Текст книги "Марджори"

Автор книги: Герман Воук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

– О'кей.

Когда они встали, он повернулся к ней:

– Я хочу надеяться, что ты не решишь, даже несмотря на то, что тебе уже почти двадцать лет, что Бэрон – бог грозы, сошедший на землю. Такие вещи, Господь знает, случаются слишком часто. Он действительно не более чем обыкновенный слизняк, медуза-переросток, умеющая петь и бриться. Я просто не могу смотреть, как красивую девушку уводят на взятом напрокат желтом «кадиллаке».

Они проходили позади пианино. Он остановился у клавиш и взял аккорд; затем сел на стул, и его пальцы быстро забегали, издавая мягкие чарующие звуки.

– Я скажу тебе кое-что, Марджи. Самая красивая и умная девушка из всех, которых я знал, бросилась на шею слабоумного животного с четырьмя конечностями, позирующего в человеческих одеждах, потому что он мог делать две вещи – хорошо танцевать румбу и плохо относиться к ней. Все другие мужчины, которых ей приходилось встречать, падали у ее ног. Его отличие состояло в пикантной новизне. Он был таким серым, а его вкусы такими грубыми, что он почти не думал о ней. Но она не отставала от него и заставила жениться на ней, и сейчас его отец поддерживает их обоих, позволяя своему сыну управлять несколькими чистками. Она могла быть женой посла, сценариста, сенатора или другого уважаемого человека. Она сделала это, руководствуясь мудростью почти девятнадцати лет. Без сомнений, мудрость почти двадцати лет – это совершенно другое дело…

Он ударил по нескольким клавишам, затем, после мгновения тишины, начал играть один из своих вальсов, сентиментальная мелодия которого очень нравилась Марджори. Несколько минут она стояла позади него, слушая музыку. Затем тихо сказала:

– Она, вероятно, была той, которая тебе очень и очень нравилась.

– О да, ты права, – ответил Ноэль, продолжая играть и не поднимая глаз, – я, по сути дела, очень и очень люблю ее. Это моя старшая сестра Моника. Сейчас ей уже тридцать два года и у нее трое детей. Она столь же красива, как и ты, и выглядит такой же молодой.

Когда Марджори оглянулась из дверей бара, Ноэль склонился над пианино, продолжая играть в янтарном мраке. Он, кажется, не подозревал, что она уходит. Но в тот момент, когда она уже выходила, он обронил:

– Подожди.

Он прекратил играть, подошел к ней и прислонился к косяку двери.

– Я ошибаюсь или, когда ты была здесь прошлым летом, ты сказала пару фраз о моих осветительных эффектах?

– Ну, я помню, говорила, что они были просто восхитительными.

– Понятно. Неудивительно, что у меня сохранилось впечатление, будто ты оценила их точно по достоинству. Ну да ладно, не темни, скажи, ты действительно что-то знаешь о свете?

– Я… ну, ты понимаешь, я не более чем персонал лагеря. Но я много чего читала о свете.

– Уолли нужно заняться освещением, а на нем сейчас лежит много письменной работы. Это может быть одной из причин его срыва. Я бы предпочел отстранить его от этого дела, и мне пришло в голову, что ты могла бы помочь…

– Я принимаю предложение, – оборвала его Марджори, – сделаю все, что ты мне скажешь. Слушай, я не могу делать вид, что равнодушна ко всему. Я без ума от световых эффектов, эта идея мне очень нравится.

– Тебе еще надо будет выполнять обязанности в конторе. И танцевать с хором. Это просто дополнительная работа без дополнительной платы.

– Когда начать?

Он улыбнулся.

– Ну, Марджори, скажем, мы испытаем тебя в воскресенье вечером, после того как этот бог штормов покинет нас, о'кей? То есть, если он не унесет тебя в пещеру ветров раз и навсегда.

Во время танцев в воскресенье Эрман подошел к ней.

– Готова? Пойдем за кулисы.

Ей почему-то пришлось приложить некоторое усилие, чтобы заговорить с ним.

– Конечно. Как видишь, я не в пещере ветров.

Он кивнул и слабо улыбнулся.

Они прошли через дверь на сцене и оказались в полнейшей темноте.

– Дай мне руку, – сказал Ноэль.

Его прикосновение в темноте взволновало ее.

– Черт побери, я же приказывал оставлять здесь одну лампу горящей все время. Грич продолжает бродить тут и выкручивать ее…

Он двинулся вперед, осторожно ведя Марджори за собой. Веревка грубо скользнула по ее лицу.

– Берегись, не повисни на этих чертовых шнурах… а вот и пульт. Если я коснусь не того выключателя, то отошли мое тело брату Билли.

Свет заполнил сцену, падая на них через занавески.

– Вот это лучше.

Он отпустил ее руку, но она еще некоторое время ощущала его ладонь, как будто на ее руке была теплая перчатка. Он начал показывать ей выключатели и реостаты и позволил пощелкать ими. Затем он приказал сделать имитацию утра и ночи при помощи выключателей с пометками, указывающими цвета.

– Хорошо! Совсем неплохо!

Хлопнула дверь на сцену.

– Кто и какого черта дурачится с выключателями? – донесся крик Уолли, бежавшего по сцене.

Ноэль заговорщически улыбнулся Марджори.

– Успокойся, Уолли. Просто готовлю тебе замену.

– О, извините. Ты повернул не тот выключатель или сделал что-то не то, Ноэль. Одна из розовых ламп над тропинкой…

В этот момент он появился из-за занавеса, увидел их, и его рот раскрылся от удивления. Он стоял не шелохнувшись, держа в руке грязную черную тряпку.

– Привет, Уолли, – сказала Марджори.

– Моя замена? – прерывистым голосом спросил Уолли.

– Ты удивишься. Она многое знает об этом.

Уолли подошел к ней и коснулся ее руки, отрицательно качая большой головой.

– Послушай, Мардж, пожалуйста, не надо. Я никогда не думал, что он пригласит тебя. Я могу заниматься этим. Это грязная, суетливая работа, тебе придется лазать по веревочным лестницам, быть на ногах по нескольку часов.

– Мне это очень нравится, – сказала Марджори. – Я бы ни на что не променяла это.

– Забудь это, – сказал Уолли Ноэлю, – забудь, что я когда-то просил найти мне замену. Я напишу свою работу. И справлюсь с огнями, и отдавать приказы тоже буду я, когда смогу…

– Уолли, – перебила его Марджори, – разве ты не можешь понять, что я на самом деле хочу заниматься этим? Я нахожусь в «Южном ветре», чтобы учиться, равно как и ты.

– Ты ведешь себя, как дурак, Уолли, – сказал Ноэль, – здесь нет ничего особенного. Сейчас ты уже хорошо научился создавать нужное освещение. Пусть она займет твое место. Тебе нужно будет заняться более важными вещами.

Уолли стоял и переводил взгляд с одного на другую. Марджори и Ноэль стояли по обе стороны от пульта управления. Рука Ноэля уходила за ее спину и лежала на выключателе.

– Пожалуйста. Дайте мне заниматься освещением, – ужасно расстроенным голосом попросил Уолли.

– Я займусь этим! – резко сказала Марджори. – Все уже решено!

– Все решено, – повторил Уолли. Он, как животное, вскинул голову и ушел за занавески.

15. Ширли

Вид своей обнаженной груди в свете настольной лампы мгновенно вывел Марджори из состояния полусна, которое охватывало ее. Она села.

– О Господи, что я делаю? Что ты делаешь? Отвернись, пожалуйста, я хочу одеться.

– Я сделаю нечто лучшее, – ответил Ноэль, – я уйду.

Он встал и вышел.

Чертежная доска и наброски плана освещения валялись на полу на том же месте, куда упали. Полено, лежавшее в огне, выкатилось, и его горящей конец дымился. Как только Марджори застегнула пуговицы, она тут же закатила полено кочергой на прежнее место, думая, что, вероятно, поддалась из-за этой комнаты; это место сейчас было самым неприятным для нее местом на всей земле. Камин, грубо сложенный из камней, неотесанные деревянные стены, заставленные книгами; старая люстра под потолком; запах табака, книг, зеленых деревьев и горящих дров – все это смешивалось в единое целое и успокаивало. Медная настольная лампа с красным абажуром, которой они пользовались, бросала круг желтого света на индийский плед, лежавший на кушетке; остальная часть комнаты была мрачной. Холодный синий лунный свет, проходя сквозь окна, делал освещенное огнем место на кушетке еще более уютным.

Марджори думала, пройдет еще немало недель, прежде чем можно будет ожидать, что Ноэль захочет целоваться и обниматься с ней. Это произошло, как короткое замыкание между двумя оголенными проводами. Она опустошила себя вплоть до шокирующей свободы, неизвестной ей до этого. Но самое худшее состояло в том, что она не чувствовала никаких угрызений совести. И она не была зла на него, хотя и была напугана, сильно и приятно напугана до самых отдаленных кончиков нервов. Марджори почувствовала, что не сердится на него. Она устроилась на кресле рядом с огнем. Возбуждение, от которого ее пальцы стали до того негнущимися, что она не могла застегнуть блузку, исчезло, оставляя в ее теле приятную усталость, как после ванны. Прошло пять минут.

Дверь открылась.

– О Боже, ты все еще здесь? – спросил он. – Я думал, что ты с криками сорвешься с места и убежишь в ночь, а к этому времени вернешься с полисменом.

Он упал спиной на кушетку и положил под голову подушку. Его лицо было мрачным и усталым.

– Уходи, Марджори.

– Полисмены? Зачем?

– Нарушение моральных устоев подчиненного, без сомнений, наказуемо.

– Забудь об этом, Ноэль!

Он потянулся за сигаретами, бросив взгляд на лежащие на полу бумаги.

– Пригласив тебя прийти сюда поработать, я, очевидно, совершил большую ошибку.

– Мне можно взять сигарету?

Он подошел к ней, зажег ее сигарету и отошел, никак не реагируя на прикосновение ее руки. Снова бросившись на кушетку, он сказал:

– Нет, нет, Ширли. Это больше не повторится. Ни одна часть этого. Я слишком стар. Я знаю лучше. Мне даже это не нравится.

– Ширли? Мое имя Марджори.

– Твое имя Ширли.

Ноэль сел на кушетке; он ссутулился, и его руки свисали меж колен. Он посмотрел на нее. Свет, падавший от огня и от настольной лампы, освещал его лицо, делая линии щек резко очерченными.

– Послушай, дитя, запомни это и помни, что я сказал об этом еще в самом начале игры, когда в первый раз совершил ошибку, коснувшись тебя. Я не собираюсь жениться ни на тебе, ни на ком-либо вроде тебя. Ничто никогда не сможет заставить меня сделать это, ничто, ясно?..

– Да кто же, ради Бога, говорит о свадьбе? – Она была встревожена и испытывала головокружение. – Ты мне даже не очень нравишься.

– О, черт побери, ну и чушь же ты несешь! Послушай, – сказал он, встал и подошел к ней, – думаю, ты веришь, что, когда в прошлую субботу я попросил тебя помочь мне с освещением, я не вел все к этому. Я не мальчишка из колледжа. Ласки вызывают во мне отвращение. Я могу получить все, что захочу, когда захочу и с самыми лучшими девушками…

– Но со мной ты не можешь, – не задумываясь, перебила она.

– У меня нет абсолютно никакого желания заниматься этим с тобой, – ответил Ноэль. – Я сомневаюсь, чтобы ты смогла заставить меня. Вероятно, в свое время ты попытаешься сделать это.

Она вскочила на ноги; слезы застилали ее глаза.

– Я осталась здесь, чтобы сказать тебе, что не сержусь, но я быстро начинаю сердиться. Я буду заниматься твоим освещением, участвовать в твоих шоу, а за остальным ты можешь пойти к черту. До свидания.

Она не успела сделать и двух шагов, как его рука оказалась на ее плече. Держа ее на расстоянии вытянутых рук, он серьезно и открыто смотрел ей в лицо.

– Что ты думаешь насчет хорошей прогулки? Я думаю, нам не мешало бы немного поговорить.

– Ты думаешь, что я всего лишь глупый ребенок, не так ли? Который не может оторваться от тебя, так же как Уолли не может оторваться от меня. Ну хорошо, что если это правда? Зачем тебе надо было оскорблять меня так жестоко? Что ты хочешь? Ты не сможешь заставить меня сделать что-нибудь плохое. Я знаю, что всем женщинам не терпится переспать с тобой. Ну, хорошо. Ну, хорошо! Оставь тогда меня одну! Даже больше не целуй меня. Не прикасайся ко мне, не разговаривай со мной, не танцуй со мной, не проси меня выпить вместе с тобой, не мучь меня – это все, что я прошу! Я хотела поцеловать тебя с тех пор, когда в первый раз увидела год назад. Я признаю это. Сейчас я покончила с этим, и все. Отпусти меня. Я не хочу идти с тобой.

Он опустил руки. Она подошла к стулу, на котором лежал ее кожаный пиджак, и надела его.

– Марджори, – позвал он.

Сейчас он улыбался теплой, слегка грустной улыбкой, таящей в себе иронию.

– Так дело не пойдет. Волей-неволей мы оказались этим летом вместе. Нам нужно немного поговорить. Здесь или гуляя, это не имеет значения.

Она засунула руки в карманы пиджака.

– Ну, тогда пойдем. Давай выйдем отсюда.

Марджори и Ноэль прошли вдоль берега, залитого лунным светом, затем мимо ламп, бросавших красные и зеленые отблески на их лица. Они сели на скамейку, от которой исходил запах мокрого дерева, и закурили. Волны бились о берег, а издалека, еле слышно, доносилась мелодия «Любовь – это старая сладкая песня», которой подпевала группа пьяных людей.

– Нам нужно было пойти туда, где делают шашлыки, – сказал Ноэль.

– Пожалуй, – согласилась Марджори.

– Мне было восемнадцать лет, – произнес Ноэль, луна стояла за его спиной, и его лицо было бы совсем невидимым, если бы не зажженная сигарета, – когда я в первый раз переспал с женщиной. Я был руководителем драматического кружка в детском лагере, а она – матерью одного из детей. Посмотрев на нее, ты бы сказала: это самая что ни на есть безобидная женщина. Черт! Образование заставляет меня чувствовать себя грязным, когда в мыслях возвращаюсь к ней, хотя я пытаюсь никогда не делать этого…

– Послушай, Ноэль, я не хочу слышать о твоем прошлом. Ты для меня ничто.

– Воспользуйся моим советом и слушай. Тебе лучше знать обо всем этом… Вплоть до того времени я чувствовал стеснение, даже когда просто думал об отношениях между мужчиной и женщиной. Но миссис Деринг, так ее звали, сделала все очень простым, раз и навсегда. Я сильно изменился после этого Мой отец быстро заметил произошедшую перемену. «Должен женить тебя, Саул, это единственная вещь, способная исправить тебя, остепенить». В колледже я не получал хороших отметок. И это после того, как закончил самую лучшую среднюю школу в штате Нью-Йорк и тесты на интеллект показали, что у меня прекрасные способности. Видишь ли, мой отец хотел, чтобы я пошел учиться на юриста, я мечтал о другой профессии… ну, тебе нужно знать, что моя мать и сестра приняли мою сторону в этой истории. Давай будем считать точно установленным фактом, что я был тогда никому не нужным бездельником и находился на грани изгнания из Корнелла, которое опозорило бы имя главного судьи Эйрманна. Мой отец, Марджори, и я говорю об этом с сожалением, самое напыщенное ничтожество в мире, и он успешно подавлял, пересиливал всех людей, с которыми имел дело, за исключением меня… хотя именно это было главной целью его жизни…

Но дело было совсем не в этом. Я был совершенно согласен сделать все, что он захочет. Я хотел исправиться и остепениться, если это только было возможно. Мне не очень-то нравилось быть никчемным бездельником. Но тогда я совсем не понимал себя. Узнав о желании моего отца, я начал появляться среди хороших девушек Вест-Сайда. Я, должно быть, назначил в свое время свидания девяти десятым из них. Вот так я стал знатоком Ширли. Я ходил гулять с Ширли после Ширли. Этому не было конца. Она была повсюду. Я слышал о какой-нибудь новой хорошенькой девушке – Сюзан Рэйн, Хелен Хаплен, Джуди Моррис, имя не имело значения. Я звонил ей, договаривался о встрече, шел к нужному дому, она открывала дверь – и там оказывалась Ширли. В различных платьях, с различными телами, смотрящая на меня другими глазами, но смотрящая на меня тем же самым неменяющимся взглядом, взглядом Ширли. Хорошо выглядевшая девушка, мать следующего поколения, которую заставляли быть веселой и вести себя по-детски, хотя это и не могло скрыть просвечивавшую тусклость личности, как проглядывают серые камни сквозь траву в Центральном парке. Позади нее, каждый второй раз, стояла ее мать, отпугивая непрошеного гостя, с таким же лицом, как и у матери Сюзан или Хелен, только чуть более или менее грубым, морщинистым или одутловатым, на котором была заметна неприкрытая тусклость личности, о Боже!

Ноэль встал и начал ходить взад и вперед, его каблуки громко стучали.

– О Боже, Марджори, эта тусклость матерей! Эта невыразительность была смесью чувства собственной правоты и настороженного тщеславия, непроизносимого подозрения: «это старший сын судьи Эйрманна, говорят, что он замечательный мальчик, но я не знаю, это не проверено, он хочет быть композитором или кем-то еще не менее странным, и я также слышала, что он как-то спутался с женщиной, не выполняет задания в колледже…» Марджори, поразительно, чертовски поразительно, с какой быстротой распространяются слухи. Меня начали опасаться. Появился слух, что я был сущим бездельником; и он казался вполне правдивым. Самое забавное заключалось в том, что я влиял на Ширли так же, как виски действует на индейцев. Она знала, что ей будет плохо, я могу причинить ей вред, но я сводил ее с ума. Марджори, у меня довольно высокое самомнение, но оно никак не распространяется на мои романтические похождения в Вест-Сайде. Я честно говорю тебе, что был похож на человека, идущего с палкой по грядке с гиацинтами и сбивающего цветы направо и налево. Напомню тебе, что они все пришли в себя. Ширли была неуязвима. Сейчас они все замужем – за дантистами, производителями шерсти, юристами и многими другими, но я уверяю тебя, они все еще помнят Саула Эйрманна. И не всегда все выходило однобоко. Я помню пару из них. Но тогда я был без ума от Ширли. Эта любовь была самым худшим моим мучением.

Марджори удивилась, когда дрожь сотрясла все ее тело. Она вдруг поняла, что сжалась в комок от холода и что сырость скамейки пронизывает ее до самых костей.

– Ноэль, я замерзла.

Он перестал ходить и взглянул на нее сверху вниз. Лунный свет делал впадины его щек особенно отчетливыми. Его волосы все еще были спутаны ее пальцами.

– Я надоел тебе.

– Нет, нет, нет! Но здесь так сыро.

– Ты права. Нам нужно бренди. Я сам уже почти дрожу.

Он не произнес ни слова, пока они не сели опять, на этот раз в полупустом баре «Сирокко». Затем, выпив залпом половину своего двойного бренди, он продолжал:

– Как видишь, Ширли не играет честно. Она хочет то, что должна хотеть любая женщина, и что она всегда будет хотеть – большое обручальное кольцо с бриллиантом, дом в окружении милых соседей, мебель, детей, хорошо скроенную и сшитую одежду, меха, – но она никогда бы не сказала об этом. Потому что в наше время эти вещи считаются слишком приземленными и невыразительными. Она знает это. Она читает романы. Наполовину веря тому, что говорит, она сказала бы тебе все, что думает по поводу домашней невыразительности, и объяснила бы – она не для нее. Ширли собирается рисовать или быть социальным работником, или актрисой – женщины часто хотят стать актрисами, если они имеют хоть немного красоты, короче, идея состоит в том, что она хочет быть кем-то. Не просто женой. Опасайтесь подобной мысли! Она леди Бретт Эшлей, дьявольски красивая и умная, блистающая умом при каждом удобном случае. Это, как ты понимаешь, не более чем карикатура, ничто – всего лишь болтовня. Ширли – хорошая девушка, в то время как леди Бретт очень умело снимала с себя одежду. Однако Ширли, чтобы изобразить леди Бретт, если она в моде, болтает и ласкает с той или иной страстью, меняющейся от Ширли к Ширли, но не слишком сильно…

– Ты так чертовски умен? – спросила Марджори с удивлением.

– Дорогая, дай мне прояснить кое-что, я вовсе не виню Ширли. Я восхищаюсь ею. Она чертовски прекрасная девушка. Она нигде не может найти нужного пути. Ее родители говорят, что у нее нет никаких проблем. Религия дает ей никчемный совет не обращать ни на что внимания. Ее проблема в литературе не существует. Старые романы рассказывают о Джейн Остин и о героинях Диккенса, которые скорее застрелятся, чем позволят мужчине поцеловать себя. А новые романы в той или иной степени – о Бретт Эшлей, которая спит с любым парнем, настаивающим на этом, но у которой чувствительные и поэтичные душа и сердце. Это оставляет Ширли точно посередине. Что же ей делать? Она ведет себя по-разному, но в целом справляется с ситуацией с завидной силой воли…

– На это требуется не так уж много силы воли, – взорвалась, почти зарычала Марджори, – с большинством парней, которые просто грубые животные! А имея дело с самонадеянными интеллектуалами, пытающимися обезоружить тебя, говоря, что ты холодна, также не нужно обладать очень большой силой воли. Такие люди просто смешны. Я думаю, что разгадала твой ход, а?

Ноэль моргнул и медленно улыбнулся.

– Господи, моя дорогая, ты приняла хоть часть моего рассказа близко к сердцу? Это просто абстрактный разговор…

– Будь ты проклят, но ты назвал меня Ширли четырнадцать раз. Ты – чертов интеллектуальный сноб, вот ты кто! Ты также подлый представитель богемы, если хочешь знать, в некоторой степени – антисемит!

– В самом деле? – удивился Ноэль.

– Более того, я собираюсь быть актрисой, а не толстой невыразительной домохозяйкой с большим обручальным кольцом, что бы ты там ни говорил. И я скажу тебе кое-что еще. Я бы могла повернуть и рассказать тебе все о… о Сиднее, желающем быть писателем или лесным разбойником, или композитором, короче, кем угодно, лишь бы не тем, кем его отец, так как он стыдится, что его отец еврей, или он считает, что слишком чувствителен для бизнеса и юриспруденции, каковы бы там ни были законы Фрейда; и в конце концов он приходит именно к тому, чем занимался его отец. Я открывала дверь моей квартиры довольно многим таким людям.

Ноэль склонил голову и потер локоть. В первый раз за все время их знакомства его лицо изменило обычное выражение. Его глаза зло горели, рот приоткрылся и слегка улыбался, морщины на скулах загадочно исчезли. Она на мгновение получила представление о том, как он выглядел, учась в колледже; виски для индейца – это было похоже на правду.

– Хороший выстрел, – неожиданно медленно произнес он. – Но послушай, я действительно композитор. Делающий деньги и имя, шаг за шагом, год за годом. А если принять во внимание, что меня вышвырнули с юридического факультета Корнелла с самыми низкими за все времена оценками за первый год обучения, то маловероятно, что я закончу свою жизнь, ведя дело моего отца. Но посмотрим. Интеллектуальный сноб? Разумеется, это дыхание моей жизни. Представитель богемы? Да, конечно. Антисемит? Теперь уже нет. На мне лежало заклятие, но, как видишь, я вырвался из Вест-Сайда. Я обнаружил, что Ширли существует везде. Это общая проблема, а не только еврейская, постоянное действие сексуального закона. У Ширли Джонс та же самая сущность, что и у Ширли Кон, и та же среда, то же окружение. Таким образом, это одно и то же существо. Сравнительно недавно я перестал связывать все зло в жизни со своим отцом и, следовательно, со своей национальностью.

Он дал знак официанту принести выпивку.

– Конечно, к тому времени я для всех был Ноэлем Эрманом. Сейчас мне жаль, что я двигался так очевидно к Ноэлю Трусу. Мне еще не было и двадцати двух лет. Если еврея зовут Ноэлем, то это малость смешно. Сейчас, разумеется, я еврей только по рождению, но этого, кажется, достаточно, скажем, для Гитлера…

– Для меня тоже ничего не значит быть евреем по национальности, – заметила Марджори, – но я все же не смеюсь над ними так, как ты, и я пытаюсь…

– Марджори, твое недостаточное знание самой себя неправдоподобно. Быть еврейкой – это вся твоя жизнь. Господи, ты даже не ешь бекона. Я видел, как ты убирала его с тарелки, как будто это была дохлая мышь.

– Это привычка, и здесь я ничего не могу поделать.

Ноэль покачал головой, внимательно рассматривая ее, откинулся назад и скрестил руки.

– О Боги, Марджори, дорогая Марджори, ты такая прелестная красивая девушка.

– Но Ширли, – проворчала Марджори, глядя на него.

Официант поставил напитки на стол.

– В чем дело, мистер Эрман, теряешь вкус к шашлыкам?

Ноэль усмехнулся.

– Я думаю, – сказал официант, – что в жизни есть вещи получше шашлыков, так ведь?

Он улыбнулся Марджори и пошел прочь, вытирая руки о фартук.

– Мне кажется, – сказала она, – что утром вся округа, и не только округа, будет считать меня твоей новой любовницей.

– Нет. В этом единственном случае, думаю, твоя пуританская репутация обгонит мою порочную репутацию. Знаешь, ты все еще загадка «Южного ветра», потому что ты не подпускаешь Перри Бэрона слишком близко. Все думают, что ты религиозный фанатик или кто-нибудь еще в этом роде.

– А откуда они знают, что я не подпускаю его слишком близко?

– Дорогая, в «Южном ветре» такие вещи хорошо известны. Если ты и я начнем вместе проводить время, то это должно вызвать большой интерес. Битва титанов. Зло против добра. Неотразимая сила и аморальный объект. Ормазд, дух света, и Ахриман, принц темноты. Они будут делать ставки.

– Ноэль Ахриман, – сказала Марджори.

Он рассмеялся.

– Господи, ты тоже шутишь!

Она была очень довольна собой.

– Я скажу тебе, старый Принц Темноты, что если такая битва произойдет на самом деле, то ты будешь побежден. Во мне есть многое от Ширли, и мне все равно, кто знает об этом. У меня не будет с тобой никакого романа. Никогда. А если я буду до того несчастлива, что влюблюсь в такую собаку, как ты, то тебе все равно надо будет жениться на мне. Если я захочу. Я не знаю, мог ли хоть когда-нибудь появиться такой роман. В тебе есть несколько ужасных вещей.

– Ну, Сладость и Свет, вы тоже пугаете меня, немного.

– Уверена, что это так.

Он некоторое время смотрел на нее, не произнося ни слова, немного склонив голову.

– Что для тебя значит имя Мюриель? – наконец спросил он.

– Мне почему-то вспомнилась толстая девчонка с занятий по латыни. Кто она такая? Еще одна Ширли?

– О нет! Мюриель была слишком реальной.

Он сделал большой глоток бренди.

– Мюриель была единственной причиной, удерживавшей меня в Корнелле. Я делал ровно столько, чтобы меня не выгнали с учебы, и только потому, что я учился в одном с ней классе. Она была примерно на год старше меня.

Он прищурился и осмотрел Марджори.

– Она была не такой красивой, как ты. И не была столь же заметной и умной.

– О, бедная девушка, – сказала Марджори, чувствуя благосклонность к Ноэлю.

– Но она обладала собственными и особенными чарами. Высокая. Очень тонкая, черноволосая. Ее звали Мюриель Вейсфрейд. Я уверен, что половину притягательности в Мюриель составлял ее ирландский вид – голубые глаза и черные волосы. Чтобы объяснить тебе, на что это было похоже, скажу тебе, причем без какой бы то ни было самоуверенности: она была без ума от меня, так же как и я от нее. Наши ласки были восхитительными, неповторимыми, она хотела этого, и я был ее рабом, конечно. На протяжении месяцев я был комком нервов. Я клянусь, что по-настоящему любил ее, и я начал ненавидеть это. Но это было ласками, и ласками осталось. Все было хорошо, хотя натурального секса не было. И еще одна странная деталь. Мы ласкали друг друга в полной тишине, никогда не обсуждали это и никогда не признавали, вплоть до последнего часа, что мы хоть раз в жизни делали это. Таковы были правила. Я один или два раза попытался пошутить об этом, но, о Боже, она разъярилась, как тигрица, и я знал, что если скажу еще одно слово, то потеряю ее. Так я замолчал. Она была моей королевой, моей звездой, что еще мог я сделать?

Он выпил.

– Она, кажется, была ужасной, – заметила Марджори.

– Я организовал музыкальную группу, только чтобы зарабатывать деньги и тратить на нее. На наших занятиях я писал за нее контрольные – контрольные, за которые она получала высшие отметки, тогда как мои оценки были более чем скромными. Это казалось совершенно естественным. Хорошо написать за нее контрольную было чем-то вроде подарка для нее… Затем пришло время танцев. Обычно Саул и Мюриель ходили вместе. Друзья по школе даже не потрудились пригласить ее. Но Саул не пошел с Мюриель. Саул пошел один. Мюриель, видишь ли, познакомилась во время рождественских каникул с молодым человеком и продолжила знакомство на уик-эндах в Нью-Йорке, а наши ласки все продолжались по ночам в будни. Они продолжались, если мне не изменяет память, до тех пор, пока за два дня до танцев она не сообщила мне, что пригласила этого парня сопровождать ее. Марджори, на танцы она пришла одетой в синий бархат, и на ней был самый большой алмаз из всех, которые только можно увидеть за пределами музеев. Если бы она упала с этим алмазом в реку, то он утащил бы ее вниз и она утонула бы. Ее парень оказался приятным небольшим человеком с круглой головой и розовыми щеками, немного пониже Мюриель. Он был сыном владельца большой шерстяной фабрики.

Честное слово, Мардж, за всю свою жизнь мне ни разу не удавалось так точно изобразить Ноэля Труса, как удалось тогда. Я пожелал им счастья со всей возможной элегантностью и попросил ее сделать мне услугу, позволив потанцевать с ней в последний раз. Он действительно был очень хорошим маленьким парнем. И, черт побери, она досталась ему. Они должны были оказаться вместе в постели в свадебных нарядах «Мавритании» через две недели; она бросала занятия, чтобы выйти за него замуж. Он передал ее мне с открытой, доброй и, как мне показалось, извиняющейся улыбкой. И Мюриель и Саул станцевали свой последний танец.

– Господи, – пробормотала Марджори.

– Синий бархат, – слегка удивленным голосом промолвил Ноэль, – руки Мюриель, такие тонкие и белые, и запах весенних цветов от ее волос был таким же, как всегда, а этот чертов «Гибралтар» мерцал на моем правом плече, где покоилась ее рука, и ее палец, как и всегда, слегка играл моими волосами.

Он допил бренди и откинулся, улыбаясь Марджори.

– Как видишь, в моей эпической дуэли с Ширли она получила один или два удара. Я забежал вперед, однако, но возвращаться обратно не собираюсь.

– Это мрачная картина, – сказала Марджори. – Должна признать, я узнаю некоторые фрагменты этой картины. Только фрагменты. Она была жалкой девушкой.

– Я знаю. Наиболее характерную мою девушку зовут Ширли, не Мюриель.

– Я ничуть не похожа на нее. Можешь верить, а можешь нет, как тебе нравится.

– Ты хочешь сказать, что не вышла бы замуж за толстого маленького сына владельца шерстяной фабрики? Может, и нет. Я надеюсь, ты никогда не поддаешься искушениям.

Марджори подумала о Сэнди Голдстоуне и взглянула на бренди.

– Я думаю, у меня есть основания сказать, что ты не гонишься за безудержными ласками, по крайней мере, я надеюсь, это так.

– Конечно, нет! А насчет этого вечера, я… – Тут она замолчала и покраснела.

– Не продолжай, Мардж. Было очень хорошо видно, как ты изумилась. Ты заставила меня устыдиться самого себя в первый раз за последние, быть может, десять лет. Поразительно! А я уже думал, что моя совесть померла.

– О, ты не такой черный, каким себя рисуешь.

– Именно такой черный я и есть. Что бы ты ни решала, не обманывайся на этот счет.