Текст книги "Марджори"

Автор книги: Герман Воук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

– Почему мы ждем уже пятнадцать минут из-за них?

– Воскресный вечер, сэр.

Холодная кока-кола немного успокоила голодный желудок Марджори. Джордж с унылым видом потягивал виски. Школьники, ведомые официантом, потянулись к большому круглому обеденному столу в гостиной, выкрикивая шутки. Они были похожи, как братья: бритоголовые, с массивными подбородками, с золотыми кольцами и запонками, в белоснежных рубашках и серых брюках. Марджори злилась на них. А причина была в том, что Джордж выглядел совершенно иначе, и в том, что только один из них взглянул на нее, и еще – они шли есть. Сэнди Голдстоун, подумала она, все равно намного красивее любого из них.

Парочки, одна за одной, были приглашены ужинать, а другие сидели с голодными взглядами. Вскоре Джордж заметил, что некоторые пришедшие после них уже заняли столики. Он переминался, подскакивал и махал рукой, пока метрдотель не подошел к нему.

– Мы пришли раньше этих людей.

– Извините, сэр. Они заказали столики заранее.

– Я сделал заказ на два часа раньше них.

– Не беспокойтесь, сэр. Теперь уже недолго, мистер Трауб.

Когда бар уже опустел и официант, зевая, протирал столы, метрдотель подошел к ним улыбаясь.

– Пожалуйста, сюда, сэр.

Он посадил их за украшенный цветами стол, который находился на застекленной террасе, по соседству с пожилыми людьми. Марджори предположила, что они богаты – по их хорошей одежде, непривычным сухим голосам и ведеркам с шампанским, стоящим на столах.

Джордж попытался заказать филе камбалы. Метрдотель вежливо, но очень настойчиво рекомендовал фирменное блюдо – утиное жаркое по-лонг-айлендски. Джордж сдался.

– Хорошо, две порции и шампанское, – воинственно добавил он.

– Да, сэр. Какое именно шампанское?

– Любое хорошее шампанское.

– Очень хорошо, сэр.

Прошло полчаса, но заказ не принесли. Джордж сказал Марджори:

– Я ничего не ел после завтрака и умираю с голоду.

Он стал стучать ножом о рюмку, глядя на метрдотеля, как загнанный в угол зверь. Метрдотель почтительно объяснил ему, что в «Вилла Марлен» все готовится в порядке очереди. Джордж заказал еще булочек, масла и салат. «Теперь скоро, сэр». Прошло много времени. Люди за соседним столиком уже пили кофе, оживленно обсуждая, был ли президент Рузвельт преступником или просто сумасшедшим. «Франклин – просто посредственность, не больше, – утверждал худощавый мужчина с волосатой родинкой на подбородке, откинувшись назад и держа в одной руке длинную дымящуюся сигару. – Он был посредственностью, когда мы вместе работали в Морском министерстве. Он и сейчас посредственность». Джордж вертел вилку, а Марджори грызла ногти. Через 45 минут официант принес уток, корзинку булочек, салат и овощи. Пока он суетился вокруг овощей, подошел метрдотель с блестящими режущими инструментами и умело разрезал птиц.

Между тем Джордж и Марджори с неприличной скоростью набросились на булочки. Закончив разделывание уток, метрдотель передал официанту тарелку, полную маленьких крылышек, бедрышек и лапок. После этого он понес на кухню два утиных скелета с остатками мяса; очевидно, в «Вилла Марлен» придерживались обычая есть только туловище. Марджори застонала:

– Господи, скажи, чтобы он принес тех уток назад. Столько мяса…

Джордж прочавкал что-то непонятное, его рот был набит хлебом, а глаза не отрывались от мяса, которое осталось на столе.

Как только они съели все заказанное и выпили пару рюмок, все вокруг изменилось. Метрдотель, стоящий у входа, больше не напоминал Марджори задирающегося сноба, а казался искренним и приятным хозяином, розовощеким и смеющимся хранителем гостиницы в стиле Диккенса. Еда была прелестна и изумительна, лучшее, что она вообще когда-нибудь ела. «Вилла Марлен» действительно была очаровательным место, с обоями, на которых розовые французы танцевали менуэт, с приятным освещением и ароматом сирени, витающим в воздухе. Богачи за соседним столом выглядели как элегантные аристократы старой школы, и было восхитительно обедать рядом с ними. Настроение Джорджа тоже улучшилось. Он выпрямился, его лицо порозовело, а взгляд оживился. Откинувшись на спинку стула и держа в одной руке сигару, он потягивал шампанское, в точности как тот старик, который назвал Франклина посредственностью. Марджори решила, что Джордж гораздо привлекательнее, чем эти школьники (которые ушли больше часа назад). Марджори выпила несколько бокалов шампанского и почувствовала сильное возбуждение.

– Все хорошо? – спросил Джордж, глядя на нее сквозь сигарный дым.

– Превосходно, – ответила Марджори.

Метрдотель наполнил их бокалы остатками шампанского и опустил бутылку вниз горлышком в ведерко.

– Спасибо, мадам, – он поклонился. – Может быть, вы хотите немного бренди, сэр?

– Пожалуй, – ответил Джордж. – А ты будешь, Марджори?

– Я лучше не буду, спасибо.

Ее зубы едва разжимались, она слышала свой голос издалека, как эхо.

– Теперь главное, – сказал Джордж, когда официант принес кофе и поставил перед ним бренди, мерцающее в рюмке пузырьками. – Ты готова?

– Конечно, – сказала Марджори, – к чему?

– К сюрпризу.

Теперь Марджори с угрызениями совести вспомнила о намеках, подмигивании и поглаживании колен.

– Я догадываюсь, что ты имеешь в виду. Я ужасно благодарна тебе за все, Джордж, но мне больше ничего не нужно…

Неумолимая рука Джорджа исчезла в кармане пиджака. Марджори поняла, что будет дальше, раньше, чем увидела маленькую голубую коробочку из кожи, в которой, мигая и поблескивая, лежали два кольца на красном бархате.

– О Джордж… Джордж!

– Приятные, не правда ли? – его глаза сверкнули.

– Да, они прекрасны, но, Джордж, я потрясена…

– Это будет не на следующей неделе или в следующем месяце, – сказал Джордж нетерпеливо, – или даже в следующем году. Мы только должны знать, на чем мы остановились, и пусть каждый помнит…

Марджори поднесла бокал с шампанским ко рту и намеренно пила его маленькими глотками, глядя на Джорджа поверх края бокала испуганными глазами.

Когда ей было пятнадцать, шестнадцать, она провела тысячу блаженных часов, мечтая об этом событии, страстно ожидая момента, когда оно наступит. Сейчас этот момент пришел, но она не хотела этого так сразу. Она старалась не думать об этом, говоря себе, что слишком молода для обручения, упуская из виду, что раньше она считала себя достаточно взрослой для этого. Нарушая предостережения матери, она поцеловала Джорджа и поклялась, что никогда никого не любила, кроме него; и вот два кольца смотрят ей в лицо.

Даже сейчас Марджори, прижатая к стене, не могла признаться себе в том, что мать была права: Джордж порядочный, но скучный парень, и она сделала глупость, поддавшись слепому увлечению. Она тронута его поступком и благодарна Джорджу. В то же время ее злило, что он так неуклюже настаивает. Ведь она только сейчас начала открывать для себя мир. Почему он так торопится? Почему он просит ее закрыться от мира в семнадцать лет? Это несправедливо.

Она поставила бокал. «Фу, какая гадость. Я как будто плыву». Джордж торопливо махнул метрдотелю:

– Давай откроем еще бутылку, отметим праздник…

– О Боже, не надо! – Она посмотрела на часы. – Дорогой, ты знаешь, что уже начало одиннадцатого? Мы не попадем домой до утра при таком движении. Мама будет беспокоиться. Может, поедем?

– Но нам надо о многом поговорить. Это важный момент в нашей жизни…

– Дорогой, у нас будет достаточно времени в дороге поговорить обо всем, часа три…

Тогда Джордж попросил счет. Метрдотель принес сдачу на металлическом подносе и с поклоном спросил:

– Вы довольны ужином, сэр?

– Вполне, вполне, спасибо! – Джордж повертел в руке банкноту в пять долларов и дал ее метрдотелю, оставив на столе два доллара для официанта.

– Спасибо, сэр. До свидания, мадам. До свидания, мистер Трауб! – Он поклонился снова.

Они вышли в холодную ночь, и дверь закрылась за ними. Джордж потряс головой и сказал с ошеломленным видом:

– Может, я схожу с ума? Почему я дал этому идиоту пять долларов?

Служителя на стоянке он наградил десятью центами, и тот громко выругался по-немецки им вслед.

Мотор «Пенелопы» работал гораздо хуже, когда они выехали домой. Стон под сиденьем сменился скрежетом.

– Дорогой, что это за шум? – с тревогой спросила Марджори.

Джордж прислушался и прикусил губу:

– Ну, с этим ничего не поделаешь. Трансмиссия разболталась. Иногда она вот так скрежещет, а иногда мурлыкает, как котенок, вот увидишь.

На дороге они видели линии белых и красных автомобильных огней, скользящих навстречу друг другу.

– О, дорогой, – сказала Марджори.

– Да, воскресный вечер, – ответил Джордж. За десять минут, благодаря сложным маневрам он втиснул машину в сплошной поток автомобилей, движущихся в западном направлении.

– Ну, ладно, – сказал он ей, усмехаясь, – вот и город.

Он вытянулся и взъерошил ей волосы, неприятно напомнив этим Сэнди Голдстоуна.

– Не беспокойся, ты будешь в своей маленькой кроватке в полночь.

Джордж вытащил коробку с кольцами из кармана:

– Посмотри еще на них. Правда, прелесть?

– Джордж, они, должно быть, стоят целое состояние.

Она глядела на кольца при тусклом желтом свете дорожных фонарей.

– Какая разница? Они твои.

– Нет, правда. Я знаю, как тяжело зарабатывать…

– Ну, иногда полезно иметь в семье ювелира. – Джордж хитро посмотрел на нее.

– Это дядя Альби дал их тебе?

– Марджори, все нормально. Это была его идея. Я ему заплачу за них, когда у меня будут деньги.

Машина скрежетала так громко, что Джорджу приходилось кричать.

– И что потом?

Зубы Марджори выбивали дробь в такт движению автомобиля.

– Что?

Марджори повторила вопрос громче. Джордж, сжимая руль машины, который начал вибрировать, ответил:

– Какая разница? Дорогая, я работаю в Бронксе, стараясь накопить достаточно денег, чтобы закончить образование. А ты тем временем встречаешь новых парней, ходишь на танцы. Как ты думаешь, что я должен чувствовать? Я беспокоюсь. Я не могу сказать, что ты…

Он внезапно замолчал, его тело застыло в напряженной позе, руки вцепились в руль. «Пенелопа» неожиданно стала разваливаться прямо на дороге, трясясь и грохоча, наполняя салон запахом горящего железа. Снизу поползли струйки дыма. Джордж свернул на обочину, автомобиль ехал, подпрыгивая на мягкой земле. Джордж выключил зажигание, навалился на Марджори, чтобы открыть дверь, и вытолкнул ее наружу.

– Подвинься.

Марджори выскочила, промочила ноги и, повернувшись, стала наблюдать, как Джордж осторожно открыл капот и карманным фонариком осветил двигатель. Он нырнул под колеса и посветил там.

«Пенелопа» стояла, накренившись на один бок. Автомобили проносились по дороге с большой скоростью, никто не остановился, чтобы посмотреть на аварию или предложить помощь. Джордж поднялся и махнул Марджори:

– Иди сюда. Полетела передача.

Возвращаясь к автомобилю, Марджори почувствовала, что держит в руке какой-то предмет. Разжав ладонь, она с удивлением увидела на ней коробочку с кольцами.

– Что же теперь делать? – спросила она Джорджа.

– Позвонить и вызвать машину для буксировки, что же еще? – Он пожал плечами, захлопнул капот и посмотрел через поток машин.

– Я думаю, что надо найти полицейский пост. Он где-то там, внизу. Ты пойдешь со мной или останешься здесь? Я вернусь через несколько минут.

– Я лучше останусь здесь, из-за ноги, Джордж.

– Ладно.

Он открыл дверцу автомобиля.

– Садись в машину, там тебе будет удобнее.

– Джордж, – окликнула она, когда он уже немного отошел.

– Да?

– Может быть, ты лучше возьмешь это себе? Я все время теряю вещи.

Лунный свет блеснул на его очках, когда Джордж взял коробочку.

– Правильно, – сказал он без выражения.

Он бережно положил коробку в карман и пошел вниз по дороге, махая фонариком.

Марджори вернулась домой уже после часа. В квартире было темно и тихо. На ее кровати лежала записка, написанная неровным почерком матери. «Звонил Сэнди Голдстоун и хотел узнать, как твоя нога. Звонил три раза».

Часть вторая
Маша

4. Сэнди и Марджори

Билли Эйрманн слыл олухом в своем студенческом братстве, поэтому знакомство с ним в Колумбийском колледже принесло Марджори мало пользы; но вскоре после того, как Сэнди Голдстоун начал встречаться с ней, телефон Марджори стал бешено трезвонить. Несмотря на то что она была веселой и хорошенькой девушкой, ей требовалась поддержка Сэнди, поскольку Марджори училась в Хантере. По оценке друзей Сэнди из Вест-Сайда, жизнь севернее 96-й стрит – это признак непригодности. Чванливость, конечно, бывает разной. Богатые еврейские семьи, которые жили в верхнем Ист-Сайде, были обеспокоены тем, что мальчики из Вест-Сайда встречаются с их дочерьми. И эти семьи, вполне вероятно, побудили другие состоятельные семьи поинтересоваться, что происходит на Парк-авеню и Пятой авеню. Смешение наций и кланов интересовало маленькую Марджори Моргенштерн не больше, чем планета Сатурн. Однако, по мнению Марджори, ее продвижение вверх было подобно взлету ракеты. Сперва Сэнди Голдстоун с ней стал встречаться. За ним последовали Билли Драйфук, Дэн Кадан, Норман Фишер, Нейл Вейн, Аллен Орбах. Вскоре ей пришлось купить себе маленькую записную книжку в кожаном переплете, чтобы фиксировать ход своих встреч. От стремительного успеха она просто потеряла голову. Пожалуй, то же самое случилось и с ее мамашей. Миссис Моргенштерн повела ее с собой по манхэттенским магазинам и купила ей кучу новых дорогих платьев.

Когда отец посмотрел на счета, которые были им не по средствам, миссис Моргенштерн объяснила все очень просто:

– Девушка семнадцати лет не может ходить в тряпье.

Марджори уже в течение двух лет убеждала мать, что девушки пятнадцати и шестнадцати лет не могут носить тряпье (под тряпьем она подразумевала приличный гардероб, состоящий из недорогих и недешевых платьев), но мать была глуха к этой теории до настоящего момента. Марджори увидела в ее перемене коварный план заманить в ловушку Сэнди Голдстоуна, поэтому в благодарность за платья отпускала циничные замечания. Но она была несправедлива к матери. Миссис Моргенштерн, конечно, надеялась, что однажды дочь станет наследницей универсального магазина или чего-нибудь в этом роде. Однако в основном ее увлекла расцветающая красота дочери: казалось, девушка становится лучше день ото дня в лучах успеха, или под действием весны, или же под взглядами молодых людей, преследующих Марджори. Язвительная, несмотря на дружеское отношение матери, Марджори действительно превзошла ее. В семнадцать лет Роза Капперберд была эмигранткой, говорившей на идише и вынужденной работать в грязном бруклинском кондитерском магазине. Она одевалась в настоящие лохмотья. Когда она увидела свою дочь расцветшей в западной части Центрального парка, ее собственная несчастная юность ожила в памяти. Ей казалось, что Марджори живет, словно сказочная принцесса. Она завидовала ей, восхищалась и чуточку боялась ее, а растущая популярность дочери приводила ее в восторг. Падение же Джорджа Дробеса в глазах Марджори миссис Моргенштерн воспринимала как должное.

После ужина в «Вилла Марлен» шансы Джорджа на успех заметно снизились. В течение двух недель он хранил глубокое молчание, затем позвонил Марджори. Она, как обычно, мило с ним побеседовала, и они продолжали видеться время от времени. Но совесть Марджори все меньше и меньше тревожилась по поводу новых знакомств. Встречаясь с Марджори, Джордж потерял два больших преимущества, которые, вероятно, и дали бы ему возможность жениться на ней, если бы ничего не помешало. Когда ей было пятнадцать, она восхищенно смотрела на него, двадцатилетнего, снизу вверх; однако Марджори быстро выросла, а Джордж остался на прежнем уровне. Он был первым человеком, кто разбудил в ней женщину своими поцелуями, и поэтому очарование секса связывалось в ее сознании с Джорджем Дробесом. Он еще надеялся, что сможет удержать ее, пока она была под впечатлением этих хрупких иллюзий. Но поломка «Пенелопы» лишила Джорджа не только средства передвижения. Он потерял единственную возможность интимного общения с Марджори, поскольку теперь не было автомобильного сиденья, окутанного полумраком. А так как Марджори отказывалась обниматься в коридорах или на скамейках в парке, Джордж был поставлен в тупик.

Единственное его утешение заключалось в том, что Марджори еще ни с кем не обнималась. Но это происходило не из-за того, что у нее не было такой возможности, или из-за отсутствия партнеров. Вечер за вечером она оказывалась в полумраке салона на автомобильных сиденьях, более роскошных, чем сиденья «Пенелопы», но сталкивалась со старыми проблемами. Просто изумительно, когда тебя приглашают в самые лучшие танцевальные заведения и ты можешь поболтать о Балтиморе, Рузвельте, святом Реджисе, Гае Ломбардо и Глене Грэе; но в конце концов в финале ждет одно и то же. Центральный парк и Бронкс ничем не отличались в этом отношении. Марджори заметила, что под конец вечера все молодые люди ведут себя одинаково комично: тяжело дыша, моргая глазами, сжимая руки, они хрипло и неубедительно бормочут что-то о чувствах. Но после того как Марджори пару раз с невинным видом посмеялась над ними, она поняла, какую сделала ошибку. Это поведение оказалось слишком расхолаживающим. Они в ярости отвозили ее домой и никогда с ней больше не заговаривали. Ее основная задача заключалась в том, чтобы избежать развития интимных отношений, а не избегать молодых людей как таковых. Их недовольство ее моральными установками было безнадежным и походило на возмущение погодой. Каждый молодой человек пытался сделать одно и то же, но до сих пор – безрезультатно.

Однако Марджори не могла не почувствовать, что у них тоже есть какие-то права. Они с расточительством развлекали ее. Должны ли они получать вознаграждение? В теории она знала, что спутник, сопровождавший ее на вечер, рассчитывал на вознаграждение. Теория должна подтверждаться фактами. В результате постоянного давления Марджори вскоре выработала два правила: первое – никогда не допускать обниманий, и второе – не целоваться в первые две встречи; затем один поцелуй в качестве пожелания спокойной ночи и, может быть, еще один, чтобы прервать продолжительную мольбу.

Казалось, эта тактика срабатывала: молодые люди ворчали, выражали недовольство и скулили, но через некоторое время снова приглашали ее. Однако она приобрела репутацию «фригидной женщины». Обманутый в своих надеждах одним поцелуем молодой человек произносил эти слова, чтобы успокоить самолюбие. Этот диагноз не беспокоил Марджори. В столовой колледжа Хантера она слышала множество разговоров об обниманиях. Она знала, что ребята так же часто бросают девушек, которые свободно обнимаются, как и не занимающихся этим. Марджори пришла к выводу, что молодых людей больше притягивает сдерживаемый секс, чем вседозволенный; и так как в этом заключалось немало здравого смысла, то со временем она смогла избежать неприятностей.

Единственным исключением, как ни странно, был Сэнди Голдстоун. Хотя он приглашал ее чаще, чем другие, он даже не пытался поцеловать ее, прощаясь и желая спокойной ночи. Сперва Марджори была признательна ему за эту необычную сдержанность. Затем ей стало интересно, не скрывается ли за таким поведением первый шаг к совершению какой-либо подлости. Но он продолжал упорствовать в своем дружеском отношении, и ее это стало чуточку раздражать. Все шло своим чередом, рыцарству, казалось, понадобился человек, который бы сам предпринял робкие шаги на пути к нежным отношениям. Несмотря на это, он был превосходным танцором, и, очевидно, ему нравилась компания Марджори. Черный юмор Сэнди, по-прежнему обращенный на него самого, очень веселил ее. Марджори была озадачена его скромностью, не понимая, чем она объясняется, и просто получала удовольствие, находясь рядом с ним.

Май перешел в июнь, и наступила пора экзаменов. Марджори пришлось отложить все любовные дела и засесть за книги. Ее методика была хладнокровна и стандартизирована. За ночь перед экзаменом она прочитывала учебник с таким увлечением, как будто это был детективный роман; когда в день у нее было два экзамена, она прочитывала оба учебника за одну ночь. Ее мозг можно было сравнить с переносным фотоаппаратом: он запечатлевал информацию изучаемого предмета и отлично удерживал ее в течение двадцати четырех часов, затем в течение недели она становилась расплывчатой, а за месяц сводилась на нет. Марджори в большом количестве пила кофе, упаковками поглощала аспирин, спала всего по два или по три часа в сутки и, шатаясь, ходила в колледж, а из него возвращалась с красными глазами, бледными щеками и помутившимся рассудком. Но еще много лет назад Марджори решила, что будет получать лучшие оценки, тратя на учебу как можно меньше усилий и времени. Она не сильно интересовалась учением, но гордость требовала оставлять позади хотя бы половину класса. Обычно, выдержав черную неделю, она заканчивала ее средним баллом «хорошо» и жестокой головной болью, которая со временем перерастала в грипп, и в течение десяти дней она лежала с лихорадкой.

Боли и лихорадка были самым меньшим, что ее беспокоило в этот раз. Все молодые люди, за исключением Сэнди, регулярно звонили и спрашивали о том, как она себя чувствует. Розалинда Грин, посещая Марджори, участливо сообщала, что Вера Кешман вернулась из Корнелла и что Сэнди снова с большим жаром увивается за этой блондинкой. Она также проговорилась о том, что Сэнди поведал Филу Бойхэму, а Фил Бойхэм – ей, будто Вера очень опытна в объятиях и поцелуях. Для Марджори эти известия не были новы. Она замечала маленькие хитрости блондинки: Вера могла взять сигарету изо рта Сэнди и подуть на нее, рассеянно провести пальцем по тыльной стороне его руки, танцевать слишком близко от него, запускать пальцы в его волосы во время танца. Но при температуре в сто три градуса по Фаренгейту Марджори не в силах была как-то реагировать на эту информацию, а лишь видела страшные сны о том, как Сэнди целует, обнимает и в конце концов женится на блондинке.

Больная и беспомощная, Марджори нашла утешение в продолжительных телефонных разговорах с другими молодыми людьми. Она старалась думать, что ее нисколько не волнует Сэнди Голдстоун, потому что ее будущее – театр. Бурный восторг от успеха в студенческом обществе помешал на некоторое время Марджори правильно смотреть на вещи. Сейчас томительные часы, проведенные в постели, прояснили ее ум. Она отправила брата за текстами разных пьес, каталогами колледжей и театральных школ. Она полностью прочитала Юджина О'Нила, Ноэла Коварда и многие произведения Шоу. Ее мечта о театре вспыхнула с новой силой в результате лихорадки и нервного переутомления. Первое, что сделала Марджори, когда доктор разрешил ей, побледневшей и похудевшей на пять фунтов, встать с кровати, это зачислилась на интенсивный курс в Нью-Йоркский университет и элементарный курс по написанию пьес в Колумбийский университет. В Колумбийский она пошла, следуя словам Бернарда Шоу о том, что самый лучший способ изучить театр – попытаться написать для него. Такой поворот в судьбе ужасно возмутил миссис Моргенштерн. Для нее все нынешние планы Марджори были самой настоящей фантазией. Она считала излишней роскошью тратить сорок долларов на регистрацию, хотя с радостью предложила отложить эти деньги на новое платье или костюм для Марджори. После продолжительного спора мать все-таки заплатила взносы, ворча, что Марджори, может быть, исцелит от любого вида карьеризма активная работа в этой области.

Но Марджори исправно посещала оба курса и хорошо успевала по ним, несмотря на огромное количество свиданий, танцев, пикников и вечеринок, которые длились все лето. Она набросала одну коротенькую пьеску, действие которой разворачивалось в нацистской Германии. Эта пьеска заслужила участь быть исписанной красными чернилами преподавателей. Радость Марджори, которая со счастливым видом трясла текстом пьесы перед материнским носом, была несколько омрачена тем, что другие студенты-драматурги на курсе оказались слабоумными эксцентричными особами. Выделялась одна старая дама с блестящими глазами, которая приносила в сумке двух мяукающих котов на каждое занятие группы. Преподаватель драматургии (пожилой актер с холеными седыми волосами, слуховым аппаратом и британским акцентом) сказал, что Марджори выглядит многообещающе, и дал ей лучшие роли, с жадностью глядя на ее ноги.

Лето было приятным и веселым временем, но для Марджори оно оказалось омрачено пренебрежением Сэнди.

Миссис Моргенштерн предложила, наверное, двадцать способов, как заставить Сэнди опять встретиться с Марджори. Но дочь отвергла все двадцать в сильном раздражении. Она часто видела Сэнди с Верой на вечеринках и в ночных клубах. На лице блондинки при виде Мардж не раз возникала ядовитая, самодовольная улыбка. Сэнди даже несколько раз танцевал с Марджори. Когда он двусмысленно шутил с ней, казалось, парень по-прежнему увлечен ею. Но он никогда не приглашал ее на вечера.

Миссис Моргенштерн не хотела полагаться на судьбу. В одно августовское утро она сказала Марджори за завтраком:

– Эта погода становится невыносимой. Как ты относишься к тому, чтобы поехать в Прадо на неделю?

– В Прадо?

– Если ты можешь отвлечься от своих занятий драматургией, то…

– Конечно, я могу, но почему туда? Прадо – курорт для миллионеров…

– Это неверно. Многие мои друзья отдыхают там. Они хорошо отзываются о нем, и они не миллионеры.

– Я бы с удовольствием, но Прадо…

– Хорошо, посмотрим. Я поговорю с папой.

На следующее утро они уже ехали в душном поезде, в багажном вагоне которого находился прекрасный багаж Марджори, состоящий из трех чемоданов. Мистер Моргенштерн остался в городе: лето было самым горячим временем в его работе. Они на короткое время заглянули к нему в офис, чтобы взять немного наличных денег. Марджори чуть не потеряла сознание в офисе, где не было ни одного окна, вдыхая сильный запах чернил, несвежего кофе и специфической пыли от перьев, пуха и соломы, упакованных в тюки. Мистер Моргенштерн в сером галстуке и пальто, несмотря на убийственную жару, с лицом таким же серым, как и пальто, покрытый каплями пота подобно термосу, стоящему позади его стула, безвольно выдал им несколько банкнот и пожелал приятно провести время.

Прадо встретил новых гостей зелеными лужайками, ухоженной мощеной дорогой, широкими террасами и теннисными кортами. Корты цвета красной глины перекрещивались с новыми белого цвета. Громадный голубой плавательный бассейн был полон загорелыми молодыми людьми; они ныряли, брызгались и смеялись. Позади отеля и его необъятных садов лежал белый изогнутый берег, сверкало волнующее море. Не так давно это был фешенебельный отель, куда не было доступа евреям. Но обычаи изменились и подобное отношение искоренялось на острове. Некоторые христиане, преимущественно политики и театралы, все еще ездили в Прадо, но теперь он уже был известен как еврейский курорт. Единственное, что требовалось, чтобы останавливаться там, – это достаточное количество денег для оплаты счетов. Такое ограничение позволяло поддерживать в отеле порядок, роскошный и Элегантный вид, несмотря на социальную пестроту гостей.

Проходя по персидским коврам мимо мраморных колонн, мимо прекрасного собрания скульптур и картин, Марджори не заметила сидящего за конторкой отеля Сэнди Голдстоуна, пока он не окликнул ее:

– Привет, Мардж.

У него через плечо была перекинута белая брезентовая сумка гольф-клуба, а сам он был коричневый, как мексиканец. Он стоял под руку с маленькой пухлой, с проседью в темных волосах женщиной, одетой в элегантное белое спортивное платье. Она подняла висевшие на изящной цепочке очки в серебряной оправе и посмотрела на миссис Моргенштерн:

– Да это же Роза! Ты здесь! Привет!

– Привет, Мэри, – сказала миссис Моргенштерн. – Сэнди, как вы поживаете?

– Спасибо, хорошо. Какой сюрприз! Почему ты не дала мне знать, что вы приезжаете? – спросила миссис Голдстоун. – Ты же знала, что мы здесь. Мы бы договорились о ленче…

Марджори посмотрела на мать, которая внезапно стала робкой и смущенной.

– Все дело в том, что мы решили приехать под влиянием минуты. Мистер Моргенштерн не позволил нам остаться в городе; там так ужасно. Мне кажется, что вы не знакомы с Марджори. Марджори, миссис Голдстоун.

Женщина в очках с серебряной оправой повернулась и посмотрела на девушку.

– Здравствуйте!

Рука была холодная и сухая, рукопожатие – кратким.

Сэнди пригласил их поиграть в гольф парами.

– Мы не играем в гольф, – ответила Марджори.

– А я всегда хотела научиться, – сказала миссис Моргенштерн, – нам понадобится немного времени, чтобы зарегистрироваться и переодеться, но…

– Мам, я не хочу учиться играть в гольф сию минуту, – проговорила Марджори, раздельно произнося слова; она выстреливала их, словно пистолет пули.

– Может быть, мы сможем вместе провести ленч, – предложила миссис Моргенштерн. – За каким столиком вы сидите?

Миссис Голдстоун улыбнулась:

– Боюсь, мы не вернемся к ленчу. Мы перекусим в клубе. Но уверена, что мы еще много раз увидимся с вами. До свидания!

Пока миссис Моргенштерн заполняла регистрационные документы, пока она и дочь поднимались по эскалатору, Марджори, сердясь на мать, кусала нижнюю губу. На лице миссис Моргенштерн сияла невинная улыбка.

Марджори захлопнула за собой дверь номера и встала к ней спиной.

– Мама, мы сейчас же уезжаем домой.

– Что? Ты что, сумасшедшая? – сказала мать мягко, снимая свою шляпку перед зеркалом. – Мы же только приехали.

– Как ты могла, мама? Как ты могла?

– Могла что? Что я могу поделать, если Голдстоунам нравится Прадо. Неужели это должно означать, что нам нельзя ездить сюда? Это пока что свободная страна, даже если Сэнди в Прадо!

Двое коридорных в алых с позолотой костюмах втащили в номер чемоданы. Марджори подошла к окну и остановилась в молчании и гневе, пока миссис Моргенштерн весело указывала коридорным, куда поставить и как открыть багаж, включая чемоданы Марджори. Как только они ушли, Марджори повернулась к ней.

– Я сказала, что уезжаю. Какой смысл открывать все это?

– Ты ведь хочешь почиститься и помыться, не правда ли? Не имеет смысла возвращаться назад в этот знойный день.

– Я хочу уехать прямо сейчас.

Миссис Моргенштерн стянула через голову платье.

– Отлично, я не останавливаю тебя. Я иду купаться перед ленчем.

Она взяла свой купальный костюм в ванную, бросая новый костюм Марджори на кровать.

– Лично я думаю, что ты очень глупа. Что плохого, если в отеле есть парень, которого ты знаешь? Это могло бы стать не только развлечением…

– Боже мой, мама! Какая же ты толстокожая! Разве ты не видела, как его мама посмотрела на нас?

– Мэри Голдстоун – прекрасная особа. Она на всех так смотрит. Она немножко близорука.