Текст книги "Иной мир"

Автор книги: Герберт Циргибель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

X

Седрик проснулся еще до рассвета. Надежда, что Вулько все же передумает, преследовала его даже во сне. И чем больше он об этом думал, тем крепче в нем становилась эта надежда. В эти минуты он еще не знал, что его мечтам суждено воплотиться в реальность. Через несколько часов мир узнает о новом воскрешении из мертвых.

На Земле больше не было «чудес». Логика, холодный рассудок выслали суеверие в монастыри, и по нему ежедневно снова наносили удар в лабораториях. «Чудеса» можно было рассчитать математически и увидеть в микроскоп. В школах учителя демонстрировали своим ученикам деление клеток и таинственный процесс фотосинтеза в листьях растений. Уже умершие, снова воскрешенные к жизни, снова выходили из операционного зала; разум больше не допускал чудес. На протяжении двух тысяч лет поэтов, художников, скульпторов и мифологов воодушевляла трогательная сказка о сыне плотника, который через три дня поднялся из могилы. По воле своего человеческого создателя он попал в рай. Никто не может сказать, где находился рай. А шестеро на «Чарльзе Дарвине»? Если они еще были живы – видели ли они рай?

Над пострадавшим космическим кораблем все еще была завеса молчания; но кто мог упрекнуть Седрика, если надежда и вера в правильности тезиса Шагана постоянно вытесняли его сомнения, и если он в этой вере в воскрешение близкого человека видел что-то вроде маленького чуда? Он знал формулу второй космической скорости, и ему были известны законы движения и развития, но логика лишена поэзии, и в разгоряченной фантазии Седрика не было места для силлогического мышления.

Он привык вставать рано, принимать холодный душ и делать утреннюю гимнастику. В режим дня входили пробежки по лесу, с которых он начинал день. Седрик залез в спортивный костюм. Он знал местность и пробежал пару километров по знакомым лесным тропинкам. Было не исключено, что по пути он встретит Александра Вулько. Но главного инструктора в это утро не было видно.

Когда Седрик вернулся, он встретил Нангу в фойе отеля. Он увидел ее дорожную сумку. Нанга сказала: «Я оставила для тебя письмо в регистратуре, Седрик».

– Тогда счастливого пути, – ответил он.

Она села на диван в вестибюле. Немного нерешительно он тоже присел рядом с ней. Мгновение они не проронили не слова. Затем она упомянула о телеграмме.

– Это настоящая причина? – спросил он. Не дождавшись от нее ответа, он сказал: «Я считаю, что нет ничего порядочнее, чем хотеть быть порядочным. Перед кем ты должна отчитываться?

– Перед Шаганом, – ответила она.

– Именно из-за него ты должна еще остаться. Ты могла хотя бы дождаться ответа от Александра. А профессору Шагану наверняка нужны его материалы.

– Пусть Вулько отправит их в Маник Майя, – ответила она, – это не к спеху. Профессор официально отказался от своего тезиса. Он признал, что тезис необоснованный.

Она начала смеяться. Седрик удивленно посмотрел на нее.

– Что он не обоснованный? – повторил он. – Что значит необоснованный? Как может быть необоснованным то, что он доказал черным по белому? Возможно, он исходил в своих размышлениях из ошибочных предпосылок, это можно вообразить. Но он же породил этот тезис, и его можно опровергнуть лишь с помощью доказательств. Что он за человек, твой профессор Шаган?

– Он с самого начала был неуверен, – сказала она.

Седрик продолжил, так, словно говорил сам с собой: «Я признаю, что я дважды пошел на поводу у ложных надежд, и я больше не уверен в том, какая из них больнее. Значит ты возвращаешься на Маник Майя. Жаль, я охотно поехал бы с тобой. Я хотел бы стоять лицом к лицу с этим Шаганом, и хотел бы сказать ему кое-что…

Профессор с Маник Майя был для Седрика подходящим поводом выплеснуть свое разочарование по поводу ее неожиданного отъезда.

– Какой герой, – продолжал он громыхать, – кто заставил его опровергнуть свои соображения? Его хотели сжечь на костре как Джордано Бруно? Если бы он хранил молчание – это было бы понятно. Но все же передай профессору пламенный привет от меня, скажи ему, что он маленький, жалкий оппортунист. Да, это верное слово, это величайшая болезнь, которой люди болели во все времена. Мы можем излечить рак, туберкулез, но эта язва очевидно наследственная, и никакой доктор не может вырезать ее. Я порой спрашиваю себя, не лучше ли было вращаться в спутнике вокруг Солнца. Хотя там и было бы все так же распределено, как и здесь, ежедневное познание, ежедневная калорийная пища, совершенно однотонное безразличие – но там хотя бы не было обозначенных границ гражданскому мужеству.

Он замолчал, когда некоторые из постояльцев приблизились к ним.

– Значит я не могу удержать тебя? – спросил он немного тише. Она посмотрела на него, и он прочел ответ в ее глазах.

До аэродрома было всего десять минут езды. Седрик все еще не мог понять, что все закончилось. Он взял ее за руку; слова и мольбы вертелись у него на языке, но он молчал. Когда машина свернула к аэропорту, она поцеловала его.

– Я не забуду тебя, Седрик, – прошептала она, – все же я постараюсь не думать о тебе.

Она вышла из машины. Седрик не стал ждать, пока самолет оторвется от земли.

В фойе отеля ждала Анне. Когда она увидела Седрика, она знала, с отъездом Нанги ничего не изменилось. Они позавтракали вместе, и Анне задала пару вопросов, на которые он ответил неохотно. Когда он хотел встать, чтобы зайти к Вулько, она удержала его.

– Ты не скажешь мне, что будет дальше, Седрик?

Он пожал плечами.

– Что будет дальше, Анне? Каникулы закончились. Я останусь здесь, но об этом я должен поговорить с Александром.

– А Нанга? – спросила она. – Я знаю, что ты ее любишь – вообще-то, я знала это с первого дня. Ты увидишь ее снова?

– Я не знаю, – сказал он, – я думаю, нет…

Он замолчал. Александр Вулько вошел в ресторан и подошел к ним. Седрик познакомил его с Анне. Вулько присел и заказал мокко. Он был небритым и выглядел невыспавшимся. Он был также необычайно немногословным. Полагалось задать несколько вопросов Анне, но Вулько казалось, вообще не замечал ее. Седрик нарушил молчание и рассказал Вулько об отъезде Нанги и телеграмме Шагана. К его удивлению Вулько посмеялся над этим.

– Вот невезение для профессора, – ответил он, – его тезис мог бы оказаться верным.

Седрик уставился на него, потеряв дар речи.

– Я провел ночь в «Собачьем ухе», – продолжил Вулько и объясняющим тоном добавил для Анне: «Мы называем так главный центр радиоастрономии, потому что он уже очень давно прослушивают созвездие Большого пса. Буду кратким, Седрик – я вчера вечером ненадолго заскочил к моему приятелю с материалами. Он издатель журнала «Апсиды». В предпоследнем номере этого журнала профессор Бергенсен, один из руководителей «Собачьего уха», опубликовал интересную статью. Обзор назывался «Отраженные сигналы». Недавно были приняты странные сигналы Морзе, происхождение которых невозможно было определить. Сразу же предположили, что эти сигналы посылал старый космический зонд со времен шестидесятых. Но не было такого зонда, передатчик которого работал бы на такой частоте. Так появилась эта статья.

– И какая частота была у передатчика? – спросил Седрик. Он постарался оставаться спокойным, но он не мог скрыть свое волнение.

Вулько повременил с ответом. Официант принес мокко. Вулько сделал глоток, затем он сказал: «Он находился на не очень большом расстоянии, поэтому во внимание принимались еще находящиеся на земной орбите космические тела. Речь, конечно же, не шла о «Дарвине», потому что считалось, что он больше не существует. А сейчас было установлено что записанные и не расшифрованные сигналы совпадают с частотой передатчика «Дарвина». Карев и я поговорили с Афониным и Бергенсеном, и мы тоже слышали записанные на пленку сигналы. Не совсем понятно, почему они больше не были услышаны. В любом случае, тезис Шагана сейчас немного прибавил в весе, потому что если это не были отраженные сигналы, если Бергенсен ошибся, тогда эти сигналы действительно могли быть переданы с «Дарвина».

Седрик больше не мог совладать с собой. Он вскочил.

– Что значит: могли бы!? Как ты еще можешь теперь сомневаться, Александр? Они живы, они выходили на связь – а мы сидим здесь и разводим дебаты. Что теперь будет происходить дальше? Может быть, президиум соберется снова и посовещается?

– А ты что думал? Конечно, будут совещаться снова. Это бессмысленно, действовать сейчас опрометчиво. Если Шаган окажется прав, тогда программа по изучению Марса свернется. Вычислительные центры рассчитают на основе имеющихся фактов возможные орбиты. Теперь мы можем только ждать. Самое позднее, завтра соберется президиум.

– Они живы, – бормотал Седрик, – они живы.

– Будем надеяться. – Вулько поднялся. – Я устал как собака. У вас есть еще какие-нибудь планы на сегодня?

Седрик не отвечал и все еще был потрясен новостью, думал об этой неожиданной перемене, поэтому Анне ответила: «Мы весь день будем здесь».

– Хорошо, – сказал Вулько, – моя секретарша пришлет два билета в отель. В котловине Камбо сегодня будет показан для узкого круга лиц «Йоханнес Кеплер».

– Я не хочу смотреть ни на какой «Кеплер», – сказал Седрик, – он выглядит точно так же, как «Дарвин».

– Но я хотела бы посмотреть на нее с близкого расстояния, – сказала Анне, – я никогда еще не видела ракету вблизи.

– Ракету, – проворчал Вулько, – это для моих ушей хуже, чем если бы Вы скребли вилкой по тарелке. Седрику следовало больше рассказать Вам об этом. Значит так, взгляните сегодня после полудня на этот ящик; вы могли бы поехать на моей машине.

– Я не хочу, – проворчал Седрик, – разве ты не понимаешь, Александр, я вообще больше думать не могу после того, что ты рассказал. Ты делаешь вид, словно это самая простая вещь на свете.

– Я знаю, что говорю, Седрик. Эта экскурсия немного отвлечет тебя. Кроме того совершенно по другой причине важно, чтобы ты краем глаза взглянул на «Кеплер». Или ты не хочешь подавать заявку на участие в экспедиции?

– Конечно же, я хочу этого, – быстро заверил его Седрик. Открытие Вулько наступило для него слишком быстро. В его голове витали таинственные сигналы и те шестеро, которые двигались по своей таинственной орбите где-то в космосе.

– Я обязательно должен быть там, – растерянно залепетал он, – но мое испытание? Когда я смогу повторить его?

– Об этом я поговорю сегодня после обеда с доктором Ниренцом, – решительно ответил Вулько. Он еле удержался от того, чтобы зевнуть. – Я прилягу отдохнуть на пару часиков. Наведите его на другие мысли, Анне, прогуляйтесь, или поиграйте с ним в шахматы. В половину первого прибудет машина.

Он попрощался и оставил их одних.

После этой беседы Анне была потрясена также как Седрик. В ней проснулось что-то вроде осознания собственной вины, потому что она сомневалась во всем с первой секунды. Еще в домике Анне назвала тезис Шагана абсурдным. Она импульсивно схватила руку Седрика.

– Я рада за тебя, Седрик, как глупо с моей стороны было судить так опрометчиво…

Он уже давно не думал об этом.

– Предоставь это им, Анне, – успокаивающим тоном ответил он, – совсем другие люди судили неправильно, даже старик Шаган притихнул. Пожалуйста, извини меня, сейчас я должен остаться ненадолго один, я дам телеграмму Нанге, она должна вернуться…

Она посмотрела ему вслед; у нее на глазах наворачивались слезы.

XI

История изобретений и открытий богата дублированием. Так, например, французский математик Леверье математически определил местонахождение планеты Нептун; почти в то же время берлинский астроном Галле внезапно смог увидеть его и нанести на звездную карту. Можно привести множество таких примеров. В споре о теории ворчливого старика с Маник Майя все переменило драматическое открытие. Но исход дела решили не радиосигналы.

Это был сам профессор Шаган, который в разговоре с Нангой сослался на сообщение в прессе: С американского континента был запущен космический корабль из серии испытаний «Прометей». «Darling of Stars» располагал новейшими системами рулевого управления и системой двигателей, два астронавта испытывали их. Космическая гонка к звездам все еще не закончилась. Хотя человек ступил на Луну, но это был осторожный шаг. Луна оставалась недружелюбной; свойства ее поверхности готовила будущим завоевателям тысячу проблем. Дюжина витков позволила составить карту, которая не уступала по качеству плану любого земного города, все же освоение ночной звезды затянулось дольше, чем предполагали специалисты. Во многих частях спутника были спущены грузовые космические корабли; на их борту находились сборные элементы для возведения первых жилых сооружений, которые защищали от разницы температур, и сносно – от метеоритов.

Экспериментальный корабль «DarlingofStars» должен был решить следующую проблему: улучшенная маневренность в космосе. Уже пять дней космический корабль двигался далеко за пределами лунной орбиты.

Доклады обоих космонавтов были многообещающими. Новая система двигателей оправдала возложенные на нее надежды, техники могли готовиться к следующему шагу.

На борту находились тридцатишестилетний Роберт Эрдсли, по профессии спортсмен и летчик, отец одиннадцатилетней девочки, и сорокапятилетний Дэвид Хантер, холостой, надежный астронавт-испытатель, человек, про которого коллеги говорили, что у него нет нервов. Он руководил этим полетом, держал связь с Центром управления и проводил те испытания, которые требовали от него ученые. К этим испытаниям относились постоянно новые изменения траектории и входы-выходы из космического корабля. На девятый день их полета испытания закончились. Они получили приказ на возвращение. К этому времени «Darling of Stars» находился на расстоянии четыреста семьдесят тысяч километров от Земли.

Девять дней в космосе – не очень много, все же оба с удовольствием восприняли распоряжение о возвращении. Этот обратный полет проходил на автоматическом программном управлении. Хантер и Эрдсли больше не были заняты. Они использовали эти свободные часы чтобы выполнить личное дело, на который дал разрешение шеф ЦУПа, доктор Коупер. Две редакции журналов хотели получить от них фотографии и зарисовки. Пока Хантер пытался запечатлеть карандашом частичное затмение Земли, Эрдсли снимал на пленку и фотографировал и сожалел, что они еще не повстречались ни с одним из старых космических зондов. Такая встреча с первым непилотируемым спутником оставалась редким зрелищем; многие из них уже давно сгорели в плотных слоях земной атмосферы, другие двигались по вытянутым орбитам вокруг Солнца и даже при приближении было трудно определить их координаты.

Эрдсли посмотрел через плечо на своего спутника. Для художника Вселенная была не очень занимательным фоном.

– Я бы подождал с рисованием до тех пор, пока мы не построим на Луне первый город…

– Этого мы оба не застанем, – ответил Дэвид Хантер. Он натянул на иллюминатор защитный фильтр и тщательно зарисовывал редкое зрелище, которое открывали перед ним Луна и Земля.

– Эти лунные ягоды, Боб, они не только висят чертовски высоко, – продолжил он, – они даже действительно очень горькие. А первые дома, пожалуй, будут сильно похожи на иглу эскимосов. Только это там…

Он замолк и напряженно заморгал, глядя сквозь защитный фильтр.

– Что случилось? – спросил Эрдсли, – Марсиане летят?

– Это похоже на то, как если бы по лунному диску ползла вошь. Странно – у меня что, проблемы со зрением?

– Нет, – сказал Эрдсли, – ты правильно разглядел. Правда, это не вошь, а именно такой старый зонд, которого я так долго ждал.

Действительно, недалеко от них двигалось крошечное небесное тело, которое из-за условий освещения светилось чрезвычайно ярко словно звезда первой величины. Эрдсли направил на зонд съемочную камеру.

– Видишь, Дэвид, – довольно воскликнул он, – есть на свете Санта Клаус – он должно быть услышал мое желание.

– Вероятно мы обнаружили старый Эксплорер – размеры могут совпасть – или это обман зрения из-за отдаления?

– Возможно, – сказал Эрдсли и сделал несколько снимков.

Дэвид Хантер посмотрел на зонд через бортовой телескоп.

– Нет, Боб, зонд уже довольно близко к нам, но…

– Что но?

– Я вижу три антенны, а на шаре написано слово.

– Какое слово?

– Дарвин.

– Дарвин? – удивленно спросил Эрдсли. – Они там около года назад запустили «Дарвин» – но он лежит на Луне.

– Дарвин, – повторил Дэвид Хантер, – зонд диаметром, самое большое – двадцать пять сантиметров.

– Наверное, шпион, – предположил Эрдсли, – они шпионят за нами. Кто знает, как долго уже преследует нас этот зонд.

– Он движется нам навстречу, – сказал Хантер, – а для спутника-шпиона он достаточно примитивен.

Он вызвал ЦУП и сообщил об их находке. После паузы из динамика прозвучал голос: «Попробуйте приблизиться и доставьте его на борт».

Когда Эрдсли посмотрел в телескоп, на надписи было видно лишь букву «Д». Причиной этому было собственное обращение, которое маленькое тело совершало на своем пути через космическое пространство. Его ось шаталась как у вращающейся юлы. Земля совершала такое же вращение, и астрономы называют это явление «прецессией». Она была причиной смены времени года на Земле. Но прецессия Земли была вызвана Солнцем, Луной и планетами. Виной тому была не совсем безупречная шарообразная форма, которая вызывала различные эффекты притяжения. Странный же вращающийся момент маленького зонда можно было объяснить только тем, что внутри него находились предметы, которые были загружены неравномерно.

– Вероятно это информационный зонд с «Дарвина», – сказал Хантер, – они могли выпустить его перед падением.

Эрдсли не ответил. Он не сводил глаз с зонда.

Новейшие системы рулевого управления и система двигателей «Darling of Stars» отлично подходили для такой попытки спасения. Они примерно рассчитали характер изменения траектории маленького зонда и теперь включили свои собственные двигатели. При этом они прежде отдалились на несколько сотен километров, пока они находились примерно на высоте орбиты зонда. Скорость маленькой капсулы была невероятно большой. Эрдсли и Хантер заключили из того, что космический корабль – в случае если этот зонд действительно один из трех зондов с «Дарвина» – должен двигаться с предельно высокой скоростью.

Пять часов они маневрировали, ведомые указаниями из Центра управления, затем зонд парил всего в ста метрах от них. Прошло еще несколько часов, пока это расстояние сократилось до пятидесяти метров. Совершить маневр сближения на ближнее расстояние было рискованно, потому что столкновение с таким крошечным искусственным небесным телом могло дать тому нежелательный толчок, который снова отнес бы его в сторону.

Роберт Эрдсли приготовился к выходу в открытый космос. Его спутник объяснили ученым в ЦУПе, что происходило на борту.

– Эрдсли влез в скафандр, – объяснил он, – мы проверяем давление, содержание кислорода, отопление, передатчик. Все okay. Теперь Эрдсли забирается в шлюз…

Что происходило там, Дэвид Хантер не мог видеть, но эти входы и выходы были для обоих отточены на практике. Давление в шлюзе было откачано, кислород улетучился, в шлюзе царили те же условия, что и в пространстве. Теперь можно было выходить. Через пять минут Дэвид Хантер увидел своего спутника через иллюминатор.

– Боб вышел, – сообщил он в ЦУП, – он разматывает трос и отдаляется. Он вращается.

– Эй, Боб, все okay?

– All right, – пришло в ответ, – я почти у зонда.

Роберт Эрдсли кивнул. Он прихватил с собой камеру и сделал несколько снимков. Затем он вплотную подобрался к зонду. Он осторожно взялся за антенный стержень и притянул шар к себе. Антенны выдвинулись. Хантер наблюдал за тем, как его спутник возвращался по тросу к космическому кораблю. Весь процесс длился десять минут.

Дэвид Хантер услышал, как на борт ступил его спутник. Космический корабль содрогнулся, когда Роберт Эрдсли захлопнул люк и завинтил его. Кислород зашипел в шлюзе. Через несколько мгновений манометры снова показывали одинаковое давление воздуха для обоих помещений. Роберт Эрдсли мог снять нескладный скафандр и подползти к своему спутнику.

– Это было проще простого, – сказал он облегченно вздохнув, – теперь мне не терпится узнать, что мы выловили.

В ЦУПе на Земле результата ожидали с не меньшим напряжением. Не было сомнений в том, что это информационный зонд, содержимое которого скрывало тайну. Дэвид Хантер открыл замок. Маленький шар распался на две части. Наверху лежал свернутый лист бумаги, под ним металлическая кассета. Эрдсли извлек лист бумаги и развернул его. Больше для себя, чем для Центра он прочел текст, который был написан на нем, слова, написанные от руки: «Мы живы, спасите нас! Мы уже катапультировали один зонд. Если в течении последующих семи месяцев нас не спасут, помощь опоздает!»

Под этим зовом о помощи стояли четыре имени. Под ними числа и данные, которые указывали на характер изменения орбиты «Дарвина». Хантер и Эрдсли переглянулись.

– Официальное заявление с небес, – прошептал Эрдсли. – Или из ада.

Центр вышел на связь. Они хотели еще раз услышать текст и числовые данные.

– Здесь дело нечисто, – сказал Эрдсли и перекрестился. Он делал так перед каждым возвращением на корабль.

– Святая Мария-Богородица, девять или десять месяцев назад предполагали, что они разбились на Луне! Как это возможно?

– Боб, – прошептал Хантер, – возможно они даже находятся рядом с нами? Зонд был в пути двадцать три дня.

Дэвид Хантер посмотрел в иллюминатор, словно там в любой момент мог появиться «Дарвин».

Они могли бы с легкостью установить на основе приведенных данных, что пострадавший космический корабль не мог находиться рядом с ними. Но они сейчас не были в состоянии провести расчеты. Их также не удивило то, что говорящий с Центра управления вышел на связь и сказал им, что согласно данным «Дарвин» находился на расстоянии примерно сто тридцать миллионов километров от них. Это было почти расстояние от Земли до Солнца. Оба не сводили глаз с чисел и едва понимали говорящего из Центра управления. Он призывал их следить за приборами и контролировать изменение собственной орбиты. Затем он осведомился о прочем содержимом. Эрдсли извлек кассету и открыл ее. В ней лежала магнитофонная пленка. Они оба были настолько потрясены, что говорящий с ЦУПа пришлось несколько раз повторить свой вопрос.

– Слова мертвецов, – сказал Эрдсли, – я не понимаю этого, им поставили памятник, их официально похоронили – даже присутствовала делегация от наших. По официальным заявлениям все шестеро лежат в обломках своего космического корабля на Луне – как это возможно?

Дэвид Хантер смотрел на пленку, словно видел перед собой ядовитую змею.

– Проклятье! – вырвалось у него, – они живут и надеются, а мы не можем им помочь!

Он вызвал центр и сумбурно сообщил о том, что чувствовал. Впервые у Дэвида Хантера сдали нервы. Эрдсли еще никогда не видел своего спутника в таком состоянии.

– Они умрут! – подавленно кричал Хантер. – Кто доберется до них за такое короткое время?

– Еще семь месяцев, Дэвид, – сказал Эрдсли.

– Сто тридцать миллионов километров – как туда можно попасть? Нет, их нельзя спасти…

Он простонал от такого неожиданного открытия.

– Предоставь это им, Дэвид, – с утешением сказал Эрдсли, – что-нибудь уже предпринимается. С нами могло бы случиться также. Что им теперь толку от их современного космического корабля? Не хотел бы я сидеть в их ящике. Я возложу им двадцать венков из роз, сразу как только у нас снова будет твердая почва под ногами.

Дэвид Хантер хотел поставить пленку, но он был слишком взволнован. Эрдсли сделал за него эту работу.

– Сейчас мы узнаем все поподробнее, Дэвид, но может быть сначала нам следует прослушать пленку внизу. Я себя неважно чувствую здесь. Никто не знает, когда накатят…

– Включай, Боб, – приказал Хантер.

Эрдсли соединил устройство прослушивания с передатчиком. Теперь Центр мог слушать вместе с ними. Он кивнул своему спутнику и включил. Пленка пошла. Секунды ничего не было слышно, затем прозвучали обрывки слов. Кто-то сказал: «Пленка пошла, говори». Через секунду они услышали глубокий вздох, затем женский голос. Это был непривычный звук в их металлических стенах, но его было слышно так четко, словно говорящая стояло непосредственно рядом с ними. Женщина сказала: «Говорит Соня. Мои слова больше не дойдут до Земли; все же я хочу посвятить их тебе, любимый. Мы продержались столько, сколько возможно. Я не забыла тебя, мои мысли всегда были с тобой. Я знаю, любимый, что ты считаешь меня мертвой. Это правда, это существование больше не жизнь. Наш космический корабль стал звездой среди звезд, другим миром со своими собственными законами и понятиями морали. Если моим словам суждено когда-нибудь дойти до тебя и если у тебя еще есть наша маленькая книжечка, в которой мы так часто записывали наши мысли, то добавь в нее эту мою последнюю весточку: „Мы были искоркой и хотели воспламениться; ветер нес нас в вечность. Из искры возгорелась звезда, видная всем и всем хорошая.“ – Прощай, любимый, прощайте, люди. Нам осталась только память, единственный рай, из которого никто не может изгнать нас».

Эрдсли и Хантер слушали с сжатыми губами; они боялись вздохнуть. Женский голос затих, но в их ушах все еще разносились эхом ее сотрясающие слова. Из динамика послышалось кашлянье, затем послышался тонкий, высокий мужской голос: «Говорит Чи. Наступит время, когда для нашего спасения будут предприняты какие-нибудь меры. Я не потерял надежду. Теоретически зонд номер один должен был бы приблизиться к Земле примерно через тридцать-сорок дней. Сейчас нет смысла говорить много. Папа, мама! Я передаю вам привет. Не оплакивайте меня. Я радовался жизни, но я бы всегда шел всегда этим путем, путем к звездам… Прощайте, Прощайте все. Если я еще могу высказать желание, то это: Сохраните мир на Земле – во Вселенной нет планеты лучше…»

Снова стало тихо. Они вдруг услышали, как кто-то тихо переговаривался. Кто-то засмеялся, другой призвал его к спокойствию, пока мужской голос не заглушил все: «Говорит Гиула. Проклятый космолет! Проклятая Вселенная! Я хочу вырваться из этой развалюхи! Почему вы прекратили на искать? Вы хотите провести на нас опыты? О, жалкая собачья жизнь!.. Я больше этого не выдержу, я хочу вырваться отсюда… Соня, я больше не могу…»

Всхлипывание прервало запись. Роберт Эрдсли невольно посмотрел на своего спутника, но это всхлипывание исходило из динамика. Дэвид Хантер сидел неподвижно и, вытаращив глаза, пялился на магнитофонную пленку. Женщина успокаивающим голосом обратилась к говорящему. Затем прозвучал голос мужчины, снова четко и ясно. Мужчина говорил: «Говорит Роджер Стюарт. Наших пищевых запасов хватит еще немногим больше, чем на семь месяцев. Возможно, этот или другой космический зонд найдут вовремя. Эта надежда еще поддерживает во мне жизнь. В последнем зонде, который мы катапультируем, находится мой дневник. Он не предназначен для опубликования. Я оставляю эти наброски Институту Космических Исследований. Если мой сын Седрик еще будет жив, когда эта пленка попадет на Землю, то я прошу считать эти слова моим завещанием: Седрик, мой любимый мальчик, мы до последней секунды боролись со смертью. Используй сон, прекрасный сон, который мы называем жизнью; в этой Вселенной есть только одна эта жизнь, и она имеет смысл лишь на Земле. Проснувшись, возрадуйся всему тому, что может предложить тебе Земля. Только теперь я знаю, что мы потеряли. Моя надежда ничтожно мала. Я доверяюсь, как и мои спутники, безжалостному случаю. Пусть другие, которые последуют за нами, воздержатся от такого путешествия. Я обнимаю тебя, мой мальчик, в мыслях я с тобой…»

Пленка закончилась, узкая полоска развевалась вокруг катушки, пока Эрдсли не выключил прибор. Очень долго царило молчание. Потрясенные этими бездыханными причитаниями, отчаянным криком, они оба безвылазно сидели в своих каютах и у них не было слов. Прозвучал голос из динамика: «Мы все поняли – на пленке есть еще что-нибудь, или снова были только эти четверо?»

Эрдсли проинформировал центр. Он сказал, обратившись к своему спутнику: «Не принимай это близко к сердцу, Дэвид, но я начинаю беспокоиться при мысли, что с нами могло приключиться нечто подобное».

– Если бы им только можно было помочь, – сказал Хантер, – я был бы готов еще раз выйти в космос. Что им пришлось выдержать!

Из центра поступили данные для программного управления. Они сильно отклонились от заданного курса из-за акции спасения. «Darling of Stars» через десять дней должен был совершить посадку на Земле.

– Еще десять дней, – повторил Эрдсли.

Дэвид Хантер не ответил. Теперь они должны были посвятить себя решению собственных проблем, потому что их космический корабль все еще удалялся от Земли, которая указывала им дорогу в тишине ночи.

Когда через десять минут включились двигатели и «Darling of Stars» начал маневр перемещения на новую траекторию, они не сводили взгляд с иллюминатора. Они оба думали об одном и том же, но второй признак жизни «Чарльза Дарвина» не попадал в их поле зрения.