Текст книги "Осень ацтека"

Автор книги: Гэри Дженнингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)

3

В то время многие жители Ацтлана ещё помнили, как к нам в один прекрасный день вдруг явился издалека мешикатль по имени Тлилектик-Микстли, Тёмная Туча. Помнил это, конечно, и сам дядя Миксцин, помнили его сын Йайак и дочь Амейатль, хотя в ту пору они были малыми детьми. (Кстати, их матери, жене моего дяди, первой из всех ацтеков довелось заговорить с тем чужаком; однако воспоминания тёти мне услышать не довелось, ибо вскоре после этого она умерла от болотной лихорадки). А ещё гостя издалека хорошо помнил старый Канаутли: тот провёл в обществе этого Микстли немало долгих часов, рассказывая ему историю нашего Ацтлана. Ну а уж моя мама, доводившаяся внучкой старому Канаутли, тем более не могла забыть этого человека, ведь именно она оказала пришельцу самый радушный приём, разделив с ним ложе. Что впоследствии, уже после его ухода, обернулось беременностью, а затем и рождением сына, то есть меня.

Не только моим родственникам, но и многим другим ацтекам было памятно отбытие моего дяди и ещё нескольких соплеменников, помогавших ему катить Лунный камень в неслыханно дальний путь. Ну а его торжественное возвращение из того славного путешествия хорошо запомнилось всем, жившим тогда в Ацтлане, включая и меня (мне к тому времени было года три или четыре). Когда дядюшка уходил, его звали всего лишь Тлилектик-Микстли и был он простым тлатокапили Ацтлана. Титул не такой уж и важный, ибо обозначает не более чем вождя племени; дядя мой управлял в ту пору всего-навсего захолустной деревушкой, затерявшейся среди болот. Даже он сам иной раз в сердцах называл Ацтлан «щелью между ягодицами мира». И вот этот незначительный человек вернулся домой в изумительной красоты головном уборе из перьев, с драгоценными перстнями, унизывавшими пальцы, и в сопровождении многочисленной свиты. Естественно, что столь важную особу теперь полагалось называть новым, благородным именем Тлилектик-Миксцин – господин Тёмная Туча. Соответствовал имени и громкий титул юй-текутли – Младший Чтимый Глашатай.

Сразу же по его возвращении – дождавшись, когда всё взрослое население сбежалось на деревенскую площадь, чтобы поглазеть на новое невиданное обличье вождя и толпу диковинных пришельцев, – дядя обратился к своему народу с речью. Я могу повторить всё слово в слово, потому что Канаутли запомнил эту речь и пересказал мне, когда я повзрослел достаточно, чтобы её понять.

– Друзья ацтеки, – громко и решительно произнёс юй-текутли Миксцин, – с этого дня мы возобновляем давно прервавшиеся связи с нашими далёкими родичами мешикатль, ныне самым могущественным народом Сего Мира. Отныне мы становимся частью их державы, и частью, надо сказать, немаловажной, ибо ранее мешикатль не имели опорного пункта в землях у Западного моря, так далеко от Теночтитлана. А теперь этим опорным пунктом станет наш Ацтлан.

Не подумайте, что я привёл сюда этих людей, – он жестом указал на сопровождавших его мешикатль, – затем, чтобы произвести на вас впечатление внушительностью своей свиты.

Они вместе с семьями поселятся здесь, на земле своих предков, обзаведутся домами и станут вашими наставниками. Всех их, от воинов до знатоков изображения слов, отправили сюда потому, что каждый из них искушён в своём ремесле или искусстве. Они покажут вам, каким может стать наш Ацтлан – самый дальний оплот Теночтитлана. Ведь он способен и сам превратиться в маленький Теночтитлан – стать сильным, цивилизованным, процветающим и гордым.

Его голос звучал всё громче, становился всё более властным.

– Всем вам надлежит с почтением внимать и повиноваться этим учителям. Сколько можно оставаться вялыми, бездеятельными, неотёсанными и невежественными дикарями, не видящими дальше своего болота и даже не помышляющими о лучшей доле? Хватит! С этого дня каждому, будь то мужчина, женщина или ребёнок, предстоит учиться и работать. Мы должны приложить все усилия к тому, чтобы во всех отношениях сравняться с нашим достойными восхищения родичами – мешикатль.

В то время я был ещё слишком мал, чтобы составить объективное представление о своём родном городе. Разве может ребёнок разобраться, что заслуживает восхищения, а что презрения? Ведь он видит вокруг себя то, что всегда знал и к чему привык, да и запоминается в детстве далеко не всё. Однако, основываясь отчасти на обрывках собственных воспоминаний, отчасти же на том, что рассказывали мне в последующие годы, я могу весьма правдиво описать Край Белоснежных Цапель, каким он был в ту далёкую пору, когда туда явился путешественник мешикатль, тёзка моего дяди и мой будущий отец Тлилектик-Микстли.

Например, «дворец» тлатокапили, в котором жили мой дядя, двое его детей, а также мы с матушкой, поскольку она после смерти золовки сделалась у брата домоправительницей, даже не был разделён на отдельные комнаты. Он был маленьким, одноэтажным, с деревянным каркасом, сплетёнными из тростинка стенами и кровлей из пальмовых листьев. Единственное, что хоть в какой-то мере облагораживало внешний вид «дворца», так это покрывавшая стены штукатурка из толчёных морских раковин. Остальные строения Ацтлана, жилые дома и торговые здания, отличались, хотя в это и трудно поверить, ещё меньшей прочностью и большей неприглядностью.

Весь город располагался на овальной формы острове, посреди озера – внушительного, но не имевшего чётко очерченных берегов: просто по мере удаления от центра его солоноватые, непригодные для питья воды мелели и озеро переходило в илистую топь, которая на западе смыкалась с морем. Эти болота являлись источником вредоносных сырых туманов, прибежищем целых туч разносивших заразу насекомых, а может быть, и обиталищем злых духов. Моя тётушка была лишь одной из множества жертв ежегодно собиравшей свою дань жестокой лихорадки, и наши целители утверждали, что эту губительную хворь каким-то образом порождает трясина.

Однако, хотя во многих отношениях Ацтлан и был захолустным, отсталым поселением, мы, ацтеки, по крайней мере хорошо питались. Пусть нас окружали вонючие болота, но до Западного моря было рукой подать, и наши рыбаки сетями, острогами или крючками добывали из его глубин не только обычную морскую снедь – скатов, рыбу-меч, плоскую камбалу, крабов и кальмаров, – но и изысканные лакомства. Устрицы, креветки, черепахи и черепашьи яйца, лангусты и всяческие съедобные моллюски были нам не в диковину. Порой после яростной и продолжительной борьбы, нередко чреватой увечьем, а то и смертью одного, если не нескольких своих собратьев, рыбакам удавалось добыть йейемичи. Охота на эту гигантскую, вырастающую порой размером с целый дворец рыбу очень опасна, но дело того стоит. Всякий раз, когда охота завершалась успехом, весь город объедался ломтиками сочного, вкусного мяса. Кроме того, в море встречались и раковины с жемчужинами. Правда, по причине, о которой я расскажу позднее, сами мы их не собирали.

Что касается растительной пищи, то кроме многочисленных морских водорослей мы собирали разнообразную болотную зелень, не говоря уж о том, что повсюду, порой даже без спросу, на сырых полах наших домов во множестве произрастали грибы. Единственным растением, которое мы по-настоящему культивировали, являлся пикфетль; высушенные листья его использовались для курения. Из мякоти кокосовых орехов мы изготавливали сласти, а перебродившее кокосовое молоко превращалось в хмельной напиток, более забористый, чем даже распространённый всюду по Сему Миру октли. Ещё одна разновидность пальмы давала нам вкусные плоды койакапуали, а мякоть плодов третьей высушивали и перемалывали во вкусную аппетитную муку. Пальмовые же волокна мы использовали для изготовления некоторых тканей, а грубую, прочную шкуру акул выделывали и получали самую тонкую и прочную кожу, какую только можно пожелать. Шкуры морских выдр устилали наши постели, и из них же шили тёплые меховые плащи для тех, кто отправлялся высоко в холодные горы. Плошки, дававшие нам свет, заправлялись кокосовым маслом или рыбьим жиром, хотя, боюсь, их своеобразные прогорклые запахи с непривычки едва ли показались приятными переселенцам мешикатль.

Должно быть, когда вновь прибывшие впервые прошлись по поселению, которое им предстояло преобразовать, они с трудом сдерживали смех. Могу себе представить, какое впечатление произвела на них убогая хижина, которую у нас горделиво именовали «дворцом». Да и единственный на острове храм, святилище богини луны Койолшауки, которой все мы в то время поклонялись, выглядел ненамного лучше. Отличало его лишь то, что в покрывавшую стены штукатурку были вделаны переливчатые раковины разнообразных морских моллюсков.

Однако увиденное отнюдь не обескуражило мастеров, и они без промедления принялись за работу. Первым делом мешикатль отыскали возле озера, посреди которого находился Ацтлан, относительно сухое место и соорудили там себе и своим семьям временные жилища. Строились эти жилища из подручных материалов – тростника, пальмовых листьев и глины, – и занялись этим немудрёным делом главным образом женщины. Мужчины тем временем отправились на восток, вглубь суши, и, преодолев значительное расстояние, добрались до взгорья.

Там они принялись валить могучие дубы и пинии. Затем, перетащив стволы вручную на более ровную почву, пришельцы, обжигая и обтёсывая брёвна, изготовляли большущие, значительно превосходившие наши утлые рыбацкие судёнышки акалтин, предназначавшиеся для доставки на остров громоздких грузов. Как скоро выяснилось, источником этих грузов опять же оказались горы. Среди прибывших мастеров нашлись опытные добытчики камня, которые, обнаружив залежи известняка, стали врубаться и вкапываться в них, разбивая скальный массив набольшие глыбы. Грубо обтесав их на месте, для придания удобной для перевозки формы, эти каменные заготовки грузили в акалтин, сплавляли по реке к морю, а потом, вдоль побережья, к узкому заливчику, ведущему к нашему озеру. Ну а уже на острове каменщики мешикатль обтёсывали камни, полировали их и складывали из них стены нового дворца, подобающего новому сану моего дяди Миксцина. Разумеется, это сооружение не могло идти ни в какое сравнение с блистательными дворцами Теночтитлана, однако по меркам нашего города оно заслуживало изумления и восхищения. Двухэтажный, с покатой, благодаря чему выглядел ещё выше, крышей, новый дворец имел великое множество помещений, не говоря уж о впечатляющем тронном зале юй-текутли. Только представьте, даже у детей – у меня, Йайакаи-Амейатль – имелись свои отдельные спальни. В ту пору в Ацтлане это и для взрослых-то было почти неслыханно, а уж тем более для детей – нам исполнилось тогда соответственно двенадцать, девять и пять лет. Однако прежде чем мы смогли туда перебраться, множество работников – плотников, ваятелей, художников, женщин-ткачих – украсили каждую комнату статуэтками, настенной росписью, красочными полотнищами и прочими произведениями искусства.

В то же самое время другие мешикатль приводили в порядок и вовсю усовершенствовали существовавшую в Ацтлане оросительную систему. Каналы, с незапамятных времён пересекавшие наш остров, расширили, очистили от мусора и облицевали камнем. Новые каналы, прорытые вокруг озера, позволили отвести прочь старую гнилую воду и подвести свежую, из речушек, протекавших в глубине суши. Поскольку речная вода всё же смешивалась с морской, озеро осталось солоноватым, но теперь оно уже не было стоялым, и окружавшие его болота стали постепенно осушаться. Это со временем привело к исчезновению ночных туманов и уменьшению числа жалящих насекомых, после чего болотные духи почти успокоились и насылали свою зловредную лихорадку на одного-двух жителей Ацтлана в год, не больше. Что, замечу, стало подтверждением правоты наших целителей.

Покончив с дворцом, каменщики перешли к строительству каменного храма покровительницы города богини Койолшауки и возвели строение, посрамившее прежнее святилище. Новый храм получился столь величественным и красивым, что Миксцин проворчал:

– Теперь я жалею о том, что отволок в Теночтитлан камень с изображением богини. Зачем это было делать, коли у нас самих есть храм, достойный её возвышенной красоты и величия.

– Ты говоришь глупости, – возразила моя мать. – Если бы ты в своё время этого не сделал, у нас бы теперь не было прекрасного храма. Ни храма, ни всего остального, чем пожаловал нас Мотекусома в ответ на твоё подношение.

Дядюшка поворчал ещё немного – он не любил, когда ему перечили, – но вынужден был признать, что сестра права.

Потом каменщики, способом, который мы все сочли весьма интересным, хитроумным и практичным, возвели тламанакали. Пока каменотёсы укладывали наружные плиты, создавая из них оболочку пирамиды, простые работники стаскивали отовсюду землю, гальку, глину, древесину, даже всевозможный мусор, загружали всё это внутрь каменной оболочки и плотно утрамбовывали. Итогом этой кропотливой работы стала вознёсшаяся над городом идеальной формы пирамида, казавшаяся высеченной из сплошного массива сияющего известняка. Она была так велика, что на её вершине размещались два маленьких храма – один посвящённый Уицилопочтли, а другой богу дождя Тлалоку, – к которым вдоль одной из граней вела широкая лестница, предназначенная для бесчисленных жрецов, их помощников, сановников и тех, кому в будущем предстояло подняться по этим ступеням, дабы быть принесёнными в жертву богам. Не стану утверждать, будто наша тламанакали была такой же величественной, как прославленная Великая Пирамида в Теночтитлане, – этой, последней, я, разумеется, никогда не видел, – но наша, несомненно, являлась самым великолепным сооружением, возведённым где-либо к северу от земель мешикатль.

Потом каменщики возвели каменные храмы другим богам и богиням мешикатль – всем, я думаю, хотя некоторым из мелких божков пришлось довольствоваться одним храмом на троих-четверых. Среди множества мешикатль, пришедших на север с моим дядей, имелись и жрецы этих богов. В первые годы они работали наряду со строителями, и работали не менее усердно, не покладая рук. Потом, когда у их богов, а стало быть, и у них, появились храмы, жрецы занялись своими прямыми обязанностями, в число коих входило и преподавание в построенных вслед за храмами школах. Но зодчие на этом не успокоились, а перешли к строительству других, не столь заметных, но необходимых для жизни любого цивилизованного города зданий – амбаров, мастерских, складов, арсеналов и тому подобного. Кроме того, они наладили доставку с гор брёвен для себя и всех тех ацтеков, которые захотели сменить тростниковые хижины на удобные, прочные дома. А к этому стремились почти все, не считая очень немногих недовольных, вечно брюзжащих бездельников, предпочитавших прежний, убогий образ жизни.

Когда я говорю, что «мешикатль сделали то или это», то вовсе не имею в виду, будто всё это они сделали исключительно собственными руками, без чьей-либо помощи. Ничего подобного – каждой группе мастеров, будь то добытчики камня, строители или плотники, помогала целая толпа наших мужчин, а в лёгких работах участвовали даже женщины и дети. Мешикатль показывали ацтекам, как правильно делать то, что требовалось, руководили работами, бранили нерадивых, хвалили отличившихся и не ослабляли усилий до тех пор, пока по прошествии времени мои соплеменники не научились делать множество новых вещей самостоятельно. Я сам задолго до получения второго имени таскал лёгкие грузы, приносил инструменты, раздавал работникам еду и воду. Женщины и девочки, учившиеся ткачеству и шитью, осваивали хлопок и перья – новые материалы, значительно более тонкие, чем привычные для них пальмовые волокна.

Когда подходил конец рабочего дня, наставники мешикатль не распускали ацтеков по домам – валяться по циновкам, напившись перебродившего кокосового молока, но передавали их на попечение мастеров воинских искусств. Те, замечу, тоже весь день трудились в поте лица, но казались совершенно неутомимыми. Они обучали наших мужчин становиться в шеренгу, маршировать строем, обучали их мастерству, – а точнее сказать, искусству! – обращения с обсидиановым мечом макуауитль, копьём, луком и стрелами и, наконец, манёврам и тактике ведения боя. Женщины и девушки, разумеется, к этой учёбе не привлекались, но справедливости ради стоит заметить, что, в отличие от мужчин, лишь немногие из них были склонны к пьянству и безделью. Мальчикам, включая меня, не терпелось начать учиться военному делу, однако это разрешалось лишь тем, кто уже получил право носить набедренную повязку.

Имейте, однако, в виду, что вся эта коренная переделка и полная перетряска Ацтлана и населяющего его народа проходила вовсе не так стремительно, как это могло бы показаться из моих слов. Повторяю, когда всё началось, я был ещё ребёнком, и этот процесс разрушения старого и созидания нового Ацтлана происходил одновременно с моим собственным ростом, параллельно с тем, как я сам становился крепче, взрослел и набирался ума. Поэтому для меня всё творившееся в родном городе выглядело само собой разумеющимся и совершенно не удивляло. Только теперь, обращая взор в прошлое, я, да и то в самых общих чертах, могу припомнить великое множество испытаний, экспериментов, ошибок и тяжких трудов моих соплеменников. Сколько пота было пролито, пока создавался новый Ацтлан! А ведь до сих пор я рассказывал вам лишь только об успехах и словом не обмолвился о неудачах, огорчениях и провалах, которых также было немало, почти столько же. Но в целом, как и обещал дядя Миксцин, все эти усилия не пропали даром, и к тому знаменательному дню, когда я получил взрослое имя (а это произошло всего несколько лет спустя после прихода мешикатль), школы телпочкалтин в Ацтлане уже были построены и, можно сказать, ждали, когда я смогу приступить к занятиям.

По утрам я и другие мои ровесники – плюс изрядное количество мальчиков постарше – следовали в Дом Созидания Силы, где под руководством воина мешикатль, ставшего нашим наставником, упражняли своё тело и осваивали сложную ритуальную игру в мяч под названием тлачтли. Впоследствии нам стали прививать навыки рукопашного боя и обращения с оружием. Правда, наши мечи, стрелы и копья не имели обсидиановых лезвий или наконечников. Их заменяли безопасные пучки перьев, вымазанные красной краской, так что каждый удачно нанесённый удар оставлял на теле противника отметину, походившую цветом на кровавую рану.

Во второй половине дня я и те же самые мальчики – но теперь уже вместе с девочками нашего возраста – отправлялись в Дом Обучения Обычаям. Тамошний жрец-наставник учил нас чистоплотности и уходу за телом (о чём многие дети из простых семей не имели никакого представления), а также исполнению ритуальных песнопений, церемониальным танцам и игре на нескольких музыкальных инструментах – флейтах с четырьмя отверстиями, различных по размеру и тону барабанах и поющих кувшинах.

Чтобы совершать все эти церемонии и ритуалы должным образом, мы должны были научиться производить все необходимые жесты и телодвижения в такт, следуя ритму и мелодии. Это давалось не сразу, и, чтобы облегчить задачу, жрец обычно пускал по рядам учеников специальный листочек. Таким образом, начиная с самых простых рисунков, мы заодно приступали также и к постижению основ словесного искусства. А когда дети возвращались из школы домой, они обучали тому, чему научились сами, своих родных – потому что и Миксцин, и жрецы всячески поощряли такого рода передачу знаний, по крайней мере, взрослым мужчинам. В то же время считалось, что женщинам, как и рабам, осваивать мудрёное искусство изображения слов надобности нет. Например, моя мать, хотя и принадлежала, по меркам Ацтлана, к самой высшей знати, так и не научилась ни читать, ни писать.

В отличие от неё, дядюшка Микстли изучил основы этого искусства, ещё будучи всего лишь деревенским тлатокапили, и продолжал совершенствоваться в нём всю жизнь. Впервые его познакомил с грамотой ещё тот, давешний Микстли, его тёзка-мешикатль. Впоследствии, возвращаясь из Теночтитлана в сопровождении переселенцев, дядя каждый вечер брал уроки чтения у одного из жрецов, а по возвращении в Ацтлан сделал этого жреца своим личным учителем. Благодаря такому усердию, к тому времени, когда я приступил к обучению, дядюшка уже собственноручно составлял послания Мотекусоме, докладывая Чтимому Глашатаю об успехах в деле преобразования Ацтлана. Более того, он, исключительно для собственного удовольствия, даже начал писать стихи – именно такие, каких мы, знавшие его натуру, и могли от него ждать. То были едкие, циничные размышления о несовершенстве человеческих существ, их жизни и самого мироздания. Дядюшка, бывало, читал нам свои стихотворения, и одно из них я запомнил.

 
Простить?
Никогда не прощай!
Лишь притворно пообещай,
Что простишь и зла не таишь.
Пусть поверит этому враг,
И когда будет думать он так,
Сможешь ты бросок совершить
И его задушить.
 

Уже в начальных школах нас, учеников, начинали потихоньку знакомить с основами истории Сего Мира, и я, хоть и был очень юн, не мог не заметить, что иные из рассказов наставника сильно расходились с тем, что мне доводилось слышать в семейном кругу от прадеда – Хранителя Памяти Ацтлана. Например, из того, что рассказывал нам учитель – жрец-мешикатль, можно было сделать вывод, будто весь их народ в один прекрасный день вдруг неведомо как возник на острове Теночтитлан – во всём своём блеске, великолепии и могуществе, со всеми выдающимися познаниями и многочисленными полезными умениями. Это не согласовывалось с тем, что я и мои родичи слышали от старого Канаутли. Поэтому как-то раз мы трое – Йайак, Амейатль и я – явились к прадедушке с просьбой разъяснить упомянутое противоречие.

– Аййа, – снисходительно усмехнулся он, – эти мешикатль – народ хвастливый. Они склонны без зазрения совести подтасовывать факты, выпячивая то, что находят нужным, и закрывая глаза на всё, что не согласуется с их неоправданно высоким самомнением.

– Когда дядя Миксцин привёл их сюда, – заметил я, – он говорил о них как о «наших родичах» и поминал какие-то «давно забытые семейные связи».

– Сдаётся мне, – отозвался Хранитель Памяти, – что большинство мешикатль предпочли бы ничего об этих связях не слышать. Но есть один факт, и его, после того как твой... после того как тёзка твоего дяди набрёл на наш город, а потом доложил о нашем существовании Мотекусоме, замолчать уже невозможно. Видишь ли, тот, другой Микст ли, точно так же, как только что вы трое, попросил меня рассказать ему об истинной истории ацтеков и о том, что за родство связывает ацтеков с мешикатль. И он поверил моему рассказу.

– Мы тоже тебе поверим, – заявил Йайак. – Расскажи нам, прадедушка.

– Ладно, расскажу, – согласился тот, – но при одном условии. Вы пообещаете, что никогда не станете использовать полученные от меня знания, чтобы поправлять своего наставника-жреца или спорить с ним. Мешикатль сейчас относятся к нам очень хорошо, и с вашей стороны, дети, было бы неразумно и даже опасно ставить это хорошее отношение под угрозу, открыто сомневаясь в тех, пусть дурацких, но безобидных заблуждениях, которыми им угодно себя тешить.

– Обещаю, – сказал каждый из нас.

– Так ведайте же, юный Йайак-Чичикуили, юная Пацкатль-Амейатль, юный Теотль-Тенамакстли. Давным-давно, много вязанок лет тому назад, но тем не менее во времена, память о которых сохранилась, ибо передавалась изустно, от Хранителя к Хранителю, Ацтлан был не просто маленьким приморским поселением. Это была столица края, простиравшегося далеко в глубь суши и включавшего в себя горы. В ту пору мы жили просто, по нынешним меркам, так даже примитивно, но средств к существованию у нас хватало, и невзгоды посещали нашу землю нечасто. Благодаря милосердной заботе лунной богини Койолшауки, глубины моря и тёмные громады гор в избытке снабжали нас всем необходимым.

– Ты как-то говорил нам, что древние ацтеки не поклонялись никаким другим богам, – заметила Амейатль.

– Да, даже не менее благодетельным, чем наша Койолшауки. Например, богу дождя Тлалоку. Ибо, девочка, оглянись по сторонам. – Он снова рассмеялся. – Какая нужда была нам молить Тлалока ниспослать воду, которой у нас и так хватало с избытком? Нет, мы были вполне довольны собственной жизнью и тем, как шли дела в нашей стране. Только не подумайте, будто наши предки были беспомощны и робки. Аййа, когда какое-нибудь завистливое племя дерзало посягнуть на наши рубежи, оно получало решительный отпор. Но в остальном древние ацтеки были миролюбивым народом. И в жертву высокочтимой Койолшауки они никогда не предлагали девушку или даже пленного врага. На алтарь богини возлагались лишь мелкие твари, порождения моря и ночи. Ну, скажем, морская звезда или безупречная, идеальной формы раковина... или один из большекрылых нежно-зелёных лунных мотыльков...

Канаутли умолк, не иначе как вспоминая добрые старые времена, имевшие быть, вероятно, задолго до рождения даже его прапрадеда. Поэтому я позволил себе мягко подтолкнуть его к продолжению рассказа:

– И так было до тех пор, пока не появилась та женщина...

– Да, именно с женщины всё и пошло. Причём с женщины из племени йаки, самого дикого и злобного из всех народов. Как-то раз один из наших охотничьих отрядов наткнулся на неё, бесцельно блуждавшую в одиночестве высоко в горах, вдалеке от бесплодных пустынь своих сородичей. Наши охотники подобрали её, накормили, одели и привели с собой в Ацтлан. Но, аййа, оуйа, с появлением этой женщины наша спокойная жизнь кончилась. Нашим предкам, спасшим её в горах, она отплатила тем, что стала настраивать одних ацтеков против других. Друзей против друзей, семьи против семей, братьев против братьев.

– А как её звали? – осведомился Йайак.

– На языке йаки, крайне неблагозвучном, её имя было Г’нда Ке. Так вот, эта Г’нда стала высмеивать наши обычаи, наш бесхитростный образ жизни и то, что мы почитали добрую богиню Койолшауки. «Почему, – спрашивала она, – вы не поклоняетесь вместо этого могучему богу войны Уицилопочтли? Служите ему, – учила эта женщина, – и он поведёт вас от победы к победе, чтобы ацтеки, совершая походы, смогли захватывать пленных и приносить ему жертвы. С его помощью вы станете могущественнейшим народом Сего Мира».

– Но зачем чужестранке понадобилось разжигать среди наших миролюбивых соплеменников чуждые им воинственные амбиции и страсти? – поинтересовалась Амейатль. – Самой-то ей какая была с этого польза?

– Боюсь, правнучка, мой ответ тебе не понравится. До меня очень многие Хранители Памяти попросту приписывали это врождённым порочности и злонравию женщин.

Амейатль в ответ лишь сморщила свой хорошенький носик. Канаутли улыбнулся беззубым ртом и продолжил:

– Тебе будет приятно узнать, что я придерживаюсь несколько иной точки зрения. Всем известно, что мужчины йаки столь же бесчеловечно жестоки по отношению к своим собственным женщинам, как и ко всем, кто не принадлежит к их племени. Лично я убеждён в том, что, натерпевшись от соплеменников, эта женщина возненавидела мужчин как таковых и захотела отомстить им, побудив всех мужчин Сего Мира развязать кровопролитную войну: пусть, мол, они гибнут в сражениях или становятся жертвами, к радости алчных, кровожадных богов.

– Именно так и поступают ныне все племена Сего Мира, и этому же нас учат наши наставники мешикатль, воины и жрецы, – вставил Йайак. – Мы сами продолжаем жить в мире лишь потому, что воевать нам тут не с кем, да и пленников захватывать негде – чтобы найти врага, нам пришлось бы отправиться далеко в горы. Тем не менее презренная Г’нда Ке действительно преуспела.

– Ну, точнее сказать, почти преуспела, – поправил его Хранитель Памяти. – Ей удалось склонить к почитанию кровавого Уицилопочтли сотни ацтеков, однако другие наши соплеменники, и таких было большинство, благоразумно отказались обратиться к новому богу. Со временем этой женщине удалось расколоть наш народ на два лагеря, вражда между которыми зашла так далеко, – как я уже говорил, даже братья шли против братьев, – что она и её последователи покинули город и обосновались в семи горных пещерах. Там они вооружились и стали практиковаться в воинских искусствах, ожидая, когда женщина-йаки даст им знак начать войну и приступить к покорению других народов.

– И конечно, – вздохнула мягкосердечная Амейатль, – первыми жертвами этой войны должны были стать миролюбивые, не желавшие признавать нового бога жители Ацтлана.

– Само собой. Однако, к счастью, тогдашний наш тлатокапили был так же гневлив, так же решителен и столь же нетерпим к глупости и глупцам, как твой отец Миксцин. Он и его верная городская стража отправились в горы, окружили пристанище этих отщепенцев и многих из них перебили. Оставшимся же в живых правитель сказал: «Забирайте своего презренного нового бога, свои семьи и убирайтесь прочь. Или вы уйдёте, или будете убиты все до единого: мужчины, женщины, дети, – все до последнего младенца во чреве...»

– И они ушли? – спросил я.

– Ушли. Спустя вязанки лет скитаний, после того как сменилось уже много поколений, они набрели на другое озеро и другой остров, где неожиданно обнаружили символ своего бога войны – орла, сидевшего на кактусе нопали, – так что там они и поселились. На каком-то, ныне давно забытом местном наречии этот кактус назывался «теноч», и пришельцы, не особо мудрствуя, назвали остров Теночтитлан – «Место, где орёл сидит на кактусе». А себя, по причине, которую я так и не удосужился выяснить, они переименовали в мешикатль. Обосновавшись на том острове, они стали сражаться, сначала с соседями, а потом и со всё более дальними народами, подчиняя их своей власти и добиваясь всё большего величия и процветания.

Канаутли пожал костистыми старыми плечами, словно говоря: «Тут уж ничего не поделаешь», – и заключил:

– А теперь, к счастью или на беду, Тенамакстли, благодаря усилиям твоего дяди и того мешикатль, тоже звавшегося Микстли, – мы снова примирились и воссоединились. Посмотрим, что из этого выйдет. А сейчас, дети, я устал от воспоминаний. Ступайте и дайте мне отдохнуть.

Мы пошли было прочь, но я замешкался, повернулся и спросил:

– Та женщина йаки – Г’нда Ке. Что с ней стало?

– Когда тлатокапили штурмовал те семь пещер, она была убита в числе первых. Но известно, что она совокуплялась с несколькими мужчинами из числа своих сторонников, так что не приходится сомневаться: в жилах многих семей мешикатль течёт её кровь. Возможно, как раз от неё они и унаследовали свою воинственность и кровожадность.

Остаётся только гадать, почему Канаутли в тот раз не сказал мне, что и в моих жилах тоже имеется самое меньшее капля крови той свирепой женщины йаки и что я как раз и могу служить живым, самым показательным в Ацтлане примером «семейной связи» ацтеков и мешикатль, поскольку мои родители являются представителями этих народов. Может быть, старик считал, что, открывать мне семейную тайну или нет, решать не ему, а моей матери.