Текст книги "Зарубежный детектив (Человек со шрамом, Специальный парижский выпуск, Травой ничто не скрыто) с иллюстрациями"

Автор книги: Герд Нюквист

Соавторы: Ежи Эдигей,Патриция Мойес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)

Этот человек заранее вынул ключ из моей двери и либо взял его с собой, либо скорее всего просто вставил его в скважину снаружи, когда все Лунде вышли вместе с Кристианом.

Этот человек разгадал мою хитрость и понял, что я намерен предпринять. Понял, что я собираюсь перерыть весь чердак. И этот же самый человек решил – и оказался прав, что я, поскольку впереди у меня целая ночь, своего добьюсь.

Сомнений нет.

Человек, у которого хватило хитрости и подлости, чтобы отверткой ударить по голове фрёкен Лунде, чтобы забраться на дерево и спрятать в ветвях ее сумку для рукоделия, чтобы выстрелить в спину моему брату Кристиану, этот человек знал, что меня пригласили в дом на роль сторожевого пса, и у него хватило хитрости на то, чтобы разгадать мои планы.

Один и тот же человек. Убийца.

Я взял сигнальный фонарь.

Я поднялся на чердак, Я топал как слон. Плевать я хотел на тех, кто слышит, что я делаю.

На чердаке я зажег фонарь и направил его луч на сундук, стоявший наискосок.

Маленькая шкатулка стояла там, где я ее оставил.

Я открыл ее. Она была пуста.

Окурок первой сигареты я растер ногой на полу своей комнаты. Мне доставляло особое удовольствие выжечь хоть крошечное клеймо на полу этой проклятой обители призраков.

Мне надо было собраться с мыслями. Я сел на стул и снова закурил.

Второй раз за последние десять минут меня ослепила внезапная мысль.

Мысль о том, что некто X знает, что это я обшарил чердак, что это я нашел железную шкатулку, что я ознакомился с ее содержимым, и нашел, быть может, не одну, и взял остальные себе.

Меня проняла дрожь, волосы на голове встали дыбом.

Я сбросил с себя халат. Окно я открыть побоялся. Дверь я запер на ключ.

После этого я лег.

Впервые в жизни я лег спать при закрытом окне и запертой двери.

Потому что впервые в жизни я сознавал, что над моей собственной жизнью нависла страшная угроза.

Я не знал, как мне быть. Мне невольно вспоминался солдат, сказавший когда-то: «Лучше быть пять минут трусом, чем весь век трупом».

До самого рассвета я не сомкнул глаз. Вернее, время от времени я забывался сном, но просыпался при малейшем шорохе.

Говорят, что у матерей и у капитанов торгового флота особый сон: мать может спать как убитая при любой грозе, но стоит пискнуть ее ребенку, и сна как не бывало. Капитан торгового флота может спать во время урагана, но стоит хоть одному ящику с грузом сдвинуться с места – и сон как рукой сняло.

Всю ночь напролет мне казалось, что пищат младенцы и кренятся ящики с грузом. Бедные матери! Бедные капитаны!

Утром, во время бритья, я увидел в зеркале позеленевшее лицо. Ладно – ведь я болен, стало быть, не так уж странно, что у меня изможденный вид.

Я никак не мог сделать выбор, кем мне быть – трусом или мертвецом?

Потом подумал – сначала позавтракаю с семейством Лунде, а потом уж приму решение.

За завтраком лица у всех были довольно помятые.

Впрочем, ничего удивительного – они не привыкли к такому бурному времяпрепровождению, как вчера.

В остальном они вели себя как обычно. С той только разницей, что их распирало от праздничных впечатлений.

Я не в силах был сосредоточиться на их рассказах. Но никто из них ни словом не обмолвился о том, что я ночью кричал в коридоре и кто-то из них запер меня на ключ.

А может, все они просто в сговоре и действуют заодно?

В сговоре – но против кого?

Само собой, они действуют заодно, охраняя доброе имя и честь семьи Лунде. Но при этом они, наверно, сами до смерти перепуганы. Ведь среди них есть жертва и есть убийца. Однако семейная спайка берет верх над всеми страхами. Да, членов семьи Лунде трусами не назовешь.

И тут вдруг я решил, что я ничем не хуже этих Лунде.

Уж если они не сдаются, зная, что среди них находится убийца, стало быть, не сдамся и я.

И к тому же, сдайся я сейчас, я никогда не узнаю, что же все-таки произошло.

И я решил остаться. Я надеялся, что мне все же не придется стать трупом. Но мне не стыдно признаться, что я трусил. Трусил до смерти.

Я сел заниматься с Викторией.

Полковник Лунде отправился в город. Хотел бы я знать, может ли что-нибудь в мире помешать ему с военной точностью являться на службу. Разве что убийство. Да и то, если убьют его самого.

Люси вышла погулять, Фрёкен Лунде скрылась в кухне.

Я остался наедине с Викторией.

Я сел так, чтобы ни на мгновение не терять из виду дверь, выходящую в сад, и чтобы за моей спиной не было окон.

– Ты какой-то рассеянный, Мартин.

Я опомнился.

– Рассеянный?.. С чего ты взяла? Я просто думал… о том, хорошо ли вы провели вчера время…

– Мы же рассказывали об этом за завтраком.

– Вы все время перебивали друг друга, – пытался я выйти из положения.

– А-а, может быть.

Она устремила взгляд в окно, в ее звездных глазах появилось мечтательное выражение… Ага, узнаю почерк Кристиана. Я ждал. Я знал, что за этим последует.

– Твой брат – прелесть. Ты не представляешь, как он танцует…

– Зато представляю, как он разговаривает.

Это было не слишком благородно и вдобавок глупо. Но слово не воробей…

– По-твоему, он всем девушкам говорит одно и то же?

Я собрал силы для ответного хода.

– Нет. Просто я немножко ревную.

Она улыбнулась.

– Ты правда ревнуешь, Мартин?

– Да.

Зеленые звезды метнули на меня косой взгляд из-под черной челки.

– Очень приятно.

«Подходящее словечко», – подумал я. Но про себя отметил, что она искренна. А я и в самом деле ревновал. Ведь Викторию открыл я, и никто другой.

– А как вели себя остальные?

– Кристиан танцевал с каждой из нас. Люси, конечно, была на седьмом небе. Как ты думаешь, что он говорил ей?..

– Понятия не имею.

– И с тетей Мартой он тоже танцевал несколько раз. Она замечательно танцует. Я и не знала, что она умеет. Наверное, это зависит от партнера.

Как видно, мой братец Кристиан выступал в роли самого святого?!

– Нет, – сказал я. – Танец всегда зависит от партнерши. Если она хорошо танцует, ее может вести кто угодно. А с Карлом-Юргеном тебе понравилось танцевать?

– Он в общем-то тоже славный. Немного суховат и… ну, словом, ты сам знаешь… то есть… в общем он не говорит таких слов, как… как Кристиан.

– Святые водятся только в двух ипостасях – это Роджер Мур [4]4
  Английский актер, прославившийся исполнением роли святого в многосерийном телевизионном фильме того же названия.


[Закрыть]и Кристиан Бакке, – заявил я.

Она снова задумчиво уставилась в окно.

– А твой отец, Виктория?

– Отец? О, отец… тоже очень доволен. Он тоже танцевал со всеми нами. Знаешь, отец, оказывается, просто красавец – раньше я этого не замечала…

Итак, они танцевали. Все были довольны, говорили друг другу любезности, ели разные яства, – и вообще праздник удался на славу.

И все это время один из них знал, что я остался дома и обшариваю чердак.

Я покосился на пол – там вплотную к моей левой ноге стоял коричневый портфель.

Мне нельзя хранить его дома.

Что бы со мной ни случилось, старый школьный портфель должен быть цел.

Но прежде всего я должен посоветоваться со специалистом.

Профессор английской литературы при Университете города Осло Кристиан Смидт сидел за письменным столом в своем кабинете в Блиндерне.

Вид у профессора был самый скромный, чего никак нельзя было сказать о его кабинете.

Пол был устлан мягким золотисто-серым ковром, большой диван и два кресла обиты шерстяной тканью ржаво-красного цвета. Стол и стоявшие рядом с ним стулья были красного дерева, еще два стула в стиле чиппендаль стояли у длинной стены по обе стороны большого шкафа. Шкаф был тоже в чиппендальском стиле.

В мои студенческие годы нашим профессорам такие кабинеты не снились.

Из окна, занимавшего всю ширину короткой стены, был виден парк, где снег уже растаял. На письменном столе в левом углу у окна царил беспорядок, а книжные полки за спиной профессора показались мне до странности знакомыми. Впрочем, не мудрено – профессор был филолог.

Кристиан Смидт поднялся мне навстречу. Он был высокого роста, широкоплеч и одет в спортивную клетчатую куртку. Ему в пору было участвовать в кроссе по пересеченной местности. Кроме того, он был, по-видимому, не лишен юмора.

– Мартин Бакке, – представился я. – Доцент Мартин Бакке.

Мне уже порядком надоело это вступление. Но раз я не в силах сам справиться со своей задачей и вынужден прибегать к помощи специалистов, приходится начинать каждую беседу с этих вступительных слов.

– Прошу вас, садитесь. Я вас, кажется, где-то видел.

– По-моему, я вас тоже видел. Наверно, мы встречались в читальном зале университетской библиотеки.

Он был старше меня всего лет на десять. Профессор Кристиан Смидт. На секунду я вспомнил о моей докторской диссертации, о том, что ради нее я исхлопотал себе отпуск.

Но вот уже три месяца я занимаюсь совсем не теми делами.

Впрочем, я во что бы то ни стало наверстаю упущенное.

При виде этих книжных полок меня вдруг неодолимо потянуло к научной работе.

Я сел на ржаво-красный диван.

Профессор сел прямо против меня в одно из ржаво-красных кресел.

– Мне нужна ваша помощь, – начал я. – Я хочу вам кое-что показать.

На мгновение в его глазах появилась скука. Он, как видно, вообразил, что я попрошу его прочитать какую-нибудь статью.

Я положил свой старый портфель на изящный стол красного дерева. Потом открыл портфель и вытащил первую.

– Взгляните, профессор Смидт.

Он взял ее и стал рассматривать так, как библиофилы всегда рассматривают книги. Оглядел переплет спереди и сзади, потом открыл книгу и взглянул на титульный лист.

И тут я испытал детское чувство гордости и удовлетворения – мне удалось ошеломить специалиста. Наверно, это не совсем благородное чувство. Но таков уж был мой индивидуальный вариант шокового метода.

И он подействовал.

Профессор побледнел.

– Я… я просто глазам не верю… ведь это… это Шекспир…

– Знаю, – сказал я.

– …«Сонеты»… первоиздание 1609 года. Это библиографическая редкость. Во всем мире существует всего тринадцать экземпляров этого издания…

– Теперь их будет четырнадцать, профессор, – сказал я. – Но у меня есть кое-что еще.

Я извлек из портфеля следующую книгу.

– Прошу вас, профессор. Это «Страстный пилигрим», тоже в первом издании 1599 года.

Я протянул ему книгу. Он смотрел на нее, словно не отваживаясь взять ее в руки.

Потом все-таки взял и открыл на титульном листе. Руки у него дрожали. Дрожали так сильно, что ему пришлось положить книгу на стол.

– Хотите сигарету, профессор?

– Спасибо, я не курю.

Я все-таки зажег две сигареты, одну для себя, другую для него. Потом передвинул большую эмалевую пепельницу так, чтобы она стояла между нами, но подальше от двух невзрачных коричневых книжиц.

Он сидел, уставившись на меня и держа сигарету в руке. Я чувствовал себя не то привидением, не то колдуном – так, во всяком случае, меня воспринимал он, судя по его взгляду.

– Нет, нет, профессор, это не сон, – сказал я.

Я по-прежнему чувствовал, что поступаю не совсем благородно, заставляя профессора так волноваться. Но я потратил столько усилий и столько претерпел за последние месяцы, что мне необходимо было почувствовать, что я трудился не зря.

– У вас… есть еще? – выговорил он.

– Вчера у меня был еще один экземпляр, – сказал я. – Но сейчас у меня его нет. И я не знаю, кто его взял.

–..?

– Первое издание «Гамлета».

Он смял в пепельнице сигарету, которую даже не поднес ко рту. Он мял и мял ее, не замечая, что надавливает пальцами на ее горящий кончик.

– Но вот еще, профессор.

Я извлек из школьного портфеля еще одну книгу.

Он посмотрел на нее. Я затрудняюсь описать словами выражение его лица.

– Это первое издание шекспировского «Тита Андроника», – сказал он, – издание ин кварто 1594 года. До сих пор оно было известно в единственном экземпляре. Его нашли в Сконе в 1905 году. Сейчас оно находится в Фолджеровской библиотеке в Вашингтоне. Теперь оно имеется в двух экземплярах.

– Да, – подтвердил я. – Сколько же они стоят?

Он не ответил. Он не отрывал взгляда от трех невзрачных книжиц.

– Откуда они у вас?

– Я их нашел. На чердаке.

Он вдруг оживился.

– На чердаке… Недаром я всегда говорю… Подумать только, какие сокровища валяются на чердаках. И сколько их выбрасывают и сжигают. Старые книги… Для невежд это всего лишь старье – а сколько на свете таких невежд! Вот так и уничтожили почти все… выбросили или сожгли. Но все-таки, значит, кое-кто их припрятал, знал, какую ценность они представляют!

– Да, Вот об этом-то я вас и спрашиваю. Какая им цена?

– Какая им цена? Не знаю… Их на свете считанные экземпляры… А вы… вы хотите знать, сколько они стоят?

– Да. Хотя бы примерно.

Он снова вперил взгляд в коричневые книжицы.

– Эти три, и еще «Гамлет»… Не знаю… в точности не знаю. Но помнится, за экземпляр «Сонетов» заплатили 200 тысяч крон…

Я приберег напоследок козырной туз.

– У меня есть еще одна книга, профессор Смидт. Если вы не возражаете, подойдем к окну, поближе к свету.

Он встал. Во взгляде у него был испуг.

Мы подошли к окну, я прихватил с собой коричневый школьный портфель. У окна я извлек из портфеля последнюю книгу и протянул профессору.

Он открыл ее, взглянул на титульный лист. Потом осторожно перелистал, Не знаю, как долго мы стояли у окна.

Потом он протянул мне книгу каким-то странным, неловким движением. Потом прошел через всю комнату, как заведенный автомат. Как автомат, у которого завод на исходе.

Все-таки ему удалось добраться до дивана. И тут он рухнул – рухнул на свой ржаво-красный диван.

Я испугался.

– Вам дурно… Я принесу воды…

Я оглянулся вокруг. Неужели в роскошных современных кабинетах нет такой элементарной вещи, как водопроводный кран? К счастью, оказалось, что есть. В маленькой нише за дверью была раковина. Я взял стакан и наполнил его водой.

– Выпейте, профессор.

Он отпил воды. Потом выпрямился на диване.

– Это… это сенсация… настоящая сенсация!.. Я, кажется, не совсем здоров… Сенсация… Понимаете ли вы, что у вас в руках… Где они?..

Он вдруг подскочил.

– Здесь, здесь, не беспокойтесь. На столе перед вами.

Он сразу успокоился.

Он сидел и смотрел на ту последнюю книгу, которую я показал ему у окна. Смотрел и не верил своим глазам. Но наконец вынужден был поверить.

– Вы отдаете себе отчет в том, что это за книга, доцент Бакке?

– Да, – сказал я. – Это «Ромео и Джульетта», тоже в первом издании. Но, насколько я понимаю, с собственноручными пометками автора на полях…

– Да…

– Ну а теперь, профессор, что вы скажете о стоимости всех этих книг?

– Не могу… – сказал он. – Не в силах… Это сенсация… Скажите, у вас правда больше ничего нет?

– Нет.

Он вздохнул.

– Слава богу. Я бы не вынес. Я бы лишился чувств.

– Вы и так лишились чувств, профессор. Ну так все-таки сколько они стоят?

– Деньги.. – сказал он. – Разве дело в них? Неужели вы думаете только о деньгах?

– Нет. Эти книги вообще не мои. Но у вас, как видно, тоже мелькнула мысль об их цене, если в самый разгар наших подсчетов у вас подкосились ноги?

– Это сенсация… Впрочем, я уже говорил… Сколько они стоят? Господи, спаси и помилуй, пожалуй, тут речь идет о миллионах…

Я засунул четыре книжицы поглубже в портфель. Он попытался встать.

– Неужели вы намерены ходить по городу с этим сокровищем?

– Нет. Я сейчас же направлюсь в одно надежное место – в Управление уголовной полиции Осло, к инспектору Карлу-Юргену Халлу. Там я оставлю их на хранение, Спасибо за помощь, профессор. Вы знаток Шекспира, возможно, вам еще придется иметь дело с этими изданиями. Спасибо за помощь… Впрочем, я, кажется, тоже начинаю повторяться… До свиданья, профессор Смидт.

Он меня не слышал.

Он сидел на своем ржаво-красном диване.

И не заметил, как я исчез.

Может быть, прабабка Лунде совершенно выжила из ума.

А может быть, наоборот, была в полном рассудке.

Мне трудно прийти к окончательному выводу, Она владела миллионным состоянием – кто знает, как оно ей досталось. Для этого надо проникнуть в спекуляции, интриги и тайны многих поколений ее предков.

Одно, во всяком случае, несомненно – к концу жизни она немного впала в детство. Маленькая, дряхлая, похожая – с кем ее сравнила Виктория? – ах да, похожая на цыганку, она шаркала по старому чердаку, который в ее времена, наверное, содержался в образцовом порядке, пока наконец не набрела на прямо-таки идеальный тайник. Никому из ее потомков не придется знать нужды.

Но, конечно, старуха Лунде и представить себе не могла, к каким последствиям приведет ее поступок.

Два покушения на убийство, которые по чистой случайности – по счастливой случайности – так и остались покушениями.

На этом мои мысли застопорились.

Было ведь еще кое-что.

Была надпись на могиле фру Виктории Лунде.

В этой надписи крылась главная загадка.

Одну загадку я разрешил. Я нашел то, что старуха Лунде спрятала на чердаке. Но еще не разгадана надпись на могиле фру Виктории Лунде. И, по сути дела, не раскрыты два загадочных покушения на убийство, а следовательно, не сделано главное – не найден таинственный убийца.

Я потерял счет выкуренным сигаретам.

За окном стояла непроглядная тьма мартовской ночи.

На мгновение я вспомнил о профессоре Кристиане Смидте. Интересно, спит он или нет. Может, он тоже сегодня не сомкнет глаз. Но если его и вправду мучает бессонница, то лишь от профессионального восторга, из-за сенсации, которую он узнал всего часов двенадцать назад.

Мне не спалось. Я сидел на краю кровати – сидел так, чтобы меня нельзя было увидеть из окна. Дверь моей комнаты я снова запер на ключ.

Что сказал Кристиан? О чем меня спросил? Его вопрос засел у меня в мозгу.

Он спросил, не обронил ли кто-нибудь каких-нибудь на первый взгляд незначащих и как бы случайных слов?

Я понимал, насколько это важно. Конечно, убийца никогда не проговорится сознательно. Но убийца или кто-нибудь другой может ненароком обронить слова, которые окажутся ключом к этому сплетению головоломок.

Кристиан что-то подозревает. Подозревал все время. Почему он не рассказал о своих подозрениях мне? Потому ли, что хотел отвести от меня опасность? Или боялся, что я невольно проболтаюсь? Но почему тогда он не поделился своими подозрениями с Карлом-Юргеном? Ему-то ведь опасность не грозит?

Кристиан что-то знает, я в этом уверен. Он не хочет рассказать это ни мне, ни Карлу-Юргену. Но я уверен: если Кристиан что-то знает, значит, он знает правду. Почему же он не хочет сообщить ее ни мне, ни Карлу-Юргену?

Кажется, я понял, в чем дело. Кристиан не хочет, чтобы мы сделали неверные выводы из того, что ему известно. Он боится помешать нам с Карлом-Юргеном в нашей работе.

Работа – вот в чем вся загвоздка! Вот в чем разница между нами тремя – в профессии. Карл-Юрген – полицейский, я – филолог, Кристиан – врач.

Врач!

Стало быть, Кристиан рассуждает с точки зрения врача. О чем же он думал, что имел в виду, на что надеялся, когда спрашивал меня, не обронил ли кто-нибудь каких-нибудь на первый взгляд незначащих и как бы случайных слов? Иначе говоря, кто произнес важные слова, смысл которых от нас ускользнул?

Я вывернул пачку с сигаретами наизнанку – она была пуста. Я взял другую, распечатал ее, высыпал из пепельницы окурки в корзину для бумаг и принялся уничтожать эту новую пачку.

Кристиан рассуждает с точки зрения врача. Это очень существенно. Так кто же и что сказал?

Моя мать! Наша с Кристианом родная мать!

И вдруг, сопоставив то, что сказала моя мать, с тем, что сказал еще кое-кто, я подумал о фрёкен Лунде. Она тоже кое-что сказала. На первый взгляд совершенно незначащие слова. Но в них была правда.

Слова матери заронили во мне подозрение.

Слова фрёкен Лунде натолкнули меня на догадку!

Я посмотрел на часы. Было далеко за полночь. Мне хотелось поговорить с Кристианом – и немедля.

И тут вдруг я понял: я должен проделать опыт. Ведь теперь я знаю, что подозревает Кристиан.

Но для этого опыта у меня должна быть совершенно ясная голова. А я внезапно почувствовал, что смертельно устал. Ведь я не спал всю прошлую ночь. Придется подождать до утра.

Я опустил штору на закрытом окне. Подошел к двери _ипроверил, хорошо ли она заперта. Еще раз убедился в том, что она заперта изнутри мною самим.

Потом я лег в постель.

Подозрение и догадка сверлили мой мозг.

Я должен был как-то увязать одно с другим.

В конце концов я все-таки уснул.

Кристиан делает обход в Уллеволской больнице.

Я прождал два часа и позвонил снова.

Кристиан читает лекции студентам.

Я подождал еще два часа.

Кристиан принимает пациентов, Я подождал еще.

Кристиан уехал к больным.

Мне казалось, что я теряю рассудок. Не могу же я целый день названивать в Уллеволскую больницу и вызывать заведующего третьим терапевтическим отделением. Не помню уж, сколько раз я звонил, и не знаю, кто из домочадцев слышал, как я звоню.

Будь что будет. Отступить я не мог.

Когда я позвонил в последний раз – уже после обеда, мне ответили, что Кристиан работает у себя в кабинете.

Я ворвался к нему в кабинет.

– Ты забыл надеть галстук, – сказал Кристиан.

Я схватился за воротник – галстука не было.

– Стало быть, я так хожу с самого утра, – сказал я.

– Ради всех святых, Мартин, что с тобой? У тебя совершенно безумный вид!

– Можешь дать мне чашку чаю? – спросил я.

– Чаю?

– Да, и притом очень сладкого.

Кристиан больше не задавал вопросов. Он просто на мгновение куда-то исчез.

– Через пять минут будет чай, – сообщил он. – Сестра удивилась, потому что я обычно пью кофе.

– Чай будешь пить не ты, а я.

Я сел.

– Где у тебя шкаф с лекарствами, Кристиан?

Он снова посмотрел на меня. Уж не решил ли он, что я всерьез потерял рассудок?

– У меня в кабинете нет шкафа. Он стоит в комнате дежурной сестры. У нее же хранится ключ.

– Я хочу взглянуть на шкаф, – сказал я. – И сейчас же.

Должно быть, в моем лице было что-то необычное, потому что Кристиан немедля встал. Я вышел следом за ним. Дежурная сестра сидела за маленьким столиком и что-то вписывала в журнал.

– Где шкаф? – спросил я.

– Вот он.

Это был самый обыкновенный белый шкаф. Примерно метр в высоту и столько же в ширину. Шкаф был заперт.

– Отопри его.

Впервые в жизни я верховодил братом. Не знаю, какой у меня при этом был вид. И не знаю, что при этом думал Кристиан.

– Будьте добры, сестра, отоприте шкаф.

Она встала, вынула из кармана связку ключей, отперла шкаф и открыла дверцу.

На полках аккуратными рядами стояли пузырьки и бутылки, Я окинул их взглядом – не то. Но внутри шкафа был еще один шкафчик, поменьше, он тоже был заперт.

– Откройте его, – сказал я.

Сестра отперла шкафчик, открыла маленькую дверцу.

Я пробежал глазами все этикетки на пузырьках, бутылках и коробочках.

– Этот, – сказал я, ткнув пальцем в один из пузырьков. – Достань его, Кристиан.

Тут наши глаза встретились. И я понял, что правильно угадал ход его мыслей.

Он вынул пузырек.

– Заприте шкафчик, сестра, – сказал я. – Пузырек понадобится мне всего на пять минут.

Сестра заперла оба шкафа. За все время она не проронила ни слова.

Мы вернулись в кабинет Кристиана – там на маленьком подносе уже стояли чашка чаю и сахарница с песком.

Я положил в чашку четыре, а может, и пять ложечек сахарного песку и тщательно размешал.

– Дай мне пузырек, Кристиан.

Он протянул мне пузырек.

– Какая доза опасна, Кристиан?

– Опасна?.. Она, собственно, неопасна. В общем, я думаю, пяти таблеток будет достаточно.

Он понял, какое подозрение у меня родилось, а я понял, что он все время подозревал.

Я вынул из пузырька пробку, взял пять таблеток, бросил их в чай и размешал.

Кристиан не сводил с меня глаз. Казалось, будто он под гипнозом.

Прежде чем он опомнился, я взял чашку и осушил ее двумя большими глотками. Но я успел распробовать вкус этих двух глотков.

– Мартин!..

Я вынул из кармана пачку сигарет, извлек из нее одну и закурил. Рука у меня не дрогнула. Потом протянул пачку Кристиану. Он тоже взял сигарету. Я следил за его рукой. Она дрожала.

– Что… что ты хотел выяснить, Мартин?

– Я хотел выяснить, дают ли таблетки привкус.

– Понимаю. Как я сам не догадался!.. Ну и что? Есть у них привкус?

– Никакого, – ответил я. – Я почувствовал только вкус чая.

Слышно было, как в кабинете Кристиана тикают часы.

– Как ты додумался до этого, Мартин?

– Ты спросил меня, не обронил ли кто-нибудь каких-нибудь на первый взгляд незначащих слов. И я вспомнил слова матери. Она рассказывала об отце. О том, как он безропотно принимал свои таблетки… Иной раз она даже забывала, что он болен…

– Верно, – сказал Кристиан.

Он внимательно смотрел на меня.

– Теперь ты должен быть осторожен, Мартин.

– Знаю. Я знаю, чего мне нельзя. Например, выбивать локтем стекло. Или порезаться во время бритья. Как долго действуют таблетки?

– Два дня.

На письменном столе Кристиана зазвонил телефон. Брат снял трубку.

– Слушаю. Да, Понимаю. Мартин у меня. Хорошо.

Я спокойно сидел и курил. Кристиан положил трубку.

– Это Карл-Юрген. Ему только что позвонил сержант Эвьен. Сержант просил, чтобы мы немедленно приехали… Говорит, «что-то происходит». Карл-Юрген заедет за нами.

– Происходит? Или произошло?

– Он сказал – происходит.

У входа в третье терапевтическое отделение Уллеволской больницы стояла большая черная машина. На щитке, укрепленном на крыше, крупными буквами было написано: «Полиция». Позади щитка вращался и мигал синий огонек. Мотор не выключали.

За рулем сидел сержант в полицейской форме. Рядом с ним Карл-Юрген Халл. Мы с Кристианом поместились на заднем сиденье.

Сначала я удивился, почему Карл-Юрген приехал не в своей собственной, а в большой черной полицейской машине, но вскоре сообразил почему. Ему нужна была сирена, Но неужто и в самом деле надо было так спешить? Впрочем, тем лучше – я и сам не мог дождаться минуты, когда мы окажемся на месте.

Сирена пошла в ход, едва мы отъехали от больницы. Водители уступали нам дорогу, стрелка спидометра колебалась между 60 и 80 километрами все время, пока мы двигались по улицам города.

Миновали Киркевай, справа осталась Блиндервай. Когда въехали на Холменвай, стрелка спидометра подскочила к 90 километрам. Пересекли Трокка и стали подниматься на Грессбанен. Когда Грессбанен осталась позади, сирену выключили, Но в боковом стекле я видел отражение синего огонька на крыше нашей машины – он по-прежнему вращался и мигал. Только когда проехали Бессерюд, синий огонек погас. Но ехали мы все с той же бешеной скоростью.

Шофер в полицейской форме затормозил перед самым входом в угрюмый дом полковника Лунде, и мы трое – Кристиан, Карл-Юрген и я—одним прыжком выскочили из машины.

В дверях стоял сержант Эвьен.

– Тише, – сказал он.

Мы вошли в холл.

– Слушайте, – сказал сержант Эвьен.

И мы вчетвером, точно каменные изваяния, застыли у входа и стали прислушиваться.

 
…Неситесь шибче, огненные кони,
К вечерней цели! Если б Фаэтон
Был вам возницей, вы б давно домчались…
 

– «Ромео и Джульетта», – прошептал я, – третий акт, явление второе… Кто это читает, черт возьми?

«Голос»!

По моей спине пробежал холодок, в затылке закололо.

– Это тот самый «голос», – прошептал я. – «Голос», о котором говорил каменотес… я уверен, что это он… надо найти каменотеса. Черт возьми… Как быть?.. Позвонить неоткуда… Я поеду за ним. Нет, лучше ты, Карл-Юрген – скажи, что ты из полиции…

Это был удивительный, завораживающий голос. Только звучал он как-то неестественно. Каменотес был прав – это мог быть либо высокий мужской, либо низкий женский голос.

– Поезжай скорее, Карл-Юрген! Скажи, что ты из полиции…

– А я в самом деле из полиции, – прошептал Карл-Юрген в ответ. – И машина у меня радиофицирована. Лишь бы только поблизости от Майорстюэн оказался полицейский патруль и твой каменотес был дома…

Карл-Юрген вышел. Вышел совершенно бесшумно. А я, кажется, начал мысленно творить молитву, чтобы поблизости от Майорстюэн оказался полицейский патруль и каменотес был дома.

Карл-Юрген пропадал целую вечность.

– Полицейский патруль откликнулся, – сообщил он. – Если нам повезет, каменотес будет здесь через десять минут.

– А сирена? – спросил Кристиан.

– Они ее заблаговременно выключат.

Сержант Эвьен снова вышел, чтобы занять свой пост у входа. По-моему, он даже не закрыл входную дверь.

А мы с Карлом-Юргеном и Кристианом продолжали стоять у двери в гостиную полковника Лунде. Опять прошла целая вечность. А может, это и были те самые десять минут?

И тут я услышал, как совершенно бесшумно к дому подъехала машина.

Сержант Эвьен вернулся. За ним шел каменотес.

Объясняться было некогда.

– Слушайте, – сказал я.

Каменотес прислушался.

…Но вот и няня

С вестями от Ромео, а тогда

Любой язык красноречивей неба…

– Скажите, тот ли это голос, который заказал вам надпись на надгробном камне фру Виктории Лунде? – спросил я.

– Да, – ответил он без колебаний.

– Можете вы подтвердить под присягой… я хочу сказать, вы уверены?..

– Совершенно уверен. Я никогда не путаю голоса. Могу подтвердить это под присягой.

Меня прошиб холодный пот.

– Спасибо за помощь, – сказал Карл-Юрген. Он говорил так тихо, что я едва расслышал его слова. Мы все говорили шепотом, но я только потом сообразил, что впервые услышал, как шепчет Карл-Юрген. – Вас отвезут домой на той же машине, на какой привезли сюда. Вы оказали нам огромную услугу. Я заеду к вам завтра…

Молодой каменотес улыбнулся мне кривой робкой улыбкой. Сержант Эвьен проводил его к выходу.

Карл-Юрген распахнул дверь, и мы с Кристианом вошли следом за ним в гостиную.

В первую минуту я ее не узнал. Думаю, мои спутники тоже узнали ее не сразу. Коротко подстриженные волосы были выкрашены в медно-рыжий цвет и обрамляли ее лицо огненными волнами. Мне никогда раньше и в голову не приходило, как она, в сущности, хороша собой. Косметика была наложена рукой мастера – умеренно и красиво, В платье – так называемом «маленьком черном платье» – за версту угадывался дом моделей высшего класса. Оно подчеркивало ее фигуру. А сложена она была почти безупречно. На стройных, без малейшего изъяна ногах красовались прозрачные нейлоновые чулки. Обута она была в маленькие туфельки на высоких каблучках – такие легкие и изящные, что казалось, будто они приклеены к коже.

Полковник Лунде и две другие женщины как пригвожденные сидели на своих стульях. По-моему, они даже не заметили нашего прихода. Будто их кто-то околдовал.

Карл-Юрген не произнес ни слова. Он подошел к тахте и сел на нее. Мы с Кристианом сели рядом с ним по правую и по левую руку от него. Вид у нас троих, наверно, был довольно странный.

– Продолжайте, – сказал наконец Карл-Юрген.

– Быть может, я слишком стара для Джульетты? – спросила она своим завораживающим голосом и бросила взгляд на меня. Ведь я филолог.

– Джульетте было четырнадцать лет, – ответил я, не узнавая собственного голоса. – Почти все женщины слишком стары для этой роли. Само собой, не считая четырнадцатилетних…

– Не имеет значения, – сказала она. – Я все равно уже выдохлась. Но вы не слишком вежливы – врываетесь в комнату без стука…

Она опустилась в одно из красных плюшевых кресел, изящно закинув ногу на ногу…