Текст книги "Иной мир"

Автор книги: Герберт Циргибель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Возможно, – сказал Чи, – возможно и нет. Но даже если жизнь всего лишь сон – почему мы должны его отбрасывать? Разве не есть смысл в том, чтобы хорошенько и красиво обустроить Землю и наслаждаться этим сном до самого конца?

– О какой Земле ты говоришь, Чи? – спросил я. – Здесь наша Земля, «Чарльз Дарвин», названная по имени натуралиста, который причислил историю сотворения мира в первой книге Моисея к сказочной литературе. Только здесь больше не возникают виды, и здесь нет естественного отбора.

– И все же мы живем, – ответил Чи.

– Ты называешь это жизнью?

Паганини заполз в кабину. Я показал на него.

– Посмотри на него, Чи, подобие Бога, наше отражение. Он определяет наш путь.

– И путь Земли, если разуму не суждено победить, – бросил Гиула.

Лицо Паганини было ужасно бледным. Его взъерошенная борода придавала ему запущенный вид. Он затряс головой и начал петь: «Я птица с зелеными перьями, и я полечу от звезды к звезде…»

– Прекрати, Дали, – сказала Соня. – Давай, сядь рядом со мной.

Он послушался.

– Порой я не знаю, человек ли я, – задумчиво сказал Гиула. – Мы разговариваем, мы можем общаться – а что мы еще можем? Человеку нужно ходить в театр, он должен менять одежду и чувствовать, когда дует ветер и когда идет дождь. Дождь – знаете ли вы еще, что это такое? Дождь…

– Прекрати, Гиула! – отчаянно закричала Соня, – я прошу тебя, прекрати!

Паганини потихоньку напевал.

– Я буду летать и найду его. И тогда я спрошу его…

– Кого ты найдешь и спросишь? – спросил Чи.

– Его, – торжественно ответил он, – его, который в ответе за все. Я все скажу ему.

– У меня скоро иссякнет терпение, – пробормотал Гиула. – Притворись же хотя бы раз обезьяной, Паганини, я хочу видеть своих далеких предков…

– Теперь хватит! – крикнул Чи.

Вспомнив про пощечины, Гиула замолк. Соня взяла больного за руку и вывела его наружу.

– Извините, – сказал Гиула, – я больше не могу.

Я положил свою руку ему на плечо и обратился к нему. Он успокоился, а я подумал: Хоть бы меня кто-нибудь когда-нибудь успокоил. Но я был самым страшим, и мои седые волосы тем более обязывали меня играть роль «отца». При этом я сам себе казался жалким, у меня на душе кошки скребли…

– Порой я просыпаюсь из-за путанных снов, – тихо сказал Гиула. – Они навязывают мне сумасшедшие картины с Земли. Вчера я мечтал о лесе. Я шагал по листве – была осень. Листья шуршали, и повсюду от неожиданности вскакивали зайцы и косули. Вдруг я увидел охотника. Он встал наизготовку со своим оружием и целился в меня. Я крикнул: Я не заяц, не стреляйте, я Гиула с „Дарвина“! Но он выстрелил. Я упал и умер. И так я проснулся – сон оказался явью, потому я же мертв, по-настоящему мертв, внесен в реестр. Ах, Чи! Мне еще нет двадцати четырех, но я отдал бы свою жизнь за один час на Земле. Всего шестьдесят минут иметь возможность еще раз увидеть и услышать все – затем мог бы прийти охотник.

– Мы вернемся на Землю, – сказал Чи.

Как часто мы уже произносили эту фразу.

Соня вернулась. Она сделала озабоченное лицо.

– Дали болен.

– Это не ново, – сказал я.

– Это уже что-то другое, Роджер. Я обследовала его несколько дней назад. Не исключено, что он болен лейкемией. Вы заметили его бледноту?

– И ты ничего не можешь предпринять против этого? – поинтересовался Чи.

– Нет.

– Я хочу знать, какие болезни могут к нам прилипнуть, – сказал Гиула.

– Мы не можем подхватить здесь только насморк. Нет погоды, нет насморка.

Наша беседа до этого журчала словно ручей; распространялась всеобщая усталость. Когда я бросил взгляд на термометр, я испугался. Он показывал тридцать семь градусов Цельсия. Пластины на внешней поверхности космического корабля были открыты. Они больше не отражали солнечный свет, вследствие этого температура бесперестанно поднималась. Я сказал об этом другим. Гиула ринулся наружу, чтобы закрыть пластины.

По всей видимости, Паганини поиграл с ними. Мы больше не волновались по этому поводу Жара сковывала наше мышление.

Девятнадцатоеапреля

Когда я еще жил на Земле, я видел однажды фильм ужасов, в котором был показан современный способ пытки. Это было совсем просто. Человека запирали в комнате, в месте его пребывания царила абсолютная тишина. Лишь рядом с крана капала вода. Кап, кап, кап – час за часом, день за днем[21]21
  Автор имеет в виду классический фильм «Шахматная новелла», снятый по одноименному произведению Штефана Цвейга. В нем гестаповцы пытались добиться от заключенного признания, заточив его в тихой полумрачной комнате в отеле, оставив включенной воду. В итоге, он спасся от одиночества, украв у своих стражников книгу – сборник шахматных партий, и открыл в себе неожиданный талант, обучившись игре в шахматы на уровне гроссмейстера (Прим. пер.).


[Закрыть].

Есть множество методов, которые могут вызвать в мозге короткое замыкание. Например, постоянный громкий звук – или даже, напротив, тишина. Я прежде всего боялся того, что сойду с ума именно из-за этого. Может быть мы уже сошли с ума? Порой мы все начинали нести околесицу, по крайней мере, мне так казалось. Порой мы даже ругались – Гиула и я или Паганини. Только Чи оставался гармонично спокойным. Сколько еще?

Спустя два часа..

Что-то произошло на борту. Произошло чудо. Да, чудо. Я думаю, теперь все будет по-другому. У меня не хватает слова, чтобы правильно описать все произошедшее. И мне трудно при этом не потеряться в сфере мистики. Соня называет это откровенным чудом, и Гиула тоже постоянно углубляется в религиозные образы. При этом все можно объяснить очень просто. Все можно рассчитать, измерить, взвесить, разделить химически или физически. Но для этого нужен отдохнувший рассудок.

Паганини, больной, несчастный, счастливый чудак нашел это чудо на борту.

Его уже несколько дней не было видно в лаборатории. Его бутылочка с питьевой водой оставалась нетронутой. Я искал его, спрашивал Соню – он, казалось, пропал. Лишь одно место в космическом корабле мы не обыскали: корму. После погребения Михаила эти камеры стали для нас табу. Чи закрыл их. Между переборками царила легкая радиационная активность, не опасная для жизнь, но в любом случае вредная.

Мы нашли входной люк открытым. При приближении мы услышали его шепот. В своем безумии он общался с Рабиндранатом Тагором.

– Слышишь, как это звучит, хозяин? – спросил он, – я посвящаю тебе мое искусство…

Он еще больше наговорил подобных глупостей. Когда я посмотрел в люк, я не поверил своим глазам. Я посмотрел на Чи, затем на Соню и подумал: Теперь ты сошел с ума. Но на лицах моих спутников было такое же удивление. Больной стоял у бортовой перегородки и держал свою правую руку близко к глазам. На его ладони сидело Нечто, и это Нечто двигалось.

– Муха, – прошептал Чи, – действительно, живая муха, это невероятно.

– Как это только возможно? – спросила Соня.

– Случилось чудо, – пробормотал Гиула за моей спиной, – это знак. Deusstatpropartenostra[22]22
  (лат.) Бог сделал тебе сообщение.


[Закрыть].

– Прочь! – крикнул Паганини, когда заметил нас, – прочь, он принадлежит мне! Он пришел ко мне, только ко мне!

Чтобы не волновать его еще больше, мы сделали несколько шагов назад. Паганини, обладатель мухи, в этот момент казался нам святым.

Ничто не может так потрясти человека и лишить равновесия как Необычное, которое не сразу можно охватить разумом. Существует множество таких феноменов, с которыми мы всегда соприкасаемся по-особому, к ним относится смерть. Мы знаем, почему жизнью должна закончиться, и все же нас постоянно потрясает это прощание словно в первый раз. Рождение такой же феномен, и как бы нам не пытались объяснить как воскрешение, так и протекание всякого рода ученые книги, он остается непонятным; рождение всегда остается частицей Чудесного.

Мы стояли перед люком, потеряв самообладание. Паганини пугливо прижался к перегородке и бесперестанно клялся в том, что муха принадлежала ему. Если бы кто-нибудь в этот момент закричал: «Земля приближается!», это, скорее всего, волновало бы в меньшей степени. Эта муха казалась нам предвестником Земли, непонятно, как она попала на борт. Не приветствовали ли заблуждавшиеся моряки чаек как предвестников приближающейся суши? Эта маленькая муха – о, господи, она сидела на ладони Паганини и чистила себя крылья задними лапками.

– Как это только возможно?

Я уже не помню, кто произнес этот вопрос вслух. У каждого из нас он вертелся на языке, и у меня было даже объяснение этого, но я боялся расстроить это фантастическое впечатление. Как этого стоило ожидать, Чи взял на себя задачу дать этому убедительное объяснение.

– Вспомните, наш старт откладывался. Мише пришлось выйти еще раз по какой-то причине. Тогда было очень душно – должно быть, он занес на борт личинки мух, это все. Видите, в этом нет ничего мистического…

– У тебя на все есть объяснение, – проворчал Гиула, – а если это все же знак?

– Не сходи с ума, Гиула, – сказал я, – ты точно знаешь, что она попала на борт естественным путем. Вероятно, что она уже несколько месяцев жужжит здесь. Не удивительно, что мы ее не находили. Мы закрыли эти помещения.

– Она вообще не жужжит, – сказала Соня. Действительно, муха не улетала, когда Паганини касался ее пальцем. Зверюшка поняла, что в этой невесомости лучше не летать, если не хочешь постоянно наталкиваться на стены. Соня хотела приблизиться к мухе, но Паганини истерично заорал: «Ни шагу ближе, я убью вас, если вы захотите забрать моего Рабиндраната!»

– Я не заберу у тебя твою муху, Дали, – сказала Соня, – я только хочу посмотреть, как она выглядит.

Он подошла еще немного поближе.

– Это обычная комнатная муха, Musca domestica. Эта муха везде приживается. Интересно то, как быстро она поняла, что ей лучше не летать – она приспособилась к этому миру. Нам нужно просмотреть, нет ли там еще нескольких между этими переборками.

Паганини начал причитать, когда мы пробрались через люк и осторожно обыскали стены. Мы даже решились приблизиться к реактору, но напрасно. Это огорчило нас, потому что теперь, естественно нельзя было рассчитывать на потомство. Тем более наше внимание было приковано к этому маленькому существу, которое так неожиданно вошло в нашу жизнь и могло показаться нам приветом с Земли. Даже если эта муха не была чудом, то ее присутствие на борту все же было чудом. Она пробудила нас из нашего летаргического сна.

С этим новым гостем на борту появились другие проблемы. Паганини нельзя было сподвигнуть на то, чтобы он поделился находкой с нами. Он защищал своего «Рабиндраната» и забыл при этом про еду и питье. Мы посоветовались. Муху необходимо было убрать из камеры. В саду было светло, и там были водоросли для нее, и Соня, распоряжавшаяся резервом наших продуктов питания, могла снабдить ее вкусностями. Но как вразумить Паганини?

– Он имеет право на то, чтобы держать ее при себе, – сказал Чи. Гиула предложил отобрать у него муху силой, но тогда он получил бы ее, скорее всего, мертвой Я хотел перехитрить его.

– Паганини, – сказал я, – ты хочешь пить?

– Да, очень, – сказал он, – но я знаю, что ты хочешь, Стюарт. Ты хочешь выманить меня наружу и забрать у меня Рабиндраната.

– Дурак, муха тоже может испытывать чувство голода и жажды.

Он сунул руку в карман и показал мне пару стеблей водорослей.

– Этого недостаточно, Паганини, у нас есть шоколад и фруктовый сок.

Он задумался, но затем он отклонил мое предложение. Я сказал: «Твой Рабиндранат здесь погибнет».

– Ему здесь нравится, он сказал мне.

– Каким образом ты общаешься с ним?

Он понизил тон голоса и сказал таинственно: «Если он доволен, он чистит крылышки. Смотри, Стюарт: Ты доволен, Рабиндранат, тебе здесь нравится?

Озадаченный, я смотрел, как муха чистила себе крылышки. Он еще раз проделал для меня этот трюк. Затем я понял, почему она так делала. Причиной этой нужде в чистке было теплое, влажное дыхание Паганини, потому что он постоянно склонялся вплотную к ней, когда он говорил с ней.

– Он вежливый, – сказал я, – на самом деле же он скучает по обществу и сладостям. Спроси его, может быть, он сильнее хочет все-таки жить в саду.

Паганини спросил, и муха почистилась. Он недоверчиво посмотрел на меня. Затем он повторил свой вопрос: «Этого не может быть, Рабиндранат…»

Я испугался, когда он запнулся, потому что сразу же мухе пришлось чистить крылья, и тогда это было бы согласием. Но Паганини продолжал: «… ты действительно охотнее хочешь жить в саду?» Муха обильно почистила крылья.

Двадцать седьмое апреля

Паганини успокоился, когда он увидел, что мы ничего плохого не замышляем против его «Рабиндраната». Существо ползало по водорослям и лакомилось время от времени кусочком шоколада, который мы прикрепили к стеклу. Да, мы сходили с ума по этому существу. В нашем энтузиазме мы забросили самое важное: гимнастику. Мы больше не занимались на экспандерах регулярно, теперь я снова почувствовал, как я ослаб. Гиула и Чи тоже выглядели болезненно, Паганини вообще был кожа да кости. Только Соня время от времени делала некоторые силовые упражнения.

Чи был первым, кто пришел в себя.

– Если мы хотим, чтобы нас спасли живыми, мы должны что-то предпринимать, – предостерег он.

Он потащил меня к экспандерам, и начал тренироваться, невольно и нерешительно. Позднее и Гиула вернулся к некоторым упражнениям. Лишь Паганини не поддавался убеждению. Соня добавляла снотворное в его бутылочку, затем я и Чи массировали его по очереди

Восемь дней муха находилась под нашим присмотром. Ей действительно не на что было жаловаться; тем более было странным то, что она заболела. Она больше не мылась и редко забиралась на пару сантиметров по листу. Она, кажется, умирала. Я принял это близко к сердцу, Соня и Чи тоже были печальными. Гиула убивался, а Паганини, казалось, сам готов отдать богу душу. Он причитал, ругал нас и особенно меня, потому что чувствовал, что я его перехитрил.

Третье мая

Эти последние дни были мукой. Постоянно, когда мы начинали думать, что она не жилец, она снова начала двигаться. Постепенно я проклял муху вместе с тем, кто ее нашел. Паганини дышал на нее, Гиула тоже дышал, затем Чи снова заявил, что она мертва. Это происходило каждый час. Однажды Чи отвел меня в сторонку и сказал: «Если она скоро не сдохнет, мы должны ее убить».

– Пожалуйста, – сказал я, – сделай это.

Он не сделал этого. Затем Соне пришла в голову идея. Муха, считала она, выросла между переборками. Легкая радиоактивность возможно могла создать для нее основу для жизни. Паганини был очень доволен, когда мы снова перенесли его Рабиндраната на старое место. И теперь на самом деле произошло неожиданное. Муха отдохнула, и через некоторое время она снова ползала по стенам, умывалась и была здоровее всех нас. И Паганини снова ожил. Мы заметили это по его болтовне. Теперь он совсем забросил сочинение музыки.

Между Гиулой и Паганини возникли своеобразные отношения. Гиуле больше не мешало сумасшествие Шитомира, напротив, он порой даже принимал его. Виной всему была эта муха. Он охотно владел бы ей единолично, и оттого что это не было возможно, он довольствовался тем, что был ее совладельцем и был в хороших отношениях с Паганини. Он был словно ребенок, и если бы это было возможно, он бы купил муху у Паганини или выменял бы на что-нибудь.

Мне тоже очень нравилась зверушка, но сумасшествие Гиулы принимало пугающие формы.

– Может быть и ты споешь мухе что-нибудь, как Паганини, – с издевкой сказал я. – Вы оба могли бы посоревноваться. Не забывай, что на Земле производят мухобойки.

– Мы не на Земле! – получил я в ответ.

– Но это далеко не причина для того, чтобы делать из «Дарвина» храм мухи, – поддержал меня Чи. – Религиозное безумие это последнее, что нам нужно на борту. Повиси-ка ты лучше на экспандерах, у меня совсем нет желания снова массировать тебя.

Гиула проворчал что-то и обратился к своему талисману.

Чи был прав, но кто был повинен в этом состоянии? Не был ли у каждого из нас свой тик?

Четырнадцатое мая

Хоть бы мы никогда не находили эту муху! Она – начало конца. Чи напрасно рассчитывал, напрасно надеялся. Для нас не может быть срока в полтора года. Вчера началась заключительная глава нашей трагедии. Ее написала маленькая, жалкая навозная муха.

Я хотел взглянуть на нее. Она принадлежала нам всем, и почему бы мне не посмотреть одним глазком, как она умывается? Паганини спал. Соня снова усыпила его. Но Гиула тоже вышел на минутку из каюты. Я один находился на корме и искал муху. Это было нелегко, найти ее в этом полумраке, потому что она могла ползать повсюду, наверху, внизу или на стенах. Я не мог найти ее. Затем пришел Гиула и тоже начал искать. Потом помогали также Чи и Соня. Это было неизбежно, что в этой тесноте кто-то придавил ее к стене. Кто ее убил, я и по сей день не знаю, и это, пожалуй, никогда не будет установлено. В любом случае, кто-то из нас раздавил ее. Она приклеилась к стенке. Гиула убежал в свою каюту. Я боялся, что он может совершить глупость, и полез за ним. Я попытался успокоить его.

– Мне жаль ее, – сказал я, – но не забывай, Гиула, это была всего лишь муха.

– Я раздавил ее всмятку, – лепетал он, – я убил ее. Я чувствую себя убийцей…

– Чушь, Гиула, это мог быть любой из нас. Но как мы теперь объясним это Паганини?

– Я убил ее…

Вошел Чи. Он скорчил мрачную физиономию.

– Это невыносимо, эта бестия только приносила несчастье. Присматривайте за Паганини, когда он проснется.

– Я убил ее, – снова забормотал Гиула.

– Если бы эта бестия умерла тогда, – сказал Чи, – теперь мы можем приготовиться к причитаниям. Прекрати скулить, Гиула, через два месяца мы катапультируем зонды. Когда мы будем на Земле, ты сможешь построить целую ферму мух. Есть вещи похуже, чем дохлая муха.

Чи держался за щеку.

– Что с тобой? – спросил я.

Он сморщился.

– Зуб болит.

– Опять? Если больше ничего – тогда Соня быстро это поправит.

– Никогда, – решительно сказал он. – Она должна будет дергать…

– Ну и что?

– Ну и что! У меня болит коренной зуб, тот самый, у которого по меньшей мере четыре корня. А она не зубной врач. Зуб необходимо пломбировать, он еще в хорошем состоянии.

– Но, Чи, такой смешной зуб. Разевай рот и черт с ним.

Он действительно разинул рот и указал мне пальцем на зуб.

– Ты называешь это смешным? Он сидит прочно словно столетнее дерево.

– Тогда путь растет дальше, – сказал я и оставил его наедине с Гиулой. Мне следовало рассказать об этом Соне, но когда я был у нее, я забыл обо всем. Так тяжело вспомнить о чем-либо. То же самое с моими записями. Если я не делаю каждый день пару записей, потом из моей памяти все словно рукой смело. Но это происходит, пожалуй, не только со мной. Порой в нашей памяти появляются проблески, без какой-либо взаимосвязи. Так было и сейчас, когда я был у Сони. Мы говорили о всяких пустяках и затем молчали целую вечность – может быть, минуту или час – не знаю. Затем я провел рукой по ее волосам, и она вдруг сказала совершенно бессвязно, погрузившись в свои мысли: «Освенцим…»

– Почему ты сказала это, Соня? – спросил я. Она посмотрела на меня и повторила слово. Я не хотел продолжать расспросы. Она потеряла там родственников. Наш мозг хранит воспоминания, и когда-нибудь вдруг он что-нибудь воспроизведет. И со мной тоже происходило такое. У меня всегда перед глазами картинка – озеро Нясиярви, когда я думаю о Земле. Затем я вижу моего мальчика и воду и лес. И еще что-нибудь снова и снова всплывает в моей памяти: самолет и небо, затянутое облаками. Я даже думаю, что говорю об этом во сне – это же однажды было моей профессией. Как это было давно – есть ли еще вообще такое?

Я еще немного побыл с ней, но затем меня понесло в сад. Прошло много времени пока я поймал Землю в телескоп. Странно, всякий раз когда я вижу эту маленькую звезду, я чувствую в себе глубокое удовлетворение.

Пятнадцатое мая

Не был бы Паганини уже душевнобольным, сейчас он точно стал бы таким. Он бесперестанно шептал: «О, Рабиндранат, где ты? Почему ты покинул нас? Я пойду за тобой и буду тебя искать. Все пойдут за мной!»

Я находился рядом с ним, и когда он меня увидел, он воскликнул: «Он убил тебя, белобрысый сделал это».

Мне совсем не хотелось связываться с ним, но он преследовал меня и изрекал страшные угрозы. Он бы всех нас уничтожил. Гиула был выше этого ужаса, он больше не жаловался. Вместо этого он апатично торчал в саду. И ему совсем не мешали сетования Чи, который лез на стенку с лицом, перекосившимся от боли.

– О, боги, – услышал я жалобы Чи, – Танталус[23]23
  В «Одиссее Гомера» в наказание за вызов богам Танталус должен был постоянно стоять по пояс в воде, умирая от жажды.


[Закрыть] не выносил таких страданий как я! Это уже больше не зубная боль, вся челюсть загноилась!

– Это всего лишь зуб, – заверила Соня. Чи стонал.

– Дай мне таблетки, Соня.

Он принял таблетку – уже пятую, но его зубная боль не проходила. К тому же еще угрозы и проклятья Паганини. Жизнь в этой тесноте уже была достаточно тяжелой, сейчас она стала невыносимой. Я не спускал глаз с Паганини; мы опасались того, что он снова может что-нибудь учинить. Бедняга все еще был тенью самого себя. Он словно птица в клетке порхал по космическому кораблю. К тому же он хотел стать птицей, чтобы вылететь и искать своего Рабиндраната. Я больше не мог вынести нытье и бредни и умолял Соню дать ему снотворное. Она показала мне наш запас медикаментов. Если так и дальше пойдет, он скоро закончится. Все же Соня подмешала ему снотворное. Она была больна как и все мы, больна душой и телом. Нервы взбунтовались. Хоть бы случай смилостивился над нами и столкнул бы нас еще раз с каким-нибудь астероидом…

Шестнадцатоемая

Пару часов на борту царил покой. Мы все, кроме Чи, спали. Он снова лезет на стенку. Я не понимаю, как человек может выказывать столько мужества и при мысли о зубном враче ведет себя как самый жалкий трус. Чи забрался ко мне в каюту и сказал:

– Стюарт, я упаковал свои расчеты. Я доверяю их тебе. Если вы будете спасены, передай их в Институт Космических Исследований.

Он говорил с идиотской серьезностью, словно он хотел проститься с жизнью. Но Чи только лишь хотел позволить Соне вырвать у него зуб, ничего более.

– Возможно то, – продолжил он, – что со мной случится инфаркт. Я знал одного, который умер через час после того, как у него вырвали зуб…

Я сказал так же серьезно: «Я передам твою рукопись. Где нам следует похоронить тебя – рядом с Мишей или ты желаешь особенное место? Из сада открывается лучший вид…»

У Чи вырвалось проклятие, он оставил меня. Как давно я больше не слушал музыкальных концертов! Я принес магнитофон в свою каюту и поставил большую де-моль-токкату с фугой. Пьянящая гармония этой фуги, которую было почти невозможно распутать просто слушая, могла быть написана для нас. Я включил аппарат на очень маленькую громкость, но у Сони был очень чуткий слух. Она забралась в мою каюту и тихо слушала. Пара счастливых минут…

Мы сидели рядом, не говоря ни слова. Звуки отдавались в нас эхом словно буря, и я еще никогда так глубоко не ощущал, как в эти минуты, какая необыкновенная сила исходила от этой музыки. Она подрывала все земное, она была даже сильнее природной стихии. Какой великий человек, написавший ее. Я подумал о Паганини, когда он однажды по своей наивности назвал созвездия начальными буквами имени создателя этой музыка.

Соня должно быть переживала нечто подобное. Она переживала, что ее пациент больше не мог слушать такую музыку. Она сидела рядом со мной; я видел ее профиль и я думал: Как она прекрасна. Тяготы этого полета ничуть не сказались на ее шарме. Чи был прав, она сильнее всех нас. Пряди волос спадали на ее лоб. Я уложил их обратно.

– Ты веришь, что однажды мы еще вернемся обратно? – непосредственно спросил я.

Соня медлила с ответом. Затем она покачала головой.

– Нет, Роджер, я не создаю себе иллюзий. Я настроилась на то, что мы никогда не покинем «Дарвин». Так с этим легче справиться. Для нас для всех было бы лучше, если бы мы смирились с неизбежным.

Я сделал вид, будто меня не потряс ее ответ. Она не верила в расчеты Чи и все же вселяла в нас мужество. Откуда она брала такие силы?

– Как можно жить без надежды?

Она засмеялась.

– Есть нечто иное, Роджер. Это уверенность, что жизнь прожита не зря. Люди никогда не забудут про нас. Значит и мы тоже не умрем. Возможно, это тоже что-то вроде религии – но она придает мне больше сил, чем неопределенная надежда. Пока люди живут на Земле, мы будем оставаться среди них. После нас стартуют другие, подчинят планеты интересам человечества. Чи прав, они научатся создавать новую, более высокую цивилизацию и покорять всю Солнечную систему. В этих бесконечных просторах мы указали неизгладимый след, мы, Роджер. Наша жизнь была необычной, но в большом развитии у нее было смысл, как у жизни Джордано Бруно и тысяч таких же, которые в мусоре неведения откопали крошечный осколок правды.

Что мне было ответить ему на это? Я вдруг почувствовал себя незначительным и крошечным. Она пристыдила меня.

– Может быть потом еще раз послушаем фугу?

Я кивнул и положил ей руку на плечи. Мечты наполнили нас обоих.

Я не знаю, сколько мы сидели вот так в каюте, рядом, оторвавшись от пространства и времени; проклятая жизнь продолжалась, и это был снова Чи, вернувший нас обратно к реальности. Что это за мир такой, к котором страдания другого становятся собственной мукой? Он все еще говорил булькающим голосом.

– Я больше не выдержу, Соня, черт с ним с зубом!

– Хорошо, – сказала Соня, – наконец-то ты стал разумным…

– Подожди! – он задержал Соню. – Прежде ты покажешь мне все, да, и объяснишь тоже…

– Да, Чи.

Она хотела уйти, но несмотря на свою боль он еще не закончил свое перечисление.

– У тебя есть хорошее обезболивающее средство?

– Черт возьми, хватит! – крикнул я.

Его это никак не впечатлило. Соня вылезла из каюты.

– Постыдись, Чи!

Он жалобно посмотрел на меня.

– Она не ответила мне, Стюарт. Мои корни растут наискосок, понимаешь ты? В детстве мне два зуба выдернул сапожник – поэтому… Нет, нет, пусть лучше он останется внутри.

Его твердое намерение не продержалось долго. Боли снова привели его к Соне. Наконец, он позволил показать ему инструменты и объяснить все, пока нам будет позволено пристегнуть его ремнями.

Соня сделала ему инъекцию и через пять минут выдернула у него зуб. Мы успокоились.

Двадцать восьмое мая

Паганини кажется успокоился. В любом случае, он больше не шарахается без передышки. Только его слова все те же, и в них постоянно всплывает что-нибудь о смерти. Нам больше нет до него дела. Чи рассчитывает. Он хочет еще раз – уже в сотый раз – рассчитать точку нашей траектории, на которой мы должны катапультировать в космос капсулы. И до этого нам больше нет дела, потому что никто не принимает всерьез его иллюзии.

Гиула теперь редко покидает сад. Он стал флегматичным и немногословным. Он часами смотрит впереди себя, и каждый вопрос нужно повторять, пока он поймет его. Вчера я спросил его, о чем он постоянно думает. Он совершенно без понятия посмотрел на меня.

– Я спросил, о чем ты постоянно думаешь.

– Я ни о чем не думаю, Стюарт.

– Что это – ни о чем?

– Ничего это ничего, нирвана.

– Ты стал буддистом?

Он покачал головой и молчал.

– Скоро мы выстрелим капсулу, Гиула.

– Какую капсулу?

– Зонд с сообщением.

– Гм.

Я сдался. На пути в свою каюту мне что-то полетело в щеку. Сначала я подумал, что Паганини снова бросается в меня вещами. Но на этот раз он не был повинен в этом. Это был маленький болт, который парил здесь. Он был из передатчика; я полгода назад потерял его при сборке. Еще два сантиметра и он залетел бы мне прямо в рот.

Первое июня

Теперь и я начал производить расчеты. Я рассчитал, что борода мужчины примерно за шестьдесят лет в среднем будет длиной в сто двадцать девять метров. В то же время рост всего волосяного покрова на голове составит десять тысяч девятьсот пятьдесят метров. Теперь я еще попытаюсь подсчитать, сколько жевательных движений совершает человек в течение приема пищи. В пересчете на шестьдесят лет при этом собирается не только внушительное число движений челюстей, но и существенное количество энергии.

Третье Июня

Дали Шитомир, проклятый Паганини, попытался осуществить свои угрозы. Чи случайно двигался рядом с ним и видел, как он открывал вентиль. Таким образом мы потеряли немного кислорода. Чи отвесил ему сильную оплеуху. В ответ Паганини изрек полные ненависти проклятия. Он клялся в том, что уничтожит этот мир.

– Погоди, как бы мы тебя самого не уничтожили! – крикнул я. – Может быть будет лучше, если мы его привяжем – он сошел с ума…

Это было бы лучшим и маленьким злом. Но Соня противилась этому. Было ли это сочувствие? Пять минут спустя мы сожалели о нашем бездействии. Паганини удалился, и прежде, чем кто-то из нас смог добраться до него, он проник в лазарет и в приступе бешенства принялся колошматить все подряд, до чего смог достать, бутылкой со сварочной жидкостью. К счастью, невесомость не позволила ему нанести серьезный ущерб. Рывок, который он придал сам себе движениями рук, носил его по маленькому помещению. Ему удалось вскрыть резервуар, в котором находились медикаменты и инструменты Сони. Он все распотрошил. Было тяжело приблизиться к нему, потому что он держал в руке бутылку, словно топор.

Соня рискнула войти и заговорила с ним. Но она больше не имела на него никакого влияния. Коробки с медикаментами летели ей в голову, затем бешенный швырнул свою бутылку в Соню. Она попала в Гиулу, который вяло проходил мимо и безучастно смотрел на происходящее. Удар пробудил его из состоянии летаргии.

– Собака! – крикнул он, – ну, погоди, я тебе отплачу!

Он бросился на Паганини. Чи и я поспешили ему на помощь и воспрепятствовали тому, чтобы Гиула выместил на нем свое зло.

Мы потащили буйного в его каюту. Паганини выл и кричал, размахивал кулаками вокруг себя и в конце концов впился зубами в мою руку так, что я завопил от боли и освободился от него. Теперь он схватил и Чи за шею. Он душил его. Гиула, наконец, остановил его. Он нанес Паганини удар в живот. Чи снова начал дышать. Мы крепко привязали Паганини к переборке в его каюте. Экспандеры служили нам кандалами. Из моей руки сочилась кровь.

– Теперь хватит, – сказал Чи, – он меня чуть было не придушил.

– Отпустите меня, вы, змеи! кричал закованный в кандалы, – Отпустите меня, я хочу к Рабиндранату!

Мы убедились в том, что он был крепко привязан, и переместились обратно в лазарет. Соня принялась собирать свои медикаменты.

– Это, пожалуй, последняя стадия, – сказала она.

– Надеюсь, – проворчал Гиула.

– Он больше не должен быть нам угрозой, – заверил Чи, – он больше никогда не выйдет из своей каюты.

Пятое июня

Он висел на стенке каюты словно Барабас[24]24
  Барабас – латинизированное имя евангельского Вараввы, разбойника, убийцы, которого Понтий Пилат по просьбе местных жителей отпустил на волю по случаю Пасхи.


[Закрыть] на кресте. Пружины экспандера растягивались под его движениями; таким образом он невольно пришел к тому, чтобы продолжить делать гимнастические упражнения. Я хотел принести ему что-нибудь попить, но он плюнул в меня и отказывался от любой пищи. Я подумал: ему следовало бы дать ампулу, будет лучше, если он заснет и больше не проснется. Мысль была жестокой, но нисколько не страшнее, чем его облик, клонивший меня в сон. Скоро время покажет, что мои рассуждения были верными.

Больной Паганини не только развивал поразительную силу, но и проявлял поразительную разумность, которая была направлена лишь на одну цель: освободиться. Как ему удалось освободиться, осталось для нас загадкой. Соня обнаружила свою пропажу. Она позвала нас. Чи, Гиула и я целыми днями торчали в саду. Когда мы услышали крики Сони, мы совершили роковую ошибку, оставив лабораторию без охраны. Мы обыскали каюты, Чи охранял шлюз. Вдруг мы услышали как он чем-то загремел. Звуки исходили из лаборатории. У его сумасшествие была своя метода. Когда мы появились в люке, в нас полетели консервы. Он защищал этот люк, словно царь Леонид, оборонявший Фермопильское ущелье[25]25
  Ущелье, соединяющее северную и южную части Греции. В 480 г. до н. э. 300 спартанцев во главе с царем Леонидом обороняли Фермопильское ущелье от персов.


[Закрыть] от персов. Гиуле не повезло, во второй раз снаряд задел его. Но затем мы с ужасом увидели то, что он уже натворил. Водоросли парили по саду, питательная жидкость собралась в капли по всему помещению, Повсюду кружились пластиковые пакеты. Но это было не самое худшее. Паганини действовал систематически. Его усилия были направлены на то, чтобы умертвить нас. Пока мы его повсюду искали, он словно сумасшедший залетел в сложную лабораторию. Измерительные и контрольные приборы разлетались на мелкие кусочки под его ударами, потому что на сей раз он был умнее и крепко держался рукой, когда наносил удары. Система трубок, тонкие капилляры, были согнуты или разорваны. На мгновение мы словно оцепенели. Чи пробрался через люк, бутылка полетела ему в голову, но он не обратил на это внимание.