Текст книги "Осень ацтека"

Автор книги: Гэри Дженнингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

– Совсем немного. Я поговорил с Эразмо Мартиром. Знаете его?

– Как же, как же! Все наши мастера, делающие гитары, весьма умелы, но Эразмо едва ли не самый искусный из всех. И к тому же добрый, благочестивый христианин. А теперь скажи мне вот что, Хуан Британико. Раз уж ты назван в честь английского святого, может быть, ты знаком и с блаженной памяти покойным доном Томасом Мором, также англичанином?

– Нет, падре. Но – прости – я думал, что в Англии живут белые люди, а не чернокожие.

– Так оно и есть. А, понятно, тебя смутило, что этого человека зовут Мор, ведь так по-испански называют мавра. Нет, сын мой, его имя не указывает ни на расу, ни на цвет кожи. Совсем недавно Томас Мор был убит, убит несправедливо и подло, ибо единственным его преступлением было христианское благочестие. Король Англии, каковой является одиозным и презренным еретиком, предал его смертной казни. В общем, если ты не слышал о доне Томасе, то, скорее всего, не знаешь и о его прославленной книге – «De optimo rei publici statu...»[6]6
  Об оптимальном государственном устройстве (лат.).


[Закрыть]

– Нет, падре, не знаю.

– Или об Утопии, которую он описывает в этой книге?

– Нет, падре, про неё я тоже ничего не знаю, за исключением того, что слышал это слово от мастера Эразмо.

– Так вот, Утопия – это то, что мы пытаемся создать здесь, на берегах этого райского озера. Я жалею только об одном, что не взялся за это годы тому назад. Но я стал священником не так давно.

Вошёл молодой брат, который принёс две красивые, покрытые изысканной резьбой и лаком чаши – очевидно, изделия пуремпеча. Он вручил их нам, и я с удовольствием пригубил прохладного вина.

– Большую часть своей жизни, – продолжил падре сокрушённым тоном, – я был судьёй, человеком юридической профессии. А должен тебе сказать, молодой Хуан, что работа законника – продажное, порочное и отвратительное занятие. В конце концов, благодарение Господу, я осознал, насколько низко пал в результате этой деятельности и какой опасности подвергалась моя бессмертная душа. Тогда-то я и сорвал с себя опостылевшую судейскую мантию, принял святой обет и облачился в рясу. – Помолчав, он рассмеялся: – Конечно, многие из моих былых противников по судейским процессам не преминули вспомнить старую поговорку: «Нагtóse el gato de carne, у luego se hizo fraile».

Я прикинул в уме, как можно перевести эту фразу. Получилось что-то вроде: «Сначала кот ворует мясо, а глядь – на нём уже и ряса».

– Утопия, описанная Томасом Мором, – продолжил падре Васко, – должна была стать идеальным обществом, жители которого будут жить в идеальных условиях. Там будет покончено со всеми видами зла, взращёнными человечеством – бедностью, голодом, унижениями, преступностью, грехами и войнами.

Я промолчал, но подумал, что даже в идеальном обществе могут найтись люди, которые захотят сохранить за собой право наслаждаться грехом или воевать.

– Вот я и заселил этот прекрасный уголок Новой Галисии семьями переселенцев. Кроме наставления в догматах христианства мы с братьями учим их пользоваться европейскими инструментами и применять самые современные методы земледелия и скотоводства, а во всём прочем стараемся как можно меньше командовать и вообще вмешиваться в жизнь индейцев. Правда, наш брат Августин научил их делать гитары. К тому же мы отыскали престарелых мужчин пуремпеча и сумели уговорить их забыть о прежнем соперничестве и обучить поселенцев исконным ремёслам своего племени. Теперь каждая деревня совершенствуется в одном из этих искусств – гончарном, ткацком, работе по дереву и так далее – в самых лучших традициях пуремпеча. Ну а те поселенцы, которые неспособны научиться какому-нибудь ремеслу, вносят вклад в процветание Утопии, занимаясь земледелием, рыбной ловлей, разведением свиней, коз, кур и тому подобным.

– Но, падре Васко, – обратился я к нему с вопросом, – какое применение могут найти здешние поселенцы таким вещам, как гитары? Эразмо, с которым я побеседовал, понятия не имеет, как играть на этом инструменте.

– Какое применение? Сын мой, мы продаём их купцам из Мехико. И гитары, и другие изделия искусных мастеров порой приобретают перекупщики, сбывающие их даже в Европе! Мы выручаем хорошие деньги. Плоды трудов наших земледельцев и скотоводов тоже находят сбыт. Некую толику вырученных денег я делю поровну между семьями поселенцев, хотя большая часть наших доходов тратится на новые инструменты, семена, племенной скот – всё, что улучшает Утопию и приносит выгоду ей в целом.

– Всё это представляется мне весьма разумным и похвальным, падре, – промолвил я, ничуть не покривив душой. – Особенно если учесть, что, как сказал мне Эразмо, ты не заставляешь людей работать в поте лица, подобно рабам.

– Господь свидетель, конечно же нет! – воскликнул он. – Я видел ужасные работные дома в Мехико и других местах. Может быть, наши поселенцы и относятся к низшей расе, но они человеческие существа. А теперь они ещё и христиане, и никто не вправе считать их лишёнными бессмертной души животными. У нас в Утопии заведено, что люди работают на общину всего по шесть часов в сутки, шесть дней в неделю. Воскресенье, разумеется, отводится для молитв и посещения храма. Всё остальное время люди вольны проводить по своему усмотрению. Ухаживать за своими садами, заниматься личными делами, собираться вместе и веселиться. Будь я лицемером, я бы сказал, что не приемлю угнетения и тиранства лишь потому, что это не совместимо с христианской моралью. Но, по правде сказать, здесь есть и прямая выгода: мои люди работают старательнее и прилежнее, чем подгоняемые плетью рабы или узники работных домов.

– Эразмо сказал мне также, что ты принимаешь на поселение в Утопию только уже состоящих в браке мужчин и женщин, – заметили. – Но разве мужчины, не связанные узами брака и не обременённые семьёй, не работали бы ещё лучше?

Падре выглядел слегка смущённым:

– Что ж, Хуан, тут ты затронул весьма щекотливую тему. Хотя мы вовсе не ставим целью воссоздать здесь Эдем, однако нам приходится принимать во внимание и Еву, и змея-искусителя. Или, наверное, лучше сказать, Еву-искусительницу.

– Аййа, прости, что спросил об этом, падре. Ты, должно быть, имеешь в виду женщин пуремпеча?

– Именно так. Лишившись собственных мужчин и узнав, что в Утопии таковых, причём молодых и крепких, немало, они стали частенько наведываться к нам, чтобы искушать наших мужчин выступить – как бы это сказать? – в качестве племенных жеребцов. Когда мы только поселились здесь, эти женщины с самого начала вели себя совершенно разнузданно, да и по сей день нередко заявляются сюда с приставаниями. Боюсь, что даже семейным мужчинам трудно – всегда – устоять перед этим соблазном, но я уверен, что ввести в грех холостых гораздо легче. А такой разврат может привести к разрушению Утопии.

– По моему мнению, падре Васко, – одобрительно сказал я, – у тебя здесь всё как следует продумано и основано на весьма разумных началах. Я буду рад доложить об этом нотариусу епископа де Сумарраги.

– Сын мой Хуан, никогда не полагайся на одни лишь ничем не подкреплённые слова. Обойди всё озеро. Побывай в каждой деревне. Проводник тебе не потребуется, да мне бы и не хотелось, чтобы ты вообразил, будто тебе стараются показать всё только с лучшей стороны. Ступай один и посмотри, как обстоят дела на самом деле, без прикрас. А вот когда вернёшься, я буду рад, если ты сможешь повторить слова, изречённые некогда святым Диего: «Не одна лишь вера оправдывает человека, но и праведные труды».

14

Итак, я, останавливаясь в каждой деревне самое меньшее на ночь, двинулся вдоль берега на запад, а потом на север, восток и юг, пока не обошёл всё Большое Тростниковое озеро и не вернулся снова в то поселение, которое посетил первым: Сан-Маркос Чурицио, где проживал Эразмо Мартир.

Этот поход убедил меня в правдивости слов падре Васко: люди по берегам озера жили дружно, мирно, в благоденствии и веселье, а потому, естественно, были вполне довольны своей участью. И они действительно совершенствовались в древних ремёслах пуремпеча. Жители одной деревни изготовляли изысканных форм чеканную медную посуду: блюда, тарелки и кувшины. В соседней тоже делали кухонную утварь, но глиняную, причём такую, какой не встретишь в других местах. Глина приобретала чёрный цвет и особый блеск благодаря добавлению в замес свинцового порошка. Была деревня, специализировавшаяся на прославленных лакированных изделиях пуремпеча: подносах, столах, огромных складных ширмах, сверкающий чёрный фон которых оттенял роспись золотом и другими ярчайшими цветами. Рядом плели коврики, циновки и корзины из озёрного тростника, и я не мог не признать, что корзины эти превосходили даже изделия покойной Ситлали. Ещё в одной деревне изготавливали изысканные украшения из серебряной проволоки, в другой – поделки из янтаря, в третьей – из перламутровых раковин. И так было повсюду. Между деревнями и вокруг них расстилались возделанные поля, где наряду с более привычными нам культурами, такими как маис и бобы, выращивали сахарный тростник и сладкую траву под названием «сорго». Все поля были ухожены и плодоносили гораздо лучше, чем в прежние времена, когда земледельцы не были знакомы с завезёнными испанцами сельскохозяйственными орудиями и различными способами возделывания земли.

Невозможно было отрицать: эти поселенцы мешикатль действительно много выигрывали от сотрудничества с испанцами. Я невольно задался вопросом: могут ли блага их и впрямь процветающей и весьма привлекательной Утопии перевесить страдания и муки таких же мешикатль, заточенных в каторжные работные дома? И решил, что нет, ибо страдальцев насчитывалось несравненно больше, чем счастливцев. Наверняка были где-то и другие белые люди, которые, подобно падре Васко де Куироге, воспринимали слово «христианство» в значении «любовь и доброта». Но я знал, что их гораздо меньше, чем злобных, алчных, лживых, холодных сердцем белых людей, точно так же именовавших себя верующими христианами и даже являвшихся священниками.

Впрочем, признаюсь, что в то время я и сам был столь же лжив, как любой белый человек, ибо обходил деревни Утопии вовсе не для того, чтобы порадоваться успехам поселенцев и подготовить соответствующий доклад, а лишь в поисках тех, кто был бы готов присоединиться к задуманному мною мятежу. Каждому деревенскому кузнецу, работавшему с металлами, я показывал свою аркебузу и спрашивал, может ли он изготовить копию такой штуковины? Все они, конечно, узнавали гром-палку и рассыпались в похвалах мешикатль, который её смастерил. Но все единодушно заявляли, что, даже возникни у них желание повторить деяние талантливого мастера, это всё равно невозможно без необходимых инструментов. Что же касается моего вопроса, готовы ли они принять участие в восстании, то все отвечали одно и то же – точь-в-точь как Эразмо Мартир, которого я спросил последним.

– Нет, – твёрдо заявил он.

Мы сидели рядышком на скамейке у дверей его дома. Деталей гитары на сей раз нигде видно не было.

– Ты, никак, принимаешь меня за буйнопомешанного, – продолжил Эразмо. – Я один из немногих мешикатль, кому повезло, кто имеет в достатке пищу, надёжное жилище и свободу. Мне не приходится терпеть оскорбления жестокого хозяина, я волен приходить и уходить когда захочу. У меня здесь есть возможность достичь настоящего процветания и обеспечить будущее своей семьи.

«Ещё один человек, начисто лишившийся мужского начала и способный лишь “lamiendo el culo del patrón” – лизать задницу покровителю», – с горечью подумал я, а вслух спросил:

– И это всё, что тебе нужно, Эразмо?

– Всё? Хуан Британико, ты что, совсем спятил? А разве этого мало? Чего ещё можно желать человеку в нашем мире и в наши дни?

– В наши дни, говоришь? Но было время, когда у мешикатль тоже была своя гордость.

– У тех, кто мог себе это позволить. У правителей тлатоани, у тех, у кого к имени прибавлялось благородное «-цин», у представителей знати пипилтин, у благородных воителей куачиков и тому подобных. Да уж, гордости у них было столько, что они и думать не думали о нас, простолюдинах масехуалтин, которые их кормили, одевали и обслуживали. Вспоминали о нас, только когда мы им были нужны на поле боя.

– Большинство куачиков – благородных воителей, о которых ты говоришь, вышли из таких же простых масехуалтин и возвысились до благородного звания благодаря собственным доблести и отваге, проявленным в боях с врагами, – возразил я.

Эразмо пожал плечами.

– У меня есть всё, что раньше было у любого благородного воителя, и я завоевал всё это, не сражаясь и не проливая крови.

– Ты ничего не завоевал! – вновь возразил я. – Тебе это дали.

Он снова пожал плечами.

– Какая разница? Но я тружусь не покладая рук, чтобы быть достойным того, что имею. И выказать свою благодарность падре Васко.

– Падре – человек добрый и милосердный, это правда. Но неужели ты не понимаешь, куатль Эразмо, что он попирает твоё достоинство мужчины и мешикатль в не меньшей мере, чем это делал бы жестокий белый господин с плетью. Он обращается со всеми вами так, будто вы лишь ручные зверушки. Или пускающие слюни ксолопитлин. Или младенцы в пелёнках.

Похоже, Эразмо больше не знал никаких жестов, ибо он в третий раз пожал плечами.

– Даже самому мужественному мужчине приятно, когда к нему относятся с нежной заботой, – отозвался он, шмыгнув носом, словно собирался заплакать. – Так, как добрая жена относится к хорошему мужу.

Я моргнул и в изумлении уставился на собеседника.

– Какое отношение имеет жена к...

– Тс-с. Пожалуйста, куатль Хуан, пока воздержись от речей. Давай лучше пройдёмся. Я хочу поговорить с тобой кое о чём другом.

Недоумевая, я последовал за ним. Когда мы отошли на некоторое расстояние от его дома, я решился сказать:

– Что случилось? Ты изменился. Стал не таким весёлым и довольным жизнью, как ещё совсем недавно.

Эразмо снова шмыгнул носом и хмуро ответил:

– Это точно. Голова у меня просто идёт кругом, сердце обливается кровью, руки дрожат, так что страдает моя работа.

– Ты заболел, Эразмо?

– Лучше называй меня моим языческим именем Икталатль, – ибо я более недостоин быть христианином. Я согрешил самым непотребным образом и... подцепил чаиакоколицтли. – Это длинное слово означает «постыдный недуг, приобретаемый при соитии». – Не только моё сердце обливается кровью, – говорил он, продолжая шмыгать носом, – но и тепули тоже. Уже некоторое время я не осмеливаюсь обнять мою дорогую жену, а она ничего не понимает и жалобно спрашивает, в чём дело?

– Аййа, – сочувственно пробормотал я. – Значит, ты делил ложе с одной из этих похотливых женщин пуремпеча? Ну что ж, наш тикитль или, может быть, даже испанский лекарь способен исцелить этот недуг. А любой жрец доброй богини Тласольтеотль отпустит тебе это прегрешение.

– Но как обращённый в христианство я не могу обратиться за прощением к Пожирательнице Скверны.

– Тогда пойди и покайся перед падре Васко. Он говорил мне, что даже Утопия не избавлена от греха прелюбодеяния. Наверняка он уже отпускал такой грех другим, отпустит и тебе.

– Так-то оно так, – виновато промямлил Эразмо, – но как мужчине мне стыдно признаваться в этом падре.

– Тогда почему, скажи на милость, ты признаешься мне?

– Потому что она хочет познакомиться с тобой.

– Кто? – в удивлении воскликнул я. – Твоя жена?

– Нет. Женщина, с которой я совершил прелюбодеяние.

Теперь я был озадачен.

– Но зачем, во имя всех богов, мне встречаться со шлюхой, да ещё и больной заразной болезнью? И ты уверен, что ей понадобился именно я?

– Она спросила о тебе, назвав по имени. Причём упомянула твоё языческое имя. Тенамакстли.

– Может, Пакапетль? – отозвался я, ещё более озадаченный, потому что, будь На Цыпочках больна, когда мы с ней так часто и с таким удовольствием совокуплялись, я бы и сам давно уже ощутил признаки постыдной хвори. А с тех пор прошло не так уж много времени, чтобы какой-то другой захожий мужчина...

– Её имя не Пакапетль, – сказал Эразмо и удивил меня снова, заявив: – А вот и она.

Это явно не могло быть случайным совпадением. Надо полагать, женщина следила за нашим приближением из какого-то укромного местечка неподалёку и теперь вышла оттуда нам навстречу. Раньше я никогда её не видел, а когда незнакомка улыбнулась мне холодной, но в то же время алчной, словно пожирающей меня глазами улыбкой, искренне понадеялся, что больше и не увижу.

Эразмо уже не на поре, а на науатль без воодушевления сказал:

– Куатль Тенамакстли, это Г’нда Ке, которая высказала страстное желание познакомиться с тобой.

Я обошёлся без каких-либо любезностей и приветствий, ограничившись замечанием:

– Г’нда Ке – какое странное имя. Ты явно не пуремпеча. И у тебя длинные волосы.

Незнакомка понимала науатль, ибо встряхнула своей иссиня-чёрной гривой и заявила:

– Г’нда Ке не пуремпеча. Она йаки.

– Мне пора идти, – промямлил Эразмо. – Моя жена... – Не закончив фразы, он торопливо зашагал к своему дому.

– Если ты йаки, – сказал я женщине, – то забрела далеко от дома.

– Г’нда Ке уже много лет далеко от дома.

Такая уж у неё была манера: никогда не говорить о себе в первом лице: «я» или «мне». Она всегда говорила в третьем лице, словно бы отстраняясь от себя самой. Судя по виду, женщина эта была не старше меня, а красота её лица и фигуры позволяли понять, почему ей так легко удалось соблазнить Эразмо. Однако улыбалась ли Г’нда Ке, хмурилась ли, или стояла спокойно, казалось, с её лица не сходила жадная, похотливая, исполненная затаённого злорадства ухмылка. Создавалось впечатление, будто она обладала каким-то сокровенным, тайным, нечистым знанием, с помощью которого могла уничтожить или даже обречь на проклятие в Миктлане любого человека, кого ей заблагорассудится. Да уж, такую женщину встретишь нечасто.

– Твоё лицо покрыто какой-то сыпью, – сказал я, не давая себе труда замаскировать грубость, ибо предположил, что это проявление её отвратительного заболевания.

– Это веснушки. У Г’нда Ке веснушки по всему телу, – ответила она с похотливой улыбкой, как бы приглашая меня взглянуть.

Я проигнорировал это и спросил:

– Что привело тебя в такую даль от земель йаки? Ты что-то ищешь?

– Да.

– И что именно?

– Не что, а кого. Тебя.

Я невесело рассмеялся:

– Вот уж не предполагал, что моя привлекательность приобрела столь широкую известность. Так или иначе, вместо меня ты удовольствовалась Эразмо.

– Только для того, чтобы найти тебя.

Я рассмеялся снова.

– У Эразмо есть все основания жалеть о своей встрече с тобой.

– Эразмо не имеет значения, – равнодушно промолвила она. – Г’нда Ке надеется, что он передаст эту болезнь всем остальным собравшимся здесь мешикатль. Они заслуживают боли и позора, ибо столь же ленивы, трусливы и лишены честолюбия, как и их предки, отказавшиеся покинуть Ацтлан со мной.

В глубине моей памяти что-то шевельнулось. А одновременно с этим зашевелились и волосы на затылке. Я припомнил, как мой прадед Канаутли, Хранитель Памяти Ацтлана, рассказывал нам о давних временах и женщине из племени йаки – да, правильно, её звали Г’нда Ке, – которая обратила некоторых из миролюбивых ацтеков в воинственных мешикатль, мечом и кровью проложивших себе путь к величию.

– Но это было вязанки лет тому назад, – сказал я, уверенный в том, что ей нет нужды объяснять, о чём идёт речь. – Если ты та самая женщина йаки и не умерла тогда, как об этом говорили, сколько же тебе сейчас должно быть лет?

– Это тоже не имеет значения. Важно лишь то, что ты, Тенамакстли, тоже покинул Ацтлан. И теперь примешь от Г’нды Ке дар её другого недуга.

– Клянусь Уицилопочтли, – выпалил я, – мне не надо от тебя никаких даров!

– Аййо, ещё как надо! Ты сам только что произнёс это слово – имя бога войны. Ибо война – это и есть другая болезнь Г’нды Ке, и она поможет тебе, Тенамакстли, распространить эту заразу по всему Сему Миру. Война!

Мне оставалось лишь в изумлении воззриться на собеседницу. В последнее время я не прикладывался к чапари, так что это ужасное существо едва ли могло привидеться мне спьяну.

– Тебе не набрать здесь никаких воинов, Тенамакстли. Не поддавайся искушению задержаться в этой безмятежной Утопии. Тонали предписывает тебе жизнь более суровую, но и более славную. Ступай на север. Ты ещё встретишься с Г’ндой Ке, и, наверное, не раз. Когда она понадобится тебе, она окажется рядом, чтобы помочь распространить среди прочих возвышенное поветрие, общее для тебя и для неё.

Говоря это, женщина удалялась от меня, и, когда Г’нда Ке уже находилась на некотором расстоянии, я прокричал ей вслед:

– Я не нуждаюсь в тебе! Ты мне не нужна! Я могу разжечь войну и без тебя! Убирайся обратно в Миктлан, откуда явилась!

Перед тем как скрыться за углом одного из домов, Г’нда Ке заговорила в последний раз. Заговорила негромко, но слышно было хорошо, и голос её звучал зловеще:

– Тенамакстли, нет на свете ни одного человека, кто смог бы избежать женщины, охваченной ненавистью и злобой. И ты тоже не избавишься от неё, пока она жива, пылает ненавистью и строит планы.

* * *

– Я никогда не слышал о йаки, – сказал падре Васко.

– Они обитают в самом дальнем северо-западном уголке Сего Мира, – пояснил я. – В лесах и горах, далеко за пустыней, которую наш народ называет Краем Мёртвых Костей. Йаки считаются самыми свирепыми и кровожадными из дикарей. Говорят, они питают ненависть ко всем человеческим существам, включая своих ближайших сородичей. После вчерашней встречи я и сам был готов поверить в правдивость всех этих рассказов. Если таковы их женщины, то мужчины йаки должны быть настоящими демонами.

Поскольку Васко де Куирога нравился мне и его деятельность вызывала у меня искреннее восхищение, я счёл нужным снова посетить главное селение Утопии – Санта-Крус Пацкуаро. И словом не обмолвившись о воинственных устремлениях женщины йаки, – тех, которые она выказала вчера, – я поведал падре всё остальное, что знал о злобных деяниях и поступках Г’нды Ке из рассказов Канаутли.

– Это случилось в стародавние времена, – сказал я, – но память о тех событиях сохранилась. Изустное предание передавалось от одного старого Хранителя Памяти к следующему. Предание о том, как таинственная женщина йаки втёрлась в доверие к безмятежным жителям Ацтлана и, проповедуя почитание чужого бога, восстановила брата против брата.

– Хм-м, – призадумался падре. – Лилит приходит к Каину и Авелю.

– Прошу прощения? – не понял я.

– Ничего. Продолжай, сын мой.

– Так вот, либо она тогда, века тому назад, не умерла и стала бессмертной демонессой, либо положила начало длинной череде поколений таких же колдуний. Вероятнее всего, именно такая женщина йаки попытается уничтожить и твою Утопию. Для твоих поселенцев эта Г’нда Ке представляет куда большую угрозу, чем множество женщин пуремпеча, которые попросту истосковались по мужским объятиям. Мой прадед был убеждён, что, поскольку мужчины йаки снискали дурную славу за жестокое обращение со своими соплеменницами, эта самая женщина йаки возжелала обрушить свою месть на весь мужской род, на всех без исключения.

– Хм-м, – снова пробормотал падре. – Со времён Лилит во всех странах Старого Света известна подобная хищница, готовая вырвать кишки любому мужчине. Настоящая то женщина или мистическое существо, кто знает? На разных языках её называют по-разному: гарпией, фурией, ламией, ведьмой. Короче говоря, это la bella dama sin merced, безжалостная красавица. А скажи мне, Хуан Британико, допустим, я хочу расстроить козни этой демонессы. Но как мне найти и опознать её?

– Это может быть трудно, – признал я. – Если Г’нда Ке захочет замаскироваться, она сможет выдать себя за молодую женщину любого индейского племени – за исключением, конечно, лысых пуремпеча – и даже за испанскую сеньориту. Признаюсь, что сам не могу вспомнить её лицо настолько, чтобы дать точное описание. Знаю, что оно было достаточно красиво, да, но при этом всё размывается в моей памяти. Могу отметить лишь три важных особенности. Волосы этой женщины неестественного цвета. Кожа усеяна крапинками, наподобие веснушек. А её глаза похожи на глаза ящерицы аксолотль. Однако, падре, если Г’нда Ке увидела, что я направляюсь сюда, то наверняка поняла зачем и теперь может затаиться в укрытии или вообще покинуть Утопию.

Нашу беседу прервало неожиданное появление того молодого брата, который в прошлый раз приносил нам вино.

– Падре! Быстрее! – взволнованно крикнул он. – На востоке страшный пожар! Похоже, что Сан-Маркос Чурицио – деревня, где делают гитары, – вся объята пламенем!

Мы кинулись на улицу и увидели вдали большое облако дыма, походившее на то, что висело после устроенного мной взрыва над холмом Кузнечика. Однако к нынешнему пожару я не имел ни малейшего отношения, и когда падре Васко, его братья и все остальные жители Санта-Крус устремились на помощь своим соседям в Сан-Маркос, я остался на месте. Поначалу мне думалось, что это дело рук злобной Г’нды Ке, – пока я не почувствовал, что кто-то потянул меня за накидку, и, обернувшись, не увидел, что сзади ко мне бесшумно подкралась На Цыпочках – на сей раз она полностью оправдала своё имя. Увидев её широкую торжествующую улыбку, я догадался:

– Это твоя работа! Ты подожгла ту деревню!

– Не я, но моё женское войско. С тех пор как я собрала его, мы ищем тебя, Тенамакстли. Я видела тебя в той деревне. И когда ты ушёл, отдала приказ своим женщинам, а сама последовала за тобой сюда.

На Цыпочках помолчала и не без презрения добавила:

– Вижу, ты не приобрёл никаких других последователей.

Я указал на дым.

– Но зачем было это делать? Эти мешикатль совершенно безобидны.

– Именно потому, что безобидны. Нужно было показать, на что способны мы, простые женщины. Идём, Тенамакстли, пока не вернулись испанцы. Идём, познакомишься с первыми рекрутами своей повстанческой армии.

* * *

Я последовал за ней к выходившему на озеро горному склону, где женское «воинство» собралось, ожидая свою командиршу после набега с факелами на деревню Эразмо. Кроме На Цыпочках там было ещё сорок две женщины, всех возрастов – от почти девочек до весьма зрелых матрон. Все они, разумеется, были лысыми и, при разной степени привлекательности, выглядели здоровыми, крепкими и исполненным решимости показать свою отвагу. И, признаюсь, у меня тогда промелькнула мысль: «Ладно, пусть это всего лишь женщины, однако теперь у меня на сорок три сторонника больше, чем было до сих пор. Может, не так уж всё и плохо?» Но уже в следующую минуту моему самолюбию был нанесён удар.

– Пакапетль, – рявкнула одна из женщин постарше, – ты собрала нас всех ради большого дела. Зачем же ты просишь нас принять этого чужака в качестве предводителя?

Я ожидал, что На Цыпочках начнёт расхваливать мои способности вождя или, по крайней мере, хотя бы упомянет, что это «дело» было изначально моим замыслом, но она ограничилась тем, что, повернувшись ко мне, сказала:

– Тенамакстли, покажи им, как действует твоя аркебуза.

Хотя и изрядно раздосадованный, я сделал то, о чём она попросила – зарядил оружие и выстрелил в сидевшую не так далеко на дереве белку. На сей раз, к счастью, попав в цель. Свинцовый шарик буквально разорвал маленького зверька. Женщины возбуждённо теребили пущенные по кругу клочки меха, цокали языками, восхищаясь смертоносным действием гром-палки, и дивились тому, что у меня есть такая вещь. А потом все разом загалдели, требуя, чтобы я научил их стрелять из аркебузы и дал возможность всем по очереди поупражняться в этом искусстве.

– Нет, – твёрдо заявил я. – Только в том случае, если каждая из вас обзаведётся собственной гром-палкой, я научу вас ею пользоваться.

– А где же нам их взять? – спросила та же самая пожилая женщина, голосом (да и лицом тоже) сильно смахивавшая на койота. – Оружие у белых людей так просто не попросишь.

– А вот и та, кто расскажет вам, как его получить, – прозвучал новый голос.

К нам подошла сорок четвёртая женщина – не лысая, не пуремпеча. Г’нда Ке появилась снова и снова влезла в мои дела. Очевидно, за то короткое время, что я её не видел, демонесса каким-то образом вступила в женский отряд и втёрлась к ним в доверие, ибо все почтительно слушали её слова. Впрочем, и мне самому её предложение показалось вполне разумным.

– Среди вас есть симпатичные девушки. А здесь, в Мичоакане, есть испанские солдаты, служащие на армейских аванпостах или охраняющие эстансии испанских землевладельцев. Вам нужно только обратить на себя внимание этих солдат – своей красотой и всяческими женскими уловками...

– Ты предлагаешь нам «встать на дороге»? – воскликнула одна из красивых молодых девушек, использовав выражение, которое в языке поре означает продажную любовь или распутство. – Ты хочешь, чтобы мы совокуплялись с нашими заклятыми врагами?

Меня подмывало сказать, что даже ненавистные немытые белые христиане всё же предпочтительнее козлов, ослов и тому подобных имевшихся в наличии в Мичоакане любовников, но я сдержался. А Г’нда Ке ответила:

– Знай, девушка, что на войне существует множество способов перехитрить врага. Причём соблазнение – это способ, недоступный нашим противникам-мужчинам. Ты должна гордиться тем, что обладаешь оружием, доступным только нам, женщинам.

– Ну... – пробормотала склонная к возражениям девушка, похоже, несколько смягчившись.

– Кроме того, – продолжила Г’нда Ке, – вы, женщины пуремпеча, обладаете ещё одним редкостным преимуществом. И головы, и тела испанок отвратительно волосаты. Испанским солдатам будет любопытно... как бы это сказать... поближе узнать женщину, начисто лишённую каких-либо волос.

Многие лысые головы закивали в знак согласия.

– Идите к каждому часовому на каждом посту, поодиночке или несколько сразу, и пускайте в ход свои чары, – продолжила женщина йаки. – Делайте всё, что нужно: либо пробуждайте в испанцах вожделение, либо – если можете зайти так далеко – приведите их в беспомощное состояние. А потом забирайте их гром-палки.

– И любое другое оружие, которое при них окажется, – поспешно вставил я. – А также порох и свинец для зарядов.

– А что? – воодушевились женщины. – Может быть, нам пойти да поискать этих солдат прямо сейчас?

– А почему бы и нет, если вам действительно не терпится пустить в ход свои прелести на благо нашего дела! – ответил я. – Но имейте в виду, что хотя у меня пока и не было времени как следует продумать план действий, очевидно, что для победы нас должно быть гораздо больше. А чтобы нас стало больше, мне необходимо отправиться дальше, за пределы этой страны.

– Я пойду с тобой, – решительно заявила На Цыпочках. – Если мне удалось собрать так много женщин за столь короткое время, я наверняка смогу сделать то же самое среди других племён и народов.