Текст книги "Иной мир"

Автор книги: Герберт Циргибель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

V

Потерянная капля большого пожара – из этого получилась Земля. Когда элементы соединились, из огня образовалась жизнь, из жизни – человек. Огонь остался в нем: он копал, изучал, анализировал и создавал для себя то, что считал полезным: инструменты и оружие, дома и корабли, отравляющий газ и Бога по своему подобию, курительные трубки и стекла в очках и мыло тоже, чтобы очищать себя от грязи. Но в нем есть еще кое-что, что требует очистки, и в этом мыло не поможет. Он все еще остался таким же, каким был в самом начале: не хорошим, не плохим, отчасти мусор, отчасти природа, часть материи, большой, словно великан, маленький словно самый крошечный микроб, боязливый словно червяк, уважающий смерть, надеющийся и сомневающийся, черт и бог, раб, властитель и бунтовщик. Ищущий, который слишком слаб, чтобы усмирить свои страстные желания, слишком гордый и слишком сильный, чтобы отказаться от своих преимуществ, данных ему от природы. Капля Каина, капля Авеля.

Человек – природа, как и межзвездная материя, как и протуберанец на Солнце, двуличный как протон, электрон и все прочие вращающиеся частицы, знаниями о существовании которых располагает только он один. Он кусочек природы как мышь, как паук, как енот, как воробей или даже ракообразный. И все же он другой. Человек любит и ненавидит и спрашивает: Почему? Человек измеряет и производит вычисления и спрашивает: Сколько? Человек в поисках. Он ищут на земле, в воздухе, на дне морском и в просторах космоса; и он постоянно находит одно и то же: частицы самого себя.

Он не прекратит поиски, потому что от начала до конца он ищет сам себя, свое происхождение и свое подобие. И это больше, чем производить детей на свет, есть или пить. И поэтому он больше, чем мусор, больше, чем просто материя, больше чем микроб, мышь, паук, енот, воробей, ракообразный; больше чем двуликий протон, межзвездная материя и протуберанец на Солнце. Потому что он может рассчитывать и измерять, взвешивать и думать, а высшее мышление состоит в познании самого себя. Он не прекратит поиски, пока не найдет эхо своего голоса, свое собственное отражение.

Поверхность всех шести континентов – путаница проводов, геометрических форм и таинственных знаков.

Рядом с городком Аули Ата, на высокогорном плато гор Алатау, протянулся на общей длине в семнадцать километров один из основных центров радиотелескопии. Две гидроэлектростанции подпитывали передающие и принимающие установки, которые состояли частично из антенных систем, частично из подвижных параболоидов, самый большой из которых имел диаметр сто девяносто восемь метров. Импульсы, которые отправлялись с помощью этих установок, поступали из маленького, побеленного белой краской дома, и они также собирались здесь при приеме сигналов. На дюжина измерительных приборов принятые сигналы отображались в виде бесшумно отклоняющихся стрелок, светящихся кривых и точек. От этого мозгового центра было рукой подать до жилища двух руководителей этой центральной ретрансляторной станции между Землей и космосом, Берт Бергенсен и Василий Афонин. Уже несколько месяцев сотрудники этого радиоцентра было преисполнено энергией. Уже несколько месяцев они были наполнены мистической надеждой и научным любопытством. В космосе были обнаружены новый источник радиоизлучения. Они приняли сигналы, которые, возможно, были отправлены разумными существами. Были сотни таких радиоисточников – было ли их существование капризом природы, случаем? Огромные радиотелескопы были направлены на космос, и каждую секунду регистрировалось и записывалось тысячи сигналов. Главный центр радиотелескопии был гигантским ухом – самым большим в мире, охотно сказал бы Афонин, но в Северной Каролине, на другой стороне земного шара, находился такой же большой слуховой аппарат, и там тоже ученые были готовы день и ночь, наконец, расслышать из загадочного бормотания Вселенной голоса Разума.

До настоящего момент ни один из принятых сигналов не был расшифрован. Диапазон работы приемников колебался на волнах длиной от трех до десяти сантиметров, но все, что принималось, оказывалось неподдающимся расшифровке и ничего общего не имело с волеизъявлением чужих существ. Из глубин Вселенной до Земли доносился голос хаоса. Этот голос рассказывал о структуре материи и бегстве звезд. Афонин и Бергенсен напрасно пытались расслышать Разум в сигналах, которые приходили из космоса поющими и кряхтящими, бьющимися, дребезжащими и царапающими. Они прислушивались и ждали сигналов, которые возвещали бы: Мы живем! Мы мыслим! Мы живем в той же небесной сфере, что и вы! Нам известна структура материи и знаем, что вы есть, что мы сами есть! Мы приняли Ваши сигналы, ответьте нам. Эти двое были похожи на поэта, который смотрел на небосвод в поисках чего-то, в глубоких раздумьях и при этом находил слова: «Слышать все удары сердца моего. Хотел бы я, чтобы Высшим Разумом – Тайны этой Земли, Не загадка возникновения – И становления и прохождения – Когда-нибудь открыться могли…». Были принятый сигналы, которые позволяли надеяться. Каждый день могли поступить новые импульсы, четче, возможно, чище. Афонин и Бергенсен верили в дублирование разума. Они тоже отправили сигналы, еще несколько лет тому назад. Они еще могли быть приняты в сфере, удаленной на девять световых лет. Отправленные импульсы были просты и однообразны и не предъявляли чрезмерных требований к ожидаемому интеллекту адресата. Они давали, в конечном итоге, после расшифровки, простые геометрические формы и математические знаки, которые имели значение во всей Вселенной. На удалении в девять световых лет находились несколько звезд «Большого пса». Все указывало на то, что вокруг Сириуса обращались планеты. Была ли на них жизнь? Земля дала о себе знать, но ответ из космического пространства не состоялся вопреки ожиданиям – он все же не состоялся. Афонин и Бергенсен были непоколебимы. Однажды, они твердо верили в это, электронные записи выдадут диаграмму полную смысла. Однажды – когда? Это могло произойти в любой день, сегодня или завтра…

Посреди ночи Афонина разбудили. Когда он снял телефонную трубку, он услышал голос дежурного инженера. Северная Каролина желала говорить с ним. На другом конце провода был его американский коллега Грег Дугган, с которым он был очень хорошо дружен. Они знали друг друга по многочисленным конгрессам и регулярно обменивались своим опытом и наблюдениями. После того, как оба ученых поприветствовали друг друга и задали друг другу обычные вопросы о погоде, Дугган приступил излагать свою просьбу. В Северной Каролине были приняты сигналы на частоте 640,3 мегагерц… Теперь Дугган хотел узнать от Афонина, могли ли эти сигналы исходить от старого космического зонда, который был оснащен солнечными батареями, который работал бы на этой частоте. В американской базе данных зондов и космических кораблей эта частота не значилась.

У обоих сторон были исследовательские зонды, о стартах которых не было заявлено официально. Афонин был уверен, что найдет отправителя этих сигналов. Это был бы не первый раз, когда спутник, запущенный много лет назад, достигший орбиты Солнца, и затем приблизившийся после обращения к Земле, снова излучал свои импульсы автоматически. Теоретически это могло повторяться регулярно через определенные промежутки времени на протяжении столетий.

В список была внесена целая дюжина таких искусственных спутников. Но к своему удивлению, Афонин установил, что ни один из них не мог передавать сигналы на этой частоте. Он поделился результатами с Дугганом.

– Феномен, – сказал Дугган, – возможно, у нас скоро появятся гости из космического пространства.

Это бал шутка, но интерес Афонина проснулся. Он записал координаты и дал задание инженерам своего центра искать в этой области. Затем он разбудил своего коллегу Бергенсена и направился в приемную станцию.

Там в это время были предприняты все меры, но в усилителе был лишь треск и шум. Бергенсен подошел к центральному пульту управления в войлочных тапочках. Он зевнул и усталым голосом сказал: «Кто знает, что услышал Дугган. Им следовало бы лучше запретить эксперименты своим радиолюбителям.

Некоторое время было слышно лишь шум и треск.

– Я недавно прочел, что крупный электро-концерн собрал и вывел на орбиту четырехступенчатую ракету, – проворчал Бергенсен. – Самое время, чтобы предотвратить эти частные исследования. Каждой фирме свой собственный спутник – и в эфире настает полная неразбериха.

– Но нет передатчика, который транслирует на этой частоте, – пробормотал Афонин, – это самое странное в этом деле.

Бергенсен проявил мало интереса.

– Если на этой длине волн между тремя и десятью сантиметрами что-нибудь обозначится, ты можешь меня снова разбудить.

Он снова громко и продолжительно зевнул и хотел пошлепать обратно, когда возглас Афонина заставил его поспешить обратно. В шуме, который доносится из усилителя, были слышны слабые сигналы. Сигналы были записаны на пленку. Эти сигналы воспринимались почти минуту, затем они перекрылись атмосферными помехами. Они до предрассветных сумерек оставались на центральном пульте. И Дугган, с которым они еще раз разговаривали этой ночью тоже не смог сказать ничего нового. Он тоже принял их в очередной раз. Они снова проверили все спутники и зонды, о которых могла идти речь, – нигде не было такого передатчика, который мог бы передавать на этой частоте. Это оставалось загадкой, потому что сигналы не могли исходить из глубин космоса. Они должны были быть отправлены рядом Землей, по крайней мере пределах Солнечной системы, это означало бы то, что неизвестный космический корабль приближался к Земле. Но эта мысль была абсурдной, потому что у космического корабля, который движется из далеких миров, были бы другие возможности обратить на себя внимание.

Поиски не увенчались успехом и в последующие дни. Напрасно специальные камеры фотографировали градус за градусом соответствующую область неба, напрасными были и розыски обсерватории на околоземной орбите. Вычислительные центры расшифровали пару букв из принятых сигналов – никто не знал, что с ними делать. Таким образом оба ученых и их американский коллега пришли к выводу, что пошли по ложному пути. Бергенсен позднее написал об этом небольшую статью для специализированного журнала «Апсиды[4]4
  Точка наименьшего или наибольшего удаления планеты от небесного светила, вокруг которого она вращается (астроном.).


[Закрыть]», в которой он сослался на отраженный сигнал, происхождение которого, по всей видимости, следовало искать на самой Земле. О сигналах и бессонной ночи забыли.

Афонин и Бергенсен в дальнейшем сконцентрировались на дальних радиочастотах, голосе Разума из космоса и на ответ из сферы созвездия «Большого пса». Были ли эти усилия бессмысленными? Половину тысячелетия до этого Коперник уничтожил своей логикой религиозное утверждение, что Земля – центр Вселенной. Спустя три столетия Дарвин оказался тем, кто вернул человека на свое место в истории развития природы. Набожные священнослужители, маклеры страха и глупости затихли. Нет, это немыслимо, что Земля – единственная планета в этом бесконечном звездном океане, на которой есть жизнь. Однажды радиотелескопы предоставят доказательства этого. Голос, Разум чужих существ донесется до нас, предупреждающе, может быть, – или даже поучающе и сообщит нам новые, лучшие знания. Братья по Разуму на небосводе.

Сигналам, которые приняли Афонин, Бергенсен и Дугган в ту ночь, суждено через несколько дней принять неожиданное толкование.

VI

Соображения Шагана не могли вызвать у доктора Бороса никакого восхищения, и Кантиль, кажется, оказалась права, когда она перепутала Северный полюс с Европой. Европейский климат Шаган не выносил. Ученый с Маник Майя жалостливо кашлял, у него был жар и хотел вернуться обратно в свои горы. Но предстоявшее заседание в Высшем космическом агентстве нельзя было отменить.

Нанга сбежала от грозного старика, попросила доктора Бороса показать ей золотой город. У них было немного времени, шли быстрым шагом по узким улицам старой части города, зашли в церковь Тейн, постояли перед гробовой доской Тико Брайеса, перед часами старой Пражской ратуши и другими памятниками культуры. Доктор Борос знал все исторические даты и все тайны этого города, истории и легенды, которые оживали в переулках. Многое оставалось для Нанги загадкой как предложение: «Servit je vul», которое кто-то нацарапал на старой стене дома, и считанных часов не хватало для того, чтобы получить полную картину об этом городе Центральной Европы.

В отеле Шаган попытался излечить свою простуду коньяком. Он был порядком навеселе, когда вернулась Нанга, и захотел и хотел тоже подбить ее к этому «божественному напитку». Она отказалась и сделала своему шефу горькие упреки, в конце концов захотела вызывать врача, но Шаган почувствовал себя здоровым благодаря своему радикальному лекарству и с уверенностью возвестил: «Я предстану перед трибуналом точно Галилей и воскликну: И все-таки она движется! Я сотру Сёгрена в порошок своей логикой».

После того, как он выпил еще несколько бокалов, он начал браниться на доктора Бороса, который его не поддержал, упрекал Нангу, и, наконец, «медицина» возымела действие. Он заснул. Это было мало радостное начало.

Высшее космическое агентство, центр космических исследований, существовал всего несколько лет. Его создание стало необходимым, потому что цели, которые ставились в космонавтике все выше и выше больше не могли финансироваться одной страной. Исследование ближнего космического пространства проглатывало миллиарды и миллиарды. Так помимо Западного космического ведомства, появилось Пражское исследовательское общество. Вхождение в это космическое агентство было позволено любой стране, в том случае, если она была готова вносить ежегодный взнос на поддержку, соответственно своему экономическому развитию. Систематически проводились общие собрания стран-членов, научные симпозиумы, консорциумы для специальных исследовательских задач и прочие координируемые совместно научные мероприятия. Запуск «Чарльза Дарвина» тоже был запланирован и профинансирован Высшим Космическим Агентством.

Это международное объединение находилось под руководством президиума, в состав которого входили ученые из пяти стран. Каждые два года этот президиум должен был избираться снова.

Когда Нанга и профессор Шаган явились в зал заседания космического агентства, президиумом руководил профессор Сокольников, и в него входили следующие ученые: Доктор Борос из Венгрии, Биргер Сёгрен из Швеции, доктор Фишер из Праги и индиец – профессор Санкарат. Доктор Борос передал материалы уже два дня назад. Члены президиума пришли к выводу, что следует привлечь еще нескольких экспертов. Теперь они сидели в зале заседания, Нанга была обеспокоена, Шаган протрезвел после вчерашнего опьянения и все еще чувствовал себя плохо. У него болела голова, и жар подскочил до тридцати восьми. Но Шаган не хотел откладывать заседание, он лишь хотел, чтобы все было позади как можно быстрее. Возможно, Кантиль, кухарка, с ее пугающим языком и простым крестьянским разумом, могла бы спасти своего шефа от поражения сильным словцом, ведь она знала не только силу определенных кореньев против температуры, кашля и зуда пальцев ног, но и могла добиться своего своим громовым голосом. Весьма странно, но Шаган подумал о Кантиль и особенно об одной случае именно сейчас, когда Сокольников начинал заседание.

Повариха тогда только прибыла на Маник Майя, и Шаган немного показал ей обсерваторию и объяснял ей то да се. Кантиль проявляла повышенный интерес, и Шаган после каких-то ее слов счел необходимым рассказать ей немного о возникновении жизни и развитии человечества.

– Видите ли, Кантиль, – объяснил он, – с человеческим сообществом так же, как с музыкой, которая состоит из отдельных звуков. Такой звук, сыгранный на инструменте, остается звуком для себя. Но когда множество тонов объединяются в аккорд, каждый из них прекращает свою личную жизнь. Звуки затем настолько взаимопроникают друг в друга, что больше нельзя сказать: это соль, а это до. Они образуют вместе новую единицу гораздо более высокого вида, более богатую и глубокую по своей сути. Вам понятно это?

– Конечно, – усердно заверила Кантиль, – это как у нас в кампонге[5]5
  Деревня в юго-восточной Азии, похожий на деревню район на окраине города.


[Закрыть]. Там мы тоже сообщество.

– Превосходно, – довольно сказал Шаган, – из вашего отдельного существования вы объединились в более высокую единицу.

Все это было ясно, но после паузы Кантиль задумчиво спросила: «Одно я все же не совсем понимаю. У меня в отдельности одна голова. Куда же она денется, когда я вдруг объединюсь?

– Твоя голова, конечно, останется при тебе, – ухмыльнулся Шаган, – сообществу тоже нужна голова. Только теперь она больше не отдельная, а их много, составляющих такую голову.

После того как Кантиль поразмыслила над мудрыми словами профессора, она нерешительно сказала: «Все это хорошо, профессор, но все же есть одна загвоздка, потому что время от времени вдруг да и захочется почесать свою голову».

Это сцена пришла в голову Шагану, когда открылось заседание. Он пожелал себе красноречие Кантиль и ее чудодейственные коренья.

Простуда Шагана, конечно, не была виной тому, что его аргументов не хватило для того, чтобы убедить членов президиума и присутствующих экспертов. Недостаточная готовность принять его тезис, прежде всего имело место потому, что с момента катастрофы прошло почти десять месяцев. С этим он ничего не мог поделать, ведь лишь исчезновение астероида Ре 37 привело его к таким размышлениям. Вдобавок, приглашенный из Египта исследователь астероидов Гассан Джамбури, с «Ежегодником астероидов» которого Шаган много занимался еще в вечер до отъезда, мог доказать, что время обращения спорного астероида было различным, и что он уже несколько раз был замечен на заранее вычисленном месте несколькими часами позже. Между Джамбури и Шаганом возник спор об этом, потому что если египтянин был прав, тогда и столкновение с «Дарвином» было бы невозможно. Сокольников уладил разногласие и дал слово космонавту, который должен был с точки зрения практики сделать доклад о том, что могло произойти на борту космического корабля после такого столкновения.

Фрезер Джанелл, так звали космонавта, однажды уже был на окололунной орбите.

– Теория, – начал он, – это одно дело, а на практике это выглядит совершенно по-другому.

– Молодой человек! – громыхая прервал его Шаган, – в самом начале было мышление! На кончике своего пера Леверье открыл Нептун, и траектории, по которым Вы путешествуете на своих космических кораблях, точно так же не были измерены рулеткой. Будьте любезны отказаться от Ваших пренебрежительных высказываний о теории!

Молодой человек внес поправку, что он ничего не имеет против теории, затем он деловито рассказал, как от него требовалось, о своем первом полете на Луну, путешествии, которое длилось семь дней.

– Конечно во время этого путешествия мы тоже задавались вопросом, что с нами случилось бы, пожалуй, при встрече с метеоритом. Можно залатать маленькую трещину – предполагается, что она будет найдена и не будет потеряно слишком много кислорода. Впрочем, космический корабль автоматически избежит опасности столкновения с метеоритом…

– Даже крошечного осколка размером с горошину? – спросил кто-то.

– Нет, но такого, как названный здесь астероид Ре 37. Если все же дойдет до столкновения, я не понимаю, кто сможет выжить в результате этого…

– В этом Ваш недостаток, – прокряхтел Шаган, вклиниваясь в его речь.

– Что это значит? Понимание или непонимание молодого человека дела нисколько не меняет.

– Прошу меня простить, профессор Шаган, – затараторил Джанелл, – сначала я хотел бы всего лишь изложить мнение моих товарищей, а также мое собственное видение проблемы. Забежим немного вперед, и предположим, что все случилось именно так, как Вы предполагаете. Как этим шестерым жить дальше? Как человек мог бы существовать неопределенное время за пределами Земли…?

– Это не обсуждается, – еще раз прервал его Шаган.

– До определенной степени все-таки обсуждается, уважаемый коллега, – возразил Санкарат, – из знания того, что шесть человек еще можно спасти, конечно вытекал бы совсем другой аспект.

– На этот вопрос ответить не представляется возможным, – сказал Сокольников.

Доктор Борос попросил слово. Он сказал: «По моему мнению обе вещи неотделимы друг от друга. Вы указали в Вашей документации показатели прочности материала, использованного для строительства «Дарвина». Если бы столкновение разыгралось именно так, как это предположил профессор Шаган, и как оно, теоретически, также было бы возможно, тогда был бы также шанс выживания. Я хочу спросить наших практиков космонавтики: Вы когда-нибудь пытались всерьез войти в положение шести Ваших товарищей? Что бы Вы сделали, если бы Вы и некоторые другие выжили в подобной катастрофе? Надеялись бы Вы до последней секунды на спасение?

Джанелл пожал плечами.

– Думать об этом просто невозможно, – сказал он после раздумий. – Когда Вы садитесь в самолет, Вы, наверное, тоже не думаете о падении.

– Это не ответ, – ответил доктор Борос. – Я констатирую тот факт, что тезис профессор Шагана хотя и недоказуем, но разве выводы комиссии по расследованию были доказаны девять месяцев тому назад?

– Это так, – довольно пробормотал Шаган. Его лицо покраснело, жар был заметен по его лицу.

Биргер Сёгрен кашлянул. До этого момента он молча покуривал свою трубку, выпуская из нее кольца дыма. Теперь он отложил ее в сторону, взял свою записную книжку и подождал, пока Сокольников не кивнул ему.

– Я считаю ход нашего разговора неудовлетворительным, – начал он. – Профессор Шаган прав, от обсуждений веры и неверия мало пользы. Итак, вернемся к тезису нашего глубокоуважаемого коллеги.

Глубокоуважаемый коллега нагнулся к Нанге и прошептал:

– Обратите внимание, сейчас он будет очень настойчиво доказывать, что мне привиделись белые мыши.

Сёгрен продолжал: «Я констатирую: Нет никаких доказательств того, что Ре 37 вызвал столкновение, потому что по этому пункту взгляды двух специалистов расходятся. Дальше. Профессор Шаган основывается на том, что этот таинственный астероид больше не находится на своей орбите, следовательно, только он мог вызвать столкновение. Я спрашиваю профессора Джамбури: Случается ли так, что малые небесные тела наблюдаются на протяжении нескольких лет и затем вдруг больше не появляются?»

Али Гассан Джамбури встал и заговорил так быстро, словно он хотел сообщить все содержание своего «Ежегодника астероидов». Из всего этого следовало, что на самом деле многие из этих малых небесных тел во время своих странствий притягиваются Солнцем или какой-нибудь планетой, падают на них или сгорают в их атмосфере.

– Почему бы астероид Ре 37 не могла постигнуть такая же участь? – спросил Сёгрен. – Согласно официальным результатам комиссии по расследованию «Дарвин» разбился в щепки, упав на поверхность Луны. Профессор Шаган, напротив, непременно хотел бы видеть там обломки своего астероида…

Шаган прошептал: «Я боюсь, Вы были правы, Нанга, мне все же следовало обратиться к врачу. У меня голова гудит так, словно я сам столкнулся с астероидом».

Нанга ужаснулась при виде его пылающего лица.

– Просите ли Вы о прекращении заседания, – прошептала она в ответ.

– Не думаю.

– Одно замечание, профессор Сёгрен, – попросил доктор Борос. – С чем, по Вашему мнению столкнулся «Дарвин»?

– Может быть, с метеоритом, – возразил в ответ Сёгрен, – откуда мне знать?

– Конечно, – ёрничал Шаган, – с каким-нибудь метеоритом. По всем расчетам возможно, что это был Ре 37, но по Вашему мнению это не может быть он. Это я называю логикой.

Сёгрен степенно набил свою трубку и столь же размеренно раскурил ее. Затем он сказал: «Уважаемый коллега Шаган, здесь мы никогда не сможем установить причину катастрофы. Но все же предположим, что все было так, как Вы отобразили в своем докладе. Девять месяцев назад я путешествовал на корабле по Индийскому океану. Тогда я раскуривал, как сейчас, трубку. Спички я выбросил в море. Место: Бенгальский залив, примерно девяносто градусов долготы и восемнадцати градусах широты. Время: одиннадцать часов десять минут. Пожалуйста, уважаемые господа, давайте поищем спички. Течения известны, острова, суша. Я думаю, вы понимаете мою историю. Поиски этих спичек и, возможно, их нахождение, было бы пустяком, по сравнению с поисками „Дарвина“. Нам еще неизвестно ускорение и направление полета «Дарвина». А наши океаны капля воды по сравнению с пространством Солнечной системы.

Приведение доказательства Сёгрена оставило неизгладимое впечатление у его слушателей. Даже Шаган, который подпер голову обеими руками, молчал и задумался, вероятно он даже больше не следил за происходящим из своей высокой температуры. По всей видимости, в этот момент только Нанга была не согласна с логикой северного жителя. Ее взгляд пробежался по лицам собравшихся, и она ждала возражений. Но все еще царило молчание. И она вдруг сказала в этом молчании: «Я считаю Ваш пример не совсем удачным, профессор Сёгрен».

Неожиданный женский голос разбудил даже Шагана из его забытья. Он с удивлением посмотрел на свою ассистентку. Сёгрен отложил в сторону свою трубку и с интересом спросил: «Что Вам не нравится в моем примере?»

– В тезисе профессора Шагана речь идет вовсе не о спичках, а о людях.

Сёгрен запнулся.

– Конечно, речь идет о людях, – согласился он, – моя история о спичках была аллегорией. Но скажите мне, пожалуйста, откуда Вы знаете, что эти люди, о которых ведете речь Вы – и мы все, еще живы?

– Я не знаю этого, но я надеюсь, – ответила Нанга, – и никто не может рассеять эту надежду, ни у кого нет на это права.

Растерявшись, она замолчала, потому что теперь все взгляды были обращены на нее. Но Сёгрен ответил не сразу и очевидно ждал от нее дальнейших рассуждений, с ее губ тихо сорвалось: «Я только хотела сказать, что основе открытия профессора Шагана лежит большая надежда. Чего бы стоила наука, если бы она не испробовала все, чтобы найти истину, если бы она не принимала во внимание возможность того, что возможно шесть человек ждут спасения.

– Поэтому мы здесь, – сказал Сокольников. Сёгрен возразил в отцовском тоне: «Уважаемая коллега, это все чудесно, но наука – это система знаний о природе и ее законах. Бессмысленно разводить дебаты о том, существует ли еще «Дарвин» или не существует спустя почти год. Или Вы хотите еще раз поставить на карту жизнь людей и искать в глубинах Вселенной корабль-призрак? На протяжении нескольких лет мы готовились к проекту полета на Марс. Миллиарды уже вложены в это предприятие. И теперь приходит некто с тезисом, который не подтвержден и требует от нас, чтобы мы отправили „Йоханнес Кеплер“ в какое-то другое место. Пожалуйста, если кто-то докажет нам четко и ясно: там и там должен находиться космический корабль „Дарвин“ – тогда бы нам не пришлось устраивать дебаты».

Было ясно, что тезис Шагана не будет одобрен и в таком случае отказ был бы обоснован, если когда-нибудь выясниться, что Шаган исходил из правильных рассуждений. Был целый ряд подробностей, на которые Шаган не мог дать ответа. Так, на борту каждого космического корабля находились так называемые буи-SOS. Они были оснащены автоматическими передатчиками и в случае катастрофы могли быть выстреляны в космос. Такой зонд никогда еще не был ни замечен ни услышан. После этого заседания в Высшем Космическом Агентстве говорилось еще очень много слов и высказывалось много предположений. Легкомыслие нельзя было поставить в упрек участникам заседания. И, наконец, это был сам Шаган, который все больше сомневался в собственных догадках.

Когда они разошлись, совсем не дружественно – президент даже поблагодарил Шагана.

Фрезер Джанелл, молодой космонавт, подошел к профессору. Он еще раз извинился за замечание по поводу «теории», и попросил Шагана уделить ему минутку. Но его состояние здоровья требовало доктора, и ученый был вовсе не расположен к этому после беседы с молодым человеком. Доктор Борос и Нанга сопроводили его обратно в отель. В зале заседаний Высшего Космического Агентства о дискуссии, которая еще раз подняла вопрос о катастрофе «Чарльза Дарвина» еще напоминал дым из курительной трубки Сёгрена и несколько стаканов с недопитой минеральной водой. Никто в этот момент не мог знать, какое значение приобретет через несколько дней тезис Шагана, даже сам ворчливый ученый с Маник Майя.

Врач измерил температуру тридцать девять и пять градусов и услышал хрип в грудной клетке. Это было начало воспаления легких. Шаган отказывался лечь в больницу. Была назначена медсестра, которая ухаживала за ним в отеле.

В прихожей ждали Нанга и доктор Борос. Когда медсестра вышла за лекарствами, они услышали его крик: «Эй, Чингиз-Хан, входи!»

– Вот Ваш пациент, – сказала Нанга, – он всегда такой, он делает, что хочет.

Шаган сидел на кровати с покрасневшим лицом.

– Я хочу вернуться! – бранился он. – В этом проклятом европейском климате точно заболеешь. И все благодаря Вам, Нанга.

Она оскорблено замолчала.

– Выбрось путешествие из головы, – сказал Борос, – и лучше приляг, у тебя температура.

Шаган упрямо сидел.

– Конечно, я болен. Мне не следовало приезжать сюда, и я этого вовсе не хотел. Но кое-кто угрожал, что уволится, это был шантаж. В двадцать три года кое-кто умнее чем старый дряхлый профессор…

– Ты заходишь слишком далеко, – оборвал его Борос. – Нанга хотела как лучше. Обстоятельства против твоей точки зрения – девять месяцев назад обо всем этом еще можно было дискутировать.

Шаган закашлялся. Когда он успокоился, он сказал: «Я никогда еще не был по-настоящему убежден в этой истории. Но она смогла так быстро раззвонить обо всем. Или все это было из-за путешествия? Ей так надоел за это время Маник Майя?

Нанга побледнела. Она пошла к двери.

– Не сердитесь на него, Нанга, – крикнул ей вслед Борос, и повернулся к Шагану: «Я полагаю, ты бредишь».

– Я так же ясен как до этого на заседании и как вчера. Но я признаю, я старый осел, иначе бы я не попался на этот переизбыток чувств!

Шаган продолжал ругать свою ассистентку и Европу и Борос не знал толком, была ли эта вспышка злобы вызвана болезнью или жалобы Шагана нужно было воспринимать серьезно.

Нанга вернулась в номер уставшей. Сейчас она с большим удовольствием собрала бы чемодан вернулась домой. Даже если Шаган всего лишь бредил, это оставалось сказанным и навсегда осталось бы между ними. Для нее то, что он называл шантажом, стало неизбежной необходимостью.

В ее дверь постучали. Нанга думала, что к ней зашел доктор Борос. Но когда она открыла дверь, перед ней стоял Фрезер Джанелл.