Текст книги "Зарубежный детектив (Человек со шрамом, Специальный парижский выпуск, Травой ничто не скрыто) с иллюстрациями"

Автор книги: Герд Нюквист

Соавторы: Ежи Эдигей,Патриция Мойес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

– Что это будет, «Кристиан»? – спросил я.

– Нет. «Кристоффер».

Мне надо было торопиться; еще немного, и помощник Карла-Юргена отыщет фамилию «Т. Кнутсен» в телефонной книге. Я должен был поскорее задать самый главный вопрос. И надеялся, что он не слишком испугает собеседника.

– Кто заказал вам эту надпись? – спросил я.

Он следил за бледно-голубой спиралью дымка, поднимавшегося к яркому огню лампы.

– «Травой ничто не скрыто». Я подумал, что надпись странная. Но поэтичная в своем роде.

Он был совершенно спокоен.

– Кто вам ее заказал?

Он посмотрел на меня в упор.

– Не знаю.

Я не верил собственным ушам.

– Вы не знаете?

– Не знаю. Мне позвонили по телефону. Чей-то голое спросил, не могу ли я высечь на камне надпись: мне сразу же заплатят пятьсот крон. Я сказал, что могу. И получил пятьсот крон. Они пришли по почте… Наличными… пять бумажек по сто крон… в обыкновенном конверте. Еще пятьсот крон я должен был получить после выполнения заказа. Но остальную сумму мне так и не заплатили.

Я ничего не понимал.

– Неужели вы взялись высечь надпись на могильном камне, не удостоверившись в том, что ее действительно заказали родственники усопшей? – спросил я. – Ведь все это могло оказаться просто жестокой шуткой?

– То же самое подумал и я. Я сразу же это подумал. Тем более что надпись была такая… такая странная. И я спросил, с кем я имею честь говорить.

Я не смел верить своей удаче. От любопытства у меня даже зашевелились волосы на затылке.

– И с кем же вы говорили?

– Голос ответил… «Говорит супруга полковника Лунде, мой номер телефона: 32-70-09. Можете позвонить после того, как сверитесь с телефонной книгой». Я заглянул в телефонную книгу и нашел там: полковник Лунде, Холменколлосен. И номер телефона был 32-70-09. Я позвонил и услышал тот же голос.

– Голос госпожи Лунде?

Какое-то время он сидел молча. Я словно утратил ощущение времени.

– Странно, – проговорил он наконец. – Очень странно. Но я не могу вспомнить как именно сказал голос: «Говорят по поручению полковника Лунде» или «Говорит супруга полковника Лунде».

– А ведь это очень важно, – сказал я.

Я не мог ему объяснить, насколько это важно. Но я был убежден, что именно тот, кто заказал надпись, совершил впоследствии покушение на маленькую фрёкен Лунде, изо всех сил толкнув ее на могильный камень. И все время я ощущал в нашем разговоре какую-то странность. Словно в нем все время присутствовало что-то неизвестное. И вдруг меня осенило.

– Вы все повторяете: «голос», – сказал я. – Что это значит?

– И меня это тоже озадачило… Я жалею теперь, что взялся за эту работу… но мне очень нужны были деньги… Вы хотите знать, почему я говорю «голос»… Можно еще сигарету?

Я протянул ему всю пачку. Появись в эту минуту помощник Карла-Юргена в сером костюме, с удостоверением полиции, я, наверное, вышвырнул бы его вон и накрепко запер бы за ним дверь.

– Я говорю «голос», потому что не знаю, кто мне звонил – мужчина или женщина. Это был странный голос… Забыть его невозможно. Это мог быть и очень высокий мужской, и очень низкий женский голос. Я не вижу за ним человека. Вот почему я говорю «голос».

Голос… Волосы на моем затылке зашевелились еще сильнее.

– Вы имеете какое-нибудь отношение к музыке? – спросил я.

Его худое юное лицо просияло. Он весь словно преобразился.

– Да, – сказал он. – Я ведь пою… то есть… больше всего на свете я хотел бы петь. Когда у меня заводятся деньги, я беру уроки в консерватории. У меня тенор. Мой учитель говорит, что я не лишен способностей. Но у меня так мало денег. Я унаследовал эту мастерскую… образования у меня нет. Все деньги, какие мне удается отложить, уходят на уроки пения.

Тут я задал ему третий важный вопрос. Вопрос, которого у меня и в мыслях не было, когда я сел в машину и отправился на розыски этого молодого худощавого усталого человека с резцом каменотеса в руках. Два других важных вопроса я уже задал: «Сколько вы получили?» и «Кто заказал вам надпись?»

Мне надо было окончательно успокоить его и только потом задать третий и самый важный вопрос.

– Ничего противозаконного вы не совершили, – сказал я. – Что вы скажете полиции – это ваше личное дело. Но лучше всего говорить правду – это ничем вам не грозит. Если я смогу вам чем-нибудь помочь, я охотно это сделаю. Но сейчас главное вот что: готовы ли вы помочь мне? Мне и полиции. Если да, то скажите мне только одно: смогли бы вы опознать «голос»?

Он посмотрел мне в глаза.

– Если вам это будет нужно, смогу. Когда и где вам будет угодно.

И снова, когда я приехал, дверь мне открыл сам полковник Лунде.

В одной руке у меня был чемодан, в другой – портфель. Ящик с книгами я оставил пока в машине. Полковник Лунде повел меня через холл, где на стене красовалась голова лося, и затем вверх по лестнице на второй этаж. Лестница была необычайно широкая, и на лестничной площадке между этажами стояли два маленьких плюшевых кресла и круглый стол с каким-то цветочным горшком. Кажется, это растение называется «аспидистра». Оттуда лестница вела прямо на второй этаж, и мы оказались в длинном темном коридоре с множеством дверей. Я сосчитал их. Семь. Семь дверей. Одна из них пряталась в небольшой нише.

– Та дверь ведет на чердак, – сказал полковник Лунде. – А ваша комната здесь – стало быть, вторая слева.

Он открыл дверь и вошел в комнату. Я последовал за ним.

– Прошу, – сказал полковник Лунде.

Большая железная кровать под белым вязаным покрывалом, с желтыми медными шишками на прутьях у изголовья и в ногах. Чудовищное бюро с целой пирамидой из полок и ящиков и добротный старинный стул, которому, казалось, здесь не место. Красное плюшевое кресло. Подставка с тазом для умывания и кувшином для воды.

– Ванная против вашей комнаты, – сказал полковник Лунде, – Вы можете там мыться или принимать душ. Вода… не всегда… не круглые сутки… одинаково теплая.

– Я предпочитаю холодную, – сказал я.

И подошел к окну.

Вид из него был, прямо скажем, великолепный. Я даже на минуту забыл, где нахожусь.

Пышный снежный ковер устилал сад подо мной. Казалось, что сад где-то далеко внизу, потому что между этажами были очень большие пролеты, да и непривычно высокий фундамент, несомненно, достигал нескольких метров.

Вдали расстилался город, в сумерках он казался белесым. Я даже различал башни Ратуши – башни, которые прежде казались мне такими огромными, а сейчас походили на два смешных детских кубика, затерявшихся среди высоких домов.

Полковник Лунде стоял за моей спиной.

– Надеюсь, вам понравится здесь, доцент Бакке. Едва ли я должен давать вам какие-либо инструкции, будь то относительно работы… занятий с Викторией или… или…

– Я буду присматривать за ней, – сказал я.

– Это очень важно. Особенно сейчас, в первые дни после того, как ее тетя…

Он словно разучился договаривать предложения до конца.

– Доцент Бакке, все это останется между нами?

– На этот вопрос я уже ответил. Все останется между нами и полицией. Сотрудники полиции – знатоки своего дела. Вы можете положиться на инспектора Карла-Юргена Халла. Он сделает все, что только можно сделать.

– А ваш брат… – спросил полковник Лунде. – Он тоже в курсе дела?

– Он врач, – ответил я. – Все, что я сказал о Карле-Юргене Халле, полностью относится и к моему брату. Он умеет хранить профессиональную тайну. Кроме того, мы с ним привыкли всякое дело обдумывать вместе. Мы, что называется, дополняем друг друга.

– Понимаю. – Он задумался. – Вы будете здесь эти первые дни, доцент Бакке? Я хочу сказать, днем и ночью?

– Днем и ночью, – ответил я. – Если я понадоблюсь кому-нибудь, пусть приходит сюда. Инспектор Халл и мой брат уже звонили мне: я сказал, чтобы они приезжали сюда, мы побеседуем здесь. Вечером они приедут.

В глазах полковника мелькнул испуг.

– Еще… еще что-нибудь случилось?

– Не знаю. Ни с тем, ни с другим я не разговаривал с прошлой ночи. Но у нас еще не было времени сопоставить наши наблюдения. Мы сделаем это сегодня вечером.

– Гостиная в вашем полном… – начал полковник Лунде.

– Мы посидим здесь, – сказал я.

– Не знаю, куда запропастились моя жена и дочь: обе еще не вернулись из города. Но ужинаем мы в восемь вечера. Минута в минуту. Так что если вашему брату и инспектору Халлу будет угодно…

– Нет, благодарю вас, полковник Лунде. Мы не будем ужинать. Мы просто немного потолкуем втроем. В этой комнате.

В его взгляде все отчетливее проступала растерянность. Впервые в жизни мне довелось столкнуться с человеком, который в столь короткий срок – за какие-нибудь сутки – утратил свою самоуверенность чуть ли не до конца. Он походил на полковника, которого не позвали на заседание генерального штаба, где должен обсуждаться его собственный проект нового воинского устава.

– Я… я посижу в библиотеке. Я попыта… я посижу и почитаю…

– Благодарю вас, полковник Лунде.

Он вышел из комнаты.

Я стоял у окна и смотрел на город, расстилавшийся внизу. Сгущались сумерки, на улицах вспыхивали огни, одна жемчужная нить за другой. Световые рекламы издали напоминали крохотные мерцающие самоцветы: красные, зеленые, желтые. Стоя у окна, я пытался определить, на каких именно улицах сверкали нити жемчуга и самоцветы. Но это оказалось нелегко. Видно, надо было свыкнуться с домом и его расположением.

Интересно, долго ли я буду жить в доме полковника Лунде?

Несколько дней? Неделю? Месяц? Или еще дольше?

В саду еле слышно шелестели высокие деревья. Лохматая ветка ели мягко ударялась о стену дома рядом с моим окном.

Долго ли?

Этого я не знал, Я знал лишь, что пробуду здесь до тех пор, пока не обнаружу человека, который пытался убить маленькую фрёкен Лунде. И неожиданно меня осенила мысль: ведь тот, кто пытался это сделать, вполне способен повторить попытку. А что если на этот раз она удастся?

Я отвернулся от окна и зажег свет. Яркая лампа со стеклянным абажуром свисала прямо с середины высокого потолка. Электрический провод был укреплен в гипсовой розетке – из тех, что напоминали мне пирожные с кремом, когда я был мальчишкой. Я зажег также две другие лампы. Две затейливые медные лампы: одна на ночной тумбочке, другая на письменном столе.

Раздался стук, и на пороге появилась Люси. Закрыв за собой дверь, она вошла в комнату.

– Кто, черт подери, предложил тебе здесь поселиться, Мартин? Полиция?

Мне не нравится, когда женщины употребляют крепкие выражения.

– А с какой стати полиции предлагать мне поселиться здесь, Люси?

Она пожала плечами. Затем медленно пересекла комнату, сбросила туфли и растянулась на вязаном покрывале моей кровати.

Сброшенные туфли у кровати – это зрелище может быть очень волнующим. Смотря, правда, по тому, кому принадлежат туфли. Но Люси меня не интересовала – в туфлях или без таковых. Мне не нравилась ее томная развязность. Как это я в свое время мог в нее влюбиться? Правда, тогда мне было пятнадцать лет.

– Полиция вовсе не предлагала мне здесь «поселиться», как ты говоришь. Меня попросил об этом твой муж.

– Мой муж?..

Ее голубые глаза сверкнули. Потом она задумалась, накручивая на пальцы свой пергидрольный локон.

– Не думала я, что пострадает она… Но если так, тебе, наверное, поручили присматривать за мной. Не кажется ли тебе, что это все равно, что пустить козла в огород?

– Ты себя переоцениваешь, Люси.

В голубых глазах мелькнул ледяной блеск.

– Так за кем же ты будешь присматривать?

– Ни за кем я не буду присматривать. Я должен заниматься с Викторией. Твой муж хочет, чтобы она сдала экзамены на аттестат зрелости.

– С Викторией?.. Мне нравится Виктория. Единственное разумное существо в этом старом доме, населенном призраками.

– Значит, хорошо, что я здесь, – сказал я. – Виктория сможет сдать экзамены и получит аттестат зрелости.

Люси сползла с постели и снова надела туфли.

И снова она особым змееподобным движением изогнула спину и выпятила бедро. Весьма эффектно, если только вам нравится женщина, которая это делает.

– Моя комната в другом конце коридора, Мартин. Первая дверь направо. Заходи, если тебе что-нибудь понадобится.

Что я мог ей ответить! Она нисколько не походила на беззащитную девицу, которой грозит опасность.

Карл-Юрген сидел на старинном стуле возле бюро, Кристиан расположился удобнее – в плюшевом кресле, а сам я пристроился на краю кровати. Карл-Юрген не случайно выбрал именно это место. Он всегда садился так, чтобы держать всех в поле зрения.

– Сначала я поговорю с вами двумя, – сказал он. – А потом мы спустимся к трем остальным. Прежде всего я хотел бы узнать, зачем тебя пригласили в этот дом, Мартин.

Я все ему рассказал.

– …так что я здесь в роли гувернантки, – заключил я. – Но истинная причина вот в чем: полковник Лунде считает, что Виктории угрожает опасность.

– Какого рода опасность, Мартин?

– Понятия не имею.

– Что сказал полковник Лунде о Виктории? Я имею в виду, что он произнес – слово в слово?

– Он сказал… что же он сказал?.. Ах да, он сказал: «Виктория меня тревожит».

– Чрезвычайно интересно, – заметил Кристиан со своего плюшевого кресла. – Выбор слов весьма интересен.

Карл-Юрген зажег сигарету. Затем он снова принялся за меня.

– А всю первую половину дня, Мартин, ты потратил на поиски каменотеса?

– Да, – сказал я. – И я нашел его раньше, чем ты. Кому ты поручил это дело?

– Эвьену и Стену. Нашел его Эвьен.

– Это потому, что ему досталась вторая половина телефонного списка, – сказал я.

– Да. Но ты его опередил. Для чего ты отправился к каменотесу, Мартин?

– Для того же, для чего ты отрядил туда двух полицейских агентов. Мы исходили из одних и тех же соображений. Но я полагал чисто психологически, что у меня больше шансов на успех, чем у сержанта Эвьена. Что ему удалось узнать?

– Всю правду, как я полагаю. Тысяча крон за надпись. Каменотес не знает, кто ее ему заказал, но он проверил номер телефона. Не думаю, что он в чем-либо замешан. Впрочем, поживем – увидим.

Кристиан сидел, прислушиваясь к разговору, и курил. Вид у него был такой, словно он размышлял о чем-то совершенно постороннем.

– Но сержант Эвьен не узнал самого главного, – сказал я и почувствовал себя Шерлоком Холмсом, поучающим доктора Уотсона.

Я достал сигарету и закурил. Затем я рассказал им про «голос».

– Это чрезвычайно интересно, – сказал Кристиан. И снова погрузился в свои мысли.

Мой старший брат удивлял меня. Он проявлял несвойственную ему рассеянность и почему-то выказывал интерес к самым, казалось бы, заурядным вещам. Что ж, я готов был признать, что «голос» заслуживает внимания. Но вот то, что он нашел интересными слова полковника Лунде, никак не укладывалось у меня в голове. Кристиан сказал, что особенно интересен выбор слов. Из нас двоих филолог все-таки я, и тем не менее я воспринял эти слова полковника Лунде – «Виктория меня тревожит» – как простейшую и грамматически безупречную фразу.

– А ты что расскажешь нам, Кристиан? – спросил Карл-Юрген. – Как идут дела у фрёкен Лунде?

Кристиан отвлекся от своих загадочных размышлений. Он снова стал врачом.

– Дела идут хорошо. Поразительно, до чего эта маленькая женщина вынослива. Собственно говоря, я мог бы выписать ее уже сегодня. Но она так нервна. Надо еще день-другой подержать ее в больнице на барбитуратах… на успокоительных средствах, – пояснил он для несведущих.

Он выпрямился в своем плюшевом кресле.

– Есть тут еще и другая, чрезвычайно важная деталь. Минувшей ночью я не сказал вам об этом: ты, Карл-Юрген, торопился, да и времени у меня не было толком разобраться. Картина стала совершенно ясна. Я собственноручно зашил большой порез на лбу фрёкен Лунде, над правым глазом. В этом порезе было что-то странное. По-настоящему я осознал это только сегодня. Когда человек падает – или его толкают – на большой камень, конечно, может случиться, что края пореза будут прямые и ровные. Но обычно в таких случаях ткани вокруг пореза отекают и образуются большие кровоподтеки. А на лбу у фрёкен Лунде порез был чистый. Похоже, что этот порез – или удар – нанесен тяжелым и острым предметом еще до того, как она упала.

В комнате, которую полковник Лунде держал для своих гостей, стало вдруг совсем тихо. И только еловая ветка с неравными интервалами по-прежнему уныло билась о стену.

– Но зачем же тогда кому-то понадобилось толкнуть ее на могильный камень, – сказал я, – если этот кто-то нанес ей удар резцом?..

Не успев произнести последнее слово, я уже понял, что оплошал.

– Резцом?

Какое-то непередаваемое чувство охватило меня, словно я угодил в огромную сеть, сплетенную пауком-великаном, и эта сеть начинает медленно меня душить. Мне казалось, что я задыхаюсь.

– Ты сказал «резец». Я к тебе обращаюсь, Мартин!

И снова я потянулся за сигаретами. Закурил, чувствуя, что у меня дрожат руки. Я ляпнул что-то совершенно непростительное.

– Я… я не знаю, почему я это сказал… Карл-Юрген. Наверно, я просто переутомился… Кристиан упомянул тяжелый острый предмет… и мне вспомнился тот парень с резцом в руке. Наверно, так… по ассоциации. Очевидно, я сильно устал… А ведь ты уже готов обвинить меня…

– Я никого ни в чем не обвиняю, – раздался ледяной голос Карла-Юргена. – Но пока я не установил, кто именно пытался убить фрёкен Лунде, все, кто вчера вечером виделся с ней, находятся под подозрением.

– А члены правления Общества любителей поэзии?.. – спросил я и сам услышал, как беспомощно прозвучал мой вопрос.

– Я беседовал с ними. Их было трое. Два лирика и один автор детективных романов. Лирики уныло молчали, А автор детективов, оказывается, поглядел на часы. И это нам весьма помогло. Фрёкен Лунде покинула собрание в Даммхюсете в половине десятого. Полковник Лунде ушел двадцать минут спустя. У всех троих – стало быть, у обоих поэтов и автора детективов – непробиваемое алиби. Собрание происходило в Даммхюсете, который находится в пяти минутах ходьбы от Фрогнер-парка. Любители поэзии ушли из Даммхюсета в одиннадцать часов и вместе отправились прямо в ресторан «Блум». Там они просидели до половины первого… Так. А теперь пойдем вниз, к хозяевам.

Мы пошли вниз. Точнее, пошли Кристиан и Карл-Юрген, а я вяло поплелся за ними. Подобно тому, как на полковнике Лунде расползался по всем швам военный мундир, с меня сползала маска резвого детектива-любителя. Они сидели в гостиной, все трое. Полковник Лунде, Люси и Виктория. С полковником Лунде и Люси я уже говорил после всего, что случилось, так что меня невольно потянуло взглянуть на Викторию. Вид у нее сегодня был еще более жалкий. Она словно стала еще тоньше. Большие зеленые глаза на узком смышленом личике были заплаканы. Разумеется, Кристиан сразу это заметил. Но я боялся, что Карл-Юрген тоже это заметит и со своей профессиональной дотошностью сделает какой-нибудь нежелательный вывод. Полковник Лунде держал в руках газету, Виктория – книгу, а Люси – журнал «Все для женщин». Но сколько бы они ни успели прочитать, едва ли у них что-нибудь останется в памяти. Если Карл-Юрген – мой одноклассник, которого я знал с детства, – мог нагнать на меня такой страх, то, надо полагать, на других он нагонял страх еще больший. Между тем в поведении Карла-Юргена не было и следа грубости или жестокости. Просто он как бы олицетворял собой неумолимое и непредвзятое правосудие. В присутствии Карла-Юргена с его светлыми глазами, словно рентгеновские лучи, видящими человека насквозь, наверное, только ангел мог бы чувствовать себя безвинным. Мы сели. Точнее, сели Кристиан и я. Карл-Юрген продолжал стоять.

– Могу я воспользоваться вашим телефоном, полковник Лунде?

– Пожалуйста. Вот телефон.

Карл-Юрген снял трубку, и снова я следил за его пальцем, набиравшим номер. 42-06-15. Уголовная полиция города Осло.

Я услышал легкий щелчок – это в полиции сняли трубку.

– Соедините меня с дежурным, – сказал Карл-Юрген.

Он стал ждать. Мы все ждали.

– Говорит инспектор Карл-Юрген Халл. Пришлите сержантов Эвьена и Стена в дом полковника Лунде на Холменколлосене. Сейчас же. Благодарю.

Он сел. Откашлялся. И я уже знал, что будет дальше.

Он станет допрашивать их – одного за другим. Непонятно зачем. Ведь все трое уже дали показания минувшей ночью. Сам я тоже дал показания. Они были заслушаны, запротоколированы, зачитаны вслух и подписаны. И Карл-Юрген потом ознакомился с протоколами. Но я знал, что сейчас он начнет все сначала.

Он по очереди оглядел всех троих. На меня он тоже взглянул. Затем он вдруг заговорил бесстрастным голосом, который производил в подобных случаях особенно сильное впечатление именно своим бесстрастием.

– Когда вы давали показания прошлой ночью, вас всех спрашивали, были ли вы вчера на могиле госпожи Виктории Лунде…

У Виктории выступили на глазах слезы.

– Разве необходимо, чтобы Виктория… – начал полковник Лунде.

– Нет, – ответил Карл-Юрген. Голос его смягчился. – Виктория, если хочешь, можешь пойти к себе и лечь спать…

– Да, я хочу спать…

На этот раз полковник Лунде не приказал ей сделать книксен. Я встал было, чтобы распахнуть перед ней дверь, но Кристиан опередил меня.

Она на нас даже не взглянула, мы только слышали, как ее легкие шаги становились все тише по мере того, как она поднималась по лестнице.

Карл-Юрген возобновил прерванный разговор:

– Я позволил Виктории уйти, потому что она честно ответила на вопрос, который ей задали прошлой ночью. Ее спросили, была ли она на могиле своей матери. Она сказала, что нет, и сказала правду.

Он достал сигарету. Отвратительная манера – тянуть время, когда нервы у всех напряжены до предела. Разумеется, в ту минуту я совершенно забыл, что сам иногда поступаю точно так же. И не для того, чтобы помучить кого-то, а лишь потому, что трудно бывает начать.

– Вам, госпожа Лунде, задали тот же вопрос. И вам, полковник Лунде. Доцента Бакке спрашивать не нужно – ведь это он нашел фрёкен Лунде. Вчера ему тоже пришлось сдать свою обувь в полицию.

Он несколько раз затянулся дымком сигареты.

– Нам повезло с погодой… – сказал он. Это уже смахивало на светскую беседу. – …Был момент, когда казалось, что нам придется туго, – снег повалил не на шутку. Но мы поспели вовремя. Нам удалось снять четкие отпечатки следов у могилы госпожи Виктории Лунде раньше, чем их занесло снегом. У нас уже есть заключение лаборатории при Управлении уголовной полиции…

Я взглянул на Люси. Лицо ее стало белым как мел, она нервно теребила подол своей короткой юбки. Ей никак не удавалось спрятать колени. Руки ее дрожали.

– Я туда не ходила, – проговорила она.

– Вы с полковником оба солгали мне, – продолжал Карл-Юрген. – Вы сказали, что вчера вечером не были на могиле госпожи Лунде, а между тем вы оба там были.

Его голос звучал совершенно бесстрастно, и от этого становилось совсем жутко.

– Мы обнаружили у могилы следы, отчетливые следы четырех пар ботинок. Одна пара следов от ботинок фрёкен Лунде. Другая – от ботинок доцента Бакке…

Полковник Лунде изменился в лице. На его острых смуглых скулах вспыхнули два лихорадочных красных пятна.

– Третья пара следов принадлежит вам, полковник Лунде. Это совершенно очевидно, Четвертая пара – вам, госпожа Лунде. Это еще более очевидно.

Раздался звонок в дверь.

– Пойди открой, Мартин.

Из холла, где на стене красовалась голова лося, я вышел в переднюю и открыл входную дверь.

На пороге в вечернем сумраке стоял сержант Эвьен в сером пальто с поясом. Рядом с ним стоял человек ростом пониже, тоже в сером пальто с поясом. Каждый из них держал в руке серую шляпу.

– Входите, – сказал я.

Они вошли. Повесив пальто на крючки у входа, они оставили шляпы на полке вешалки.

– Прошу сюда, – сказал я.

В гостиной все сидели так же, как прежде.

– Это сержанты Эвьен и Стен, – сказал Карл-Юрген.

Полковник Лунде не произнес ни слова.

– В соответствии со статьей 221 Уголовного кодекса – сказал Карл-Юрген, – мы должны произвести обыск в этом доме.

На скулах полковника Лунде снова вспыхнули красные пятна.

– Итак, повторяю: вы, госпожа Лунде, и вы, полковник, были вчера вечером на могиле госпожи Виктории Лунде. Дальше. Доктор Бакке установил, что фрёкен Лунде не только толкнули в спину с тем, чтобы она ударилась о высокий могильный камень. Сначала ей нанесли удар в лоб…

Люси по-прежнему теребила юбку. Полковник Лунде съежился на стуле.

– Эвьен и Стен, слушайте внимательно. Доктор Бакке объяснит вам суть дела…

Лицо у Кристиана было таким же бесстрастным, как у Карла-Юргена.

– Удар по лбу фрёкен Лунде нанесен очень острым предметом, – сказал он. – Судя по всему, предмет был также довольно тяжелый. Скорее всего это резец или массивная отвертка.

Я вздрогнул.

– Постарайтесь найти этот предмет, – сказал Карл-Юрген.

Сержанты Эвьен и Стен не произнесли ни слова. Они молча вышли из комнаты.

Наконец-то я лег в постель. Мою комнату перед этим обшарил сержант Эвьен.

Не знаю, как остальные, а я лежал и думал о полковнике Лунде. По существу, он должен был бы скрежетать зубами от ярости. Но я знал, что этого не было. «Наверно, – думал я, – он и сейчас сидит на своем стуле, похожий на рядового, которого лишили увольнительной за то, что он не вычистил оружие и обманул старшину».

Я долго лежал без сна, прислушиваясь к грузным шагам подчиненных Карла-Юргена, которые ходили по дому.

Однако сержанты Эвьен и Стен ничего не нашли. Обыск длился четыре часа, но они ничего не нашли.

Не знаю, почему я всегда считал полковника Лунде богатым человеком. Должно быть, эта иллюзия сохранилась у меня с детства и была связана с воспоминаниями о самом полковнике Лунде в парадном мундире и о его большом доме на Холменколлосене. Увидеть его лесные угодья в Эстфолде мне так и не довелось. Как не довелось увидеть ни одного серебряного кубка. Я пытался вспомнить, кто именно рассказал мне, будто у полковника Лунде лучшая в стране коллекция серебряных кубков. На поверку коллекция серебряных кубков оказалась набором из пяти кружек. Но ни одной из них я не видел.

Думал я и о Люси. О ее поразительной способности к просчетам. Если уж Люси считала, что полковник Лунде очень богат, значит, на самом деле все было как раз наоборот. Видно, она тоже была в плену детских иллюзий и даже не потрудилась проверить, действительно ли самый большой сверток под рождественской елкой и есть самый лучший для нее.

На всем доме лежал отпечаток благородной бедности. Его обитатели изо всех сил старались не уронить свое достоинство и быть не хуже людей.

В первые дни жизни у полковника Лунде я не задумывался над тем, кто же убирает этот огромный нелепый дом. Дом, который давно не красили, дом, где полы давно не циклеваны, а потрескавшийся линолеум на втором этаже заботливо и тщательно прибит медными гвоздиками.

Помню только, что в те первые дни я думал: кто бы ни убирал этот огромный нелепый дом, делает он это на совесть. Весь дом был пропитан добрым старомодным ароматом – смесью запахов зеленого мыла и мебельной политуры.

Но очень скоро я понял, кто именно содержал в такой образцовой чистоте этот огромный нелепый дом.

Это делали все три женщины семейства Лунде. Такие же несхожие, как воздух, вода и огонь, они работали дружно и споро, поддерживая в доме полковника Лунде по-военному безупречный порядок.

Шли недели, и много раз я деликатно проводил рекогносцировку.

Сказать по правде, я нисколько не удивился, застав в подвальной прачечной маленькую фрёкен Лунде у гладильной доски. Широкий порез на ее лбу уже превратился в красную полоску, которая со временем станет белым шрамом.

Не удивился я даже тогда, когда увидел Викторию с ушатом воды и половой тряпкой в руках, хотя раньше я почему-то думал, что она чурается домашней работы. Но я сшибся. Виктория трудилась так же охотно и успешно, как ее тетушка.

Больше всего меня поразило, когда я увидел на кухне Люси в роли старательной, умелой стряпухи.

Почему бы полковнику Лунде не продать этот огромный нелепый дом на Холменколлосене и не перебраться со своими тремя женщинами в современное уютное жилище? За один лишь громадный участок можно было бы выручить солидную сумму, хотя сам дом производил гнетущее впечатление.

Мне вдруг пришло в голову, что им, может быть, нравится здесь жить. Правда, Люси сетовала на атмосферу в доме и жаловалась, что он «кишит призраками». Но в атмосфере дома не было решительно ничего неладного. И это вопреки тому, что каждый день багровый шрам на лбу фрёкен Лунде напоминал мне о случившемся, а сам я не забывал, как Люси призналась мне в своем страхе, и не забывал, что должен присматривать за Викторией. И все-таки каждый день – самое непостижимое! – я только усилием воли заставлял себя вспомнить, что живу под одной крышей с убийцей.

Карл-Юрген сказал, что убийца, промахнувшись в первый раз, по всей вероятности, предпримет повторную попытку.

Я все время был начеку. Меня взяли на должность сторожевого пса, и я был намерен добросовестно играть эту роль. Подойди к дому чужой человек, у меня был бы хоть повод тявкнуть. Но чужие не появлялись.

Каждый вечер вместе с семейством Лунде я сидел за круглым столом красного дерева посреди гостиной и чувствовал себя так, словно меня на целых два поколения отбросило в прошлое. Маленькая фрёкен Лунде вышивала, Виктория читала книгу, а Люси, изнывая от скуки, листала иллюстрированные еженедельники. Полковник Лунде раскладывал пасьянс, а не то читал какой-нибудь специальный журнал.

Шли недели, и мои страшные мысли и воспоминания все больше отдалялись и тускнели.

Пасьянсы, плюшевые кресла, вкусные обеды, красное дерево и запах мебельной политуры, кружевная салфетка, голова лося в холле, аромат зеленого мыла и медные шишки на кровати – все это постепенно, исподволь приятно обезоруживало и усыпляло меня.

Изредка ко мне приходил Карл-Юрген. Мой брат Кристиан тоже иногда меня навещал.

– Чего мы ждем, Карл-Юрген?

– Ждем, когда что-нибудь случится.

– Не пугай меня! Что должно случиться?

– Не знаю. Но надеюсь, ты будешь глядеть в оба.

Он посмотрел на меня в упор своими светлыми рентгеновскими глазами.

– Я гляжу в оба, Карл-Юрген. Но глядеть-то, похоже, не на что… Не знаю, откуда может грозить беда… и чего опасаться…

– Придется подождать.

– Чего?

– Я жду, когда растает снег.

Я снова потянулся за сигаретами.

– А когда снег растает, Карл-Юрген… что тогда?..

– Тогда я прочешу кладбище Вэстре в поисках резца, о котором ты говорил.

– Я просто брякнул не подумав.

Он снова взглянул на меня своими светлыми глазами.

– Знаю. Но ты высказал весьма вероятное предположение. И надеюсь, мы найдем резец.

– Обязательно найдешь, – изрек Кристиан из глубины красного плюшевого кресла.

Он вертел в руках незажженную сигарету.

– Душа убийцы… – сказал он, – …остается душой убийцы… пока преступление не совершено. А потом наступает реакция. У всех непрофессиональных убийц, у всех, кто сохранил хоть какие-то остатки совести. Я думаю сейчас об орудии преступления. Жертва повержена – убийца стоит над ней с орудием в руках. Орудие теперь для него – символ совершенного преступления. Символ, от которого он хочет отделаться. Будто, отделавшись от орудия, он зачеркнет свой поступок. Ненависти, агрессивности уже нет и в помине – убийце надо лишь избавиться от символа греха. Почти всегда он впоследствии возвращается к месту преступления. Когда чувствует, что ему самому угрожает опасность. Но далеко не все это делают. Странным образом, самые трусливые – те, кто не решается вернуться на место преступления, оказываются, как правило, самыми везучими. Везучими в том смысле, что их не сажают в тюрьму. Душа убийцы, ход его мыслей – загадочное явление…