Текст книги "Зарубежный детектив (Человек со шрамом, Специальный парижский выпуск, Травой ничто не скрыто) с иллюстрациями"

Автор книги: Герд Нюквист

Соавторы: Ежи Эдигей,Патриция Мойес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 35 страниц)

– С чего вдруг тебя арестуют за убийство, Люси?.

Она улыбнулась.

– Я не такая дурочка, как ты считаешь, Мартин. И как считают все остальные. Я уверена, что Карл-Юрген обнаружил на револьвере отпечатки пальцев. И уверена, что мои. Я всегда понимала, что все это направлено против меня.

– Да, Люси, отпечатки пальцев твои.

В ее глазах снова заметался страх.

– А то, чем стукнули фрёкен Лунде… Наверняка там тоже нашли отпечатки моих пальцев?..

– Я могу позвонить Карлу-Юргену и спросить.

– О нет, Мартин!.. Нет… ведь ты мне друг, Мартин… не выдавай меня им.

Она выронила чашку из рук. Кофе растекся по ковру. Я наклонился и подобрал чашку.

– Я должен позвонить Карлу-Юргену, Люси. Полиция не может тратить время на бесплодные поиски. У нее есть дела поважнее.

– А ты обязательно должен им сказать, что я здесь, Мартин? – Голос ее звучал тихо и жалобно.

– Не знаю.

Я подошел к письменному столу, где стоял телефон, и позвонил Карлу-Юргену на квартиру.

– Это я, Мартин. Я нашел Люси Лунде.

– Где она?

Я помолчал.

– Должен ли я отвечать тебе на этот вопрос, Карл-Юрген?

– Смотря по обстоятельствам. Считает ли она, что ей угрожает опасность?

– Да. Именно так она считает.

Несколько мгновений на другом конце провода молчали.

– Согласно Уголовному кодексу человек, считающий, что ему угрожает опасность, скрываясь, не совершает ничего противозаконного, даже в том случае, если знает, что его разыскивает полиция. Я хочу сказать, что упомянутое лицо не обязано обнаружить свой тайник и само отдать себя в руки властей.

Ох уж этот мне ходячий свод законов! Пунктуален до тошноты!

– А ей угрожает опасность, Карл-Юрген?

– В какой-то мере да. Ей угрожает опасность быть арестованной за покушение на убийство.

– Знаю. Отпечатки на револьвере…

– Мартин, я тебе кое-что скажу. Но, если она поблизости, не подавай виду.

Я сделал каменное лицо и уставился на картину, висевшую над камином.

– Слушаю, – сказал я.

– Из лаборатории прислали отвертку, которая должна была стать орудием убийства фрёкен Лунде. На ней те же самые отпечатки. Отпечатки пальцев фру Люси Лунде.

Я таращился на картину над камином. Работа Тюгесена. Тонкая живопись. Нежные золотисто-серые тона. Пейзаж с поблекшими деревьями, розовой стеной и белой пыльной дорогой.

– Можно ей остаться здесь, Карл-Юрген?

– Пожалуй… пожалуй, да. Ты сказал «здесь». Она что же, у тебя в квартире?

Кретин я этакий – как всегда, проболтался!

– Пусть остается там, где она сейчас. Пожалуй, хорошо, что она там, Я боюсь за нее – слишком сильные против нее улики. Слишком назойливо очевидные. Пусть она даст тебе слово, что не будет ничего предпринимать, – меня даже устраивает, что она там, где она сейчас. Я пошлю человека наблюдать за твоим домом.

– Спасибо, Карл-Юрген.

– Спокойной ночи.

Я стоял, глядя на мрачный дом полковника Лунде.

Спустился вечерний сумрак – дом, точно гигантский ящик, громоздился на безобразном фундаменте, да торчала нелепая башня, выстроенная ради единственной цели – любоваться окрестным видом.

Колеблемые слабым ветерком ощетинившиеся ели казались зловещими живыми тенями. Их ветви – дряблые мохнатые лапы – протягивались к дому, словно пытаясь его задушить. В саду лежал грязный талый снег.

Далеко внизу у фьорда светились огни города. Но дом полковника Лунде был почти полностью погружен во мрак. Люси обычно забывала тушить в комнатах свет. Но сейчас Люси не было. Огонь горел только в гостиной. Усилием воли я заставил себя войти в дом.

В гостиной сидел полковник Лунде и раскладывал пасьянс. Он постарел на много лет.

Я передал ему привет от моей матери.

– От вашей матери?.. Ах да, верно. Как она поживает?

– Спасибо, хорошо. А что полиция? Она, конечно, уже побывала здесь?

Он положил восьмерку пик на десятку.

– Восьмерку надо класть на девятку, полковник Лунде.

– На девятку? Да, да… конечно… вы правы…

Он положил восьмерку обратно в колоду. На меня он даже не взглянул. Он говорил, не отрывая глаз от карт.

– Да, полиция побывала здесь. Приезжал сам инспектор Халл. Они перевернули вверх дном комнату моей жены…

В первый раз он назвал Люси своей женой.

– Простите меня, полковник Лунде… я хочу задать вам нескромный вопрос… Чего вы больше всего боитесь? То есть… Словом, боитесь ли вы убийцы, или боитесь за свою жену?

Он ответил не раздумывая, без колебаний:

– Я боюсь за свою жену… боюсь, чтобы с ней не случилось несчастья.

– А где остальные? – спросил я. – Фрёкен Лунде и Виктория?

– Не знаю.

Казалось, будто с исчезновением Люси рухнула одна из стен его дома.

– Я пойду побеседую с ними, – сказал я.

Он по-прежнему не поднимал глаз от карт.

– Полиция уже расспросила их обо всем, о чем только можно, – сказал он.

– Понимаю. Я просто хочу поздороваться с ними и… сообщить… сообщить, что я вернулся…

Фрёкен Лунде я нашел в кухне. Она чистила серебро. Не совсем подходящий час для такого занятия.

– Добрый вечер, фрёкен Лунде. Моя мать просила передать вам поклон.

– Спасибо. Мы с ней не виделись много лет.

Она отложила в сторону начищенную ложку, обмакнула тряпочку в порошок и принялась за другую ложку.

Она долго и тщательно терла ложку. Потом подняла на меня глаза.

– Скажите, фрёкен Лунде, вы не скучаете по жене полковника Лунде?

– По его жене? Вы имеете в виду Люси?

– Да.

– Нет. Я не могу сказать, что я по ней скучаю. Но атмосфера в доме мне не нравится.

– Почему же?

Собрав ложки, она аккуратно разложила их в ряд одну возле другой. Потом пододвинула к себе вилки. При этом она смотрела на меня в упор. Карие глаза на узком личике не выражали ровно ничего.

– Доцент Бакке, в нашем доме живет убийца!

Я и сам так думал, и все равно странно было услышать это из уст маленькой фрёкен Лунде. Она по-прежнему удивляла меня своей манерой сухо констатировать факты. Ведь она всегда казалась тенью полковника Лунде. Тенью, повторяющей, как эхо, его суждения. Но, видно, я сильно недооценивал фрёкен Лунде.

– А вам неприятна мысль, что в доме живет убийца?

Она поднесла одну вилку поближе к свету и внимательно рассмотрела ее со всех сторон.

– Дурацкий вопрос, доцент Бакке. Вряд ли кому-нибудь может быть приятна мысль, что в доме живет убийца. Никому это не нужно.

«Не нужно». Гм! Я бы сказал, довольно неожиданный угол зрения.

– А где Виктория? – спросил я.

– Занимается. О Виктории беспокоиться нечего.

Не знаю, что побудило ее произнести именно эти слова.

– Я хочу сам в этом убедиться, – сказал я.

Виктория и в самом деле занималась. Она сидела в гостиной, выходящей в сад, разложив перед собой атлас. «Война Севера и Юга», – подумал я.

Но фрёкен Лунде ошиблась. О Виктории следовало беспокоиться. Лицо у нее было заплакано.

Я сел против нее.

– Моя мать просила тебе кланяться, – сказал я. Мне уже надоело это вступление, но оно, по крайней мере, было безопасным.

– Неужели твоя мать меня помнит?

– Моя мать помнит всех и вся. Почему ты плачешь, Виктория?

Она захлопнула атлас.

– Не задавай дурацких вопросов, Мартин.

Их ответы были такими же однообразными, как и мои дурацкие вопросы.

– И все-таки ответь мне, Виктория.

Из уголка зеленого глаза скатилась слеза. Мне было невмоготу вновь видеть слезы. Женские слезы приводят меня в отчаяние.

– Не плачь, Виктория. Я не выношу слез. Просто скажи мне, из-за чего ты плакала?

– Из-за Люси.

– Но почему?

Она сверкнула зелеными звездами.

– Ты дурак, Мартин. Ты ничего не понимаешь.

– Ладно, я дурак. Но, может, я немного поумнею, если ты соблаговолишь мне что-нибудь рассказать…

– Что рассказать? Что меня мучает мысль…

– О чем?

– Отвяжись, – сказала она. – Меня скоро станет тошнить от одного твоего вида.

Я вынул сигареты, закурил, но ей не предложил.

– Тебя тошнит от моего вида – дело твое, – сказал я. – Мне это безразлично. Меня самого тошнит от вида обитателей здешнего дома. Но я не уйду отсюда, покуда ты мне не скажешь, почему ты плакала из-за Люси!

Она улыбнулась. От этой неожиданной улыбки мне стало не по себе. И вдруг ответила спокойным, кротким голосом:

– Я плакала из-за Люси потому, что боюсь за нее. Потому что с ней хотят разделаться.

Я встал, раздавил окурок сигареты о поддонник одной из проклятых гераней и вышел, громко хлопнув дверью.

Ночью я проснулся оттого, что кто-то опять ходил по чердаку.

Я притаился и стал вслушиваться.

Я слышал тихие шаги, слышал, как кто-то отодвигает сундуки и потом ставит их на место. Изредка что-то с приглушенным стуком падало на пол.

– Пусть их ходят и ищут. Пусть кто угодно ходит и ищет. Плевать мне на все это.

Я был почему-то уверен, что, как только кто-нибудь из них – а по мне пусть это будет кто угодно, – отыщет то, что спрятала на чердаке прабабка Лунде, весь этот кошмар придет к концу. Я считал, что тот, кто найдет клад прабабки Лунде, непременно сам выдаст свою находку.

Но, лежа в темноте и прислушиваясь к тихим шагам на чердаке, я был далек от мысли, что кое-кто и в самом деле скоро найдет клад прабабки Лунде и не только выдаст свою находку, но и разоблачит самого себя.

Я считал дни, оставшиеся до выписки Кристиана из больницы.

«Две недели», – объявил седовласый коротышка профессор в галстуке, идеально гармонирующем с цветом его глаз.

Я никуда не отлучался из дома полковника Лунде.

Раза два мне звонил Карл-Юрген. В доме полковника Лунде не было новомодных приспособлений вроде отводной трубки, которые обычно позволяют дворецкому, духовнику или гувернантке подслушивать телефонные разговоры, Я знал: то, что Карл-Юрген говорит мне по телефону, останется между нами. А сам я не стану делиться тем, что он мне скажет, ни с кем из членов семьи Лунде.

Я узнал, что Люси сдержала слово. Она жила в моей квартире и на улицу даже носа не высовывала. Полицейский, дежуривший у моего дома на Хавсфьордсгате, изредка приносил ей еду. Не могла же она с утра до вечера питаться рыбными фрикадельками!

Кристиан поправлялся с невероятной быстротой. Я надеялся, что он посрамит коротышку профессора, опровергнув его прогноз насчет двух-трехнедельного больничного режима. Кристиан так и сделал.

На десятый день после праздника на Холменколлене Карл-Юрген позвонил мне и сообщил, что Кристиана выписали из больницы и он пробрался – Карл-Юрген так и сказал «пробрался» – к себе домой. Официально он продолжал находиться в больнице.

В тот день, когда Кристиан «пробрался» к себе домой, я едва мог дождаться вечера. Я понимал, что рабочий день Карла-Юргена в управлении полиции заканчивается довольно поздно.

Наконец настал вечер.

– Пойду прогуляюсь, – сказал я сержанту Вику. Вернее, я произнес эти слова в пространство, потому что сержанта Вика в холле не было видно.

Есть, – отозвался сержант Вик.

Оказывается, он преспокойно сидел на своем обычном стуле.

Кристиан основательно подготовился к нашему приходу.

В гостиной на большом столе у камина красовался поднос, уставленный бутылками всех фасонов и размеров.

– Завтра мне на работу не идти, – объявил Кристиан. – Частных вызовов у меня тоже не будет. Я болен и даже при смерти – ведь меня прострелили насквозь. Считаю, что в честь этого события можно хорошенько напиться.

– Ты не очень-то похож на умирающего, – заметил я.

– Никогда в жизни я еще не чувствовал себя так великолепно. Я провел чудесную неделю. Я понятия не имел, как приятно быть пациентом. Сестра Карин… гм… Словом, я пригласил ее в ресторан… Конечно, когда я официально поправлюсь и выйду из укрытия. Сестра Карин необыкновенно…

– Можешь не объяснять, я ее видел, – прервал я.

Итак, мой брат Кристиан, живой и здоровый, стоял передо мной и откупоривал бутылки.

Карл-Юрген сел за стол.

– Я не могу последовать твоему примеру, – сказал он, – мне напиваться нельзя. Мне-то ведь завтра на службу. Но все-таки я вышью за твое здоровье. А вот Мартину, судя по его виду, прямо-таки необходимо пропустить стаканчик-другой. Ему приходится труднее всех.

Я и не предполагал, что Карл-Юрген способен задумываться над тем, каково кому приходится.

На сей раз Карл-Юрген сел на стул, как все люди. Казалось, он никуда не спешит – случай сам по себе тоже необыкновенный.

– Итак, подведем итоги, – предложил Кристиан.

– Улики против фру Люси Лунде вопиющи. Я имею право в любую минуту арестовать ее по подозрению в двух покушениях на убийство. Отпечатки ее пальцев обнаружены на отвертке и на револьвере, и ее туфли оставили большую часть следов на могиле фру Виктории Лунде. Однако мне все это решительно не нравится.

– Почему? Разве неопровержимость улик не упрощает дело?

– Вот эта-то неопровержимость мне как раз и не нравится, – сказал Карл-Юрген.

Кристиан уже почти допил свой стакан. Он откинулся на спинку стула и протянул длинные ноги к камину.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать, – отозвался он. – Улики настолько бросаются в глаза, что наводят на мысль о подделке.

– Люси никогда не отличалась… особой, как бы это сказать… особой сообразительностью… – заметил я.

– По-моему, ты ошибаешься, – заявил мой старший брат. – Думаю, мы все ее недооцениваем. Я вовсе не хочу сказать, что она убийца. Вопреки уликам—нет. Но она неглупа. Просто по тем или иным причинам она навесила на себя ярлык.

«Ярлык»! Ну разве я не прав?.. Кристиан как две капли воды похож на нашу мать.

– Насколько я знаю женщин… – снова заговорил Кристиан.

Мы с Карлом-Юргеном улыбнулись. Опыт Кристиана в этой области был широко известен.

– …даже самые умные из них, как правило, считают, что мужчинам нравятся женщины бесхитростные. Они думают, что нашему мужскому тщеславию льстит, когда они смотрят на нас голубыми глазами и говорят: «Господи, какой ты умный, ты все знаешь!» Я вполне допускаю, что у Люси могло хватить ума нарочно оставить против себя кучу улик. Она могла предвидеть, что мы будем сидеть вот так, как сидим сейчас, и рассуждать: «Нет, именно поэтому это не может быть Люси». Короче говоря, я допускаю, что она пытается обвести нас вокруг пальца.

Он уставился взглядом в потолок.

– И в то же время я не могу поверить, что это Люси.

Мы молча курили, глядя на поленья, потрескивающие в камине.

– В данную минуту мне больше всего хочется знать, не сказал ли кто-нибудь из них чего-нибудь примечательного, – снова заговорил Кристиан. – Меня интересуют не осторожные ответы на вопросы полиции, а необдуманные слова, которые вырываются под влиянием минуты. Очередь за тобой, Мартин, это твоя специальность. Не были ли при тебе сказаны какие-нибудь слова, которые показались тебе примечательными?

Я задумался.

– В большей части того, что кажется мне примечательным, по всей вероятности, ничего примечательного нет, – сказал я наконец. – Например, в том, что говорила мама.

– А что она сказала?

– Что полковника Лунде зовут Виктор. Виктор и Виктория. Наверняка это не имеет значения. Но…

– Продолжай.

– Первое, что мне показалось странным, были слова Люси в тот вечер, когда едва не убили фрёкен Лунде. «Не думала я, что пострадает она», – сказала Люси. А Виктория сказала недавно: «С Люси хотят разделаться», а фрёкен Лунде заявила: «В нашем доме живет убийца».

– Кстати, это правда.

– Да, но, по-моему, фрёкен Лунде известно больше, чем она говорит. А мама сказала…

Карл-Юрген и Кристиан улыбнулись.

– Смейтесь, смейтесь, – сказал я. – Вам смешно, что я цитирую мамочку. Но наша мать на редкость умная женщина, Она сказала мне, что в семье Лунде все ходят с ярлыками.

– С ярлыками?..

– Именно, – подтвердил я. – Слово в слово то, что сказал недавно сам Кристиан.

– Что за ярлыки?

У Кристиана было чрезвычайно крепкое виски. От него, как видно, у меня и развязался язык.

– На ярлыке у Люси написано: «Самоуверенность», на ярлыке фрёкен Лунде – «Благородство», у Виктории – «Взбалмошность».

– И какие же выводы делает из этого мать?

– На ярлыках написано, чем их владельцы хотят прослыть в глазах окружающих, и прежде всего в собственных глазах.

– Ну а полковник Лунде? – спросил Карл-Юрген, – Какой ярлык твоя мать приклеила ему?

Пока Карл-Юрген не задал своего вопроса, я об этом не задумывался.

– Никакого, – ответил я. – Полковник Лунде – солдат. Для него существуют только приказ и дисциплина. Он сам мне как-то сказал об этом.

Зазвонил телефон.

– Не снимай трубки, – сказал Кристиан – Меня нет дома. Я лежу в клинике… чуть ли не при смерти… приду в себя не раньше, чем недели через две… в общем, спустя месяц после того, как в меня стреляли…

Мы помолчали, прислушиваясь к телефонным звонкам. В конце концов звонки прекратились.

– Наверно, это сестра Карин, – сказал Кристиан с радостной надеждой в голосе.

– Смысл… – снова заговорил Карл-Юрген. – Если бы я мог уловить смысл – вернее, понять мотив. Но я не вижу мотива. Разве что некий предмет, спрятанный на чердаке прабабкой Лунде. Но неужели вся семья придает значение словам, сказанным старухой, почти наверняка выжившей из ума?..

Кристиан внимательно посмотрел на него.

– Не думаю, что прабабка Лунде выжила из ума, как ты выражаешься. Склероз и старческое слабоумие, как правило, болезни наследственные. Но ни фрёкен Лунде, ни полковник не выказывают ни малейших признаков склероза.

– Да, не повезло убийце, – заметил я.

Карл-Юрген налил себе стакан виски. Я не верил своим глазам.

– Почему напали на фрёкен Лунде и зачем хотели убрать тебя, Кристиан? – спросил он.

– Я догадываюсь, почему напали на фрёкен Лунде, и совершенно точно знаю, зачем понадобилось убрать меня.

Карл-Юрген отхлебнул большой глоток виски.

– Ты знаешь и молчишь?

– Да, знаю и молчу. Потому что в противном случае ты станешь делать из моих слов свои собственные выводы и сразу кого-нибудь арестуешь, а твои выводы могут оказаться ошибочными.

У Кристиана вдруг сделался скучающий вид, как у того коротышки профессора в синем галстуке. Специалисты всегда напускают на себя такой вид, когда им кажется, что простые смертные не способны их понять.

– Эти ярлыки – очень важная вещь, – продолжал он. – За каким-то из ярлыков скрывается разгадка.

– У полковника Лунде нет ярлыка, – сказал я.

– Некоторые люди представляют собой именно то, за что они себя выдают. Весь вопрос в том, что же они такое?

Я попытался уразуметь это загадочное заявление. Но так и не преуспел в этом до конца.

Ясно было одно—мой брат Кристиан взял дело в свои руки, а мы с Карлом-Юргеном, как два студента, сидим и внимаем его ученым разглагольствованиям.

– Чего же нам надо опасаться теперь? – спросил Карл-Юрген.

– В данный момент никакой опасности нет. На какое-то время. До тех пор, пока Люси Лунде в бегах, а я борюсь со смертью в больнице. Но потом…

– Потом?

– Потом все начнется сначала. Как только Люси отыщется, а я выздоровею, над всеми снова нависнет неотвратимая угроза. В третий раз убийца не промахнется.

Я налил себе четвертый стакан неразбавленного виски.

– Но не можешь же ты бесконечно прятаться, Кристиан.

– Конечно, нет.

Я залпом осушил стакан и сделал над собой усилие, возгоняя винные пары прямо в клетки серого мозгового вещества.

– Придумал!.. – воскликнул я. – Придумал… И как только я не додумался до этого раньше! Я сам найду то, что старуха Лунде спрятала на треклятом чердаке. Даже если я сломаю себе на этом шею. Я перерою треклятый чердак… не оставлю в нем камня на камне. Даже если я сломаю себе на этом шею, я перерою чердак сверху донизу…

– Повторяешься, – сказал Кристиан, – Ты, Мартин, перебрал.

– Правильно, – сказал я. – Я перебрал. Но зато мне пришла в голову мысль перерыть чердак…

– Каким образом? – спросил Карл-Юрген.

Тем временем мне уже пришла в голову новая мысль.

– Я должен остаться наедине с чердаком. Я хочу сказать, один на чердаке. Один во всем доме. Когда Люси вернется домой, а ты, Кристиан, официально поправишься, ты должен отпраздновать свое выздоровление и заодно возвращение Люси. Карл-Юрген не имеет права обшаривать загадочные чердаки, а я имею. Ты, Кристиан, пригласи все семейство Лунде в театр, а потом вы пойдете в ресторан. А к тому времени, когда вы вернетесь домой, я уже найду то, что прабабка Лунде спрятала на чердаке.

Теперь я высказался до конца. И мог спуститься вниз с вершин вдохновения и гениальных озарений.

Кристиан пристально посмотрел на меня.

– А когда я вернусь домой с семейством Лунде, ты встретишь нас в холле и скажешь: «Прошу вас! Вот клад… я его нашел. Вы все разбогатели, эни-бени-рец – вот и сказочке конец»?

Я вдруг сразу протрезвел. Во всяком случае, мне показалось, что я протрезвел.

– Нет, – сказал я. – Этого я не сделаю. Иначе нам никогда не найти убийцу. Я сделаю совсем другое. Но теперь моя очередь держать мои секреты при себе. Главное – это увидеть их реакцию и понять связь между кладом прабабки Лунде и двумя покушениями…

– Так когда ты выздоровеешь, Кристиан? Когда Люси сможет вернуться домой?

Кристиан покосился на Карла-Юргена.

– Пожалуй, я не вижу другого выхода, как предоставить Мартину свободу действий… стало быть… через два дня ты сможешь отпраздновать свое выздоровление, Кристиан.

– Если твой эксперимент удастся, тем лучше… Но меня это не радует, – сказал Кристиан.

– Почему, Кристиан?

– Потому что всегда страшно видеть, как человек сбрасывает маску и перестает быть человеком.

На другой день с утра мне пришлось опохмелиться пивом, иначе я не мог бы заниматься с Викторией.

Урок я вел довольно бездарно, но все-таки с грехом пополам довел его до конца.

Потом я вернулся к себе в комнату, встал у окна и, глядя на городской пейзаж., освещенный тусклым мартовским светом, задумался. Вчерашняя оптимистическая уверенность, навеянная виски, уже покинула меня. Не то чтобы я передумал, но я понятия не имел, как подступиться к злосчастному чердаку.

Два поколения семьи Лунде рылись на чердаке каждую свободную минуту – стало быть, сомнений нет: клад запрятан на совесть.

А что, если он припрятан как-то по-особому и этот особый способ связан с особым устройством чердака?

Не лучше ли посоветоваться с архитектором?

Я вдруг подумал, что, наверное, единственная, действительно умная мысль из всех, что приходили мне в голову за последние сутки, это именно мысль об архитекторе, и осенила она меня, когда я стал трезв как стеклышко. Что может быть проще: конечно, надо посоветоваться с архитектором.

Но знакомых архитекторов у меня не было.

И вдруг я вспомнил одного – Корнелиус… Корнелиус… Как же его фамилия? Фамилию я никак не мог вспомнить. Дело-то ведь было давнее. Помню, он плохо успевал по-норвежски. Но зато рисовал афиши для праздников, а на переменах—карикатуры на учителей. Помню, как я однажды скрепя сердце потребовал, чтобы он стер с доски карикатуру на меня самого.

Несколько лет спустя я прочел, что он получил первую премию на каком-то архитектурном конкурсе и служит в Государственном управлении строительства и недвижимости. Государственное управление строительства и недвижимости… Бедняга! До чего же унылое, бюрократическое название!

Я поставил машину на Вергеланнсвайен против дома номер один и вошел в подъезд.

В первом этаже на стене висела таблица с длинным списком имен и должностей. Мне пришлось обратиться к девице в окошечке.

– Я не могу разобраться в этом списке, – сказал я. – Объясните мне, пожалуйста, где мне найти тех, кто чертит?

Девушка оторвалась от книги. Это была блондинка с голубыми глазами и приветливым выражением лица.

– Здесь теперь никто не чертит. Но, если вам нужен архитектор, они все находятся на третьем и на шестом этажах. На третьем этаже – больницы, тюрьмы и посольства. На шестом – университеты и прочие учебные заведения.

Она пыталась говорить как исконная жительница Осло, но в ее говоре отчетливо ощущался бевердалский диалект. Девушка снова уткнулась в книгу.

Я поднялся на третий этаж и стал искать в длинном списке имен моего бывшего ученика Корнелиуса. Но такого имени в списке не оказалось. Как видно, Корнелиус не имел никакого отношения к больницам, тюрьмам и посольствам. Я поднялся на шестой этаж. И снова изучил список имен. Были в нем архитекторы и главные архитекторы, и даже один начальник отдела. Но ни одного из них не звали Корнелиусом.

Ну что ж, раз я здесь, поговорю с кем-нибудь другим.

Я остановил свой выбор на начальнике отдела, все равно, если я начну с рядового архитектора, он скорее всего пошлет меня к старшему, а тот перебросит меня к начальнику отдела. На это уйдет уйма времени. А я спешу.

– Можно поговорить с начальником отдела? – спросил я у молоденькой особы, сидевшей за стеклянной перегородкой.

– Пожалуйста, дверь за вашей спиной.

Я предполагал, что мне придется пробиваться через несколько приемных с энергичными секретаршами. Но я ошибся. Я сразу очутился в кабинете начальника отдела. «Университеты и прочие учебные заведения» – работенка, не соскучишься.

Он сидел за огромным письменным столом, и вид у него был самый будничный. Ни белого художнического балахона, ни художественного беспорядка. Даже галстук был завязан как полагается.

– Мартин Бакке, – представился я. – Доцент Мартин Бакке. Я хотел бы побеспокоить вас по личному вопросу.

– Прошу вас. Садитесь, пожалуйста.

Кабинет был большой и на удивление старомодный. Темные панели красного дерева с плинтусом из вест-индского кедра. Большой круглый стол для совещаний, письменный стол, множество книжных полок, на стенах картинки с изображением старых локомотивов и автомобилей. Гм, гм!

Окна кабинета выходили прямо на Королевский замок. Глядя на его спокойные чистые линии, я вспомнил громоздкий зловещий дом полковника Лунде.

Начальник отдела перехватил мой взгляд.

– Классицизм, – сказал он. – Строительство закончено в 1848 году по эскизам кандидата юридических наук Ханса Дитлева Францискуса фон Линстова.

Я не знал, с чего начать. Я внимательно пригляделся к начальнику отдела. Ему, наверное, было под пятьдесят. Он снова поразил меня своей обыденностью.

– Речь идет о старом чердаке… – начал я.

– К сожалению, при всем моем желании я не могу брать частные заказы. Добавлю – к большому моему сожалению, ибо старые чердаки необычайно меня занимают. Их архитектура на редкость интересна.

У меня не было сомнений: я напал на того, кого искал.

– Знакомы ли вам старые постройки Холменколлосена? – спросил я.

Его глаза за стеклами очков блеснули.

– Еще бы! Это очень интересные сооружения. Построены они в конце прошлого века. Норвежский романтизм в сочетании со швейцарским стилем.

Он обернулся и наугад снял с книжной полки брошюру.

– Я могу одолжить вам номер журнала «Санкт-Халлвард». В нем как раз напечатана статья об этих постройках.

Я почувствовал, что пора приоткрыть карты.

– Я ищу клад, спрятанный на чердаке, – объяснил я. – Не я первый занялся поисками. Два поколения обыскивали этот чердак.

– А что там должно быть?

– Не знаю.

– И на чердаке полным-полно всяких сундуков, полок, старой одежды, разрозненной посуды и манекенов?

– Совершенно верно, – признал я.

Архитектор вздохнул.

– Хотел бы я взглянуть на этот чердак… – сказал он.

– Он в точности такой, как вы его описали, – сказал я. – Но мы… то есть я… мы не можем найти то, что ищем. А я решил во что бы то ни стало это найти. Как я уже сказал, мы все обшарили. Наверно, клад, который мы ищем, сравнительно небольшого размера.

– Какого именно?

– Не знаю.

– Примерно величиной с небольшую железную шкатулку или старинную шкатулку для рукоделия?

У него была на редкость живая фантазия.

– Наверно, да.

Архитектор выпрямился на стуле, взял карандаш Он начал делать набросок.

Он рисовал его в перевернутом виде, так, чтобы мне, сидевшему напротив, было удобней смотреть – сам же он видел его вверх ногами.

– …половицы идут вот так. В те времена доски настилали очень широкие. Но потолок над самыми крайними досками был так низок, что их даже нельзя было прибить гвоздями. Их просто пригоняли заподлицо – вот так…

Я затаил дыхание. Он поглядел на свой рисунок.

– Если бы уж я стал прятать что-нибудь на таком чердаке, я выбрал бы место для тайника между двумя стропилами – я имею в виду вот эти косые балки – в узком пространстве под одной из неприбитых досок пола. Наверняка в этот низкий чердачный угол задвинуты всякие ящики и сундуки. Отодвиньте их. Но я полагаю, что крайние половицы с годами осели и намертво приросли к своему месту. Поэтому лучше всего запастись гвоздодером.

– Чем-чем?

Он посмотрел на меня с удивлением, потом улыбнулся.

– Ах да, конечно. Откуда вам знать наш профессиональный жаргон. Пойду-ка спрошу, не найдется ли у наших ребят гвоздодера, чтобы дать вам на время…

Начальник отдела исчез. Пошел узнать, не найдется ли у его ребят для меня гвоздодера. Я начал пересматривать свое отношение к бюрократам. А может, этот просто был счастливым исключением? К тому же он архитектор, А архитекторам, не в пример другим бюрократам, не приходится заниматься крючкотворством.

Начальник отдела возвратился.

– Вот вам гвоздодер, – сказал он.

Это был большой и тяжелый железный стержень вроде ломика, не меньше полуметра в длину. Один конец его был раздвоен.

– Таким орудием можно убить человека, правда? – сказал архитектор.

Я неопределенно хмыкнул.

– Но мы, архитекторы, люди мирные. Мы пользуемся гвоздодером, чтобы отдирать доски. Вот, пожалуйста. Только обязательно верните его нам. А вот вам чертеж и «Санкт-Халлвард» на случай, если вы что-нибудь забудете.

Его глаза дружелюбно улыбались за стеклами очков.

– Огромное вам спасибо, – сказал я. – Не могу ли я, в свою очередь, быть вам чем-нибудь полезен? Я был бы очень рад…

Он с минуту подумал. И вдруг точно помолодел на много лет – передо мной сидел восемнадцатилетний мальчишка.

– Как вы думаете, на этом вашем чердаке не может найтись старый автомобильный клаксон?

– …простите… что?.

– Это такой рожок, который укреплялся рядом с местом, где сидел шофер. Понимаете, я реставрирую старые автомобили. Вот сейчас я вожусь с «максвеллом» выпуска 1912 года…

– Если только такой рожок найдется, – заверил я его, – он будет ваш…

Я обедал у себя дома вдвоем с Люси.

Обед приготовила Люси. Я еще раз убедился в том, какая она искусная стряпуха.

– Ты очень вкусно готовишь, Люси. Но только напрасно… Напрасно ты так хлопочешь ради меня…

Она улыбнулась. Но глаза у нее были грустные.

– Только эту малость я и могу для тебя сделать, Мартин. А я так хотела бы тебя отблагодарить.

– Отблагодарить за что, Люси?

– Не стоит об этом. Хочешь еще?

– Спасибо, да.

…Кофе мы пили у камина. Было уже около семи.

– Сегодня ты должна вернуться домой, Люси. Люси! Ради бога, не вздумай опять уронить чашку!

Ей удалось донести чашку до стола. Однако чашка все-таки звякнула о блюдце.

– У меня не хватает духу, Мартин.

– Это необходимо. Мы должны сдвинуться с мертвой точки.

– За… зачем?

– Ты сама знаешь.

Она отпила глоток кофе. Рука ее дрожала.

– Я боюсь.

Я сам боялся, но не мог же я ей в этом признаться! Я сидел, уставившись в камин, – в нем мирно горели березовые поленья, и все вокруг дышало миром. Но это была только видимость.