Текст книги "Марджори"

Автор книги: Герман Воук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

В единственной освещенной из комнат изолятора запах смерти стал явственнее. Возле накрытого простыней тела сидела медсестра. Лицо ее было помятым, сонным, глаза опухли, халат не застегнут на все пуговицы. Прикроватная лампа освещала желтым светом лишь один угол простыни, все остальное скрывалось в полутьме. Медсестра виновато отложила в сторону журнал.

– Марджори, мне ужасно жаль, что твой дядя…

– Спасибо, теперь я с ним посижу.

– Но доктор сказал, чтобы это сделала я.

– Нет, я посижу.

Медсестра взглянула на Ноэля, явно обрадованная возможностью избежать этого задания.

– Я, конечно, не могу препятствовать желаниям родственников. Но ведь такая нагрузка…

– Все нормально, – сказал Ноэль.

– Я буду в кабинете доктора, – уже исчезая, проговорила сестра, – на случай, если что-нибудь понадобится.

– Хорошо. – Марджори заняла ее место на стуле.

Ноэль шепотом сказал ей:

– Я только принесу стул. Я останусь с тобой.

– Это ни к чему, Ноэль. – Она произносила слова обыденным небрежным тоном. – Почему бы тебе хоть немного не поспать? Ты, должно быть, смертельно устал со всеми этими празднествами и тому подобным. Черт побери, кажется, что с тех пор прошло сто лет, правда? А ведь все это было несколько часов назад!

Ноэль с трудом заставил себя посмотреть на тело.

– Я не могу оставить тебя здесь одну.

– Ну, как ты не поймешь, – уставшим голосом произнесла она, – все уже кончено. Просто мама хотела, чтобы я убедилась, что с ним не будут делать ничего, что идет вразрез с нашей религией.

Ноэль взял ее руку, прижал к своим губам, потом к щеке. Рука была безжизненная и какая-то застывшая, хотя и теплая. Его жест не произвел на нее никакого впечатления. Он взглянул ей в лицо и вышел.

Она подавила в себе желание приподнять простыню. Ей подумалось, что в данный момент этот жест был бы вызван только болезненным желанием доставить себе еще большую боль. Самсон-Аарон умер, и он имеет право на тайну смерти. Марджори осознавала, что при всем ужасающем страхе смерть, тем не менее, была удивительно ярким и волнующим переживанием. С легким чувством стыда она ощутила, что испытывает от нее слишком большое удовольствие – и это несмотря на глубину ее горя и боли. Все это было для нее слишком сложным и новым и ни капельки не походило на то, что она думала о смерти раньше. Каким-то странным пугающим образом смерть оказалась забавной, в самом деле, хотя она никогда не смогла бы объяснить почему, да и не решилась бы хоть словом обмолвиться об этом кому-нибудь. Где бы ни был сейчас Самсон-Аарон – а она чувствовала, что дух его рядом, недалеко от покинутого им тела, – он не рассердился бы на нее за эту странную и недостойную реакцию. Возможно, так действовало успокаивающее. Возможно, она просто не способна была отвечать за свои мысли.

Внезапно все в ней съежилось от страха, ее затошнило. Схватив журнал, она рывком раскрыла его на коленях.

– Так не пойдет, Марджори. – Грич стоял в дверном проеме, подбрасывая на ладони фонарик. – Кто-нибудь другой должен здесь побыть, никак не ты. Где сестра? Я сам ее сейчас разбужу и…

Марджори объяснила ему, какой наказ дала ей мать.

– Очень хорошо, – ответил Грич. – я прикажу, чтобы здесь ни до чего не дотрагивались до приезда твоей мамы.

– Я хотела бы быть в этом уверенной наверняка, мистер Грич. Я никогда не прощу себе потом, если… Честное слово, мне нетрудно…

– Ну-ка встань со стула! – сказал Грич. Марджори автоматически подчинилась, уронив журнал на пол. Грич уселся и положил фонарик на тумбочку возле кровати. – За пятнадцать лет еще никто здесь не сделал ничего без моего позволения. И так будет всегда. Я имею в виду всяких там констеблей и прочих. Клянусь тебе в этом. Я побуду с ним до тех пор, пока не приедет твоя мама. А ты делай, что я тебе скажу. Позови сестру, пойдите вместе в одну из свободных комнат, и постарайся вздремнуть.

Поколебавшись немного, она взглянула еще раз на закрытого мертвого дядю и решилась оставить его на попечение маленького толстого человечка в белых шортах до колен.

В конце концов оказалось, что весь этот кошмар – только сон. Потому что вот же он, Самсон-Аарон, в трико сиреневого цвета, выкидывает на траве коленца с быком, посреди веселящихся гостей, разместившихся на желтых стульях под ярким солнцем. А мама говорит ей:

– Что это за дурацкие шутки о том, что Самсон-Аарон болен или мертв или что-то там еще? Он же в великолепной форме!

– Мамочка, это, наверное, был сон, но, честное слово, все казалось таким реальным, что я просто не могла не сообщить тебе.

Кто-то тронул ее за плечо. Она обернулась, чтобы посмотреть на подошедшего, и все в ней перевернулось от ужаса. Рядом с ней стояла Маша с седыми разбросанными по плечам лохмами, дикими глазами и прыщавым лицом. В руке она держала кухонный нож и с глупым хихиканьем вонзила его прямо Марджори в горло.

Усилием воли Марджори заставила себя открыть глаза. Рука, трясшая ее плечо, была мамина. В окно тускло лился свет пасмурного утра. Миссис Моргенштерн сказала:

– Извини, дорогая, но тебе пора вставать. Джеффри только что приехал.

– О Боже, неужели я заснула? Который час? – Она села на кровати, откинув грубое коричневое одеяло, все еще ощущая дрожь в спине от своего кошмара. Осознание того, что произошло, возвращалось к ней.

– Сейчас половина восьмого. Я очень рада, что тебе удалось немного поспать. Тебе понадобятся силы.

– Как Джеффри?

– В общем, довольно хорошо.

– Ты взяла с собой Сета?

– Нет. У него достаточно будет в жизни времени, чтобы насмотреться на такие вещи.

Марджори с трудом добралась до стоявшего в комнате дешевого шкафа, взглянула на себя в зеркало, попыталась пригладить волосы. Ее вечернее платье выглядело до нелепого неподходящим для утра вообще, а тем более для столь трагических обстоятельств. Кроме того, оно было сильно измято и испачкано. Косметика на лице превратилась в одно смазанное пятно. В ушах были огромные серебряные серьги. Просто невозможно появиться на людях в таком виде, являя собой потерпевшее крах легкомыслие и напоминая рваную карнавальную маску в ведре для мусора.

– Ты только посмотри на меня, мама! У меня есть пять минут, чтобы сбегать к себе и привести себя в порядок?

– На улице дождь.

– Мне все равно. – Она отвернулась от зеркала. Глаза матери слегка покраснели, но в остальном она выглядела абсолютно такой же, как всегда. На ней была та же коричневая кофта, в которой она вчера вечером уезжала отсюда. – Ох, мамочка, все это было так ужасно!.. – Она обняла мать.

Миссис Моргенштерн прижала ее к себе покрепче, потрепала по плечу.

– Ну, успокойся. Грич мне все рассказал.

– Мам, он чувствовал себя нормально, когда уходил с вечера. Немного устал, но… Я хотела его проводить, но он не позволил…

– Дорогая, уж не собираешься ли ты спорить с Господом? Это случилось потому, что его время пришло. – Она откашлялась. – Довольно, у нас уйма дел. Я вызвала представителя похоронного бюро, вся семья в курсе. Похороны в Нью-Йорке в половине двенадцатого, так что времени не так уж много…

– В половине двенадцатого – сегодня?

– Порядок требует, чтобы умерших хоронили как можно быстрее.

– Мам, я вернусь через пять минут. Обещаю.

Пробегая мимо комнаты, где лежал дядя, она услышала голоса и скрежещущие звуки, как будто передвигали мебель. Снаружи действительно шел такой дождь, что она с трудом различала ближние деревья. Концертный зал вырисовывался смутными очертаниями в дымке дождя. Ни о чем не думая, она пробегала мимо фонтана, когда вдруг заметила, что из него спустили воду и обнажилось грязное дно. Тогда она все вспомнила и отвернулась, снова объятая ужасом.

Она поспешно умывалась и переодевалась в простое платье унылого серого цвета, одновременно прикидывая, успеет ли собрать и отослать домой свои вещи. Нет, самой ей не успеть, решила она. Она не принимала специального решения о том, что покинет «Южный ветер». Она просто знала, что не вернется сюда. Одно мгновение она поколебалась у зеркала. Лицо ее без косметики выглядело желтоватым, как ей казалось, просто уродливым. Сухие бледные губы были невыносимы. Она все-таки слегка тронула их розовой помадой.

Длинный черный автомобиль появился как будто из ниоткуда в тот момент, когда она подбегала к изолятору. Автомобиль стоял перед административным зданием, за рулем сидел человек во всем черном.

– Боже, все происходит так быстро, – прошептала она.

Первое, что пришло ей в голову, когда она увидела Джеффри, была мысль о том, что со времени женитьбы он, похоже, набрал фунтов шестьдесят. Лицо его расплылось и своими выпуклостями сильно напоминало теперь дядино. Джеффри стоял в холле изолятора и разговаривал с окружавшими его людьми, время от времени вытирая глаза носовым платком. Дверь в комнату, где лежал Самсон-Аарон, была закрыта, Джеффри стоял к ней спиной. Он заметил Марджори и скорбно кивнул ей. Она прошла прямо к нему и крепко обняла. Твидовый пиджак на нем был влажным, галстука не было.

– Джеффри, мне так жаль…

– Спасибо, Марджори, я знаю. Ты любила его. Мне жаль, что ты вынесла на себе всю тяжесть этого. Спасибо за…

– Господи, Джеффри, не нужно меня благодарить!

– Это моя жена Сильвия, это Марджори.

Жена выглядела как две капли воды похожей на свои фотографии – белокурая узколицая иностранка в чрезвычайно широком темном платье будущей матери. Она заложила руки за спину, опираясь на стену. Она произнесла: «Привет, Марджори», – и Марджори, вспомнив, что улыбаться не следует, кивнула ей с тем же торжественным выражением на лице.

Ее родители, Грич и доктор беседовали с представителем похоронного бюро, черноволосым человеком в брюках со штрипками, серых гетрах и рубашке с отложным воротничком. Он больше походил на продавца обуви в магазине на Пятой авеню – такой же энергичный и в то же время мрачный. Он говорил:

– Конечно, миссис Моргенштерн, я привез простой гроб. Мы всегда учитываем пожелания родственников. Но послушайте, они уже вышли из моды, это я вам говорю! Я бы предложил для вашей церемонии прекрасный гроб красного дерева, украшенный серебром…

– Что вышло из моды? – спросила миссис Моргенштерн. – Закон вышел из моды? Закон из моды не выходит. А закон гласит: гроб должен быть как можно проще. Это не вопрос экономии. В этом суть иудейской религии, в том, чтобы гроб был очень простым. Прах в прах да возвратится.

– Уверяю вас, мадам, я обслужил несколько сотен еврейских похорон, где были прекрасные гробы. Только совсем уж старомодные люди…

Мистер Моргенштерн взял Марджори под локоть и отступил вместе с ней на несколько шагов назад. Лицо его было белым и испуганным.

– С тобой все в порядке?

– Конечно, па.

– Ты неважно выглядишь.

– Это все от кошмарной ночи.

– Ты поедешь с нами?

– Да, папочка.

– А что потом?

– Я не вернусь сюда.

– Хорошо. Хорошо.

Черноволосый владелец похоронного бюро продолжал свои уговоры:

– В конце концов, решать должен сын, мадам, а не золовка. Мистер Куилл, я отдаю себе отчет, что сейчас не время для таких разговоров, но я просто убежден, что вы предпочтете хороший гроб. Мы иногда используем простые гробы, но…

– Делайте, что сказала тетя, – произнес Джеффри уставшим голосом, вытирая заплаканные глаза.

Тот уставился на Джеффри.

– Ну, что ж, сэр. Естественно, желания наших клиентов – наши желания, но гроб, который я вам предлагаю, вовсе не так дорог, особенно учитывая…

– Пусть будет простой гроб, – сказала миссис Моргенштерн.

Грич, облаченный в темно-серый деловой костюм, все еще с фонариком в руке, молча слушал, облокотившись плечом на стену. Затем он сказал:

– Счет пришлете сюда.

Похоронный устроитель недоверчиво переспросил:

– Сюда?

– Корпорация «Южный ветер», – сказал Грич, – Максвеллу Гричу.

Миссис Моргенштерн изумилась.

– Мистер Грич, это очень порядочно с вашей стороны, но мы прекрасно справимся со своими…

– Моя территория. Мой служащий. – Грич говорил хрипло, щелкая фонариком. – Первая смерть в «Южном ветре». Он работал у меня. Мне пришлете счет.

Лицо мрачного служащего прояснилось.

– Сэр, я считаю, что это замечательно. Горе выявляет самое лучшее в людях. И сейчас я в этом убеждаюсь. Но теперь, когда платит «Южный ветер», может быть, красивый гроб…

– Простой гроб, – перебил его Грич. – Делайте все, что сказала миссис Моргенштерн.

Только теперь лицо владельца похоронного бюро приобрело то печальное выражение, которое, как казалось Марджори было принадлежностью людей этой профессии.

– Очень хорошо, простой гроб, – произнес он уныло.

За спиной у Джеффри открылась дверь, и появился огромный длинный гроб из желтого некрашеного дерева, грубо сколоченный, скорее напоминавший упаковочный ящик, если бы не его форма. Его несли два незнакомых Марджори человека в одежде похоронного бюро, доктор, два человека из персонала кухни и – самое странное – Уолли Ронкен. Они с трудом развернули гроб и направились в коридор. Казалось, что этот ящик не имеет никакого отношения к Самсону-Аарону, хотя Марджори точно знала, что его тело находится там. Смерть как таковая, истинное событие, оказавшееся таким странным, ужасным и волнующим одновременно, завершилась. Это уже начались похороны. Грич, мистер Моргенштерн и Джеффри тоже взялись за ношу. Гроб пронесли мимо Марджори, и она увидела даже свежие царапины на стенах. Когда они медленно двигались мимо, Уолли угрюмо взглянул ей в лицо. Женщины последовали за гробом на улицу.

Дождь стихал. На небе кое-где появлялись светлые пятна. Уже можно было разглядеть деревья вдали и спокойное озеро. Воздух стал заметно теплее. На лужайке около катафалка собралось тридцать-сорок человек. Они подались назад, пропуская гроб в автомобиль.

Ноэль Эрман вышел из толпы. Он был, как всегда, в черном свитере с высоким воротом. Светлые волосы казались еще светлее в утреннем свете. Она автоматически подошла к нему. Он взял ее руку в свои.

– Мардж, скажи мне, что я могу сделать?

– Спасибо, я думаю, уже все сделано, Ноэль. Мы уезжаем.

Близкие родственники и те, кто помогал нести покров, стояли тесной группой позади нее, а остальные чуть поодаль от него. Марджори и Ноэль оказались одни в пустом пространстве посередине, как парламентарии враждующих сторон. Она чувствовала себя привлекающей всеобщее внимание; все вокруг наблюдали за ними, она в этом была уверена, поскольку их роман был притчей во языцех. Тихим голосом она произнесла:

– Я не вернусь сюда.

Он смотрел на нее в удивлении, потом кивнул.

– Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, Мардж. Но через неделю-другую, может быть…

Она отрицательно покачала головой.

– Я не вернусь.

– В таком случае я приеду повидать тебя, может быть, в четверг. Но скорее всего в воскресенье.

– Спасибо. Я надеюсь на это.

– Я хотел поехать в город на похороны, Мардж, но это просто невозможно. Представление… Меня просто некем заменить.

– Конечно, ты не можешь уехать, я знаю. Извини меня, Ноэль. – Она кивком подозвала свою подругу по комнате, Адель, которая стояла чуть позади. Певица подошла к ней, лицо у нее было абсолютно бледным, если не считать мазка помады на губах. Солнце просвечивало ее волосы, обнаруживая черные корни под рыжей краской. Марджори быстро договорилась о том, чтобы она уложила ее вещи и отправила их домой. Они разговаривали, а вокруг шуршал гравий под колесами машин, маневрирующих так, чтобы образовать процессию: впереди катафалк, затем черный «лимузин», ржавый маленький «шевроле» серого цвета, принадлежащий Джеффри, фургон из «Южного ветра», старенький «бьюик» Моргенштернов.

Уолли вдруг оказался рядом с Марджори.

– Твоя мама просит тебя подойти, Мардж. Осталось всего несколько минут до отправления. Она говорит, тебе может понадобиться что-нибудь теплое.

– Я принесу, – предложила Адель. – Что взять, Мардж?

– Даже не знаю. Наверное, мой голубой плащ подойдет…

– Я принесу. – Уолли побежал по лужайке.

Пока Марджори шла к кортежу, солнце проглянуло сквозь тучи, и в его лучах засверкали крылья и стекла автомобилей. Она остановилась, положив руку на дверцу «бьюика», и в последний раз оглянулась на «Южный ветер». «Бьюик» стоял перед главным зданием, поэтому перед ней открывался превосходный вид на пляж и концертный зал. Озеро серебрилось на солнце. Башня на здании концертного зала тоже сверкала, как белоснежная пика. Мокрая после дождя трава на лужайке блестела от мириадов крошечных радуг в каплях, и деревья роняли мелкие блестки. А в центре всей панорамы находился фонтан – сейчас выключенный, незаметный, и голая черная труба его одиноко торчала из серого камня каскада. Марджори содрогнулась, забралась в машину и села на заднее сиденье.

В окне появился Уолли, он принес ее смятый плащ.

– Мардж, я помогу Адель, – он задыхался. – Ты все получишь в наилучшем виде.

– Спасибо, Уолли.

– Это был отличный старик.

– Да. До свидания, Уолли.

После гудка процессия тронулась вниз по дороге. Громкоговоритель над главным зданием вещал: «Завтрак накрыт в большом обеденном зале». Толпа на лужайке уже поредела, отдыхающие потянулись к дверям столовой. Марджори вдруг почувствовала, что очень голодна, но уже было слишком поздно что-либо предпринимать. В заднее стекло она видела Уолли и Ноэля, стоявших бок о бок на крыльце главного здания и наблюдавших за отъездом процессии.

Машины медленно продвигались по неровной дороге, подпрыгивая на ухабах, из-под колес веером летели брызги. Затем они миновали арку ворот и выехали на автомагистраль.

Марджори оглянулась на сверкающую позолотой Леди «Южного ветра», которая украшала арку, и вспомнила, с каким восторгом и душевным подъемом прошла она в июне под этим изображением. Мать поразила ее заданным в это мгновение вопросом:

– Разница между приездом и отъездом огромна, а? – Миссис Моргенштерн искоса наблюдала за дочерью с переднего сиденья.

– Да, мам.

– Для дяди, однако, разница еще больше.

– Я знаю.

Помолчав, миссис Моргенштерн спросила:

– Скажи честно, Марджори, это Содом и Гоморра, верно?

Марджори колебалась. Потом ответила:

– Более или менее, мама. Более или менее так и есть. Теперь ты мне скажи честно. Почему тогда все это так прекрасно?

Мать сделала гримасу.

– Это древний вопрос. – Она опять смотрела вперед.

Кортеж плавно продвигался по магистрали к Нью-Йорку.

Только много часов спустя, когда похороны окончились и машины покидали кладбище на Лонг-Айленде, где дядю опустили в черную землю, Марджори внезапно поразила одна мысль, пробившись сквозь туман потрясения и горя. Мысль о том, что смерть Самсона-Аарона помешала ей отдаться Ноэлю и что вряд ли что-либо другое на свете смогло бы ее остановить.

Часть четвертая
Ноэль

21. Возвращение Маши

Девушки не так уж часто получают приглашение на главную роль на Бродвее на следующий день после окончания колледжа. Марджори Моргенштерн это удалось.

Перед самым началом церемонии, когда она, переодеваясь, хохотала и проказничала с остальными выпускницами в раздевалке Карнеги-Холла, преподаватель драматического искусства мисс Кимбл стремглав влетела к ним. И глаза, и нос – все у нее покраснело. Она крепко обняла ошарашенную Марджори, окутав ее ароматом хвойного мыла, прижалась к ней мокрым лицом, поцеловала и вручила письмо для бродвейского продюсера Гая Фламма.

– Это, конечно, не волшебный ключ, который откроет тебе врата рая. Но поверь мне, девочка, любой контракт – это прекрасно, если ты заключаешь его на Бродвее. Ты стоишь на пороге славы, дорогая моя. Я верю в это. Передай от меня огромный привет Гаю, и да хранит тебя Господь!

С этими словами, подарив Марджори еще один поцелуй и еще одно облако хвойного аромата, мисс Кимбл исчезла.

Марджори шагала в переполненный концертный зал, где оркестр очень громко, но нестройно играл «Пламя битв и торжество побед». Голова ее была приподнята, плечи развернуты, глаза смотрели прямо перед собой, на пучок кудрявых волос Энни Монахан, шагающей впереди нее. И только краешком глаза она смутно видела ряды любопытных лиц и белые пятна программок в руках.

У форменного платья из грубой черной шерсти, которое выдали для выпуска, был неприятный запах, как будто оно долгие годы провалялось в углу на чердаке. Марджори казалось, что она видит себя со стороны – в черной квадратной шапочке с кисточкой, покачивающейся у виска. В раздевалке она острила вместе с остальными над абсурдностью этого наряда и наигранной помпезностью всего выпускного вечера в снятом внаем зале. Но в этот торжественный миг, шагая в проходе между рядами, она забыла, как игнорировала месяцами занятия и как ненавидела, всей душой ненавидела колледж Хантера за то, что это отнюдь не Корнелл или Барнард.

В душе у нее смешались сентиментальная жалость и возвышенное предвкушение счастья. Она часто видела имя Гая Фламма на афишах. Он не был всемирно известным режиссером, но он в любом случае наверняка был режиссером на Бродвее. Неожиданное письмо от мисс Кимбл, лежавшее у Марджори в кармане, значило для нее больше, чем диплом, который ей должны были вручить. Это было настоящее посвящение в профессию, каковы бы ни были ее успехи в колледже, куда там диплому! Это письмо должно было осветить ее путь в будущее.

Кроме того, Марджори очень волновало, присутствует ли в зале Ноэль. И если да – то как ей быть после окончания церемонии. Мама, естественно, захочет пойти к Крафту. А Ноэль, который мог с аппетитом поглощать пищу в самой шумной и грязной забегаловке, об этом ресторане говорил, что его атмосфера наводит на него ужас.

После катастрофически скучных речей началась церемония вручения дипломов. Семь сотен девушек, одна за другой, выходили на сцену и получали от декана рукопожатие и белый свиток, как на конвейере. Жидкие аплодисменты слышались то в одном, то в другом конце зала при выходе очередной девушки. Лишь медалисты и общественные лидеры вызывали бурную овацию.

По мере приближения своей очереди в Марджори росло напряжение и острое сожаление о том, что она не постаралась учиться лучше, чтобы выбиться из этого серого ряда никому не известных личностей.

– Фелиция Мендельсон…

– Агнес Монахан…

– Марджори Моргенштерн…

Она прошла по пустой сцене к декану, чувствуя, как земля плывет у нее под ногами. К ее огромному удивлению, раздались аплодисменты.

Она взглянула влево, на ряды многочисленных лиц. Хлопали даже ее однокурсники. В глазах декана официальное выражение смягчилось до дружеского, рука его тепло, мягко и крепко пожала руку Марджори. «Удачи тебе, Элиза», – и все. Марджори Моргенштерн, бакалавр наук, покидала огромную сцену Карнеги-Холла с дипломом в руке.

– Катарина Мотт… Роза Муччо… Флоренс Нолан… – Ей стало ясно, что ее «Пигмалион», поставленный самостоятельно в ноябре, после отказа от него театрального кружка из-за излишней амбициозности, принес-таки ей определенную известность в студенческих кругах.

Несколько минут спустя она плакала, как и многие другие девушки, получившие диплом, когда следующий выпускной курс запел гимн альма-матер:

Слава по всему огромному миру – вот мечта

Истинной дочери Хантера…

Ей этот гимн всегда казался глуповатым. Ну, что это – «слава по всему огромному миру»! – и это о толпе мечущихся по темным мрачным коридорам девушек! Он и сейчас показался ей глупым. Но она все равно плакала, потому что это было расставание.

Набитый битком, душный вестибюль был пропитан запахом дождя и влажных плащей. Марджори пробиралась сквозь толпу, расталкивая народ локтями, к своим родителям, стоящим поодаль от толпы под навесом, вместе с Ноэлем. Шел очень сильный косой дождь, ветер просто обжигал холодом. Она нежно обняла мать, затем отца и порывисто схватила Ноэля за руку.

– Тебе устроили настоящую овацию, – сказал он. Ноэль был одет в видавшую виды коричневую шляпу с потерявшими всякую форму полями, коричневое пальто «в елочку», слегка протертое на локтях. Руки сжаты в кулаки и засунуты в карманы, плечи напряжены, кривая усмешка на губах – ему было явно не по себе. Светлые тонкие волосы сегодня отнюдь не скрывали его тридцати лет.

– Наверняка это были твои и мои друзья, – ответила она, – хлопали достаточно громко, чтобы вызвать эхо в зале.

Вдруг ее закружили объятия, лицо погрузилось во влажный беличий мех.

– Зайчик мой сладкий, поздравляю! Да здравствует свобода!

– Маша! Привет.

– Солнышко, ты не обижаешься, ведь правда? – Глаза Маши были все такие же острые, но глядели они с сильно похудевшего лица. – Я увидела объявление в «Таймс» о сегодняшнем выпуске, вынуждена была отпроситься с работы, чтобы увидеть выпускницу-Морнингстар! Дорогая, ты выглядела грандиозно, но остальные – страшилища. Послушай, откуда Хантер их выкапывает? – Она повернулась к родителям. – Нет, только посмотрите на них! Как им удается выглядеть все моложе и моложе? – Она бросила лукавый взгляд на Ноэля: – А это, похоже, сам великий мистер Эрман!

– Привет, Маша, – произнес Ноэль немного уставшим голосом.

Маша продолжала, уцепившись за локоть Марджори:

– Ты слышала треск на балконе, когда объявили твое имя? Это была я. Я чуть не сломала эти чертовы очки, чтобы разглядеть…

Порывы ветра швыряли в них струи дождя. Миссис Моргенштерн сказала, вытирая лицо:

– Глупо стоять тут и мокнуть. Ресторан Крафта всего в нескольких шагах отсюда.

Марджори очень тревожило поведение Ноэля в ресторане. Он медленно опустился в кресло, закурил и стал разглядывать деревянные панели стен и женщин средних лет в огромных шляпах, поедающих мороженое и беседующих визгливыми голосами. Он автоматически взял со стола салфетку и, продолжая глазеть по сторонам, начал рвать ее на мелкие кусочки. Маша продолжала болтать о выпуске. Подошедшей официантке родители заказали мороженое, а девушки – коктейль. Ноэль пробежал глазами меню.

– А мне сыр «коттедж» и кресс-салат с грушами.

Марджори в изумлении уставилась на него.

– Господи, Ноэль, ты никогда не ел эту дрянь. Лучше выпей.

– Это вместо епитимьи. Вроде как проползти по лестнице на коленях, искупая грех, – сказал Ноэль.

Глаза Маши блеснули на Марджори:

– Что ты сделала с ним? Это же конченый человек!

– Конченый, – повторил Ноэль, – оседланный, взнузданный и прирученный. Детки в Центральном парке катаются на мне. Десять центов за поездку.

Родители неловко улыбались. Миссис Моргенштерн сказала:

– Послушайте, Ноэль, не жалуйтесь. Это приличная работа.

Ноэль улыбнулся и без неприязни спросил:

– Миссис Моргенштерн, как бы вам понравилось, если бы я зарабатывал двадцать пять тысяч в год?

– Думаю, это понравилось бы Марджори, – ответила мать.

– Как? – обратился Ноэль к Марджори.

– Послушай, Ноэль, какое мне дело? Работай, где хочешь, лишь бы тебе нравилось. «Какая кошмарная ситуация, – особенно при Маше, которая скалит зубы, впитывая каждое слово».

Завязалась беседа о планах Марджори на ближайшее будущее. Миссис Моргенштерн считала, что Марджори должна пойти работать секретаршей к отцу в офис.

– Просто чтобы узнать, каково это – зарабатывать себе на хлеб, – сказала она. – Все в мире меняется с первым заработанным долларом.

– Это точно, – поддакнула Маша.

Марджори обернулась к ней.

– Кто бы говорил!

Маша вскинула голову, взяла сигарету и вынула из сумочки серебряную зажигалку.

– Милая моя, если в театральной гильдии придерживают роль специально для тебя, тогда, конечно, другое дело. – Она поднесла огонь к сигарете. У Марджори возникло искушение подкинуть сногсшибательную новость о письме к Гаю Фламму. Но она все-таки удержалась. Будет время сообщить о нем, когда станет известно, вышло ли из этого что-нибудь. Маша продолжала: – Я всегда верила в тебя, я и сейчас верю. Но это правда, ты действительно только наполовину человек, ты еще полудитя, пока не начнешь зарабатывать деньги. К тому же ты можешь поднакопить достаточную сумму, чтобы попытаться следующей осенью найти работу по специальности. В конце концов, узнаешь, как живет большинство людей. А то в этом смысле у тебя огромная брешь в образовании.

– Если быть последовательным в проведении этой теории в жизнь, то ей также остро необходимо выйти отсюда и постараться, чтобы ей оторвали в метро руку или еще что-нибудь. Ведь в конце концов, большинство людей в мире живут искалеченными.

– Что это за разговоры, – сказал отец необычно резким тоном. Все замолчали до тех пор, пока официантка не принесла заказ.

Маша подняла свой бокал и весело провозгласила:

– Ну, что ж, за восходящую в мире новую звезду!

Ноэль приподнял на вилке кусок сыра, кивнул Марджори и съел его.

Мистер Моргенштерн отодвинул мороженое после нескольких ложек.

– Вы извините меня, молодые люди. Мы отпразднуем по-настоящему попозже, вечером дома. В офисе уйма дел.

Ноэль вытянул свою длинную руку, выхватил чек у официантки и облачился в потрепанные пальто и шляпу.

– Я тоже, дорогая восходящая звезда, свяжусь с тобой вечером. Нужно идти, разведать насчет этих самых двадцати пяти тысяч в год.

Миссис Моргенштерн еще немного поболтала с девушками, расспрашивая Машу о ее работе в универмаге. Тон ее был гораздо мягче, чем раньше. Когда и она удалилась, девушки посмотрели друг на друга и расхохотались.

– Ты как насчет еще выпить? – спросила Маша.

– Почему бы нет? У меня нет на завтра уроков.

Маша поймала взгляд официантки и сделала быстрое круговое движение пальцем, показывая на пустые бокалы.

– Грандиозное чувство, ты не находишь?

– Маша, сколько же ты сбросила? Фунтов сорок? Ты выглядишь восхитительно. – Маша довольно ухмыльнулась, поправив редкие волосы, подстриженные и завитые. Толстый слой косметики и ярко-красная помада исчезли – девушка была лишь слегка подкрашена. Лицо стало более четко очерченным. Формы у нее все еще были пышными, но черный костюм и простая белая английская блуза делали это менее заметным. Кроме того, не было и огромных кричащих серег. Единственным украшением в ее наряде был большой необычный золотой краб, приколотый на груди.

Явно наслаждаясь произведенным на Марджори впечатлением, Маша сказала:

– За это время я сделала все, что в моих силах, дорогая. Но я все еще не старший продавец, поэтому, думаю, мне не следовало даже приближаться к тебе, но…

– Не будь идиоткой, Маша. Я очень рада, что ты пришла.

– Видишь ли, дорогая, ты же обращалась со мной, как с прокаженной, всего лишь два года назад. Может быть, после лета, проведенного в «Южном ветре», ты будешь ко мне снисходительнее. Согласись наконец, что это не я изобрела секс.

– Да ладно, Маша, я ведь была совершеннейшим младенцем!

– Видит Бог, хотела бы я, чтобы ты была тем самым младенцем, устами которого говорит истина. Это же не мир, а хлев загаженный, вот что я тебе скажу! Но я порвала с Карлосом, когда поступила на работу – если это тебя, конечно, интересует – и с тех пор я была паинькой, честно. Не по своей воле, правда, поэтому я не утверждаю, что я сама безгрешность. У меня, собственно, не было никого достойного, о ком стоило бы рассказать. Да к черту все это! Ты-то, маленький бесенок! Загарпунила самого Моби Дика! Кто бы мог подумать! Ноэль Эрман, которого положила на обе лопатки крошка Марджори! Я горжусь тобой, радость моя! Если ты помнишь, именно я говорила тебе, что ты очень даже можешь сделать это. Ну, ладно, что ты сидишь, как омар вареный, давай, рассказывай!