским бельем, чулками и купальными костюмами. На кровати, читая «The Saturday Evening Post», сидела красивая девушка, высокая блондинка, совершенно обнаженная.

– Привет, – сказала она Маше. – Сегодня с подружкой, а? Ты что-то рановато.

– Четверть десятого.

Блондинка взглянула на свои часы и зевнула.

– Черт, так и есть. Мне нужно быть на сцене через десять минут.

Она поднялась и медленно пошла по комнате, подбирая одежду, совсем не беспокоясь из-за отсутствия штор на окнах.

Маша сказала:

– Это Марджори Моргенштерн – Карен Блер.

– Привет, – произнесла Карен, махая Марджори бюстгальтером и потом надевая его. – Чувствуй себя как дома, если что нужно – расчески, пудра… Может, нужно белье?

– Спасибо, я захватила все с собой.

– Отлично. Приятно знать, что на другом берегу озера живут не одни лишь попрошайки.

– На что ты жалуешься? Я все равно в твои вещи не влезаю, ты, гороховый стручок, – сказала Маша.

Карен застегнула «молнию» на зеленых шортах, надела белую английскую блузку и скользнула ногами в мокасины.

– Увидимся, ребятишки.

Махнув длинными вялыми пальцами, она пропала.

– Теперешняя пассия Ноэля Эрмана, – уточнила Маша, доставая одежду из шкафа.

– Она ошеломительна, – сказала Марджори. – Они собираются пожениться?

– Что, они? Да она просто его подружка по постели на это лето. Ей тридцать один, и она тупая, как столб. Три раза была замужем и разводилась.

– Боже милостивый, она кажется на старше двадцати…

– В следующий раз приглядись внимательно к ее глазам и губам, милочка. Увидишь, на сколько она выглядит.

– А сколько ему лет?

– Ноэлю? Двадцать семь – двадцать восемь, наверно.

– Он будет на репетиции, верно?

– Он режиссер, лапуля, – сказала Маша с тенью нетерпения. Она направилась в ванную комнату с охапкой одежды.

Марджори знала, что Ноэль Эрман был главой артистов «Южного ветра», общественным режиссером, который писал и ставил спектакли. В городе Маша частенько наигрывала на пианино и напевала многие его мелодии из ревю для лагеря. Эрман в самом деле казался необыкновенным человеком. Несколько из его музыкальных скетчей были представлены в бродвейских шоу. Многие его песни были опубликованы; две из них – «Босая в небесах» и «Поцелуи дождя» – в эти дни были хитами. Марджори очень взволновала перспектива встретиться с такой знаменитостью. Пока она одевалась, она думала, что белокурая девушка была первой всамделишной любовницей какого-то человека, которую ей довелось увидеть, хотя она читала книги и смотрела фильмы и спектакли о них всю свою жизнь. Но отчего-то Карен Блер не казалась ей похожей на тех. К разочарованию Марджори, в ней не отразилось никаких следов греха или вины. Может быть, подумала Марджори, это просто очередная выдумка Маши.

Маша вышла из ванной накрашенная и похудевшая, в коричневой мексиканской блузе с кожаным поясом, украшенным медными бляхами. Марджори привыкла видеть ее в мешковатой оранжево-зеленой униформе.

– Бог ты мой, да вы только гляньте!

– Похожа на человека? – спросила Маша жеманно. Она взяла Марджори под руку, и они вдвоем встали перед зеркалом. – Две сирены из-за озера. Неплохо.

– Клянусь, ты заткнешь эту блондинку за пояс, – сказала Марджори. – Ты обязательно должна попробовать закадрить Ноэля Эрмана.

– Ага, чтобы Карлос задушил меня и бросил мой труп в кустах?

– Чепуха. Какие у него права на тебя?

– Да никаких, с какой стати, старый он недотепа… пошли. – Маша выключила свет. – Теперь помни, если мы повстречаем Грича, не обращай на него внимания. Ты просто гость. Меня-то он знает, так что с этим никаких проблем.

– Он… он в самом деле тебя знает?

– Боже правый, деточка моя, я торчу здесь три вечера в неделю, не могу же я постоянно увертываться от него. Карлос навешал какую-то лапшу ему на уши. Для меня Грич делает исключение. У меня как будто неподалеку летний домик. Пойдем.

Воздух сумеречной аллеи был насыщен сладким запахом горного лавра. Маша уверенно пошла в темноту.

– Сюда, Мардж, А что касается флирта с Ноэлем Эрманом, то он не про нашу честь, голубушка. Он у нас второй Мосс Харт или Коул Портер. Когда ему стукнет в голову, он женится на ком-нибудь вроде Мэгги Салливан.

– Он не еврей, как ты думаешь?

– Не знаю. Наверно.

– Но «Ноэль»…

– Проклятье. Я знавала еврея по имени Сент-Джон.

Аллея свернула и стала шире, они вышли на пустую открытую площадку чудного желтовато-зеленого цвета под лучами прожекторов, похожую на газон с театральных декораций. В центре лужайки фонтан на белом бетонном основании, освещенный красными, синими и желтыми прожекторами, извергал радужно переливающиеся брызги. Грубые скамейки и беседки расположились на лужайке в веселом беспорядке. Тут и там росли высоченные старые дубы, обложенные белыми камнями, отражавшими свет прожекторов. За лужайкой виднелись линия каноэ, красно-зеленая арка плавательного бассейна и черное озеро.

– Боже мой, – прошептала Марджори, – как здесь тихо.

– В субботу после полудня эта лужайка похожа на Таймс-сквер. – Маша направилась по траве в сторону общего зала, и Марджори засеменила сбоку от нее. – Все теперь заняты шашлыками.

– А где все спят? В тех больших зданиях? – Марджори невольно приглушила голос. У нее было ощущение, будто она пробирается по деревне в нацистской Германии.

– Нет, в коттеджах за деревьями. Мужчины слева, девушки за нами. Тот здоровый дом со стеклянным фасадом – это столовая. Годится только для выходных с большим наплывом гостей, а вообще-то чепуха. Рядом с ним здание администрации, в котором…

Воздух наполнился пронзительным воплем. В унисон ему заскрипели все дубовые деревья.

– Бернис Флэмм – междугородный звонок. Бернис Флэмм.

Еще одна сирена, щелчок и затем молчание.

– Проклятые громкоговорители, – сказала Маша. – Не дают покоя ни днем, ни ночью. С ума можно сойти.

– А что отделяет мужчин от девушек? Ограда или что-нибудь еще?

– Только листва, моя дорогая, и воспитание, – сухо ответила Маша. – Они уже большие мальчики и большие девочки, ты понимаешь.

– Должно быть, иногда случается…

Маша схватила ее за руку.

– Ох, Иисусе Христе! Везет же нам. Грич. Выходит из зала. Прямо на нас.

Марджори увидела невысокого человечка в белых штанах до колен, который спускался по ступеням общего зала. Ее ноги подкосились.

– Что нам делать, повернуться и бежать?

– Не болтай ерунды. Иди, как шла. Не смотри на него. И ради Бога, не гляди так виновато.

Марджори почувствовала, что ей некуда девать руки, которые болтались где-то внизу, и вдруг ей показалось, что нет ничего подозрительного в том, что человек сцепит свои руки. Она отвела их за спину, схватившись за собственные локти. Фигура в белых шортах приблизилась вперевалку, странно покачиваясь из стороны в сторону. Марджори попыталась отвести глаза, но, как ребенок, который не может отвести глаз от чудовища в мультфильме, глядя на него сквозь раздвинутые пальцы, она продолжала таращиться на мистера Грича. Он вглядывался в каноэ и, кажется, пересчитывал их на ходу. Левой рукой он вертел карманный фонарик. Внезапно он повернул голову и уставился прямо на Марджори. Она думала, что лишится чувств. Взгляд Грича на мгновение задержался, потом он быстро перевел его на Машу, его губы едва пошевелились, и он пошел дальше, не произнеся ни слова.

Через несколько секунд Маша сказала с натянутой веселостью:

– Ну, видишь, дорогуша? Злой дракон нас не сожрал.

Чувствуя комок в горле, Марджори проговорила:

– Кажется, ты сказала, что он тебя знает.

– Знает, и очень хорошо.

– Но он смотрел прямо на тебя. Сквозь тебя. Он не поздоровался с тобой. Он вообще ничего не сказал.

– Лапуля, ты разговариваешь с собаками, мимо которых проходишь?

– Он… ты знаешь, он действительно выглядит, как сатана. В самом деле, это удивительно.

– Он обиделся бы, услышав тебя. Это сатана похож на Макса Грича.

Высокий квадратный дверной проем мюзик-холла «Южного ветра» по краям был украшен медью с геометрическим узором. Над входом красовался бронзовый барельеф, изображающий нагую женщину с распущенными волосами, пухлыми щеками и сжатыми губами.

– Леди «Южный ветер», – сказала Маша, показывая на нее. – Здесь ее называют по-другому. Это название не годится для твоих невинных ушей.

Она поднялась по ступеням, толкнула дверь красного дерева и поманила Марджори.

– Что с тобой? Пойдем.

Марджори не могла бы сказать, почему колеблется. Она взбежала по ступенькам и прошла в открытую дверь.

Вестибюль был украшен афишами прошлых шоу: «Суета Южного ветра», «Мы увидимся», «Скандалы Южного ветра». Она последовала за Машей в ярко освещенный зал, где сотни желтых складных стульев располагались вокруг голой танцевальной площадки. На сцене стояли очень неестественные декорации, изображающие пальмовые деревья, а позади висела красная картонная луна. Карен Блер в костюме дикарки, живущей в джунглях, покачивая бедрами и поднятыми руками, пела в страстном ритме тропической музыки.

 
Лунное безумие
Сейчас у моря,
Лунное безумие
Горит в моей крови…
 

Пианист, толстый мужчина с сигарой в зубах, начал сильнее колотить по клавишам. Пара танцоров в таких же дикарских костюмах, притопывая ногами, вышла на сцену и исполнила угловатый танец, полный соблазняющих движений. Маша помахала Карлосу Рингелю, сидевшему в задних рядах рядом с худым человеком в черной водолазке.

– Вот он, – сказала она. – С Карлосом.

– Ноэль Эрман?

– Он самый. Когда номер кончится, я тебя представлю.

Танцоры отвихлялись, соединились в отчаянном объятии, и блондинка повторила песню.

– Отлично, Карен, не уходи! – крикнул человек в черном свитере. – Мы попробуем освещение, а потом закончим.

Он поднялся и пошел вперед.

Марджори уставилась на него, как зачарованная тупица; она никогда еще не видела мужчины красивее. Он был удивительно высок и строен. Если в чертах его лица и был какой-то недостаток, то это слишком длинный и слишком выдающийся вперед подбородок. Но разве это имело значение? Прямой нос, широкий лоб, глубоко посаженные глаза и копна рыжевато-золотых слегка вьющихся волос – все это делало его похожим на греческого бога, подумала она. Мардж часто слышала эту фразу, к Эрману она подходила полностью.

– Он действительно такой тонкий, как кажется, или это из-за черной водолазки?

– О, Ноэль – настоящая жердь. Девушки не дают ему растолстеть.

– Могу себе представить.

– Пойдем поздороваемся.

– Нет, нет! – в панике воскликнула Марджори. – Они заняты.

– Чепуха, мы не можем торчать на репетиции без его разрешения.

Марджори все еще не трогалась с места, и тогда Маша одернула ее:

– Боже мой, тебе сколько лет?

Она потащила ее вперед за локоть. Свободной рукой Марджори бездумно ощупала прическу. Карлос Рингель, которого она только что увидела при свете, в самом деле казался очень старым: большая лысина, окаймленная тронутыми сединой рыжими волосами, рябое и морщинистое лицо, вздувшиеся вены на руках. Он кивнул девушкам.

– А, заморские шпионы!

Эрман обернулся. Его глаза были необыкновенно голубого цвета. Ему не мешало бы побриться, густая щетина на его подбородке была более рыжего оттенка, чем волосы. Он потирал левый локоть ладонью.

– Привет, Маша.

– Привет, Ноэль. Можно нам посмотреть немножко? Это моя подруга Марджори Моргенштерн.

– Конечно. – Он был равнодушен.

– Марджи преподает театр в моем лагере.

Ноэль Эрман улыбнулся Марджори, и его неприступный иронический вид несколько смягчился.

– Вот как, коллега. Вы имеете право по роду вашей профессии. Уолли, еще два стула!

Прыщавый паренек в черных очках выглянул из-за кулис.

– Ладно, Ноэль.

– Вы меня смущаете, – пробормотала Марджори. – Я ничего не знаю о сцене.

Она думала о том, как он ужасно высок. В спешке она захватила с собой туфли на низких каблуках, и от этого было еще хуже. Она чувствовала себя маленькой девочкой.

– Марджори, говоря откровенно, я и сам знаю немногое. Спасибо, Уолли.

Прыщавый парень прибежал с двумя раскладными стульями, которые он раскрыл и поставил перед девушками, пристально и голодно глядя на Марджори. Это был знакомый взгляд потерявшего голову второкурсника на танцах. Она оценила его на семнадцать лет.

Эрман отдал указания осветителям, когда она села. Внезапно погрузившись в разноцветные лучи, сцена приобрела новый вид. Луна уже не казалась такой картонной и больше была похожа на луну. Пальмы, мартышки на их вершинах, львы, выглядывающие из-за стволов, стали менее плоскими.

– О, мне нравится это освещение, – выпалила Марджори.

Эрман рассеянно посмотрел на нее, закурил сигарету и принялся быстро говорить с Рингелем на жаргоне: увеличить желтые, ослабить третий номер, перевести сетку. Марджори проклинала себя за то, что заговорила слишком поспешно и с ослиным энтузиазмом. Эрман и Рингель давали указания, прожектора перемещались, и с каждой переменой сцена становилась все более естественной и красивой. Парень, которого звали Уолли, карабкался по железной лестнице у задней стены зала, где находились прожектора, и там он управлял цветными лучами. Эрман ходил взад и вперед, сжимая локоть, спокойным и приятным тоном предлагая Рингелю изменить что-то. Наконец он сказал:

– Отлично, давайте посмотрим, как она действительно выглядит. Выключить освещение.

Зал погрузился в темноту. Декорации выступили вперед, сверкающие и захватывающие. Глаза мартышек и львов светились, нарисованное море волновалось и мерцало, луна посылала красноватые лучи сквозь пальмовые деревья.

– О, это просто восхитительно! – воскликнула Марджори.

Стояло молчание, в течение которого ее голос, казалось, разносится эхом по залу, пискливый и детский.

– Что нам делать с тем, что у четвертого номера, Карлос? – спросил Эрман.

Было еще несколько изменений, потом он выкрикнул два или три последних приказа. Освещение еле изменилось, перед декорациями упал прозрачный занавес, и по сцене как будто проскользнул призрак волшебной жизни.

– Ладно, на этом остановимся, – сказал он.

Марджори была раздавлена. Она с рвением изучала книжку по освещению в течение нескольких недель и воображала, что ее световые эффекты в «Питере Пэне» были профессиональными.

– Выходите, Карен, Берт, Хелен, – позвал Эрман.

Певица и танцоры выглядели непривлекательно, в освещении они казались болезненно бледными. Эрман, проходя мимо Марджори, неожиданно остановился и сказал ей:

– Они, конечно, будут в коричневом гриме.

– Да, естественно, – выговорила Марджори.

– Сигарету?

– Почему бы нет, да, да, спасибо…

Ее рука подрагивала, когда она брала сигарету, и она неопытно и слишком долго затягивалась, поднеся сигарету к огоньку его зажигалки.

– Закончим с декорациями, – сказал Эрман Рингелю, когда она выпустила клуб дыма, – все отлично.

В зале снова загорелся свет. Он подошел к пианино и вызвал Карен на авансцену.

– Парочку вещей, дорогая, с хором, послушай.

Штатный пианист прислонился к рампе, попыхивая сигарой. Длинные руки Эрмана в черных рукавах и тонкие пальцы бегали по клавиатуре, он пел, запрокинув голову назад. Он был гораздо более увлекательным певцом, чем Карен, подумала Марджори, и явно играл лучше пианиста. Она прошептала:

– Боже мой, что же он еще может делать?

– Ну, давай посмотрим, – ответила Маша. – В шахматы он играет лучше Карлоса, а Карлос играет в клубе. Поет и играет целые оперы наизусть: Моцарт, Верди, на итальянском. Знает около семи языков. Разбирается в философии лучше профессоров. Вот кем ему действительно хотелось стать – профессором философии, так он говорит. Никогда нельзя сказать, насколько он серьезен. Историю, литературу, искусство – все это он знает, как свои пять пальцев. Но ты этого не поймешь, пока какой-нибудь умник не полезет к нему с разговорами. А он щелкает их, как орехи. Да, между прочим, он еще и самый классный танцор из всех, кого я знаю.

– Ради Бога, – сказала Марджори, – таких людей не бывает.

Сигарета смущала ее. Мардж боялась вдыхать дым, потому что от него кружилась голова, и боялась выпускать дым ртом, потому что чувствовала – будет выглядеть девчонкой, если дым не посереет, пройдя через легкие. Так что она выдыхала его через нос, в котором у нее ужасно щипало. Как только сигарета была выкурена наполовину, она раздавила ее ногой.

Рядом с ней появился парнишка Уолли и протянул ей золотую коробочку. Пару секунд назад Марджори видела его у прожекторов на железной лестнице. Его появление так поразило ее, что она взяла еще одну сигарету. Он счастливо расплылся в улыбке, давая ей прикурить. Гладкие черные пряди волос свисали на его глаза, когда он наклонился к ней. У него был высокий выпуклый лоб, впалые щеки и большой нос, и его глаза сверкали какой-то особенной скорбной горячностью за стеклами очков. Но что больше всего в нем поражало, это его детскость. Он словно был весь в цыплячьем пуху. Каждый его жест был неуклюжим, выражение лица – слишком нетерпеливым. Марджори перестала общаться с подобными прыщавыми мальчишками больше года назад.

– Вы первый раз в «Южном ветре»? – спросил он.

– Мм-м, – сказала Марджори, глядя на сцену.

Она втянула сигаретный дым и поморщилась. На вкус он был, как лекарство от кашля.

– С ментолом. Надеюсь, вы не возражаете, – сказал Уолли.

– Совсем нет.

При нем она чувствовала себя настолько спокойной и взрослой, насколько при Эрмане – маленькой и испуганной. Она посмотрела прямо в его лицо, улыбаясь. Его кадык дернулся. Он пробормотал:

– Ну, я буду нужен на сцене, – и убежал.

Музыканты в белых пиджаках и черных галстуках начали наполнять зал, рассаживаясь по отведенным для оркестра местам со своими инструментами. Эрман встал из-за пианино и подошел к Рингелю, который сидел, скрестив ноги, на полу рядом с Машей.

– Карл, через несколько минут здесь будет стадо. Мы в хорошей форме. Пойдем выпьем пива.

– С удовольствием. – Карлос поднялся, беря Машу за руку.

Эрман улыбнулся Марджори. Это была чудесно теплая, дружеская улыбка; она как будто говорила, что Ноэль Эрман и тот человек, кому он улыбался, были равны и в хорошем смысле отличались от остальных людей и разделяли какое-то тайное знание, которое было одновременно и иронически веселым, и немного меланхоличным.

– Ты не присоединишься к нам, Марджори?

Бар «Сирокко» ее очаровал, как и все в «Южном ветре». Это был узкий зал, располагавшийся вдоль общего зала со стороны озера, украшенный рыбачьими сетями, кокосами, раковинами и бумажными пальмами и освещенный тусклым желтым светом фонарей в черепаховых панцирях. Сквозь широкие окна были видны радужный фонтан и озеро. Всходила поздняя оранжевая луна, и на черной воде озера длинными волнистыми красно-зелеными полосками отражались огни.

Эрман взял пиво и сел за красное лакированное пианино. Он играл мелодии бродвейских шоу и старые песни «Южного ветра». Марджори сидела в людном баре, слушая Ноэля Эрмана и в то же время, сама того не желая, подслушивая соленые сплетни «Южного ветра». Гости тянулись по лужайке к общему залу. Она едва удерживалась от смеха, слыша эпитеты, которыми награждали артисты гостей лагеря: стадо, деревенщины, громогласные ослы, толпа линчевателей, саранча. Для женщин тоже находились разнообразные прозвища: стервы, ведьмы, свиньи, подстилки. Презрение оказалось настолько заразным чувством, что уже через полчаса Марджори тоже смотрела на гостей с насмешкой, хотя сначала они казались ей довольно привлекательной толпой взрослых, но молодых людей.