Текст книги "Марджори"

Автор книги: Герман Воук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Она думала, что, наверно, ни разу в жизни ей еще не было так хорошо, – в этот момент Эрман пел и играл свою самую известную песню «Поцелуи дождя», – когда Маша похлопала ее по руке и показала на окно.

– Смываемся.

Невысокий человек в белых бриджах вперевалку шел по лужайке в направлении бара, вертя фонариком.

– Господи, – сказала Марджори.

– Пойдем со мной. – Маша вывела ее через общий зал, который заполнили танцующие пары, на темную веранду, выходящую на озеро.

– Нам нужно только переждать здесь несколько минут. Он никогда не остается в баре надолго, у него язва.

Марджори с удивлением увидела, как озерную гладь волнует резкий ветер, а луну закрывают черные облака. Она глянула на часы, было десять минут первого.

– Может, нам лучше вернуться назад – посмотри на небо…

– Ты что, рехнулась?

– Поздно…

– Полночь, котеночек. Мы здесь, чтобы повеселиться.

– Я уже повеселилась достаточно для одного вечера. Все было чудесно. Пойдем, пока на озере еще спокойно.

– Нет! – Маша приподняла губу, и вдруг девушка показалась Мардж очень неприятной.

В приступе одиночества Марджори сказала:

– Ладно, так когда мы вернемся?

– О, позже! – Маша бросила взгляд в сторону бара. – Ладно, я думаю, опасность прошла.

– Но если Грич…

– Ей-богу, тебе что, четырнадцать лет? Я, знаешь ли, не собираюсь прятаться по углам всю ночь. Что ты занимаешься ерундой? Скажи ему, что он хорошо танцует или у него славный загар, он и растает от удовольствия. А если не хочешь, так черт с тобой, поступай, как тебе угодно. Я возвращаюсь в бар.

Марджори, разумеется, пошла за ней. Она была полностью в руках Маши.

Теперь на пианино играл Уолли, его губы были поджаты, лоб сосредоточенно наморщен, изо рта торчала сигарета. Звуки, которые он извлекал, были неуверенными, тяжелыми и никуда не годились после умелого исполнения Эрмана. Никто не обращал на него внимания. Грича не было видно. Рингель тут же отодвинул для девушек два стула.

Ноэль Эрман во главе стола потягивал виски со льдом и спорил с добродушной аудиторией, выступая против каждого, о том, что Кол Портер – самый лучший из живых авторов песен. Девушка, которая исполняла танец в джунглях, возразила ему, что Портер манерно изыскан.

– Манерно изыскан! – повторил Эрман. – Разумеется. Кто был более изыскан, чем Гилберт – лучший из лучших на все времена? Моя дорогая девочка, популярные песни – это легкие стихи. Легкие стихи – это утонченная форма. Прежде чем они расцветут, необходимо, чтобы их поддержал неработающий класс, рафинированный, легко поддающийся скуке, со склонностью к нюансам, и…

– Черт возьми, Ноэль, неработающий класс в этой стране не поддерживает популярных песен, – сказал Рингель. – Какое капиталистам дело до джаза?

– Капиталистам! Карлос, ты помешался на Марксе. У капиталистов нет времени, чтобы бездельничать. Они все из кожи вон лезут, чтобы заработать побольше денег. Нет, неработающий класс, который поддерживает популярные песни, – это школьники и студенты. Это скоротечный класс, но надежный, силой в несколько миллионов. Он живет за счет труда родителей так же бессердечно, как французская аристократия жила за счет труда крестьян. В конце концов они женятся и выходят замуж, но подрастает новая поросль на смену им. И поэтому…

– Утонченный и популярный – эти слова противоречат друг другу, – сказала танцовщица. У нее было бледное лицо и черная челка. – Мы говорим о популярных песнях.

– Верно, – согласился Эрман со своей странно милостивой и обаятельной улыбкой, – но мы еще говорим и о высоком качестве. Самое популярное стихотворение в Англии, насколько я знаю, это:

«Не нужно много честолюбия,

Чтобы написать свое имя на стене уборной».

Оно гораздо популярнее, чем:

«Что есть любовь? Она не в грядущем,

Сегодняшнему веселью сопутствует сегодняшний смех».

Тем не менее и оно не так хорошо. Это скверные вирши, милая, а не легкие стихи, понимаешь? Большинство популярных песен написаны в стишках – вульгарных или глупых, или приятных, или бесхитростных, бывает по-разному. Портер пишет легкие стихи.

– А как бы ты назвал «Лунное безумие»? – спросила танцовщица.

– Конечно, стишками самого низкого пошиба. Но помни, пожалуйста, что я написал ее за три минуты, пока вы с Бертом отплясывали ваш дикарский танец. Я могу сделать и кое-что получше.

Он очень низко ссутулился, сидя на стуле, одну руку перевесил через спинку и говорил с краткими грациозными жестами тонкой руки. Он говорил убежденно и все же с вежливой легкостью, почти небрежно, как будто стараясь не допускать ни единой ноты догматизма или намеренного остроумия в своих словах. Его произношение было свободно от нью-йоркских интонаций. В нем даже было некоторое понижение тона и невыразительность «р», как у британца, но это выглядело абсолютно непритворно.

– Какая же разница между легкими стихами и стишками? – опять спросила танцовщица.

– Та же разница, что между настоящим яблоком и восковой подделкой, – сказал Эрман. – Или разница между искусством и ремеслом, если тебе угодно, или разница между тем, когда актриса на сцене играет Джульетту, и тем, как она переодевается в своей гримерной. Я понимаю, что говорю запутанно. Когда человек переходит на метафоры, это обычно бывает оттого, что у него трудности с нормальным английским языком. Послушайте. – Он направился к пианино. – Уолли, прекрати издеваться над инструментом и пусти меня за него.

Уолли без слов соскользнул с табуретки и потащился к столу, засунув руки в карманы. Эрман заиграл «Любовь на продажу». Он выговаривал строчку за строчкой, показывая достоинства гласных и согласных при каждом повороте мелодии, структуру образов, подчеркивая скрытую иронию фраз. После этого он принялся за самую популярную песенку в то время, балладу о несчастном влюбленном. Казалось, он воспроизводил ее со всей серьезностью, и все-таки вскоре за столом не осталось ни одного человека, который бы не смеялся. Он делал ударение на гласных, стоявших не на своем месте, на дешевых словах, грамматических ошибках с некоторым изяществом, и контраст оказался потрясающе смешным.

Марджори хохотала громче всех. Ей доставляло огромное удовольствие сознание собственной проницательности в понимании Эрмана. Она чувствовала, что попала в круг остроумия и обаяния в том мире, о котором всегда мечтала. Эрман в ее глазах был фантастическим существом. Ей было трудно поверить, что она сидит в одной комнате с этим человеком, дышит с ним тем же воздухом. Она прекрасно понимала, почему женщины так теряют от него голову, как сказала Маша. У нее не было и мысли о том, чтобы флиртовать с ним или даже быть для него чем-то большим, чем простая девчонка, случайная знакомая, которую он тут же забудет. Она бы скорее стала заигрывать с кардиналом.

Уолли поднялся со стула и пересел ближе к Марджори.

– Не хотите потанцевать, мисс Моргенштерн?

– Ну… немного позже, вы не возражаете? Мне нравится, как он играет.

– Конечно, – сказал парень в глубоком унынии. – Играет, как черт, правда? Я беру уроки.

– Я уверена, вы научитесь. Скажите, вы не видели Машу и Карлоса Рингеля? Вы не знаете, где они?

– Нет. – Уолли потер локоть, неосознанно копируя жест Эрмана.

Он и голову держал немного набок, как Эрман, но совершенно по-другому, потому что голова у него была большая, а плечи узкие.

– Может, они танцуют? Если пойдем на танцевальную площадку, то посмотрим…

– Ладно, – согласилась Марджори с усталым вздохом. – Вы учитесь в Колумбийском? – спросила она, когда они оказались среди загорелых пар в яркой одежде.

Машу не было видно.

– Да, – сказал он, удивленный. – Откуда…

– Вы так танцуете.

Она не прибавила, что его движения были пародией на стиль Сэнди Голдстоуна.

Эрмана уже не было за пианино, когда они вернулись в бар. Двое гостей, мужчина и женщина, сидели за клавишами и в четыре руки играли «Китайские палочки».

– Похоже, все ушли, – сказал Уолли. – Не хотите ли выпить?

Часы Марджори показывали половину второго.

– Ну, пожалуй, да, пока не покажется Маша. Спасибо.

Они сели за столик у окна. Прожектора погасли, ночь казалась очень черной; луна зашла. Марджори заметила, что трава блестит.

– Боже, неужели дождь?

– Точно.

В три четверти второго она была сонной, злой и полной отвратительных подозрений насчет Маши. Ответы Уолли на ее вопросы становились все слабее.

– Еще пива? – предложил он, когда в их разговоре о бродвейских шоу наступила пауза.

– Нет, нет, спасибо. Послушайте, вы не могли бы показать мне дорогу к коттеджу Карен Блер?

– Конечно.

– Давайте пойдем.

Она поднялась со стула и проскочила в дверь, прежде чем паренек успел подняться. От мокрой травы, задевавшей щиколотки, промокли ее чулки. Снаружи моросил противный дождь, косой из-за сильного ветра.

Где-то в темноте рядом с ее локтем Уолли сказал:

– Вам нужен плащ.

– Нет, не беспокойтесь.

Но он повел ее через фойе в темный пустынный зал, взбежал на сцену и через миг вернулся с желтым плащом. Они вышли в моросящую ночь, и в ее туфлях вскоре захлюпала вода.

– Не завидую я вам, когда вспоминаю, что вам придется плыть обратно на каноэ, – сказал Уолли. Они подошли к деревьям, он остановился. – Вы пройдете еще пятьдесят футов и резко повернете налево…

– Пойдемте вместе.

– Я… кажется, лучше мне не ходить. Это женская половина, и они там разгуливают без ничего в своих коттеджах.

Марджори улыбнулась и протянула руку.

– Спасибо, что вы мне так помогли.

– Помог? Я… – Он чуть не подавился. – А вдруг вы не найдете Машу? Вы не хотите, чтобы я довез вас на каноэ? Я буду рад.

– Но Маша должна появиться.

Он зажег сигарету странным жестом, как будто украдкой, склоняясь над огоньком, чтобы защитить его от измороси.

– Слушайте, вы хотите переодеться, верно? Я подожду здесь. Если Маша не придет к тому времени, как вы будете готовы, я вас отвезу.

– Вы промокнете…

– Я уже промок. Сегодня тепло. Это очень приятно. Идите.

Коттедж Карен был пуст. Марджори с отвращением надела на себя оранжево-зеленую униформу и постаралась сделать это побыстрее. Она закрыла свою сумку, когда вошла Маша, мокрая от дождя, с мужским плащом, накинутым на плечи.

– Ну-ка, ну-ка, сбежала от меня, а? Я искала тебя в баре.

Марджори занималась застежками сумки. Однако она чувствовала, что Маша стоит на месте и не сводит с нее глаз. Через мгновение толстушка сбросила плащ, потянулась и зевнула.

– Что ж, пора возвращаться на Дьявольский Остров. Вот что я терпеть не могу. Похоже, почти всегда идет дождь, когда мне нужно возвращаться. Но дело стоит того, ты не думаешь?

Марджори бросила сумку на пол и направилась к двери.

– Я вернусь через минуту.

– Ты куда? – Маша выступила из своей юбки.

– Недалеко. Уолли Ронкен ждет меня под дождем, чтобы отвезти назад по озеру на каноэ. Он не был уверен, что ты вообще появишься.

Маша легко рассмеялась.

– Значит, ты связалась с Уолли? Деточка, в самом деле ты могла бы найти кого-нибудь получше. Даже наугад. Бедный маленький Уолли.

– А что в нем плохого?

– В самом деле, киска. Что ты нашла в этой карикатуре на Ноэля? Он похож на мартышку с очками. К тому же он просто мальчишка, разве ты так не думаешь?

– Иногда бывает выгодно встречаться с мальчишками. Они меньше от тебя ожидают. – Она открыла дверь.

Маша подошла к ней.

– Погоди минутку, дорогая. Ты чуток разозлилась, не правда ли?

Ее загорелое тело выступало, как тесто, из-под тугих тесемок бюстгальтера и пояса чулок.

Марджори сказала:

– Кажется, я не должна обращать внимания на то, что ты исчезла на несколько часов?

– Послушай, котеночек, я не обязана отчитываться перед тобой, как и ты передо мной. Я не знаю, чем ты занималась с малышом Уолли. Мне нет никакого дела. Я привезла тебя сюда, чтобы ты славно провела вечер. Что ты сделала со своим временем, меня не…

– Мы с тобой должны были оставаться вместе, я полагала.

– Я не бралась нянчиться с тобой весь вечер, девочка. Иначе, поверь мне, я не просила бы тебя поехать.

Как безобразна сейчас эта толстуха в натянувшемся нижнем белье, с губами, приподнятыми в странной невеселой улыбке, подумала Марджори.

– Где ты была, Маша?

– Ты уверена, что хочешь узнать?

Марджори почувствовала некоторый страх при виде блестящего неподвижного взгляда Маши.

– Пожалуй, не надо, давай лучше вернемся в лагерь.

Она двинулась к двери, когда Маша схватила ее за локоть и повернула к себе.

– Нет уж, погоди минутку, деточка! – Девушка открыто насмехалась. – По-видимому, ты считаешь, что все это время я была в постели с Карлосом?

– Слушай, Маша, я не хочу…

– Лапуля, когда ты немножко подрастешь, то узнаешь, что на это не требуется много времени. Я была в постели с Карлосом, ладно, но только в последние полчаса или около того. Тоже приятное занятие. Это так ужасно? – Она вызывающе уставилась в ничего не выражающее лицо Марджори, и все-таки в ее лице было что-то печальное, что-то тоскливое. – Остальное время мы были на попойке в одном из служебных домиков. Я знаю, что это оскорбило бы твои нежные чувства, поэтому-то и не потащила тебя с собой. Теперь ясно? Никаких комментариев? Ладно, дорогуша, я скажу тебе еще одну вещь, и мы будем считать тему закрытой. Его жена – чудовище, понимаешь, психованная ведьма с белыми волосами. Он бы женился на мне во второй раз, если бы его жена умерла или в буйном припадке дала ему развод. Я несколько месяцев заливалась слезами, потому что старая карга не хотела его отпустить. А теперь, если хочешь знать, меня начинает это радовать. С Карлосом все в порядке, но я вовсе не уверена, что хочу выходить за него.

Марджори едва могла поднять глаза на свою подругу. Их разговор был похож на сон – Маша в нижнем белье в ярком свете чужой комнаты, дождь, стучащий по крыше, она сама в клэбберовской оранжевой блузке и зеленых штанах, ее глаза слипаются от желания спать, все тело дрожит.

– Маша, – сказала она, с трудом выговаривая слова, – я не так уж искушена в житейских делах, я знаю, но это неправильно, разве не так? Я хочу сказать, он женатый человек, и…

Маша грязно выругалась. Потом она рассмеялась неожиданно добродушно.

– О Господи, теперь ты будешь думать, что я развратница! – Она упала на кровать, и вид у нее был довольно дружелюбный. – Я очень внимательно следила за своим языком в твоем присутствии, не правда ли? Милочка, я могу сказать только одно: тебе так много предстоит узнать, что я тебе сочувствую. Право, твои родители совсем неправильно тебя воспитывали. Ты как будто жила в каком-то бело-розовом сказочном мире, где все мужчины – рыцари, а девушки – лилейно-белые девственницы, только что пыльцой не питаются. Марджи, ты младенец! Весь мир похож на «Южный ветер»: много еды, выпивки, внебрачных связей, и все похожи на меня и Карлоса, испорченных, ищущих удовольствий. Ничто не имеет такого значения, как кажется, леденец ты мой, поверь – ничто не может потрясти мир, он просто продолжает и продолжает катиться по старой колее.

По крыше тяжело забарабанил дождь. Марджори сказала:

– Уолли утонет. Мне нужно пойти, отправить его…

– Конечно, иди. Карлос ждет нас с лодкой. – Когда Марджори открыла дверь, она прибавила: – Мне не хотелось шокировать тебя, детка, но в самом деле, это должно было случиться рано или поздно, и я думаю, это принесет тебе пользу.

Маша быстро натянула на себя униформу. Она стояла теперь под электрической лампой в своей мешковатой блузе и штанах, подбоченясь, с плутовской улыбкой на лице.

Она похожа на переросшую школьницу, подумала Марджори. Было совершенно невозможно связать ее с громким понятием адюльтера.

Раздражение Марджори растаяло в порыве жалости. Она сказала:

– Я шокирована, да. Все это ново для меня. И он… он стар, Маша, ты знаешь. Но это не мое дело и… ну, ладно, ты уже готова? Я подожду.

Они добрались до «Лиственницы», промокнув насквозь и испытывая тошноту от сильной качки, которая поднялась на озере из-за ветра. Еле передвигая налитые свинцом ноги, Марджори добралась до своей хижины на холме, обсушилась, упала в кровать и проспала до полудня. Солнце, светившее ей прямо в лицо, разбудило ее. Она села в постели, щурясь от света, и выглянула в окно; и увидела на другом берегу лазурного озера лужайки и башни «Южного ветра», зелень и золото в солнечных лучах.

Часть третья
Содом

12. Уолли Ронкен

Максвелл Грич сидел в своем нью-йоркском офисе в пасмурный мартовский день, просматривая накопившуюся почту, по большей части состоящую из счетов. В его календаре, где он записывал назначенные встречи, значились два имени:

Уолли Ронкен

Марджори Морнингстар

Хотя шумная батарея парового отопления сохраняла в узкой комнате тропическую жару, его шея была замотана поношенным коричневым шарфом. За дребезжащим окном кружилась снежная метель, кричали чайки, и пароходы проплывали мимо статуи Свободы с меланхоличными гудками. Грич арендовал этот офис в высоком старом здании, глядевшем на Нью-Йоркский залив, еще в дни своей молодости, когда был адвокатом. Ему пришлось приняться за управление «Южным ветром» в результате банкротства его прежних хозяев; теперь он совершенно забросил адвокатскую практику, и лагерь стал его карьерой, его страстью, его жизнью. Все в «Южном ветре» ненавидели его, но сам он был влюблен в «Южный ветер».

Отложив наскучившую почту, он взглянул на календарь и хмыкнул от мрачного удовольствия. С утра мистер Грич встретился с некоторыми непримиримыми оппонентами – оптовиком, поставлявшим ему мясо, делегатом от профсоюза официантов, управляющим ипотечного банка, – и он ждал не дождался, когда наконец расправится с парой мотыльков. Он нажал кнопку на своем столе.

– Кто-нибудь пришел?

Резкий металлический голос ответил:

– Только что пришел Уолли Ронкен, сэр.

– Пусть войдет.

В синем пальто с потемневшими пятнами от растаявшего снега, цепляясь за кожаный портфель, Уолли выглядел старше, чем летом, но недостаточно, решил Грич, едва взглянув на него, чтобы быть способным доставить ему какие-нибудь неприятности. Мальчишка сказал, что на этот год хочет быть еще и сценаристом, а не только рабочим сцены. Он нетерпеливо вытащил из портфеля свои новые верительные грамоты. Среди них была вырезка из колумбийского «Зрителя»: «Университетское шоу Ронкена «Выбранный судьями». Еще там была программа шоу, фотография Уолли на всю страницу (бледного, похожего на сову), выглядел он на ней не старше пятнадцати лет. Несколько комических песен, которые написал он, были напечатаны в программке. Грич просмотрел их, они были удивительно гладкими и неглупыми.

– Ну-ну, все это отлично, но шоу для колледжа – это не шоу для «Южного ветра»…

– Я понимаю это, мистер Грич, но, честное слово, я написал все шоу, и сценарий, и стихи, за три недели. Ноэль, наверно, выбросит большую часть моего текста, но я напишу тонны, тонны!

Грич поджал губы и покачал головой.

– Что же, Уолли, я в этом не сомневаюсь, но дело в том, что мне нужен ассистент по освещению, реквизиту и так далее, так же как и в прошлом году, а сценарист мне не нужен. Я по горло сыт сценаристами.

– Так, мистер Грич, я же буду заниматься и освещением, и всем остальным, это мне не мешает, если только первым делом я буду считаться сценаристом…

Пока он говорил, Грич с удовольствием подсчитал, что теперь он может обойтись без автора юмористических скетчей, Милта Квинта, который стоил ему две сотни в год. У Уолли, несомненно, было достаточно таланта, чтобы заменить его. Он сказал с сожалением:

– Нет, Уолли, мне кажется, это невозможно. – Грич подождал несколько мгновений, чтобы на лице мальчишки явственнее показалось разочарование. – Дело в том, открою тебе один секрет, что на этот год я не беру даже Квинта. Я собираюсь использовать старый материал шоу. Я не могу заплатить писателю за этот год, вот в чем проблема.

– О! – Уолли пожал свой локоть. Лицо его стало очень печальным. – Вы совсем ничего не можете заплатить?

– Ничего.

– Но… ладно, говоря откровенно, я знал, что не могу получать столько же, сколько и Квинт, но… я не знаю, вы не заплатите даже и пятидесяти долларов?

– Я не могу заплатить и пятидесяти центов, Уолли.

Паренек вздохнул, поднял свой портфель и положил бумаги обратно. Грич на мгновение заволновался. За пятьдесят долларов Уолли был настоящей находкой. Грич сказал:

– Не думай, что я не восхищаюсь твоим прогрессом, Уолли. Эти песни просто чудесны. Мне кажется, в твоем лице мы имеем многообещающего сценариста для «Южного ветра», а может быть, и большого бродвейского автора. – Благодарность и восторг засияли на лице Уолли. – Насколько я могу судить, если дела пойдут лучше в следующем году и у тебя будет опыт одного сезона, может быть, я легко смогу заплатить тебе двести долларов. Или триста, или тысячу. В конце концов, Ноэль не собирается всю жизнь ставить шоу для «Южного ветра». По сути, мне повезло, что он остался у меня на этот год. Он вырастает из нас. Присмотреть себе нового режиссера, вот в чем я заинтересован главным образом…

– Слушайте, я стану работать бесплатно! – выпалил Уолли. – Если меня официально будут считать автором и я поселюсь в писательском домике, а не с мальчишками на побегушках.

Грич взял со стола большой карманный фонарь: он был его торговой маркой в лагере, его скипетром, и он держал его в своем городском кабинете наполовину в шутку, наполовину в качестве символа верховной власти, – и стал похлопывать им по ладони, уставясь в окно на кружащийся снег. Батарея шипела, окна дребезжали.

– Ты будешь выполнять все свои прошлогодние обязанности по сцене – свет, реквизит и тому подобное?

– Да. Могу я… вы оплатите мне проезд по железной дороге в этом году? Если я буду еще и писать все это…

Грич улыбнулся и протянул руку.

– Хорошо, Уолли, не будем торговаться по мелочам. Ты будешь жить в писательском домике. Если из тебя выйдет автор, что же, приходи повидаться со мной в конце сезона, тогда и поговорим об оплате.

Уолли неуверенно улыбнулся, потряс его руку и ушел. Грич с удовлетворением положил фонарик на стол. Неплохая беседа: за койку в бунгало у него был автор на весь сезон. Это даже не будет стоить ему оплаты за проезд.

Выходя из кабинета Грича, Уолли с удивлением увидел в приемной Марджори в бобровом пальто. Она показалась ему гораздо более хорошенькой, чем летом, и он подумал, что она самая красивая девушка на свете.

– Черт возьми, привет! Вы Марджори, верно? Подруга Маши?

Она улыбнулась несколько беспокойно.

– Я Марджори. Как поживаете, Уолли?

– Отлично! Рад, что вы помните мое имя. Скажите, что привело вас к этим адским вратам?

Он понизил голос, глянув на стенографистку Грича.

– Я пытаюсь получить работу актрисы.

– Это же отлично, это просто великолепно! Надеюсь, у вас получится. Я тоже в этом году собираюсь быть там. Я собираюсь быть автором.

Он сказал это преувеличенно небрежно.

– Я думала, что Ноэль Эрман пишет тексты для шоу…

– Он в основном пишет песни. И время от времени скетчи. Всегда был по крайней мере один автор для скетчей. Иногда и другие авторы песен…

– А… Ноэль будет в этом году?

– Ноэль? Пожалуй. У него есть эта музыкальная комедия, «Принцесса Джонс», которая может выйти на сцене, – но не этим летом, я думаю. Скажите, мы можем увидеться как-нибудь вечером? Ваш номер есть в телефонной книге?

Марджори колебалась.

– Я занята почти каждый вечер, Уолли. Я участвую в театральной труппе «Бродячие актеры», на Девяносто второй улице. Мы репетируем «Пигмалиона».

– В самом деле? Можно сказать, я тоже в театре. В этом году в Колумбийском я автор университетских шоу.

– Вот как? Поздравляю! Это большая честь…

У стола стенографистки раздался шум. Она позвала:

– Мисс Морнингстар…

Марджори вскочила.

– Мой отец – Арнольд Моргенштерн, Уолли, первый Моргенштерн в телефонной книге Манхэттена. Тот адрес про Центральный парк неправильный, мы переехали.

– Хорошо! – Уолли схватил ее руку, тут же уронил ее, будто она его обожгла, и вышел.

Грич теперь гораздо меньше похож на сатану, чем в тот раз, когда она видела его на лужайке «Южного ветра», подумала Марджори. Тусклый желтый свет манхэттенского офиса, снег, падающий за окном, коричневый шарф вокруг шеи – со всем этим он был похож на любого другого невзрачного бизнесмена, как и ее отец. Большой фонарик казался глуповатым, когда лежал на рабочем столе нью-йоркского кабинета.

– Снимайте пальто, моя дорогая. Я знаю, у меня в комнате слишком жарко – этот проклятый сквозняк из окна постоянно дует мне в шею…

– Благодарю вас, мистер Грич.

Она выскользнула из пальто, довольная тем, что надела сшитый у портного серо-голубой твидовый костюм, лучший из тех, что у нее были.

Грич был изумлен тем, как она повзрослела. Она казалась ребенком прошлым летом, когда тащилась в хвосте за неаппетитной Машей, а потом пришла в его кабинет в конце сезона, чтобы, запинаясь, осведомиться о работе актрисы.

– Как поживает Маша? – спросил он.

– Полагаю, хорошо, я не видела ее уже несколько месяцев. Она работает в универмаге «Лэмз».

– Да? Чем она занимается?

– В отделе дамской галантереи, я думаю.

– Ну, что же, – сказал хозяин лагеря, – кажется, вы все еще хотите работать в «Южном ветре», а?

– Этого мне хотелось бы больше всего на свете.

– Но вы все еще не умеете петь и танцевать, не правда ли?

– Ну, я могла бы участвовать в хоре, я полагаю. Но я драматическая актриса, главным образом…

– Я ведь говорил вам, дорогая, что мы ставим драматические спектакли не каждую неделю, так что нам нужно не много…

– Я помню все, что вы сказали мне, мистер Грич. Я научилась стенографировать и печатать.

Грич подался вперед, его крутящийся стул заскрипел.

– Вы научились!

– Ну, вы сказали, что иногда, если девушка может быть полезной в делах, вы могли бы взять ее драматической актрисой.

– Да, это верно, но…

Он уставился на нее. Это было гораздо больше того, чего он обычно ждал или на что надеялся. Практически всегда он набирал в свой штат начинающих актрис, которые ему ничего не стоили, в ревю составляли хор, а в конторе выполняли неквалифицированную работу вроде уборки столов и доски выключателей; они разбирались с документацией и выполняли мелкие поручения. Стенографировали у него жены главного официанта и инструктора по гольфу, обе опытные секретарши, которые работали бесплатно, чтобы проводить лето со своими мужьями. Грич еще никогда не сталкивался с актрисой, которая позаботилась бы о том, чтобы выучиться стенографии.

Через несколько мгновений он сказал:

– Ну, конечно, мы этого и ожидали. Но вы понимаете, что мы не можем позволить себе платить нашим секретарям; главный вопрос в том, стоит ли этого ваш опыт в драматических спектаклях, который вы приобретете…

– О, разумеется. Я и не ждала, что вы будете мне платить.

Ее одежда, как он заметил, была не только со вкусом подобрана, но и дорого стоила; и он почуял запах больших возможностей в этой ситуации.

– Как вы смотрите на то, чтобы прямо сейчас записать одно письмо, чтобы показать, что вы умеете?

– Что же… – Он не пропустил выражение испуга на прелестном юном личике. – Я попытаюсь. Я довольно способная, мистер Грич, вы понимаете, но я еще только учусь. Курс кончится лишь в июне.

Он дал ей карандаш и листок бумаги и принялся диктовать немного быстрее, чем диктовал обычно. Она отчаянно старалась, все больше и больше нервничая, и остановилась.

– Мне ужасно жаль, мистер Грич, я не могу… я знаю, это не слишком быстро… мне просто нужна практика, я два часа в неделю занимаюсь стенографией, я буду писать гораздо лучше…

Он печально покачал головой.

– Что же, моя дорогая, в данный момент вас нельзя назвать профессиональным секретарем или профессиональной актрисой, и все же… конечно, вы очень смышленая и хорошенькая девушка, но я занимаюсь делом.

Мисс Моргенштерн что-то искала в своей черной сумочке. Она вынула из нее два письма и подала ему. Одно было от мисс Кимбл, а другое от директора «Бродячих актеров», некоего мистера Грауба. Оба они утверждали, что у Марджори Моргенштерн блестящее актерское будущее.

– Очень мило, моя дорогая, но все это любительство.

– «Бродячие актеры» берут плату за вход, – неуверенно сказала она.

Грич улыбнулся и передал ей письма.

– Вот что, Марджи, я восхищен вашим упорством. Но вы должны понять, что трехмесячный отпуск в «Южном ветре», чего вы добиваетесь, стоит примерно восемьсот долларов. Иногда в исключительных случаях мы находим некий компромисс. Что-то вроде покрытия разницы. Так вот, если бы вы смогли заплатить четыреста долларов за лето, то я думаю, учитывая то, что вы так много обещаете в будущем, мы могли бы… В чем дело?

Девушка на мгновение поднесла ладонь к лицу и наклонила голову; когда она подняла лицо вверх и попыталась улыбнуться, ее глаза были влажными.

– Я… ничего особенного, я просто немного разочарована. Я ценю то, что вы мне сказали. Но у меня нет четырехсот долларов. У меня совсем нет денег.

Она поднялась и взяла свое пальто, поникшая, неуклюжая.

Он сказал отеческим тоном:

– Ну, конечно, вы слишком молоды, чтобы иметь много денег, но ваши родители, безусловно, заинтересованы в вашей театральной карьере… достаточно, чтобы помочь вам…

– Мои родители!

– Возможно, мы смогли бы договориться о двухстах пятидесяти или трех сотнях, что-нибудь в этом роде…

– Мистер Грич, мои родители не хотят, чтобы я занималась сценой. Они не хотят, чтобы я ехала в «Южный ветер». – Она надела пальто и прибавила с дрожью в голосе: – Все равно спасибо. Может быть, на следующий год?..

Грич встал. Он нутром чувствовал мелкие суммы денег и был уверен, что сможет вытянуть из этой девчонки хотя бы сотню долларов. Но ее очарование смягчило его, да и все равно, даже с ее ограниченными способностями к стенографии она была более выгодным приобретением, чем большинство его конторских девушек.

– Марджори, если вы обещаете, что это останется между нами, – сказал он, – то я прислушаюсь к своей интуиции. Я думаю, что однажды вы станете прекрасной актрисой. Я просто не деловой человек, как мне кажется, и собираюсь дать вам работу.

Девушка посмотрела на него, прищурив глаза, которые застилал туман.

– Мне не нужно… платить?

– Ну, только за проезд, естественно, но это сущий пустяк, около тридцати долларов… так мы договорились?

Она крепко пожала протянутую ей руку.

– Вам не придется об этом пожалеть! Боже, я не могу в это поверить!

Он похлопал ее по руке и отпустил.

– Теперь вот что. Я думал, ваше имя Моргенштерн. Что это за Морнингстар?

Она застенчиво улыбнулась.

– Ну, это мой сценический псевдоним. Я думала, можно начать прямо сейчас. Он подходит?

Грич пожал плечами; в конце концов она была еще ребенком.

– Да, дорогая, он просто очарователен.

Она вышла, оставив в жарком кабинете с желтыми стенами слабый аромат свежей сирени, который сильно отличался от запаха тяжелых театральных духов, обычно употреблявшихся актрисами.