Текст книги "Иной мир"

Автор книги: Герберт Циргибель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Дамар вздрогнул. Он молчал.

– Но ты должен знать эти слова, это твой родной язык. Возможно я неправильно поставил ударение. Может быть послушаешь пленку? Это были последние слова Нанги…

Дамар ни с места не сдвинулся.

– Silaphati, – снова начал Седрик, – вслушайся, Дамар: Silaphati – что это может означать? Подумай, – я предполагаю, что это как-то связано с любовью или что-то…

– Оставь меня в покое! – несдержанно крикнул Дамар, – я не знаю этих слов, отстань от меня с этой болтовней…

– Болтовня, – повторил Седрик, – то, что сказала Нанга, во-первых не болтовня, и во-вторых, ты смешон, Дамар. Нанга была твоей коллегой, ты мог бы спокойненько передать ей привет.

После паузы Дамар усталым голосом сказал: «Оставь меня в покое, я устал».

– Ты болен?

– Нет, но ты кажется оглох. Я сказал, что я устал.

– Тогда еще скажи мне хотя бы, что значит Silaphati…

– Вон отсюда! – Дамар закричал так громко, что Седрик испуганно отступил.

– Я думаю, он заболел, – сказал он Массиму, – он болен, сообщи об этом в центр, ты можешь снова взять на себя командование.

– Чего он орет? – поинтересовался Джефсон.

– Спроси у него самого. Он даже забыл свой родной язык. Если бы я только знал, что значат эти два слова. Вы случайно не знаете, что значит Silaphati?

Ни Массиму ни Джефсон не знали этого, и Седрик не узнал это и из транскапуса, с помощью которого он пробежал глазами основы индонезийского языка. Затем эти таинственные слова потеряли для него значение, потому что все их внимание было обращено на новое событие.

XVIII

«Йоханнес Кеплер» вышел на расчетную орбиту, второй этап его полета был завершен. Теперь космический корабль приближался к той сфере, в которой должен был двигаться по своей орбите «Чарльз Дарвин». Несмотря на то, что им был известен день и час, когда будут выключены двигатели и начнется свободный полет, этот долгожданный момент все наступил для них неожиданно. Они уже настолько привыкли к легкой вибрации и тихому шуму на корме, что они на протяжении уже нескольких недель считали, что живут в полной тишине. Теперь эта мнимая тишина сменилась еще более глубоким спокойствием. Указатели измерительных приборов, которые регистрировали работу замедлителей и диффузионного аппарата, устремились к нулю. Небесное тело искусственного происхождения стало планетой, дальнейшая характер изменения траектории которого определялся сложными отношениями силы тяжести. Эту траекторию и в ЦУПе знали лишь приблизительно, потому что «Кеплер» подвергался влиянию не только солнечной массы, но и влиянию других планет.

Шестьдесят четыре миллиона километров разделяли их от родной планеты. Не считая пострадавших на «Чарльзе Дарвине», никто еще не видел Землю с такого расстояния. Четверо собрались в контрольной рубке и с напряжением наблюдали за процессом, который Массиму вызвал дернув рычаг. Нижняя часть корпуса растопырилась, три спицы медленно поползли вверх. Когда они образовали прямой угол к неподвижной части космического корабля, три рукава начали медленно вращаться. Диаметр круга, который они описали, составлял тридцать три метра, и должно было пройти восемь секунд, пока каждая кабина совершит обращение вокруг центральной оси. «Кеплер» превратился в карусель.

Теперь им только нужно было пробраться через рукава к своим каютам, чтобы вернуть чувство земной тяжести. Этот переход был связан со значительными трудностями. Они знали, что их организм должен был постепенно привыкнуть к этим новым условиям, но желание наконец снова почувствовать силу тяжести, заставило их забыть все предостережения. Седрик и следующий за ним Джефсон невольно застонали, когда они пригнувшись пробирались через спицу, а затем их затянуло центробежной силой в кабины. С обоими их спутниками было также: у них было такое ощущение, словно их зажали в тиски. Плюс к этому непривычное вращение; они полезли обратно, бледные и изнуренные.

– Прекрасное изобретение, – сказал Джефсон, у которого на лбу выступил пот, – я больше не полезу на это чертово колесо.

Дамар пропал в лазарете. Ему стало плохо. Массиму раздал таблетки для успокоения желудочных нервов. Через час они попытались снова, пробыли в каютах минутах и снова вернулись обратно. Это вращающееся колеса постепенно перестало быть таким ужасным. Их тела привыкли к нагрузкам, а их глаза – к странной картине, которая открывалась за иллюминаторами к каютах. Вселенная, казалось, пришла в движение и постоянно вращалась вокруг космического корабля. В этих новых условиях жизни были еще странности. В то время, как на Земле все стремилось к центру планеты, центробежная сила несла их кабинами наружу; они стояли головами по отношению друг к другу. Внешнему наблюдателю могло показаться, словно они были подвешены за ноги на колесе обозрения.

Массиму получил из Центра разрешение раздать особый рацион. Он включал в себя консервы, овощи, мясной паштет, шоколад, вафли и прочие сладости. Они съели консервы в саду и не смогли достаточно расторопно вернуться в свои каюты. Вещи, которые долгое время оставались совершенно естественными, показались им чудом. Все предметы оставались на своих местах. Джефсон перекладывал свои консервы с места на место; Седрик основательно распаковал свои вещи и так же радовался тому, что все оставалось на своих местах. Затем они отведали сладости. Массиму пожелал им хорошего аппетита и утверждал, что в жизни не ел ничего слаще.

– Он прав, – сказал Джефсон, – и уже почти невозможно представить, что они на Земле могут устраивать такой пир каждый день. Ты еще можешь представить себе такое, Седрик?

– Порой я могу себе это представить, – ответил Седрик и неторопливо жевал кусочек колбасы. – Земля – это что-то чудесное. Это замечаешь сразу, как только покидаешь ее.

– Когда я вернусь, я буду вдвойне наслаждаться каждым шагом и каждым вздохом, – мечтательно сказал Джефсон, – переходить через улицу или ходить по лесу. Я хочу ходить только пешком, делать один шаг за другим. От нашего дома недалеко до окраины города. Раньше я всегда ездил туда на машине, но когда я вернусь, я ее продам. И тогда я пойду через к окраине города. Там есть пара садов, а за ними лес. Можно прилечь и греться на солнце. И такие вещи я буду есть каждый день. Попробуй мясной паштет, Седрик…

Вновь обретенное чувство тяжести пробудило в них воспоминания и тоску, и в их фантазии повседневные мелочи превратились в чудесные, завидные мелочи. Вращающиеся кабины открывали им через многочисленные иллюминаторы панораму бесконечного космического пространства; звездный океан проплывал мимо, через восемь секунд те же светящиеся точки возвращались снова. Одной из этих точек была Земля. Невероятное число энергии понадобилось для того, чтобы оторваться от нее; сейчас оказалось так, что это планета притягивала их сильнее, чем когда-либо прежде. Они стартовали под принуждением необходимости, и в глазах оставшихся на Земле людей они были героями. Но герои говорили о воде и лесе, о женщинах и прогулках. Герои оставались людьми со всеми томлениями, со страхом и слабостями и воодушевленными единственным желанием, наконец достичь цели экспедиции и вернуться на место, в котором одно существования стоило, чтобы жить.

Все чаще они стояли перед иллюминаторами таращились наружу. Их фотоэлектронные искатели прощупывали окружение, и четыре пары глаз искали среди светящихся точек пострадавший космический корабль, который якобы должен был двигаться по траектории в этой сфере. Что, если Джефсон был прав со своим подозрением, если данные о траектории не соответствовали истине? К сомнению прибавился трезвый расчет. Выжившие на «Дарвине» могли рассчитать правильно, но какую роль играет разница в полмиллиона километров при таких расстояниях? Планету, спутник еще можно было бы хорошо различить с этой точки зрения, но крошечный «Дарвин», эта булавочная головка, оставалась скрытой даже от их радара. Чем дольше длился полет, тем больше их волновал этот тревожный вопрос.

Поначалу обретение гравитации, круговое обращение их кабин еще было выдающимся событием, которые их отвлекало. Каждая из этих трех кабин была похожа на крошечное небесное тело, которое двигалось вокруг общего центра. Земле требовался год, чтобы совершить обращение вокруг Солнца – их «кабинный год» длился восемь секунд. Они назвали свои кабины важными именами. «Одиссеем» называли Джефсон и Седрик свою спицу, Дамар и Массиму сошлись на «Колумбе», в то время как третий вращающийся рукав получил имя греческого философа Гераклита. Это было в начале, когда у всего еще была прелесть новизны. Они могли точно видеть, сколько времени прошло с тех пор, но час или день – по их ощущению между ними едва ли была разница. Время тянулось еще медленнее, чем больше они тосковали по завершению этого путешествия. Монотонность на борту приобретала новые варианты, и быстрее, чем они хотели это признать, они привыкали к новому состоянию. Все реже они обменивались словами во время совместных приемов пищи в саду. Но что они бы сказали друг другу? Оставалась только одна мысль, которая их занимала, час за часом, день за днем. Теперь, когда они сами наматывали вытянутые эллипсы вокруг Солнца с выключенными двигателями и ждали «чуда» встречи, даже от приободрений центра управления больше не было пользы. Их полет был заключен во временные границы. Внутри этих границ должен был быть обнаружен «Дарвин». Это беспомощное ожидание стало для них самой большой нагрузкой.

Однажды даже Массиму потерял терпение.

– Проклятье, скажите же вы что-нибудь! – крикнул он, когда они ненадолго собрались в лаборатории. – Я же вижу в вас, никто больше не верит в успех.

– Ты веришь в него? – спросил Джефсон.

Массиму пожал плечами.

– Я не знаю. Порой я мечтаю об этом, но постепенно сходишь с ума от этого вечного ожидания. Седрик, твое мнение?

– Мое мнение? – Седрик посмотрел на него секунду. – Я скажу вам честно мое мнение: они уже мертвы.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что они больше ничего не передают. Тогда они еще выходили на связь, их сигналы принимали в горах Алатау и в Северной Каролине. Теперь они молчат. Они либо умерли с голоду либо проглотили эти ампулы, последний рацион перед вечным сном. Вот мое мнение.

– Ты заблуждающийся пессимист, – сказал Дамар, – есть сотни причин, почему они больше не выходят на связь.

– И какие же это причины? – спросил Седрик. Дамар был не так уж и не прав со своим замечанием. Седрик хватался за любую надежду. За его мрачными прогнозами на самом деле скрывался вызов. Он хотел противоречия и был доволен, когда Дамар оказал ему такую любезность.

Дамар сказал: «У них пищи еще на пару месяцев, так значилось в их сообщении. Если мы найдем их здесь, тогда мы были бы у них на два месяца раньше. Зачем же им убивать себя до этого момента? И я могу понять, почему они не выходят на связь. Или их передатчики вышли из строя – или они прекратили звать на помощь. Они сейчас полагаются на зонды, которые они выстрелили».

– Но они могли бы хотя бы дать несколько сигналов, – сказал Джефсон.

– Они уже больше чем год заперты в обломках своего корабля, – ответил Дамар, – кто знает, сколько месяцев они напрасно звали на помощь, и возможно они тем временем приняли новые сигналы на «Собачьем ухе» – все возможно.

– Это можно выяснить, – сказал Массиму. – Я вызову ЦУП – возможно они действительно нашли новые следы…

Сейчас на борту не было ничего важнее, чем этот запрос. Ответ, который поступил через тридцать минут, дал новую пищу их сомнениям. Радиоастрономы между тем установили, что сигналы, принятые в Северной Каролине и горах Алатау, однозначно не поступили с «Чарльза Дарвина». Сигналы были снова услышаны, и исследования показали, что они исходят от космического зонда, запущенного в шестидесятые годы. Микрометеориты должно быть изменили частоту передатчика.

Седрик разочаровавшись поплыл обратно в свою кабину. Джефсон последовал за ним.

– Они постоянно находят что-нибудь новое. Меня бы больше не удивило, если бы они вдруг установили, что и информационная капсула с «Дарвина» тоже была ложным заключением.

– Кто знает, – ответил Джефсон, – все возможно. Я больше не могу выносить эти звезды. Постоянно одна и та же картина! Если бы я догадывался об этом раньше…

Они молчали. Их глаза болели от призрачного танца огней, который выплясывали вокруг них созвездия.

– Это смешно, – сказал Джефсон, – раньше я всегда говорил: Я люблю то да се, я люблю свою жену и не знаю, что там еще. Теперь меня все это больше не интересует. Я только хочу вернуться на Землю. Представь, ты бы стал говорить дома об этой планете; нас бы приняли за сумасшедших. Что значит Земля, можно понять только с этой перспективы.

– Хотел бы я, чтобы это не потребовалось, – сказал Седрик. – Порой я боюсь, что ты оказался прав со своим подозрением. Кто знает, найдем ли мы их когда-нибудь.

– Я боюсь немного другого. Ты когда-нибудь думал о том, что мы можем больше никогда не вернуться? Мы уже целую вечность в пути…

– Мы вернемся обратно, наша программное управление работает как часы, все рассчитано.

Это должно было прозвучать убедительно, но его голос прозвучал несколько неуверенно.

Генри Джефсон ответил: «Да, все точно рассчитано, как и на „Дарвине“. Случай не поддается расчетам. Есть нечто, что нельзя охватить разумом. Тогда остается только надежда или даже вера…»

Седрик не ответил. Он уже несколько раз заставал Джефсона с сомкнутыми ладонями. Он мог верить и молиться, но судьба и успех этой экспедиции были связаны с расчетами. Он игнорировал ощущения своего товарища, а тот еще никогда не клонил к этому в разговоре. Немного погодя Джефсон сказал: «Не лучше ли было бы прекратить поиски, Седрик? То, что мы делаем, порой кажется мне вызовом…»

– Нет! – Седрик посмотрел на него. – Больше нет пути назад, Генри. Как будем дальше жить на Земле, если сейчас сдадимся? Ты когда-нибудь думал об этом? Я бы не смог больше никому в глаза посмотреть. Нет, тогда уж лучше сдохнуть здесь. Только мы можем спасти их, мы одни.

– Только мы, – пробормотал Джефсон, – как это звучит: мы, уподобились богам. Но даже радиосигналы исходили не от них. Где же они тогда, где? Я вижу только бесконечность, непостижимая, непонятная. Есть нечто, существующее независимо от нашего сознания. Назови это что-то как хочешь, Богом, случаем или понятием, которое нельзя охватить разумом, которое поддерживает этот порядок. Правильно ли легкомысленно перешагивать через это? Достаточно того, что мы полагаемся на компьютеры?

Седрик ответил: «На это я не могу дать тебе ответ, Генри, потому что у меня нет таких проблем. Я полагаюсь на расчеты. Если ты черпаешь силы из других источников – пожалуйста… Я на это не способен. Если бы у меня были такие способности, я бы стал физиком. Я хочу понять сущность материи, знать, из чего она состоит и почему она ведет себя так и не иначе. Это же самообман, говорить о непостижимой бесконечности или конечности. Не лежит ли эта бесконечность далеко за пределами наших знаний? Чем больше мы проникаем в природные явления, тем больше мы их и понимаем – их закономерности и их противоречия…

– И все же не приближаемся к правде.

– Может быть мы никогда не найдем ее, но мы приблизимся к ней.

– И не найдем ответа, – сказал Джефсон. – Через сто или тысячу лет люди все еще не найдут ответ на вопрос о боге, потому что одного разума не достаточно, чтобы понять, что там, что существует независимо от нашей воли и нашего рассудка разума.

Седрик пожал плечами. Какая тема, подумал он. Мы торчим в этой металлической капсуле, и бог не направляет этот кораблем своим перстом к цели. Бог создал людей по своему образу и подобию? Нет, совсем наоборот, люди создали своих богов по своему образу и подобию… Вдруг до их кабины донеслось пение. Оба прислушались. Им был знаком и голос и мелодия. Дамар пел свою песню, текст которой никто не понимал. Это была унылая песня, жалостливая и монотонная. Он уже часто пел ее, но голос Дамара был не очень-то приятным. Какое-то время они прислушались, затем Джефсон застонал.

– Почему он постоянно поет, Седрик? Разве нет никакого другого занятия? Почему он не читает?"

– Он сейчас перестанет, – сказал Седрик. И действительно, Дамар немного погодя перестал.

– За этим последует пауза в пять тактов.

Джефсон посчитал, но Дамар не торопился.

– Наконец-то, он прекратил…

В этот момент Дамар пропел новую строфу, песни, у которой, очевидно, не было конца и текст которой он мог варьировать по своему усмотрению.

– Прекрати! – заорал Джефсон, – эй, Дамар, заткни же ты, наконец, свой рот!

Пение прекратилось, но всего лишь на мгновение.

– Я ему сейчас покажу, – пробормотал Джефсон. Он вылез. Седрик последовал за ним. Дамар сидел в саду. Джефсон встряхнул его.

– Прекрати петь, Дамар, – приказал он.

– Почему? Это не запрещено.

– Мы запрещаем это тебе, – озлоблено крикнул Джефсон, – хватит выть. Я думаю, он напрашивается на спор, Седрик. При этом он даже не может петь, он кряхтит словно сова…

Джефсон замолчал, когда Дамар посмотрел на него с упреком.

– Почему ты все время торчишь здесь? – спросил Седрик немного примирительно. – Почему ты не идешь в свою кабину? Зачем ты думаешь ученые выдумали эту карусель? Или эта проклятая невесомость доставляет тебе удовольствие?

– В всяком случае, похоже на то, – сказал Джефсон, – он сидит там словно заклинатель змей.

На спине и на задней части одежды были вшиты металлические полосы. По космическому кораблю везде были размещены магнитные пластины. Если они опирались или садились на такую вставку, их тело прочно фиксировалось. Дамар сидел на таком месте. Он сложил руки на груди; верхняя часть туловища качалась из стороны в сторону. Было похоже на то, словно он совершал ритуал. Он не отвечал. Его лице было странно задумчивым.

– Я тебя кое о чем спросил, – сказал Седрик.

Он хотел дружественно потрясти Дамара за плечо, когда он заметил кое-что. Дамар держал между коленями маленький целлофановый пакет.

– Ты только посмотри на это, Генри, он играет с нашей землей.

Дамар позволил Седрику взять пакет.

В нем было две горсти земли, обычный песок, старательно упакованный перед стартом, который они взяли с собой,

– Вот тебе его спокойствие и превосходство, – пробормотал Джефсон, – все лишь напускное.

Седрик осторожно открыл пакет. Он потрогал кончиком пальца еще немного влажный песок, затем и Джефсон тоже потрогал землю.

– Это хороший грунт, – сказал Дамар, – на нем выросло бы все, что угодно. Даже наши водоросли. Нам нужно взять пару-тройку из питательной жидкости и попытаться вырастить их на этой земле.

– Неплохая идея, – сказал Седрик.

Генри Джефсон тоже был в восторге от этого, и они в этот момент не подумали о том, что эта идея была неосуществимой. Водорослевые культуры в лаборатории, которые обеспечивали их кислородом, подпитывались специальной жидкостью. Эта жидкость находилась в пластиковых пакетах, из которых она не могла вытечь. Неприхотливые водоросли росли бы и в увлажненной земле, но для этой земли не было никакого резервуара. Она бы высохла через несколько дней и при малейшем сотрясении корпуса корабля парила бы по космическому кораблю словно скопление микрометеоритов. Они об этом не думали.

– Я уже пару раз держал в руках это землю, – сказал Дамар, – никто из вас не заметил этого. Вы не замечаете многих вещей.

– Что мы не замечаем?" – недоверчиво спросил Джефсон.

– Многое, – задумчиво ответил Дамар. – Я мог бы рассказать вам одну историю, и, возможно, я это однажды и сделаю.

– Что за историю?

– Вот именно, историю. Она особенно заинтересует Седрика. Но я ничего не скажу. Потом, Седрик, когда мы их найдем. Сейчас этот момент еще не настал.

– Он важничает, – проворчал Седрик. – Может быть ты можешь хотя бы намекнуть?

– Нет, я не буду намекать. Почему вы вообще не хотите, чтобы я пел эту песню?

– Посмей только! – воскликнул Джефсон.

– Кто бы смог выдержать это долго? Постоянно один и тот же напев и постоянно один и тот же дурацкий текст…

– Вы плохо слушаете, – сказал Дамар, – и особенно ты, Седрик.

– Почему, особенно я?

– Потому что в этом тексте попадаются слова, значение которых ты так хочешь узнать.

Пухлые губы Дамара насмешливо дернулись, когда он увидел удивленное лицо своего товарища.

– Да, Silap hati. Разве ты не хотел однажды узнать, что значат эти слова? Я знаю это.

– Это подло, – сказал Седрик, – тогда ты сказал мне, что их нет в вашем языке, и важничал как индюк. Так что значат эти слова? Или это тайна?

Дамар стал серьезным, когда он ответил:

– Нет, Седрик, это не тайна. Извини, если я был грубым. Пожалуй, мы все немного изменились. Но есть порой вещи, которым просто нет места в нашем мозгу. Они сидят в груди, и их нельзя вырвать оттуда. Единственный доктор, который может нам помочь – это время. Мне этот доктор помог. Понимаешь, Седрик? Во время этого бесконечного путешествия я смирился со всем. Теперь я понимаю многое из того, что не мог понять прежде…

Седрик и Джефсон переглянулись.

– Извини, Дамар, насчет времени ты прав, – мягко сказал Седрик, – но ты говоришь немного запутанно – мы не понимаем ни слова. Ты хотел сказать мне, что значит Silaphati.

– Они звучат в песне, которую вы больше не хотите слушать, – ответил Дамар. – У нас эту песню поют, когда родина далеко и когда все мысли наполнены тоской. Silaphati означает…

Дамар не успел договорить. По космическому кораблю пронесся нарастающий и убывающий звук. Секунду они не произнесли ни звука. Седрик был первым, кто произнес вслух то, о чем они думали: «Наши пеленгаторы нашли их!» Он произнес это шепотом. Они протеснились к люку, выпихнув друг дружку из кабины. Радость и волнение сдавили им горло.