Текст книги "Зарубежный детектив (Человек со шрамом, Специальный парижский выпуск, Травой ничто не скрыто) с иллюстрациями"

Автор книги: Герд Нюквист

Соавторы: Ежи Эдигей,Патриция Мойес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 35 страниц)

Молоденький шофер сел за руль.

– В пункт «скорой помощи»? – спросил он, глядя на меня в зеркальце.

– В Уллеволскую больницу, – сказал я.

– Хорошо. Она умерла?

– Нет. Но нельзя терять ни секунды.

Он рванул машину с такой силой, что задние колеса забуксовали на скользком как мыло асфальте, Шофер сбавил газ. Затем – в нарушение правил уличного движения – он переехал через трамвайные рельсы, свернул прямо на Киркевай и повел машину по направлению к Майорстюэн.

– Есть у тебя радио? – спросил я.

– Есть.

– Можешь связаться с полицией?

– С полицией?

– Будь добр, делай то, что я тебе говорю.

– Хорошо. Я сейчас вызову нашу центральную, а она известит полицию. Что передать?

Он снова взглянул на меня в зеркальце. Мы остановились на перекрестке у Майорстюэн: он ждал зеленого света.

– Попроси полицию вызвать инспектора Карла-Юргена Халла и доктора Кристиана Бакке. Пусть немедленно явятся в третье терапевтическое отделение Уллеволской больницы. Скажи, что дело спешное. И что вызывает их доцент Бакке.

Он снова включил мотор. Затем нажал какую-то кнопку.

– Такси № 5022 следует в Уллеволскую больницу, третье терапевтическое отделение. Попросите полицейского инспектора Карла-Юргена Халла и доктора Кристиана Бакке немедленно явиться туда. Просьбу передал доцент Бакке.

У него была поразительная память. «Наверно, студент-филолог», – подумал я.

– Как по-твоему, сколько времени им потребуется, чтобы добраться туда? – спросил я.

– Это зависит от их расторопности.

Разумеется, он был совершенно прав.

Мне пришлось повздорить с ночной сестрой в третьем терапевтическом: она требовала, чтобы я предъявил направление с пункта «скорой помощи». Все это время я стоял, держа на руках фрёкен Лунде.

И тут пришел мой брат Кристиан.

– Можете пропустить их, сестра, – сказал он.

Мы вошли в дверь, на которой висела табличка с надписью: «Заведующий отделением». Я осторожно уложил фрёкен Лунде на кушетку.

Брат достал из письменного стола стетоскоп. Расстегнув старомодное манто и странного покроя блузку на маленькой фрёкен Лунде, он стал слушать ее сердце.

В этот момент вошел Карл-Юрген.

– Я поругался с ночной сестрой, – сказал он. – Мне пришлось предъявить документы. Что случилось?

– Этого я пока еще не знаю, – сказал Кристиан. – Позови сюда ночную сестру!

Карл-Юрген вышел из кабинета.

– Кристиан, она умирает?

– Не думаю. Но она очень слаба.

В дверях показалась ночная сестра вместе с Карлом-Юргеном.

– Помогите мне, сестра.

Та не стала задавать вопросов. Осторожно приподняв фрёкен Лунде, она сняла с нее блузку. Кристиан стоял с ваткой и шприцем наготове. Он протер худенькое предплечье и сделал укол.

– Что ты ей впрыснул, Кристиан?

– Адреналин. Он стимулирует сердечную деятельность.

Мы стали ждать.

Кристиан стоял, не отнимая руки от тоненького запястья. Затем он снова достал стетоскоп. Ночная сестра слегка опустила изголовье, и голова маленькой фрёкен Лунде откинулась назад.

– Сестра, на вынос!

Я содрогнулся. Вынос… тела? Но я не смел ни о чем спрашивать. Сестра вернулась почти мгновенно с носилками. Кристиан осторожно переложил на них фрёкен Лунде.

– Подождите меня здесь. Я должен доставить ее в хирургическое отделение. Надо обработать ее лоб.

Я по-прежнему не решался ни о чем спрашивать. Карл-Юрген тоже не произнес ни слова. Кристиан, ночная сестра и носилки с фрёкен Лунде исчезли за дверью. Только тогда Карл-Юрген встрепенулся.

– Что случилось, Мартин? Зачем ты меня вызвал? И кто эта маленькая дама?

В голове у меня была какая-то странная пустота. Но все же, как мог, я рассказал ему о странном обеде, на котором мне пришлось побывать сегодня.

– И потом ты пошел на кладбище Вэстре?

Тогда я рассказал ему о надписи, высеченной на надгробном камне. Но Карл-Юрген нисколько не удивился. Он и прежде был равнодушен к поэзии.

– Стало быть, вот зачем ты пошел на кладбище, Мартин. Чтобы увидеть эту надпись. Так поздно?

– Надпись – это и есть самое важное, Карл-Юрген.

– Настолько важное, что ты не мог потерпеть до завтра?

У меня не было ни времени, ни сил объяснять ему, какая зловещая атмосфера царила во время обеда в том мрачном доме на Холменколлосене.

– Да, Карл-Юрген, настолько. Ты же сам теперь видишь, что это было очень важно.

– Как ты проник на кладбище?

– Я перелез через ограду там, где начинается территория со скульптурами Вигелана.

– Ворота были заперты?

– Да.

– И ты нашел ее у могилы? Она споткнулась и ударилась о камень?

– Послушай, Карл-Юрген! Она не споткнулась. У меня сейчас нет времени вдаваться в детали. Но ее сбили с ног ударом сзади или, может, с силой толкнули на камень. Она лежала, скрючившись, у надгробия… А люди не падают скрючившись.

Карл-Юрген взглянул на меня своими светлыми глазами. Глазами, которые всегда видели человека насквозь, глазами, которые всегда улавливали, что важно, а что нет. Я тоже смотрел на него в упор.

И, как всегда, глаза его не ошиблись.

Он поднялся с кушетки, подошел к письменному столу Кристиана и снял телефонную трубку. Я сидел, глядя, как он набирает номер: 42-06-15. Уголовная полиция города Осло.

Карл-Юрген продиктовал в телефонную трубку свои приказания.

Я знал: не пройдет и десяти минут, как его люди оцепят все пространство вокруг высокого камня с маленьким мраморным голубем, забрызганным кровью. Вокруг высокого камня со странной надписью: «Травой ничто не скрыто». Снова я сидел и смотрел на часы, висевшие над дверью.

Казалось, проходит целая вечность всякий раз, прежде чем секундная стрелка завершит свой круг и минутная с громким сухим щелчком перескочит на следующее деление. Карл-Юрген тоже сидел и смотрел на часы. Вопросов он мне больше не задавал.

Но я не обольщался. Я знал, что он вытянет из меня все подробности этого страшного вечера, И я был готов помогать ему всем, чем только смогу. Человек, у которого хватило жестокости ударить маленькую фрёкен Лунде, не вызывал у меня сочувствия.

Признаться, я несколько недоумевал, отчего Карл-Юрген не уходит. Казалось, он должен поспешить на кладбище Вэстре. Очевидно, он полагался на своих людей. И все же… Я хорошо знал Карла-Юргена. Настолько хорошо, что не сомневался: посчитай он нужным быть сейчас на кладбище, никакая сила в мире не могла бы его остановить, Значит, что-то другое представлялось ему более важным. И кажется, я догадывался, почему он все еще здесь.

Карл-Юрген, как и прежде, сидел на кушетке, я на стуле. Так мы сидели вдвоем и смотрели на часы. Мы уже провели в кабинете Кристиана шестнадцать минут и одиннадцать секунд.

Как раз в это время брат вернулся.

Он был в белом халате, вместе с ним в комнату ворвался приторный запах операционной. Кристиан сел за свой письменный стол. Нам ни о чем не пришлось его спрашивать. Он достаточно хорошо знал нас обоих.

– Все в порядке, – сказал он. – Она выкарабкается. Обойдется даже без переливания крови. Я зашивал порез у нее на лбу. Рана довольно большая, и пациентка потеряла много крови… Она уже пришла в себя.

И тут Карл-Юрген задал вопрос, которого я ожидал:

– Можно мне с ней поговорить?

Кристиан поднял на него глаза.

– А ты не мог бы подождать до завтра?

– Мартин думает, что кто-то ударил ее сзади.

– На затылке у нее нет никаких ранений…

– Значит, ее изо всех сил толкнули на камень. Так полагает Мартин. Ты ведь понимаешь, что тут дело серьезное?

– Да, – сказал Кристиан. – Я понимаю, что тут дело серьезное. Но я не хочу ее утомлять. Она еще слаба… Впрочем, она спрашивала о тебе, Мартин. Она во что бы то ни стало хочет поговорить с тобой. Она твердит, что это очень важно – ей надо поговорить с тобой. Но ее нельзя утомлять.

Я вскочил.

– Пойдем вместе! – сказал Карл-Юрген.

– Хорошо, – сказал Кристиан. – Я сам прослежу за тем, чтобы вы у нее не засиживались. А командую здесь я.

Она лежала в больничной палате, прикрытая одеялом, аккуратно заправленным под матрас, с забинтованной головой: ее почти не было видно. На какой-то миг мне даже показалось, будто койка пуста.

И тут я увидел ее лицо. Оно было гладкое, без единой морщинки и удивительно моложавое. Я подумал, что ведь я, в сущности, даже не знаю, сколько ей лет.

Она смотрела на меня в упор. В глазах ее был такой призыв, такая мольба, что я сразу же подошел к ней. Я даже забыл о своих спутниках.

– Доцент Бакке…

Мне пришлось наклониться, чтобы расслышать ее слова.

– Я, я хочу вас поблагодарить за… за… я хочу вас поблагодарить за… за вашу любезность…

Любезность? Что ж, она получила старомодное воспитание.

– …Ваш брат сказал, что вы помогли мне… я упала… мне неловко, что я причинила столько хлопот…

Я никогда еще не слышал, чтобы маленькая фрёкен Лунде произнесла так много слов за один раз. И слова были такие старомодные, что я едва не ответил: «Это я должен благодарить за доставленное удовольствие». Но я вовремя спохватился.

– А это кто? – вдруг спросила она.

– Это Карл-Юрген Халл, – сказал я. – Старый друг Кристиана и мой.

Она приподнялась на постели.

– Он из полиции?

И, словно поняв, что сказала лишнее, фрёкен Лунде залилась краской.

– Почему вы решили, что я из полиции, фрёкен Лунде? – спросил Карл-Юрген.

Она не ответила. Она лишь снова посмотрела на меня – с той же беспомощной мольбой в глазах.

– Я пришел сюда, чтобы помочь вам, фрёкен Лунде, – сказал Карл-Юрген. – Я задам вам только один вопрос.

Кристиан настороженно пошевельнулся. Сестра подошла к больной.

– Фрекен Лунде, вы не заметили, следовал ли кто-нибудь за вами, когда вы сегодня вечером шли на кладбище?

На маленьком личике под белой повязкой появилось выражение безграничного страха, Она резко выпрямилась на своей койке. Ночная сестра обняла ее за плечи.

– Никто за мной не следовал, – сказала она. – Никто… я была одна… я споткнулась и упала. Честное слово… я споткнулась и упа…

Ночная сестра помогла ей опуститься на подушку. В этом детском обороте «честное слово» было что-то бесконечно патетическое. И почему-то она все время обращалась ко мне, хотя отвечала на вопросы другого.

– Я хочу домой, доцент Банке. Сейчас же домой!

Кристиан взял ее за запястье.

– Может быть, завтра, фрёкен Лунде. Может быть, через несколько дней. Прежде всего вам необходим полный покой. Сейчас все отсюда уйдут. Сестра – ее подменит на дежурстве другая – останется с вами на всю ночь, Вы можете быть совершенно спокойны. Мы дадим вам снотворное.

– Нет… нет… не хочу я никакого снотворного… я засну сама… Дайте мне мои книги… я только немножко почитаю… мои книги… мою сумку с книгами… доцент Банке, будьте так добры.

В ее голосе звучали истерические нотки. Она даже порывалась вскочить с постели. Но было так легко, чересчур легко ее удержать.

– Сестра, – только и сказал Кристиан.

И с поистине телепатическим чутьем, которое, возможно, было лишь плодом их многолетнего сотрудничества, суровая ночная сестра мгновенно поняла, чего хотел мой брат. Она протянула ему шприц. На этот раз я знал, что в нем не адреналин. И знал, что инъекция необходима. Но все равно мне это было неприятно. Мне всегда неприятно, когда человек настолько теряет над собой власть, что с ним приходится обращаться, как с невменяемым. Мне не хотелось смотреть на это – я отвернулся и взглянул на Карла-Юргена. Но он не шелохнулся. Он стоял, наблюдая за фрёкен Лунде.

– Теперь вы заснете, – сказал Кристиан. – Через минутку вы заснете. И вам будет хорошо и покойно.

Снова щелкнула минутная стрелка.

– Я упала… – прошептала фрёкен Лунде, – я споткнулась… будьте так добры… дайте… мне… мои… книги…

Выйдя в коридор, мы увидели, что у двери стоит рыжий детина средних лет в сером костюме. На лице у него было негодование.

– Мне пришлось предъявить документы! – сказал он.

Карл-Юрген улыбнулся.

– Мне тоже.

– Ну и ну! – сказал рыжий.

– Сержант полиции Эвьен, – представил его Карл-Юрген. – Он будет сидеть у этой двери всю ночь.

– Это еще зачем? – удивился Кристиан.

– Всю ночь, Эвьен. И не пропускайте никого. Никого, кроме меня или доктора Бакке, смотрите, вот доктор Бакке!

Сержант Эвьен пододвинул к двери стул и сел. Я знал: никто теперь не пройдет к маленькой фрёкен Лунде, разве что через труп самого сержанта. А глядя на него, трудно было поверить, что он способен стать трупом.

Вот тут меня впервые охватил страх. До этой минуты все было нереально, абсурдно, лишено всякого смысла. Но сержант полиции Эвьен олицетворял собой весьма весомую реальность, и его появление вселило в меня страх. Я словно вдруг осознал все, что мне довелось пережить в этот вечер.

– Ты думаешь, ей угрожает какая-нибудь опасность? – спросил я.

– Ничего я не думаю, – ответил Карл-Юрген. – Просто я выполняю свой долг. И сейчас мой долг состоит в том, чтобы не спускать с нее глаз. Мартин, не откажи в любезности заехать в полицию и дать показания. Прощай, Кристиан! И ты, Мартин! Я спешу: еду на кладбище Вэстре.

Кристиан сидел и ждал, пока я давал показания в полиции. Потом он отвез меня домой на Хавсфьордсгате.

Снег сыпал не переставая… Мы оба молчали.

Поднявшись на лифте, я вошел к себе в квартиру. И сразу же лег в постель. Но заснуть не мог. Я лежал и глядел через окно в темную январскую ночь. А снег все сыпал и сыпал.

В ушах у меня все еще звучали обрывки услышанных за день фраз. «…Он ходит на могилу своей жены… я только схожу за книгами… сделай книксен и ступай на кухню… никто за мной не шел… я споткнулась и упала…»

Я пытался закрыть глаза. Но это не помогло, передо мной все время мелькали какие-то образы. То я видел Люси, комкавшую носовой платок, то темную челку Виктории, то суровое лицо полковника Лунде, то сумку для рукоделия маленькой фрёкен Лунде.

Сумка для рукоделия.

Пойми я тогда ее роль – как я понял это впоследствии, – я мог бы предотвратить следующее покушение. Но тогда я ничего еще не понимал. Сумка с книгами маленькой фрёкен Лунде казалась чем-то обыденным и естественным в пестрой мозаике образов минувшего вечера…

На ночном столике зазвонил телефон.

У меня заколотилось сердце. Наверно, я никогда не привыкну к тому, что телефон временами звонит по ночам. К счастью, это случается редко, но все же случается. И всегда неспроста. Такой звонок не обязательно угроза, но всегда предостережение. Значит, произошло что-то необычное.

– Это Карл-Юрген. Я тебя разбудил, Мартин?

– Нет. Я не могу уснуть.

– Мартин, слушай меня внимательно. Ты сказал, что фрёкен Лунде, отправляясь на собрание Общества любителей поэзии, взяла с собой сумку для рукоделия?

– Да, – ответил я, взглянув на часы. Была половина второго, и за окном в ночной мгле по-прежнему, не переставая, шел снег. – Точнее, это не сумка для рукоделия, просто я ее так называю. Знаешь, такой матерчатый мешочек, который завязывается двумя шнурками. У моей бабушки…

– Знаю, – сказал Карл-Юрген, – У меня ведь тоже были бабушки.

– Фрёкен Лунде не держала в ней рукоделия, – пояснил я. – У нее там были книги. Я уже тебе говорил. И сумка лежала у самого надгробия. Просто я тогда не мог наклониться и поднять ее…

Короткая пауза. Потом Карл-Юрген сказал:?

– Я ее не нашел.

– Не может быть, – возразил я, – ведь она лежала у самого надгробия…

– Ее там не было. Спокойной ночи, Мартин.

– Спокойной ночи, – сказал я.

Судя по всему, для кого-то сумочка фрёкен Лунде имела большое значение – настолько большое, что этот неизвестный «кто-то» примчался к могиле на кладбище Вэстре и взял сумку уже после того, как я унес на руках фрёкен Лунде, и до того, как спустя какие-нибудь полчаса туда явилась уголовная полиция.

Я складывал в учительской книги, когда вошел секретарь директора и сказал, что меня просят к телефону, Меня всегда раздражают люди, которые звонят в кабинет директора: в учительской ведь тоже есть телефон, и всякий, кто желает поговорить с кем-либо из преподавателей, мог бы им воспользоваться.

Этим «всяким» на сей раз оказался полковник Лунде.

– Мне надо поговорить с вами, доцент Бакке. Приезжайте сейчас же. («Рота, шагом марш!»)

– Не могу: я очень занят, – сказал я, и мой раздраженный тон вполне соответствовал моим ощущениям. В конце концов я же не рядовой, а он не мой начальник.

– Это еще что?.. – начал было он. Потом замолчал. Видимо, до полковника Лунде тоже дошло, что я не его солдат.

– Извините, – сказал он. – Но это очень важно. Не будете ли вы так любезны приехать ко мне?

– А не могли бы вы приехать сюда, полковник Лунде?

– Нет… я… я хотел бы поговорить с вами наедине. Это очень важно, как я уже сказал. Мне… мне страшно.

На протяжении всего лишь одних суток вот уже второй член семейства Лунде говорит, что ему страшно.

А я, дурак эдакий, никогда не умел оставаться равнодушным к человеческому страху. Правда, не столько из сострадания, сколько из любопытства. Пожалуй, это не самый благородный мотив. Да и к тому же из-за этого моего любопытства я вечно попадал в переделки. И теперь, разумеется, меня ждало то же самое и, как всегда, ничего нельзя было предвидеть заранее.

Мне понадобилось всего лишь полчаса, чтобы доехать от школы Брискебю до мрачного дома полковника Лунде на Холменколлосене.

В центре города на мокрых улицах таял грязный снег. Но от Сместада я ехал по твердому белому насту.

Полковник Лунде сам отпер мне дверь. Он провел меня в библиотеку.

– Садитесь! – сказал он.

«Вольно». Я сел.

Он стоял и смотрел на меня. И я вдруг заметил, что этот сухой подтянутый вояка утратил прежнюю самоуверенность. Что ж, неудивительно.

В его библиотеке пахло пылью. Я люблю этот запах. В библиотеке должно пахнуть пылью. Это значит, что книгами пользуются: снимают с полок, а потом ставят на место.

– Ночью здесь была полиция. Полицейские забрали наши ботинки, – сказал он. – Моей жене и дочери пришлось дать показания. Мне самому тоже пришлось дать показания.

Было видно, что он возмущен.

– Таков порядок, полковник Лунде. Особенно в случаях, когда кто-то пытался совершить убийство.

– Совершить убийство?..

Он был растерян. Рота уже не выполняла его приказов с прежней военной четкостью. А тут еще рапорт, не предусмотренный уставом.

– Не хотите ли стаканчик портвейна, доцент Бакке?

– Нет, спасибо. Я по утрам не пью.

– Да, но ведь…

Вид у него становился все более растерянный. И все менее молодцеватый. Он сел.

– Доцент Бакке, вы заговорили об убийстве. Я не в силах этому поверить. Не могу себе представить, чтобы кто-то хотел убить Марту Лунде.

Марта. Я никогда не знал ее имени. Но оно ей очень подходит. Марта.

Он шагнул к буфету и достал оттуда графин с портвейном, Это был старинный хрустальный графин – такой же стоял в шкафу у моего деда. Поразительно, сколько раз за последние сутки мне довелось вспомнить бабушку и деда.

– Надеюсь, вы разрешите мне…

Он и в самом деле спрашивает у меня разрешения.

– Разумеется, – сказал я.

Он налил себе рюмку к отпил глоток. Маленький глоток, который он потом долго смаковал.

– Возможно, вы удивлены, что я попросил вас приехать, доцент Бакке?

– Нет, – сказал я. – Ведь это же я обнаружил фрёкен Лунде. Но вы сказали, что вам страшно. При обычных обстоятельствах я, признаться, не поверил бы, что вы способны испытывать страх, но сейчас я вижу, вы в самом деле испуганы.

– Это не то, что вы думаете, – сказал он.

Во мне шевельнулось любопытство. Я не знал, что на его взгляд, я должен был думать.

– Речь идет о моей дочери… – сказал он.

Это было так неожиданно, что я совершенно машинально сделал то, что делают все курильщики. Я потянулся за сигаретами. Они были у меня в кармане пиджака.

– Разрешите закурить?

– Пожалуйста.

Я зажег сигарету. Полковник пододвинул мне оловянную пепельницу с розочками вдоль краев.

– Моя дочь была очень привязана к своей тете… она ее очень любила…

– «Была», полковник Лунде? Неужели с юной фрёкен Лунде что-нибудь случилось этой ночью?

На какой-то миг он утерял нить разговора. Но тут же снова ее нашел:

– Нет. Я хотел сказать… моя дочь очень привязана к своей тете. Моя дочь, что называется, трудный ребенок. Она всей душой любила свою мать. И очень тяжело пережила ее смерть… это можно понять. Она… она очень не хотела, чтобы я вступил в брак с моей… с моей нынешней женой…

– Это ведь тоже можно понять, не правда ли, полковник Лунде?

– Да, конечно.

– Чего же вы боитесь?

Он отпил глоток из своего стакана. Затем посмотрел на меня. Он явно прикидывал, в какой мере он может положиться на своего новобранца.

– Виктория относилась к моей нынешней жене с такой неприязнью, что я отправил ее учиться в Англию. Она очень способная девочка. Но она не желала заниматься. Совсем не желала. Она сдала лишь экзамены за неполную среднюю школу, но это же так мало! Во всяком случае, в наши дни. Вот с какой просьбой я хочу к вам обратиться, доцент Бакке. Не согласились ли бы вы поселиться у нас и заниматься с Викторией, подготовить ее к экзамену на аттестат зрелости?

Аттестат зрелости? Что ж, аттестат – вещь полезная. И Виктории он не помешал бы. Совсем напротив. И все же я отчетливо понимал: если даже полковник Лунде и не лгал мне в глаза, то пока еще он пребывал на весьма дальних подступах к истине. К истинной причине, побудившей его сделать мне подобное предложение.

– Я не берусь за работу такого рода, – сказал я, – Да и к тому же держать у себя в доме доцента в качестве гувернантки обошлось бы вам слишком дорого.

Я намеренно вел себя как барышник.

Не нравился мне этот полковник Лунде. Правда, я жалел его, как жалел бы любого другого человека, попавшего в беду.

– Я буду платить столько, сколько вы скажете. Я согласен платить вам большие деньги.

– Что значит «большие»? – спросил я. Должен признаться, что мне все же было немного стыдно.

– Пятьсот крон в месяц, – сказал он. – Плюс довольствие и жилье. Да. Потому что очень важно, чтобы вы жили здесь.

Пятьсот крон. Тут я вдруг впервые по-настоящему пожалел полковника Лунде. До такой степени он был несносен и невыносимо старомоден – истинный представитель уходящего поколения.

– Я буду с вами откровенен, доцент Бакке…

Я понял, что меня с места в карьер произвели в сержанты.

– Вы ведь были замешаны в истории с убийством, не так ли?

Меня снова охватило раздражение – как накануне, когда Люси задала мне тот же самый вопрос. Я ничего не ответил.

– Я буду с вами совершенно откровенен, доцент Бакке. И надеюсь, то, что я скажу, останется между нами. Я больше не хочу иметь дело с полицией. То, что вы будете готовить Викторию к экзаменам и для этого поселитесь здесь, это… это официальная версия. Истинная же причина, по которой я прошу вас жить у меня, такова: я хочу, чтобы вы присматривали за моей дочерью. Виктория тревожит меня.

Навряд ли полковник Лунде разбирался в людях.

Однако он весьма искусно соблазнил меня приманкой, против которой я не мог устоять. Приманкой, которая возбудила мое проклятое любопытство, Мне следовало бы родиться во времена рыцарства, тогда я с утра до вечера разъезжал бы на белом коне, охраняя девиц от разных неведомых опасностей.

Но тут было не только любопытство. Ведь я собственными глазами минувшим вечером видел маленькую фрёкен Лунде и знал, что с ней пытались сделать. И мне нравилась Виктория с ее темной челкой над умным худеньким личиком – тоненькая, дурно одетая и невзлюбившая свою мачеху Виктория. Девушка, которой можно было приказать сделать книксен и идти мыть посуду.

Была еще одна причина – более веская, чем мое врожденное любопытство. Дело в том, что я вдруг поверил в искренность полковника Лунде, И мне было не по себе от мысли, что Виктории угрожает опасность.

Даже очень не по себе.

– Я принимаю ваше предложение, – сказал я – Мне полагается в школе полугодовой отпуск. Но сначала мне надо уладить кое-какие дела. После этого я могу приступить к своим обязанностям, Когда мне явиться?

Темные глаза на сухом смуглом лице были устремлены прямо на меня. Я пытался прочесть, что в них было написано. И я не мог прочесть ничего, кроме облегчения.

– Приходите сегодня вечером, доцент Бакке.

Меня произвели в адъютанты.

Было не больше десяти часов утра.

Я сидел у себя в комнате. Передо мной на письменном столе лежала телефонная книга.

Я должен был найти каменотеса. Того самого каменотеса, который высек надпись на надгробии Виктории Лунде.

Телефонная книга была раскрыта на списке учреждений и фирм, и я изучал графу «Каменоломни, каменотесы—шлифовка и экспорт камня». В подзаголовке указывалось: «Смотри также: Надгробные памятники». Я был уверен, что я на правильном пути. Люси сказала: звонил каменотес. А раз так, его фамилия должна значиться в этом списке.

Я был в цейтноте. Ведь я отлично знал, что предпримет уголовная полиция города Осло. Она предпримет в точности то же самое: начнет искать каменотеса. Но уголовная полиция будет действовать дотошно, педантично, а я – нет.

Я не знал, скольких людей Карл-Юрген Халл отрядил для этой работы, я мог только предполагать. Два человека – быть может, три. Я надеялся, что не больше двух. Тогда они поделят соответствующую графу в телефонной книге на две части – точно посередине, – и каждый станет прочесывать свой список.

Я отнюдь не ставил под сомнение работу уголовной полиции города Осло. Просто мне ужасно хотелось первым достичь цели. И я знал: если я первым найду таинственного каменотеса, то я добьюсь от него большего, чем полиция. Едва ли у этого каменотеса совесть вполне чиста, и если к нему явится человек, который начнет размахивать перед его носом полицейским удостоверением, это вряд ли поможет делу. Ясно, что я буду в выигрыше, если только мне удастся найти каменотеса достаточно быстро.

Я решил действовать по методу исключения и вооружился шариковой ручкой. Сначала я вычеркнул из списка все крупные фирмы. Человек, которого я искал, вряд ли работал в крупной фирме. Я вычеркнул «Акционерное общество по добыче мрамора и сланца». За ним – «Ателье каменных изваяний при Норвежском союзе скульпторов». Несчастные телефонистки! Подумать только: им сотни раз приходится произносить все это скороговоркой!..

В полиции любят систему: первый сотрудник начнет с первой буквы алфавита. Точнее, с фирмы «Акварситт», Акерсгатен, 20. А второй, очевидно, с «Обелисков и Монументов» в Грефсене.

Я выискал три фамилии с адресами, которые показались мне подходящими. Точнее говоря, отвечающими моим собственным предположениям. Взяв еще одну шариковую ручку, я красной чертой подчеркнул все три фамилии. Затем, прихватив с собой телефонную книгу, я спустился вниз и сел в машину, а книгу в раскрытом виде положил рядом с собой.

С первыми двумя адресами мне не повезло. В обоих случаях я использовал прием игры в покер, который заключается в том, что вы притворяетесь, будто знаете то, что в действительности вам неизвестно. То есть я заготовил единственный вопрос и выпалил его сразу, без предисловий. Два первых каменотеса посмотрели на меня так, словно я спятил. Я оставил их в этом заблуждении: мне некогда было что-либо объяснять.

Я взглянул на третий – и последний – адрес в моем списке. Т. Кнутсен, каменотес, Корстадсгате. Это было похоже на строчку из букваря: Кнутсен, Каменотес, Корстадсгате – все три слова на букву К. Если и Кнутсен окажется не тем, кого я ищу, мне придется снова рыться в телефонной книге. Я был уже близок к отчаянию.

Маленькая мастерская Т. Кнутсена находилась неподалеку от Майорстюэн, зажатая между авторемонтной мастерской, магазином садоводства и бензозаправочной станцией. На небольшой площадке перед мастерской стояли образцы надгробных камней. Я вдруг подумал, что в последнее время прогулки среди надгробий вошли у меня в привычку.

Я постучал в дверь и вошел.

В маленькой мастерской царил полумрак. Свет единственной лампы был направлен на камень, над которым мастер работал.

– Чем могу служить? – подняв голову, спросил Кнутсен.

Он был еще совсем молод, с близорукими глазами, глядевшими из-за толстых стекол очков, со следами глубокой усталости на юном лице. Видимо, не так-то легко было конкурировать с «Ателье каменных изваяний при Норвежском союзе скульпторов».

В третий раз за последние полчаса я задал провокационный вопрос:

– Сколько вы получили за надпись на могиле фру Виктории Лунде?

Я нашел того, кого искал.

Каменотес стал еще бледнее. Он снял очки и взглянул на меня с неподдельным страхом.

– Я ничего дурного не сделал…

– Конечно, нет, – сказал я. – Я и не говорю, будто вы сделали что-то дурное. Я просто спрашиваю, сколько вы получили.

Вы из полиции? – спросил он.

– Нет. Но полиция следует за мной по пятам. Возможно, она считает, что вы в чем-то провинились, сказать не берусь. Но теперь вы по крайней мере знаете, чего вам ждать. И можете заранее продумать свой ответ.

Он сидел, не отрывая взгляда от резца. Я смотрел на его руки. Они были сильные, но тонкие и изящные и, казалось, мало подходили для ремесла, которое он избрал.

– Не угодно ли сесть? – сказал он.

Я оглянулся в поисках стула. Но в мастерской были только надгробия, Я сел на ближайшее из них.

– Что же мне сказать полиции? – спросил он.

Я достал сигареты и предложил ему закурить. Он взял одну своей изящной рукой. Я тоже взял сигарету и поднес ему зажигалку, потом закурил сам.

– Говорите что хотите, Это дело полиции – добиться от вас правды. Я только хочу, чтобы вы знали: вы не обязаны сообщать факты, которые могут быть использованы против вас.

Он вздохнул с облегчением.

– А вы? Вы-то какое отношение имеете к этому делу?

– Сам не знаю, – сказал я, – Но вчера вечером чуть не убили мою знакомую – маленькую пожилую даму. Нашел ее я – она лежала у надгробного камня на могиле фру Виктории Лунде.

Сигарета задрожала в его руке.

– Я никакого отношения…

– Разумеется, нет, – сказал я. – У меня и в мыслях такого не было. Но нравится вам, когда покушаются на жизнь маленькой пожилой дамы?

Он не ответил.

– Так сколько вы получили?

Он молчал Сигарета по-прежнему дрожала в его руке.

– Я вам друг, – сказал я. – Смотрите, вот мои водительские права. Мартин Бакке, кандидат филологических наук. В полиции я не служу.

Он взглянул на мои водительские права. Потом перевел взгляд на меня, словно хотел сравнить фотографию на удостоверении с лицом, которое видел перед собой.

– Мне обещали тысячу крон, – сказал он.

– Не много ли это?

– Еще бы! Очень много. Даже слишком. Именно поэтому я и взялся за эту работу. Она была мне не по душе, но я все равно взялся. В нашем деле трудно получить выгодный заказ. А мне дозарезу нужны были деньги…

Тысяча крон. Сумму теперь я узнал. Но не этот вопрос был главным. Я просто задал его только для того, чтобы как-то пробить защитную броню собеседника. Вопрос этот был всего-навсего вступлением. Теперь я ждал лишь подходящего момента, чтобы задать ему следующий – действительно важный – вопрос.

Некоторое время мы курили, ничем не нарушая тишины. Свет лампы падал прямо на камень, на котором он высекал надпись. Он уже высек три буквы: К р и.