Текст книги "Осень ацтека"
Автор книги: Гэри Дженнингс
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)
– Она нырнула, пообещав выловить для меня именно такую жемчужину, – горестно промолвил я.
Старуха пожала плечами и вздохнула.
– Кучунда, наверное, плотно захлопнула свою раковину, проглотив Иксинатси целиком или большую её часть. Поскольку зубов у моллюска нет и жевать он не может, теперь он медленно переваривает её своими разъедающими соками.
Я содрогнулся от ужаса и в полном отчаянии и горе покинул место, где в последний раз видел свою возлюбленную. Женщины тоже выглядели опечаленными, но, похоже, не приняли это так близко к сердцу, поскольку даже не плакали. Видимо, такие вещи случались здесь сплошь и рядом. Маленькой Тирипетси уже сказали о смерти матери, и она тоже не плакала. Так что я тоже не стал плакать и лишь молча терзался и клял про себя жестоких богов. Если уж они решили вмешаться в мою жизнь, напомнив о том, какой тонали мне предопределён, то неужели нельзя было сделать это как-нибудь иначе, не обрывая столь трагическим образом жизнь маленькой Сверчок, ни в чём не повинной, такой весёлой и замечательной?
Я попрощался лишь с Тирипетси и Куку, а с остальными женщинами не стал, опасаясь, что они попытаются меня удержать. Теперь речи о том, чтобы взять девочку с собой, уже не шло, – меня впереди ждала война, а малышка оставалась среди любящих, заботливых тётушек и двоюродных сестёр. На рассвете я надел великолепную накидку из шкуры морского кугуара, которую сшила для меня Сверчок, забрал свой мешочек с жемчугом, отправился на южную оконечность острова, где всё это время меня дожидался набитый припасами акали, оттолкнулся от берега и стал грести на восток.
* * *
Таким образом, мне не суждено было стать патриархом и правителем островов Женщин, хотя я думаю, что по ночам теперь там куда веселее, чем до моего прибытия, и мужчины из Йакореке, наведавшиеся туда после меня, вряд ли были недовольны привнесёнными мною новшествами. Правда, приплывшие туда непосредственно после меня вряд ли могли стать отцами, поскольку все способные забеременеть женщины уже носили в себе моё семя, однако этих мужчин островитянки наверняка встретили столь пылко и радостно, как никогда раньше.
Но, отплывая, я очень надеялся, что покидаю острова Женщин не навсегда. Мне хотелось верить, что когда-нибудь, если я завершу дело всей моей жизни и останусь в живых... когда-нибудь, когда Тирипетси вырастет и станет очень похожа на свою мать, которую я любил больше всех в моей жизни... когда-нибудь, ближе к концу моих дней... Словом, в душе моей жила надежда...
27
На сердце у меня было так тяжело, а в голове крутились столь печальные мысли, что я не ощущал никакой тревоги и вряд ли даже заметил, когда острова позади меня скрылись из виду и повсюду вокруг оказалось одно лишь пугающее своей безбрежностью открытое море. Размышлял же я о следующем.
Создавалось впечатление, что со мною, с моей любовью, связано какое-то проклятие, обрушивающееся на всех женщин, стоит мне даже хотя бы ощутить к ним привязанность. Жестокие боги забирают их у меня и столь же немилосердно оставляют меня самого в живых, чтобы я терзался сожалением и печалью.
Потом я упрекнул себя в эгоизме и чёрствости, потому что, несмотря ни на что, сам-то я был жив и имел цель, а то, что случилось с Иксинатси, Пакапетль и Ситлали, было гораздо хуже. Они потеряли весь мир, и для них уже не наступит завтра.
Затем я вспомнил свою двоюродную сестру Амейатль и нашу детскую любовь – не потому ли на её долю выпало мучительное заточение? А вот с той маленькой мулаткой Ребеккой нас связывали лишь вожделение и любопытство.
Возможно, поэтому боги не наказали её жестоко, хотя, уйдя из моих объятий в удушающее заточение монастыря, она тоже в известном смысле утратила весь мир, и вряд ли можно сказать, что у Ребекки имелось будущее.
Результатом этих раздумий стало твёрдое решение: отныне в своей жизни и в своих отношениях с любой из женщин Сего Мира я буду руководствоваться не чувствами, а разумом, не позволяя себе любить и не допуская, чтобы полюбили меня. Воспоминания о том, как мы были счастливы со Сверчок, останутся со мной навсегда, но впредь ни одну другую женщину я не подвергну риску стать жертвой связанного с моей любовью проклятия.
Если, высадившись в Йакореке и добравшись пешком до Ацтлана, я найду город ещё целым, а Амейатль по-прежнему царствующей там, мне придётся отклонить её предложение пожениться и править вместе. Отныне всю свою жизнь я посвящу одной-единственной цели – войне до полного уничтожения или изгнания белых людей. Никогда более я не допущу женщин ни в свою жизнь, ни в своё сердце. Разумеется, если у меня возникнет непреодолимая физическая потребность (а она наверняка возникнет), я смогу удовлетворить её с подходящей женщиной, но только так, чтобы сугубо плотское удовольствие не переросло в более глубокое чувство. Я никогда не полюблю снова. И никогда не буду любим.
Я дал себе эту клятву на необъятных просторах Западного моря, и с тех пор я неуклонно её придерживался. Во всяком случае, пока не обрёл тебя, querida[25]25
Дорогая, любимая (исп.).
[Закрыть] Вероника. Но тут я снова забегаю вперёд.
* * *
Предаваясь этим невесёлым размышлениям, я одновременно занимался и другими делами. Например, прорезал с внутренней стороны своей накидки из шкуры морского кугуара маленькие отверстия – ровно шестьдесят пять, – упрятал в каждое по одной жемчужине и с помощью костяной иглы и рыболовной лески зашил всё так, что со стороны было совершенно незаметно. Однако поскольку и руки мои, и голова были постоянно чем-то заняты, мне частенько не удавалось грести так равномерно, как следовало в соответствии с полученными наставлениями и с учётом того, что морское течение относит акали всё дальше на юг.
В результате, когда на восточном горизонте наконец показалась земля, я не увидел ни Йакореке, ни какого-либо другого поселения. Впрочем, это меня не обескуражило: в любом случае передо мною снова лежала твёрдая почва Сего Мира, и то, что мне придётся совершить пешком долгий переход вдоль побережья в Ацтлан, меня ничуть не смущало. Потом я углядел на отмели нескольких человек того же цвета кожи, что и у меня, занятых каким-то делом. Разобрать, каким именно, издали было трудно, но, направив своё судёнышко к берегу и приблизившись, я понял, что это рыбаки, которые чинят свои сети. Оторвавшись от работы, они смотрели, как я выпрыгнул на мелководье и вытащил свой чёлн на песок рядом с их акалтин. Мне показалось, что вид незнакомца в великолепной накидке, появившегося невесть откуда, не вызвал у них особого удивления.
После того как на моё приветствие «Микспанцинко» последовал ответ «Ксимопанолти», я испытал огромное облегчение. Раз встречные говорили нанауатль, значит, течение не отнесло меня в совсем уж неведомые земли, и я, во всяком случае, нахожусь неподалёку от владений ацтеков.
Не вдаваясь в подробности, я представился по имени, просто Тенамакстли, но там нашёлся один малый, на редкость смышлёный и сведущий для простого рыбака.
– А не тот ли ты самый Тенамакстли, двоюродный брат Амейатцин, правительницы Ацтлана, которая некогда была замужем за покойным владыкой Каурицином, правителем Йакореке? – спросил он.
– Я самый и есть. А вы, стало быть, мореходы из Йакореке?
– Да, и до нас давным-давно дошли слухи, что ты путешествуешь по всему Сему Миру с каким-то поручением от имени госпожи Амейатцин и нашего покойного вождя Миксцина.
– От имени всех наших народов, – поправил его я. – В скором времени вы услышите больше, чем слухи. Но скажи мне, что вы тут делаете? Я не совсем точно представляю себе, где именно меня угораздило высадиться на сушу, но уверен, что нахожусь гораздо южнее рыболовных угодий Йакореке.
– Аййа, в тех водах не протолкнуться от акалтин. Поэтому мы, немногие, решили поискать удачи в новых местах. И, аййо, нашли и щедрые угодья, и множество покупателей, которым сбываем свой улов. Мы продаём рыбу белым жителям города, который называется Компостелья, и они платят не скупясь. Это там, – он указал на восток, – всего в нескольких долгих прогонах.
Я понял, что отклонился на гораздо большее расстояние, чем предполагал, и оказался в опасной близости к тем самым испанцам, от которых сбежал. Однако рыбаков я лишь спросил, не боятся ли они, что в испанских владениях их могут захватить в рабство.
– Как ни удивительно, Тенамакстли, нет. В последнее время солдаты перестали охотиться за рабами. А их вождь, именуемый «гобернадор», или что-то в этом роде, похоже, утратил интерес к добыче серебра из земли. Он занят тем, что снаряжает своих солдат – и собирает новых из других мест, – готовясь к какому-то невиданному, великому походу на север. При этом, как нам удалось узнать, этот поход вовсе не имеет целью захват Йакореке, Тепица, Ацтлана или ещё какого-то до сих пор не покорённого поселения. Куда именно направится войско, не совсем понятно, но в городе эти приготовления вызвали лихорадочное возбуждение. Гобернадор даже передал управление Компостельей человеку, который называется вроде как «обиспо», и тот, судя по всему, настроен ко всем нам, не белым людям, вполне снисходительно. Во всяком случае, нам разрешается беспрепятственно посещать город, приходить и уходить когда вздумается и торговать своей рыбой, устанавливая собственные цены.
Что ж, новости были интересные. Затевавшийся поход явно имел какое-то отношение к мифическим городам Антилии, а вставший во главе города «обиспо», это, конечно же, епископ, мой старый знакомый Васко де Куирога. Я задумался о том, как половчее обратить перемены в свою пользу, когда рыбак заговорил снова:
– Прости, но нам пора отплывать.
– Отплывать? – спросил я. – Почему?
– Мы должны вернуться в Йакореке. Пришло время, когда все мы, морские рыбаки, отправляемся в наш ежегодный поход за жемчугом.
Улыбнувшись своим воспоминаниям и с оттенком печали подумав о том, как же им повезло, я сказал:
– Друзья, если вы снова отправляетесь на север, не согласится ли кто-нибудь из вас оказать услугу мне – и вдове вашего покойного вождя Каурицина.
– Конечно. Какую?
– Не сочтите за труд, проделав двенадцать долгих прогонов на север, заглянуть в Ацтлан. Прошло много времени с тех пор, как я появлялся там в последний раз, и моя дорогая двоюродная сестра Амейатль, возможно, считает меня умершим. Сообщите ей, что встретились со мной, что я пребываю в добром здравии и по-прежнему занимаюсь своим делом. Надеюсь, что оно близится к завершению, и если сие произойдёт, я немедленно сообщу ей в Ацтлан.
– Очень хорошо. Что-нибудь ещё?
– Да. Передайте ей эту накидку. Скажите Амейатль на всякий случай, что, если вдруг меня постигнет неудача и ей будет угрожать опасность со стороны белых людей или какого-нибудь другого врага, эта накидка позволит ей безбедно существовать до конца дней.
– Простая накидка? Из шкуры морского оленя? – изумился рыбак.
– О, это не простая шкура: она обладает волшебными свойствами. Если у Амейатль возникнет надобность в магии, она сумеет её обнаружить.
Рыбак пожал плечами.
– Будь по-твоему, Тенамакстли. Можешь считать, что всё сделано.
Я поблагодарил их всех, попрощался и двинулся вглубь материка, в Компостелью.
Я не особенно боялся возвращаться в город, откуда мне с таким трудом удалось унести ноги. Конечно, имелись люди, которые могли опознать меня. Но Йайак и Г’нда Ке были мертвы, а Коронадо, скорее всего, слишком занят, чтобы обращать особое внимание на каких-то болтающихся по улицам индейцев. Как, наверное, и брат Маркос, если он ещё в городе. Тем не менее я вспомнил один совет, который мне дали давным-давно – нужно иметь при себе что-то такое, чтобы не выглядеть праздношатающимся бездельником. На окраине города, в квартале рабов, мне попался на глаза валявшийся на земле грубо обработанный кусок деревянного бруса, который я взвалил на плечо и, делая вид, будто ноша очень тяжела, сгорбился, чтобы скрыть свой рост. Дальнейший мой путь лежал в центр города, где находятся единственные в Компостельи каменные строения – дворец и церковь.
У ворот дворца стоял обычный караул, не удостоивший внимания проковылявшего мимо сутулившегося индейца. У неохраняемой церковной двери я положил на землю свой брус, зашёл внутрь и, обратившись к первому же выбритому испанцу, которого увидел, сказал, что прибыл к сеньору епископу с посланием от сеньора епископа Сумарраги. Монах посмотрел на меня с подозрением, однако куда-то ушёл, вскоре вернулся, поманил меня и провёл в покои епископа.
– А, Хуан Британико! – воскликнул этот добрый, доверчивый старик. – Давненько мы не виделись, но я тебя всё равно узнал. Присаживайся, дорогой друг, присаживайся. Рад видеть тебя снова.
Епископ кликнул слугу, велел подать закуски и, так ничего и не заподозрив, продолжил:
– Ты по-прежнему выполняешь богоугодные поручения епископа Сумарраги, работая с новообращёнными христианами, а? И как поживает мой старый друг и собрат Хуанито? Мне передали, что ты прибыл от него с посланием.
– Он процветает, ваше преосвященство. – Падре Васко был единственным белым, обращаясь к которому я не имел ничего против употребления уважительного титула. – Что же касается его послания... э, в общем... – Я огляделся по сторонам и отметил, что здешняя церковь значительно уступала собору Сумарраги в Мехико. – Он выражает надежду, что скоро у вашего преосвященства тоже будет храм, достойный высокого епископского сана.
– Как любезно со стороны Хуанито! Но его преосвященство должен бы знать, что в Новой Галисии уже возводится величественный собор.
– Уверен, в настоящее время это ему уже известно, – с готовностью отозвался я. – Боюсь, моё послание запоздало, но со всеми этими путешествиями...
– Право же, сын мой, порадуйся вместе со мной. Да, новый храм возводится в провинции, которую у вас называют Ксаликан. Там строится чудесный новый город – пока он носит местное название Тонала, но, по моему разумению, его сменят на Гвадалахару, в честь того города в Старой Испании, откуда пошёл род Мендосы. Как ты знаешь, это наш вице-король.
– А как дела в поселениях Утопии у Большого Тростникового озера? – поинтересовался я.
– Лучше, чем можно было бы ожидать, – ответил добрый священник. – Повсюду в окрестностях полыхают мятежи недовольных пуремпеча. Женщин пуремпеча, можешь себе представить? Сущие амазонки – злобные и мстительные. Они стали причиной многих смертей и причинили испанским поселениям огромный ущерб. Но почему-то, уж не знаю почему, они щадят наш Эдем.
– Вероятно, падре, они ценят вас как истинного, доброго христианина, – солгал я с чистым сердцем. – А почему вы покинули Утопию?
– Я понадобился его превосходительству губернатору Коронадо. Ему вскоре предстоит рискованный поход, каковой, в случае удачи, сулит существенное приращение богатств Новой Испании. Вот он и попросил меня заняться управлением Компостельи в его отсутствие.
– Прошу прощения, мой господин, – сказал я, – но вы говорите так, будто не вполне одобряете это предприятие.
Епископ вздохнул.
– Что тут скажешь... это погоня за суетным, земным богатством. – Дон Франциско стремится подражать первым конкистадорам, чей девиз был «Слава, Бог и золото». Я лишь желаю, чтобы Бог был у него на первом месте. Ведь в отличие от тебя, Хуан Британико, он отправляется в дальние края не для того, чтобы нести тамошним жителям свет Евангелия, а с целью отыскать и ограбить какие-то далёкие и, по слухам, наполненные сокровищами города.
Несколько устыдившись своего обмана, я пробормотал:
– Мне довелось немало странствовать по Сему Миру, но я решительно ничего не знаю о подобных городах.
– Однако, кажется, они всё же существуют. Один мавр, волею судеб побывавший там раньше, проводил туда нашего монаха. Недавно добрый брат Маркос вернулся обратно вместе со своей охраной, но без того раба. Иезуит утверждает, что видел эти города – по его словам, они называются Кибола, – но лишь издалека, потому что к ним, разумеется, приставлена никого не подпускающая близко бдительная стража. Ему пришлось повернуть назад, когда эти стерегущие сокровища дикари убили его бедного верного проводника. Однако теперь стойкий и отважный монах сам станет проводником и укажет путь Коронадо, отправляющемуся туда во главе непобедимого испанского воинства.
Впервые в жизни мне довелось услышать из чьих-то уст похвалу Лживому Монаху. И я готов был поручиться, что Эстебан жив, обрёл свободу, и, скорее всего, он проведёт весь остаток жизни (во всяком случае, те часы, в которые он будет наслаждаться женщинами пустыни), потешаясь над алчностью и легковерием своих бывших хозяев.
– Но если брат Маркос видел города только издалека, – последовал мой вопрос, – почему он так уверен, что они полны сокровищ?
– О, он увидел, что стены домов поблескивают, ибо отделаны золотом и усеяны сверкающими драгоценными камнями. К тому же ему удалось приблизиться настолько, чтобы разглядеть одеяния туземцев – те расхаживают в шелках и бархате. Брат Маркос клянётся в этом, а ведь устав его ордена запрещает ему говорить неправду. Представляется вполне вероятным, что дон Франциско вернётся из Киболы с победой, нагруженный богатствами, за что будет вознаграждён славой, восхищением и милостью его величества. И всё же...
– Наверное, – предположили, – ваше преосвященство предпочли бы богатству души обращённых в святую католическую веру?
– Ну, в общем, да. Но ведь я малость не от мира сего, – отозвался старик, издав иронический смешок. – Я всего лишь бесхитростный старый клирик, искренне и старомодно верящий в то, что подлинные сокровища ожидают нас не на земной стезе.
– Все хвалёные конкистадоры Испании вместе взятые не стоят одного Васко де Куироги! – воскликнул я, ничуть не покривив душой.
Он снова рассмеялся и, отмахнувшись от комплимента, сказал:
– Тем не менее я не единственный, кто сомневается в разумности столь скоропалительного похода в эту Киболу. Многие полагают, что столь опрометчивое предприятие сулит Новой Испании больше вреда, чем пользы.
– Как это? – поинтересовался я.
– Губернатор собирает всех солдат, отзывая войска даже из самых отдалённых уголков провинции. Правда, тут ему не приходится гнать их на службу силком: и простые солдаты, и офицеры рвутся в ряды его войска. Да что там солдаты: городские купцы и сельские землевладельцы вооружаются за свой счёт и собираются в отряды, чтобы присоединиться к походу. Предприятие сие привлекает авантюристов, ибо люди видят в этом походе возможность, какая выпадает один раз в жизни. А ведь кроме самих бойцов Коронадо собирает верховых и вьючных лошадей, мулов, дополнительное оружие и боеприпасы, все виды снаряжения, провиант, даже толпы рабов, индейцев и мавров, которые послужат в качестве носильщиков. Войско будет сопровождать целое стадо скота, чтобы в пути у солдат имелось мясо. Поход готовится весьма тщательно, но в результате Новая Испания остаётся практически без защиты. И, надо сказать, многих это тревожит. Всем хорошо известно, что в Новой Галисии неспокойно из-за вылазок этих амазонок, с севера в наши владения нередко вторгаются дикари, и даже среди рабов, занятых на рудниках и в работных домах, чувствуется брожение, иногда прорывающееся кровавыми бунтами. И это сейчас, когда войска на месте! Многие не без основания опасаются, что с уходом солдат Новая Испания останется беззащитной – и против набегов извне, и против возможных мятежей.
– Понятно, – сказал я, стараясь не выдать охватившего меня восторга. – Но вице-король Мехико, этот сеньор Мендоса, неужели он не понимает, что проект Коронадо – дурацкая затея?
Епископ помрачнел.
– Как уже было сказано, я малость не от мира сего, но, даже не будучи прагматиком, нетрудно разгадать их замыслы. Коронадо и дон Антонио де Мендоса старинные друзья. Коронадо женат на кузине короля Карлоса. Мендоса также друг епископа Сумарраги, и тот, боюсь, готов рьяно поддерживать любую авантюру, рассчитанную на то, чтобы угодить королю Карлосу и обогатить его. А себя самого, да простит мне Господь эти слова, возвысить в глазах короля и Папы. Сопоставь все приведённые факты, Хуан Британико, и суди сам, насколько вероятно, чтобы кто-нибудь, будь он высокого или низкого звания, попытался бы образумить Коронадо?
– Если кто-то и сделает это, то, уж конечно, не я, нижайший из низкий, – ответил я, а про себя добавил: «Червь, уже подгрызший плод койакапули и теперь готовый проесть его насквозь, чтобы тот развалился на части». – Я от души благодарю ваше преосвященство за добрые слова и любезное согласие принять меня, равно как за угощение и вино. И покорно прошу дозволения продолжить путь.
Я не встречал другого белого, который бы относился с большим уважением к простому индейцу. Вот и сейчас падре Васко сердечно уговаривал меня задержаться – отдохнуть под его кровом, посетить службы, исповедаться, принять причастие и ещё о многом побеседовать, – но я отговорился срочной необходимостью доставить некое послание одному далёкому языческому племени, пока ещё не обращённому в христианство.
По большому счёту это была не совсем уж ложь. Мне и вправду следовало отбыть, причём довольно далеко, и сомневаюсь, чтобы в моё отсутствие войско Ночецтли обратилось в христианство. Не имея на сей раз надобности пробираться тайком, ибо никто не обращал на меня внимания, я покинул Компостелью и спешно направился в Шикомотцотль.
* * *
– Благодарение Уицилопочтли и всем остальным богам! – воскликнул Ночецтли. – Ты наконец-то вернулся, Тенамаксцин, хоть и не слишком скоро. Мне удалось собрать здесь самую многочисленную армию за всю историю Сего Мира, и каждый воин нетерпеливо рвётся в поход. У меня едва хватило сил удерживать их всех в ожидании твоего появления.
– Ты сделал большое дело, славный воитель. Я же только что прошёл через испанские земли и могу сказать, что там никто и не подозревает о надвигающейся буре.
– Это хорошо. Но если испанцы и пребывают в неведении, то среди наших соотечественников весть о восстании, похоже, распространилась повсюду. Добровольцев прибыло великое множество – и из окрестных земель, и из отдалённых. И все они заявляют, что откликнулись на твой призыв. Например, сюда явилась целая толпа воинственно настроенных женщин из Мичоакана. Говорят, что им якобы надоели вылазки и нападения наэстансии, они хотят принять участие в настоящей войне. А ещё здесь собралось великое множество беглых рабов: и индейцев, и мавров, и людей смешанной крови, которые, удрав с плантаций, рудников и из работных домов, ухитрились отыскать место нашего сбора. Они, пожалуй, рвутся поквитаться со своими бывшими хозяевами больше, чем все мы, но мне пришлось организовать для них специальное обучение. Мало кто из этих людей раньше держал в руках оружие.
– Нам нужен каждый, кто готов сражаться, будь то мужчина или женщина, – промолвил я. – Можешь ты сказать, сколько всего народу тут у нас собралось?
– По моим прикидкам, сто сотен. Сила, ничего не скажешь, грозная. Воины давным-давно заполнили все здешние пещеры и разбили лагеря на здешних склонах. А поскольку они происходят из огромного количества различных народов, которые вдобавок подразделяются на добрую сотню племён, я приказал, чтобы лагеря они устраивали по отдельности и на расстоянии один от другого. Сам ведь знаешь, многие из них веками враждовали между собой – или вообще со всеми чужаками. Я опасался, как бы здесь у нас не вспыхнула междоусобица.
– Воитель Ночецтли, ты весьма проницателен.
– Однако само разнообразие наших сил делает управление ими весьма сложным. Я поставил во главе сборных отрядов лучших наших командиров, благородных воителей и куачиков, но, отдавая приказы или делая замечания, они могут обращаться напрямую лишь к тем вождям племён, которые знают науатль. Ну а вожди уже переводят услышанное на свой язык. Но это простейший случай, а бывает, когда в целом отряде, и не в одном, на науатль не говорит никто, так что приказ приходится переводить снова и снова, от племени к племени, от отряда к отряду. Примерно один человек из каждой сотни вынужден большую часть времени выступать в качестве переводчика. И, разумеется, при неоднократном переводе, передаваясь из уст в уста, команды нередко искажаются, причём самым причудливым образом, порой до неузнаваемости, а то и до полной противоположности. Представь себе, что я, построив людей в колонну, отдаю первому ряду команду: «Шагом марш», а до последнего она доходит в виде распоряжения: «Всем отдыхать». Что же касается присланных тобой йаки, так с ними вообще никто не может общаться. Им можно приказывать что угодно, – хоть «Шагом марш», хоть «Всем отдыхать». Всё равно не поймут.
Я постарался подавить улыбку. Несмотря на то что мой собеседник раздражённо ворчал, можно даже сказать – брюзжал, но в целом же работа, проделанная благородным воителем, сумевшим в труднейших условиях управляться с огромной разноплеменной армией, заслуживала искреннего восхищения. И, разумеется, я не преминул сказать об этом Ночецтли.
– Ну, вообще-то до сих пор мне каким-то образом удавалось и занять людей, чтобы им от безделья дурь в головы не лезла, и не допустить столкновений и раздоров. В конце концов как-то, хоть жестами, можно объясниться даже с йаки. Если нельзя сказать, что нужно делать, можно это показать. У меня все были при деле: кто охотился, кто рыбу ловил. Многие жгли древесный уголь, смешивали порох, отливали свинцовые шарики, и так далее. Те посыльные, которых ты отправил на Цеборуко и в Ацтлан, вернулись с изрядными запасами жёлтой серы и горькой селитры. Так что теперь у нас столько пороха и шариков, сколько мы можем нести, когда отсюда выступим. Рад также доложить, что и гром-палок у нас гораздо больше, чем раньше. Часть принесли с собой грабившие испанцев в Новой Галисии женщины пуремпеча, а часть – воины северных племён, нападавшие на посты и патрули белых по пути через Спорные Земли. Теперь мы располагаем почти сотней ружей, а людей, умеющих стрелять из них, у нас вдвое больше. Кроме того, нам удалось обзавестись немалым количеством стальных ножей и мечей.
– Тебя послушать, так дела у нас обстоят просто лучше не бывает. А есть хоть какие-нибудь неприятные новости?
– Только то, что мы гораздо лучше снабжены оружием, чем продовольствием. Чему, учитывая, что кормить необходимо сотню сотен ртов, удивляться не приходится. Наши охотники и фуражиры уже перебили в окрестностях всех животных и птиц, собрали с горных склонов все фрукты, орехи и съедобную зелень и выловили из водоёмов всю рыбу. Вся беда в том, что мне пришлось запретить отрядам, которые я отправлял добывать продовольствие, совершать дальние походы, поскольку это могло породить нежелательные слухи и даже раскрыть врагу тайну нашего сбора. Теперь, наверное, ты отменишь этот мой приказ, поскольку мы уже некоторое время питаемся лишь клубнями, кореньями, насекомыми да лягушками. Воинам, честно говоря, это только на пользу – не растолстеют, да и злее будут, – но у нас тут помимо воительниц пуремпеча, о которых я уже упоминал, набралось немало женщин и детей, бежавших из рабства вместе с мужьями и отцами. Они пришли сюда в надежде на лучшую долю, и их мне искренне жаль. Надеюсь, владыка, ты немедленно прикажешь нам выступить и перебраться на более щедрые земли?
– Нет, – ответил я. – Все твои приказы остаются в силе, и я пока не разрешу армии стронуться с места, даже если некоторое время нам придётся жевать кожу собственных сандалий. И вот почему.
Я повторил Ночецтли всё, что рассказал мне епископ Куирога, и добавил:
– И вот мой первый приказ. Вышли на запад самых зорких и быстроногих дозорных. Пусть они, хорошенько спрятавшись, возьмут под наблюдение каждую дорогу, тропу, оленью тропку, ведущую из Компостельи на север. Когда губернатор Коронадо с войском и обозом выступит из города, они должны будут сосчитать, сколько у него людей, оружия, лошадей, мулов, носильщиков, поклажи – всего, что он берёт с собой. Мы не станем нападать на его караван, потому что этот глупец собирается оказать нам неоценимую услугу. Когда я получу донесение о том, что он и его вояки выступили в поход, и решу, что они продвинулись достаточно далеко на север, тогда – но никак не раньше – выступим и мы. Ты понял, воитель Ночецтли?
– Ну конечно, владыка, – ответил он, не без удивления кивнув. – Какая невероятная удача для нас, и какая поразительная глупость со стороны Коронадо. Он, можно сказать, оставляет свои владения на нашу милость.
Может, это и было нескромно с моей стороны, но я, не удержавшись, сказал:
– Льщу себя надеждой, что мне удалось несколько поспособствовать как этой нашей удаче, так и его глупости. Долгие годы я пытался найти брешь в кажущейся неуязвимости белых. И нашёл – это алчность.
– Кстати, о белых, – промолвил Ночецтли. – Я чуть было не забыл упомянуть об одном поразительном событии. Среди всех тех беглецов, которые искали у нас убежища, двое оказались белыми.
– Что? – Я не верил своим ушам. – Испанцы, которые бегут от своих? И хотят воевать против своих?
Ночецтли пожал плечами.
– Сам ничего не понимаю. Уж больно они странные и непонятные, эти испанцы. Среди нас, ацтеков, есть немногие, кто знает несколько испанских слов или фраз, но они с трудом понимают тот испанский, на котором эти белые пытаются изъясниться с нами. А уж между собой те лопочут и вовсе невнятно: не язык, а какое-то сплошное шипение, на гусиный манер.
Он помолчал и добавил:
– Слышал я, что испанцам их вера запрещает избавляться от детей с врождёнными умственными недостатками. Может быть, эти двое как раз и выросли из таких недоумков? И просто не понимают, где они и что здесь происходит?
– Если так, мы избавимся от них. Зачем кормить лишние рты? А пока, раз уж речь зашла о кормёжке, не велишь ли принести мне чего-нибудь подкрепиться? Кореньев, колючек, или что там у вас подают.
Ночецтли ухмыльнулся:
– Вздумай мы морить голодом и лишать сил собственного командующего, мы оказались бы ещё большими глупцами, чем белые люди. У меня припасена копчёная оленина.
– Весьма тебе благодарен. А пока я буду угощаться этой вкуснятиной, пришли ко мне человека, которого поставил во главе женщин пуремпеча.
– У них собственный командир, тоже женщина. Они заявили, что мужчине подчиняться не будут.
Мне и самому следовало догадаться, что командиром отряда пуремпеча была та самая женщина – с лицом койота и совершенно неподходящим именем Бабочка. Зная её манеру поведения и желая предупредить с её стороны всякие попытки затеять ссору, я для начала поздравил Бабочку с тем, что она жива, выразил восхищение многими удачными нападениями, совершенными её отрядом в Новой Галисии, и поблагодарил женщину за то, что пуремпеча, по моей просьбе, пощадили Утопию. От таких похвал Бабочка расцвела, да так, что стала чуть ли не миловидной.