Текст книги "Иной мир"

Автор книги: Герберт Циргибель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

XXI

На борту «Чарльза Дарвина»

Из всех законов природы, который приносят пользу внутри нас, самым своеобразным феноменом. пожалуй, является инстинкт самосохранения. Человеку понадобились тысячелетия, чтобы познать его: во Вселенной нет систематизированного разума. Только человек, эта поразительная форма материи, может подчинить себе в скромных масштабах силы природы. Каждая живая тварь зависит от этого прекрасного момента, который мы называем жизнью.

Но почему мы, самые беспомощные и самые безнадежные в этой Вселенной существа, еще живы? Мы существуем, окруженные металлическими стенами, и мы знаем, что нам придется бездеятельно оставаться в прежнем состоянии до конца наших дней. Что мешает нам покончить с этим? Это страх? Надежда? Да, мы надеемся. Мы проигрываем постоянно новые варианты; мы обманываем друг друга. Мы, это пять человек. Может быть, будет лучше, если я скажу: существ. Это более правильно охарактеризует наше существование. Существа в другом мире, влачащие жалкое существование, с подорванным духом, преисполненные стоической невозмутимостью, черви в гробу, из которого нет спасения. Живой знак апокалипсиса, осколок Земли. Мы прокладываем ее путь? Но что нам до Земли! Таких много во Вселенной. Природа щедра…

Однажды, в начале нашей трагедии, мы, положа руку на сердце, пообещали, что никогда не изберем для себя добровольную смерть. Какое ребячество. Мы уже давно умерли. Голос логики громче голоса надежды; этот голос говорит нам, что мы больше не увидим Землю. От нее осталась лишь светящаяся пылинка, недостижимая. Мы много рассчитывали. Что нам еще оставалось делать в этой треклятой тюрьме? Мы рассчитали, что наша развалина доберется до Земли через 354 года. Тогда нас можно было бы увидеть даже в хороший зеркальный телескоп. Триста пятьдесят четыре года! Искорка надежды в нас, этот прекрасный самообман, борется с разумом. Потому что этот разум гласит: вы больше не увидите Землю. Но если вам не суждено быть спасенными, уже будучи мертвыми, тогда вас однажды найдут и похоронят на Земле! Утешительная мысль… В телескопы мы можем видеть нашу родную планету. Она окружена голубым ореолом. Отсюда, из глубин мирового пространства, она выглядит как другие звезды. Порой я не могу понять, что эти слова обращены к обитателям этой далекой звезды. Бортовой журнал уже давно больше не ведется. Я попытаюсь описать, как разыгралась катастрофа и что произошло на борту потом, до этого часа.

Раньше, когда я еще жил на Земле, я всегда хотел написать книгу о жизни в капле воды. Я никогда не мог найти на это время. Теперь у меня есть время, и оно единственное, что у нас есть в достатке. Разумеется, капля воды, о которой я некогда хотел рассказать, мегамир по сравнению с нашими обломками. Только в одном мы похожи: в нашей жизненной сфере тоже выходят на первый план те варварские законы природы, которым должно подчиняться неразумное существо. Постепенно и неотвратимо наше сознание привыкает к этим жизненным условиям. Сколько месяцев еще пройдет, пока мы доберемся до жизненной сферы, из которой однажды выделилось человечество?

Я – Роджер Стюарт, бортинженер «Дарвина». В свои сорок три года я самый старший на борту. Но об этом и о прочих несущественных вещах вы найдете достаточно данных в документах обо мне и о моих спутниках, которые подшиты в папку, вероятно, под названием «Катастрофа Дарвина» Я постараюсь внести дополнительно то, что нельзя прочесть в этих документах.

Мы больше не сетуем на нашу судьбу, и мы не держим зла на наших современников, которые прекратили наши поиски. Попробуйте и вы понять нас. Недавно я читал Илиаду. Там я нашел один стих, который я хотел бы привести в начале моих записей:

Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков:

Ветер одни по земле развевает, другие дубрава,

Вновь расцветая, рождает, и с новой весной возрастают;

Так человеки: сии нарождаются, те погибают.[15]15
  Илиада. Песнь шестая. Свидание Гектора с Андромахой.


[Закрыть]

Тридцать первое октября

Через сорок восемь часов после старта мы достигли сферы, в которой действовала сила притяжения Луны. Сейчас это событие уже в далеком прошлом, но есть вещи, которые неизгладимо врезаются в память. Мы скучковались в командной рубке, держались за поручни и таращились на увеличивающуюся в размерах Луну. Телевизионная камера передавала от картинку в ЦУП. Ты также слышали говорящего, который подбадривал нас, но у нас в этот момент была только одна мысль: если сейчас откажет программное управление, тогда мы полетим с огромной скоростью, словно снаряд, выпущенный из пушки, и разлетимся на кусочки на Луне.

Еще сейчас я слышу, как что-то загудело на пульте управления, я видел, как бесперестанно вспыхивали лампы. И я еще слышу, как Гиула говорит: «Ничто не скользнет от автоматического управления. Спорим, что мы вовремя увернемся…»

Это должно было прозвучать весело, но получилось чрезвычайно серьезным. Мои спутники чувствовали себя так же, как я. При виде несущегося на нас ужаса у нас дыхание захватило. Я представлял себе, что нас набрасывается фантастическое существо. Мы невольно втянули головы в плечи. Наша жизнь зависела от жалких электрических импульсов. Гигантская гробница приближалась к нам.

При этом мы все однажды переживали такой процесс. Когда космический корабль совершал посадку с земной орбиты, Земля, казалось, тоже хотела проглотить космонавтов, возвращающихся домой. Но при этом приближении корабль вскоре попадал в белую дымку атмосферы. Повсюду была жизнь; было видно облака, воду, континенты, города и леса. Земля дружественно встречала путников. Но Луна, этот мертвец среди небесных тел, была холодна. Контуры ее гор, блеклая желтизна вершин, монотонный контраст между светлым и темным оставался неизменными. Это, пожалуй, и вызывало у нас то призрачное ощущение.

Я думаю, наше дыхание было слышно даже на Земле, когда потрескавшийся шар вдруг провалился под нас. Компьютер вывел нас точно на орбиту вращения вокруг Луны. Позднее, после одного или двух витков, мы узнали, что характер изменения нашей орбиты не точно соответствовал предварительным вычислениям. Проще простого было провести коррекцию. Всего пятидесяти метров хватило бы, отдаления от лунной поверхности на пятьдесят метров, и мы бы снова совершили посадку на Земле по предписанному графику. Всего пятьдесят метров! Теперь мы торчим здесь…

Первое ноября

Первые витки были интересными, потому что для нас многое было в диковинку. Новой была сложная лаборатория, в которой в процессе фотосинтеза вырабатывалась пища, концентрат, которым мы должны были питаться в течение испытания; новыми были три спицы «Дарвина», которые во время полета вокруг Луны вращались словно карусель и в которых сохранялось ощущение силы тяжести.

Мы – тогда это было еще шесть более или менее молодых людей из разных частей Евразии. Наш «Паганини», например, был родом из Индии. Его зовут Дали Шитомир, но мы называли его еще во время подготовки на Земле – Паганини, потому что он был музыкальным энтузиастом и намеревался сочинять симфонию во время нашего испытательного полета. Мы также могли бы назвать его факиром, потому что своими смоляными глазами и тощим телом он напоминал сородича индийской касты попрошаек.

Нормы вежливости потребовали бы от меня, чтобы я представил прежде нашего женственного пассажира, но такие формы обращения действуют только на Земле. На этой миниатюрной планете многое стало другим. Ну, хорошо. Соня. Что сказать о ней? Наш врач, всегда готова помочь – у меня еще будет много чего о ней рассказать. И историю с Гиулой я поведаю. Это преимущество, которое есть у моего дневника: Мне не нужно ни на кого оглядываться, ни на меня ни на моих спутников, ни на окружающий мир, которого для нас больше не существует. Почти что есть причина для радости…

Гиула чувствует себя на родине в Венгрии. Когда он готовился к этому полету, мы отпраздновали его двадцать третий день рождения. Он мог бы быть моим сыном. Иногда я сочувствую ему. Но такое бывает все реже. И к чему это, сочувствие? Мы же разделяем его судьбу. Это бессмысленно, ломать голову над этим – слишком часто мы уже так поступали. Если задумываться обо всем, можно сойти с ума.

Осталось назвать ее Чи и Михаила. Я не могу припомнить, откуда они были родом. Из Европы? Из Азии? Эта география! Мы прекрасно чувствовали себя на всех континентах, названия имеют для нас только географическое значение. Это относится к нашей профессии. Что остается от стран и континентов, когда поднимаешься в воздух на космическом корабле? Уже на высоте нескольких километров они сжимаются в земельные участки. Остается Земля, маленький шарик. Она одна наша Родина. Космонавтика, наконец-то, сделала ее тем, чем она является: звездой среди звезд, населенная умными людьми и слабоумными, культурными и дикими существами. Для меня по сей день остается непонятным, почему люди не только спорят за клочок земли, но и даже могут убить друг друга. Но это нас больше не касается.

Итак, я хотел сказать пару слов о Чи и Михаиле. Чи – математик. Я думаю, он родом из района гор Баин-кара-ула. Как произносится его полное имя, я забыл. Это длинное имя, произнося которое язык можно свернуть. Мы уже давно называем его Чи. Чи всегда излучает благотворное спокойствие и уверенность. Он до сих пор еще уверен, что нас спасут.

Но я же описываю первое ноября, то время, когда мы все еще были здоровыми и уверенными. Наш Михаил Ковтун, командир «Чарльза Дарвина», связывался с Центром управления. Он мало говорил с нами. Его распоряжения были приказами, которые мы беспрекословно выполняли. Он уже один раз был рядом с Луной, и он полетел бы на «Дарвине» хоть на Марс или Венеру. Он считал, что такой полет был бы не легче и не труднее. Михаил, Чи, Соня, Гиула, Паганини – имена. На Земле они имели значение, здесь достаточно было бы и цифр.

Странный состав нашей команды, кстати, имел что-то общее с нашими испытаниями. Мы происходили из разных культурных кругов, и ученых интересовали наши кишки. Они хотели знать, как мы реагировали на это лабораторное питание. По правде говоря, жареный цыпленок или стейк с жареным луком значительно вкуснее. Но со временем привыкаешь к этому концентрату. Кое-что за пределами Земли приобретает совсем другой смысл. На Земле едой наслаждаются, ее сервируют. Поглощают супы и паштеты, то да се – о, господи, Боже мой! Здесь есть, значит заправлять тело новым топливом. Это имеет значение не большее и не меньшее, чем жизнь. И тогда мы тоже думали: Что такое пара недель, они пройдут…

Первое ноября

четвертый виток

Мы должны были занимать себя сами, могли делать и позволять себе, что хотим. Испытывалась наша самодисциплина. Более менее интенсивно мы все занимались хобби. Я много читал, Чи увлекался проведением математических экспериментов, Гиула фотографировал или рисовал. Соне достаточно было ее ежедневных медицинских исследований, и командир тоже был достаточно занят. Паганини сочинял. Конечно, мы не воспринимали это всерьез. Никто не хотел его слушать, когда он приводил теоретические выкладки о своем «новом творении». Его математические способности находили отражение и в его нотных тетрадях. Но что бы однажды не стало из этого стремления к музыке, здесь, в течение испытательного полета оно было полезным хобби, которое спасало его от тоски.

Нас все же пока еще захватывало картина, которая проплывала мимо нас. Нашими объективами мы могли рассматривать поверхность Луны во всех деталях. В море Гумбольдта мы видели автоматическую спускаемую радиорелейную станцию, через которую мы поддерживали связь с Центром управления. Мы могли также различить автоматические спускаемые грузовые ракеты. Затем видимость немного темнела, пока мы, наконец, не пролетали полную тень. Эта ночь длилась сорок пять минут. Но прелестнее всего был вид Земли. Она казалась нам больше Солнца и ослепительно сияла. Но мы напрасно искали знакомые формы континентов. Мы могли различить лишь смутные очертания. Это был незабываемый вид, когда громадный земной шар медленно поднимался над горизонтом кратерного ландшафта, когда он со своим сияющим ореолом становился в центре этой черной бархатной ночи. Еще несколько дней, и мы должны были стать свидетелями солнечного затмения.

Это зрелище притягивало нас в первые часы. Но они повторялись, и Паганини был первым, кому наскучил этот вечно повторяющийся спектакль. Его тянуло к его маленькому откидному столу в каюте, на котором лежали нотные листы и письменные принадлежности. Он был полон идей и удовлетворен гробовой тишиной, которой одаривал его космос. После нескольких последующих витков в нас тоже постепенно погас интерес к лунной географии. У нас было достаточно литературы для чтения на борту, а Соня строго следила за тем, чтобы мы своевременно принимали в «саду» завтрак, обед и ужин и не забрасывали гимнастику.

Первое ноября

десятый виток

Десятый виток. Мы не догадывались, что случится через несколько минут. Было около двадцати часов по Гринвичу. Луна снова заслонила Землю. У всех нас впервые появилось настоящее чувство голода. Нам сначала пришлось привыкнуть к питательной жидкости, этому лабораторному концентрату. Но были и еще сюрпризы. Часом раньше Соня объяснила нам, что потом мы должны будем съедать и пластмассовые тарелочки. Во время этой беседы мы много смеялись, потому что восприимчивый Дали Шитомир, наш Паганини, был возмущен таким способом питания, который состоял в том, что мы постоянно моем тарелки и снова используем их для еды. Космическая экономика.

Михаил установил связь с Центром управления. Я стоял рядом с ним, позднее появился и Гиула. Командир перечислил обычные показатели, давление воздуха, температуру, влажность воздуха и показания из лаборатории. Когда он сделал паузу, в контрольную рубку залез Дали Шитомир. Он сиял и сказал взволнованно: «Миша, мне нужно отправить информацию. Я только что закончил партитуру первой части. Спроси доктора Мезенцева, когда я могу передать ноты.

– Лучше оставь меня в покое со своей симфонией, – раздраженно ответил командир. – Что ты себе вообразил? Мы тебе что, музыкальный клуб?

Я знал, что Дали Шитомир говорил с доктором Мезенцевым о такой передаче, поэтому я поддержал его. Михаил Ковтун затем справился об этой передаче и получил сведения о времени передачи. Это должен был быть подарок на день рождения брату Шитомира. После этого согласия Паганини с удалился довольным видом.

– У него идеи, – сказал Ковтун покачивая головой, – передавать ноты в ЦУП! Смешно, симфония, первый часть. Но я ничего не хочу сказать, иначе это будет означать, что у меня начисто отсутствует чувство прекрасного. Разве в его музыке есть что-нибудь?

– Ничего, – сказал Гиула рядом со мной, – это похоже на помехи при приеме на коротких волнах.

– Это не так уж и плохо, – защитил я нашего композитора, – он хотя бы пробует что-то новое – почему нет?

Центр вышел на связь. Они хотели ежедневный доклад Сони. Я позвал ее. Соня была еще не совсем готова со своим отчетом и попросила их подождать немного.

– Ему следовало сочинять приличный джаз, – снова поднял тему Гиула, – его музыку, знаете ли, нужно сначала изучить, прежде чем поймешь ее.

– Еще и изучать, – пробурчал Ковтун. Он хотел сказать еще что-то, но затем произошло что-то странное. Космический корабль весь завибрировал. В ту же секунду на щитке загорелись несколько лампочек. Стрелки некоторых измерительных шкал начали отклоняться.

– Что это? – непроизвольно крикнул я.

Никто не ответил. Постоянно прибывающая сила прижала нас к переборке командной рубки. Это произошло так неожиданно, что мы не могли прийти в себя. Прибывающий и убывающий зуммерный тон совершенно сбивал с толку. Я хотел оторваться от стены, но давление становилось все сильнее и сделало меня почти неподвижным.

Я не знаю, сколько времени прошло, пока я догадался, что произошло. В любом случае должны были включиться двигатели «Дарвина». Это могло произойти из-за дефекта. Было возможно также, что наш фотоэлектрический искатель зарегистрировал что-то, что двигалось по нашей траектории. В таком случае «Дарвин» автоматически избежал бы угрозы столкновения, увеличивая скорость. У нас не было времени думать об этом. У меня болела спина, я ударился о панель управления. И оба моих спутника находились в весьма неловком положении. В то время, как мы всеми силами сопротивлялись с этим сильным давлением, по всему космическому кораблю вдруг пронеслась дрожь. Одновременно, что-то царапало и ударялось об обшивку, по звуку это было похоже на бомбардировку. Везде погас свет, вспыхнули аварийные лампы, они рассеивали лишь немного света. Затем все стало как прежде. Глубокая тишина и невесомость. Только тусклое свет аварийного освещения напоминал о том, пережили столкновение.

На секунду мы все еще парализовал страх. Гиула первым взял себя в руки. Он отчаянно закричал: «Мы падаем!»

Мне что-то подобное пришло в голову, но затем я вспомнил о том, что скорость возросла. Казалось неправдоподобным, что мы падаем на Луну. В тишине доносился преисполненные болью стоны. Он исходил из каюты Дали Шитомира. Динамиках трещали, представитель Центра управления кричал: «Эй, „Чарльз Дарвин“, то произошло? Командир Ковтун, отвечайте!»

Михаила Ковтуна больше не было в контрольной рубке. Спустя мгновение я услышал его крик. Ничего не было понятно, потому что Центр все еще вызывал, а Шитомир стонал, словно он лежал на смертном одре. Я подтянулся к микрофону и доложил в двух предложениях о столкновении. Затем я опять услышал голос Ковтуна. Его голос раздавался из кормы.

– Давление воздуха снижается, – сказал Гиула, – мы обратить внимание на давление.

Я посмотрел на манометр. Маленькая стрелка плясала между числами; меня охватил парализующий страх.

– Это конец, – услышал я шепот Гиулы рядом с собой, – если мы не упадем на Луну, через полчаса мы умрем от удушья.

Он схватил меня за плечо.

– Стюарт, скажи, что мы делаем? Мы сдохнем, о небеса, мы задохнемся!

Почти одновременно появились Чи и Соня. У Чи кровоточил лоб. Соня спросила, что произошло, и затем сама ответила на свой вопрос бессмысленным замечанием: «Мы потерпели катастрофу».

Я показал на манометр. «Где-то пробоина! Это конец, Чи.

– Мы найдем пробоину, – ответил Чи.

Он произнес это так спокойно, словно мы находились на Земле на тренировке. Распределенные по всему космическому кораблю, на бортовых стенках висели небольшие бутылочки со сварочной жидкостью. Они содержали химический препарат, который выжимался под воздействием давления и тепла. Эта субстанция вступала в соединение с металлом – можно было намазать ей все, но необходимо было знать, где именно находилась пробоина. Можно было бы услышать, как давление травится через небольшое отверстие, но для этого была нужна тишина. Центр явно не принял мои слова, потому что представитель все еще приказывал нам доложить об обстановке. Чи отключил прием. Теперь все еще было слышно стоны Шитомира.

– Успокойся, Паганини, – крикнул Чи.

Раненый действительно на мгновение прекратил ныть. Чи взял бутылочку со сварочной жидкостью из диспетчерской каюты и стал наощупь пробираться к спице. Мы тоже обзавелись такими бутылочками, прислушивались к стенам, но затем Шитомир снова начал стонать.

– Мы никогда не найдем пробоину! – обозлено крикнул Гиула. – Если бы этот дурень хотя на бы на пять минут держал рот на замке!

Паганини знал, что он тяжело пострадал. Я полез к входу в свою каюту. Спицы остановились, наша карусель больше не вращалась. Тем больше раскачивался весь космический корабль. Стабилизатор не действовал. За иллюминаторами звезды выписывали удивительные круги, время от времени солнечный свет пробивался внутрь словно яркий прожектор.

Гиула забрался обратно в контрольную рубку. Он растерянно посмотрел на приборы. Стрелки и самописцы, которые зарегистрировали толчок «Дарвина», упали до нулевой отметки. Больше не было ускорения. Мы летели неведомо-куда с немыслимой скоростью. Казалось, было уничтожено все, кроме манометра. На нем бесперестанно вращались стрелки и показывали нам предстоящий конец. В приступе отчаяния Гиула прокричал о нашем катастрофе в микрофон и включил аппаратуру на прием.

– … отзовитесь, – раздалось из динамиков, – Станция три, мы вызываем «Чарльз Дарвин», отзовитесь, станция три…

Я выключил и потребовал, чтобы Гиула принял участие в поисках.

Он лишь покачал головой.

– Поздно, Стюарт, мы задохнемся. Воздух уже стал разреженным. Я возьму баллончик из резерва, я не хочу умирать…

У него сдали нервы, но он был прав, воздух, казалось, изменился. Гиула поспешил в свою каюту. Для каждого был предусмотрен такой баллончик. Но что от него толку? Полтора часа можно было дышать с его помощью. Я поволочился в лабораторию и прощупал там стенки. Ничего не было не видно и не слышно. Индиец тем времен утихомирился. Я хотел поползти обратно, и тогда меня крик Сони поразил меня словно электрический удар. Она нашла пробоину.

Когда я был рядом с ней, к нам также присоединился Чи. Затем пришел Гиула со своим кислородным прибором. Утечка находилась перед входом в спицу, которая вела в каюту Дали Шитомира. Соня обнаружила ее случайно. Она хотела помочь индийцу. Вход в спицу был немного деформирован. Когда она хотела протиснуться туда. она услышала, как кислород протекал через пробоину. Мы тщательно замазали отверстие. Спустя две минуты повреждение было устранено. Гиула поплыл в контрольную рубку и сразу же вернулся обратно. Он засмеялся и обнял меня.

– Стюарт, Соня, Чи, мы спасены, давление воздуха больше не падает!

– Тогда ты можешь отнести обратно свой кислородный прибор, – сказал Чи.

Гиула смущенно кивнул.

На моем лбу блестели капельки сварочной жидкости. Мы то и дело смотрели на стык. От этого крошечного отверстия зависела наша жизнь.

– Это могло плохо кончиться, – сказал Чи и пожал руку Соне.

– Мы позаботимся о Паганини. Надеюсь, это не серьезно.

Она полезла к спице.

– Мне бы ее спокойствие, – сказал я. Снова пришел Гиула. «Я поговорю с центром».

Когда он хотел удалиться в контрольную рубку, на спице появилась Соня. Балансируя, она осторожна двигала перед собой Дали, который был без сознания. Бедняге порядком досталось. Должно быть, при неожиданном увеличении скорости его бросило металлическое ребро. На голове у него была всего лишь небольшая рана, но из его ужа сочилась кровь, и его правый глаз тоже был ранен.

– Пролом черепа, – сказала Соня.

Мы осторожно отнесли потерявшего сознание товарища в лазарет.

В то время, как Соня заботилась о раненом, Чи, Гиула и я пытались установить связь с Центром управления. Мы то и дело вызывали Центр, называли свои имена, но в ответ из динамиков мы лишь слышали крик: «Станция три вызывает „Чарльз Дарвин“, отзовитесь! Командир Ковтун, ответьте!»

Нам пришло в голову, что мы больше не видели Михаэля с момента столкновения. Я вспомнил, что он обратил наше внимание на падающее давление.

– Он в своей каюте, – сказал Чи, – продолжайте вызывать Центр, я схожу за ним.

– Это ужасно, – сказал Гиула.

Мы посмотрели друг на друга и в этот момент подумали об одном и том же. Я тоже думал, что у него сдали нервы. Возможно, он ждал конца в своей каюте? У Ковтуна было больше опыта по части полетов в космос, чем у нас, и мы, вообще-то, знали его лишь как спокойного и рассудительного спутника. Но мы знали друг друга только по нормальному времени В минуты опасности, когда неожиданно разверзлась преисподня, рухнуло все, что сообщество, нуждающееся в героях, приписывало такому современнику. Остался только нагой человек с моментальной памятью и своими страхами. Я не брал нас себя смелость обвинять кого-либо в этом.

Гиула тоже молчал в памяти о собственной беде. Он снова вызывал Центр. Они не слышали нас.

– Они уснули, – сказал он.

– Оставим это сейчас, Гиула. Передатчики повреждены, мы починим их. Придет время, когда мы определим, куда нас, собственно, несет. В любом случае нас задел какой-то небольшой астероид. К счастью, радар вовремя засек его и запустил автоматическое ускорение.

– Ты называешь это удачей? Если бы мы не ускорились, проклятый булыжник просвистел бы мимо нас.

В ходе его мыслей была допущена ошибка.

– Та наивный, – сказал я. – Не будь этого ускорения, тогда бы мы сейчас не стояли здесь. По всей видимости, мы имели бы точно такую же траекторию, как этот обломок. Он раздробил бы нас. Таким образом было предотвращено столкновение. Он повредил кое-что из нашего оборудования.

Таких астероидов было зарегистрированы несколько сотен, но десятки тысяч все еще двигались необнаруженные по неизвестным орбитам вокруг Солнца. По расчетам степени вероятности возможность такой встречи не больше, чем быть задетым кровельной черепицей с крыши во время прогулки. Нас она задела, и было бесполезно, ломать сейчас над этим голову. У нас были другие заботы.

Чи заполз в кабину.

– Я везде искал. Его нет ни в кабине, ни в саду.

– Он, наверное, вышел в открытый космос, – сказал Гиула.

Я вспомнил, что слышал его голос со стороны кормы. Когда я упомянул об этой возможности, Чи сказал: «Он у реактора, конечно, он там. Какие мы дураки, он проверяет самое главное на борту: источник нашей энергии. Без энергии мы были бы совершенно беспомощными».

Я удержал его, когда он хотел удалиться в направлении кормы.

– Чи, этот астероид, или что это еще там было, задел нас за корму. От реактора нам больше не будет пользы.

– И противоатомного защитного комбинезона на нем тоже не было, – добавил Гиула.

Мы боялись заражения радиацией. Чи не ответил. Он полез к корме. Мы нерешительно последовали за ним. Его подозрения подтвердились. Переборки были открыты. Мы на мгновение переглянулись. Этот путь был жутким. Узкий проход отделялся двумя перегородками. Всюду были предупредительные знаки о радиоактивности. В эти небольшие помещения можно было заходить только в защитных костюмах. Все же Чи пробирался дальше, и мы сопровождали его. Михаила Ковтуна, нашего командира, не было в промежуточных помещениях. Таким образом оставалась еще только одна возможность: должно быть он был в камере реактора, помещении, метр на восемьдесят сантиметров. Если он там, то он труп.

– Он не может быть здесь, – прошептал Гиула, – что Мише здесь делать?

Мы застыли перед открытым люком последней переборки. Дверь в помещение реактора была прикрыта. Оттуда не доносилось ни звука. Не было сомнений, в этой камере находился он. Почему? Что он хотел этим добиться? Отчаянный поступок? Хотел ли он облегчить смерть в приступе паники? Для этого были и другие возможности. У нас на борту были ампулы, которые быстро усыпили бы нас в чрезвычайной ситуации.

Мы молчали, пожалуй, минуту, затем Чи сказал:

– На нем будет защитный костюм.

Чи было известно, как и мне, что на Михаиле не было никакого защитного костюма. У него не было времени, одеть этот костюм. Вдруг мы вздрогнули. Из камеры реактора донесся голос Михаила. Было слышно так, словно он говорил из подвала.

– Кто здесь? – спросил он, и затем после некоторой паузы: «Эй, есть кто там?»

Раньше я часто, прыгая с парашютом рисковал своей шеей, я, как летчик-испытатель, забирался в новые конструкции, и шансы выжить были сто к одному. Слово «страх» все время казалось мне чуждым. Всегда существовала возможность еще как-то избежать опасности. Но слова из камеры реактора повергли меня в состояние ужаса. Чи сказал вполголоса: «Миша, черт возьми, вылезай! Ты с ума сошел?»

– Да, – прошептал я, – он должно быть сошел с ума. Только сумасшедший мог подвергнуть себя смертельной дозе излучения.

– Хорошо, что вы наконец пришли, – раздалось из камеры.

Гиула подплыл к люку.

– Я вытащу его, он же подохнет, мы должны помочь ему. Миша!

Он кричал имя так громко, что оно резко прозвучало по всему кораблю. Он действительно вознамерился вытащить Ковтуна.

Чи удержал его.

– Достаточно, когда один потерял рассудок. Он больше не может вернуться обратно, он заразил бы нас всех.

Мы были беспомощными и не сводили взгляда с овальной двери камеры реакторы, словно там в любой момент могло произойти чудо. Но Михаил Ковтун лишь приказал своим жестким, не терпящим возражений голосом:

– Чи, ты сейчас же берешь командование на себя. Если ты не чувствуешь что не подходишь для этого, командование возьмет на себя Роджер Стюарт. Ясно?"

– Ничего не ясно! – крикнул я. – Вылезай, наконец!

– Вы слышали мой приказ, – продолжил Ковтун, – я больше не покину эту дыру.

За этим последовал глубокий вздох.

– Черт тебя побери! – заорал Гиула. – Что ты делаешь в камере реактора? Ты держишь нас за дураков? В нашей коробке пробоина. Мы были на волосок от смерти от удушья!

Возникла пауза, затем из камеры раздалось: «Нет, Гиула, мы бы не задохнулись, а сгорели бы. Когда произошло столкновение, выпали замедлители. Нейтроны уже развили скорость более чем двенадцать тысяч километров в секунду. Если бы я пришел в камере минутой позже, больше не было бы никакого Дарвина. Я поставил заслонку, угроза устранена. Теперь вы знаете, почему я здесь. Или вы думаете, что я облучился бы удовольствия ради?»

Он не получил ответа. Чи впервые потерял свое обычное спокойствие и самообладание. Он отчаянно простонал и пробормотал что-то на своем родном языке, что никто не понял. Гиула побелел, и я тоже был поражен не меньше.

– Возможно его еще можно спасти, – сказал я, – возможно Соня может что-то сделать…

– Не говори глупостей, – крикнул Ковтун из своей тюрьмы, – оставь Соню в покое – она нужна вам больше, чем я.

– Двенадцать тысяч километров в секунду, – пробормотал себе под нос Гиула. Он лишь смутно догадывался, что значит это число. В этот момент я так же туго соображал, но я знал, что сделал для нас Ковтун. Освобожденные при делении ядра нейтроны достигают в заключительной фазе скорости сорок тысяч километров в секунду. Это была космическая энергия. Чтобы управлять этой энергией, в реакторе находились замедлители. Они тормозили скорость нейтронов до двух с половиной километров секунду. При столкновении эти замедлители стали неработоспособными. «Дарвин» расплавился бы словно кусок свинца.

– Разве для него ничего нельзя сделать? – прошептал Гиула.

Чи покачал головой. Нет, мы больше ничего не могли сделать для нашего Михаила. Это был всего лишь вопрос времени, нескольких минут, самое большее – одного часа, после чего он был уже не жилец.

– Что с вами! – голос Ковтуна звучал глухо. – Языки проглотили? Эй, Стюарт, Чи, Гиула, вы еще здесь?

– Мы еще здесь, Миша, – зажато сказал Гиула.

– Вы рассчитали наш новый курс?

– Еще нет, – ответил Чи, – у нас еще не было времени. Мы могли бы что-нибудь для тебя сделать?