Текст книги "Русский школьный фольклор. От «вызываний Пиковой дамы» до семейных рассказов"
Автор книги: Георгий Виноградов
Соавторы: Андрей Топорков,Марина Калашникова,А. Белоусов,Светлана Жаворонок,Анна Некрылова,Вадим Лурье,Софья Лойтер,Валентин Головин,Ирина Разумова,Светлана Адоньева
Жанры:
Культурология
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 44 страниц)
Шурка – макака, Петька – петух, Мишка – медведь и др.; встречаются составные эпитеты-прозвища, напр., Анна-банна – вшивый бок, Ш у р к а – б у р к а – длинный нос и др.
Поиски меткого и увесистого эпитета приводят нередко к созданию эпитетов, созвучных с определяемыми словами. Примеры: Аркашка-таракашка, Архип – старый гриб, Андрей-воробей, Петро – погано ведро, Нютка– сера утка, коза-стрекоза – вылуплены глаза, Сонька-сова – весела голова, Шурка-воровка—красна головка и мн. др.
Сложные эпитеты в языке детей наблюдаются крайне редко и, сколько могу судить по личным наблюдениям, встречаются преимущественно в обыденной речи; в имеющихся в моем распоряжении записях нахожу только один-два примера; вот наиболее удачные: бойкую, острую на язык девочку назвали Грунькой «скоропёрдой» (Тулун); напомню слово: «скопсдырь»; приведу прилагательное: Матрена «махнанога» (в песенке).
Видимо, детский язык обнаруживает бессилие при попытках передать различные оттенки понятий с помощью эпитетов. Не имея в своем распоряжении сложных слов, дети принуждены пользоваться сравнениями. Сравнения детской сатиры стоят в ближайшей связи с миром, окружающим творцов и исполнителей издевок: объектами сравнений являются предметы, находящиеся у детей всегда перед глазами.
В отношении выражения одни сравнения представляют собою обстоятельства в творительном падеже: голова сучком, нос крючком (№ 102), слюни или сопли тянутся вожжой и т. п.; другая группа сравнений передается при помощи слова как: как клубок, как бодог (№ 56), как плети.
Гиперболизм свойствен сатире едва ли не более, чем другим видам детского словесного творчества. Гиперболы здесь по временам слишком неестественны, громоздки. Немец – такой обжора, что за один прием съедает почти целую корову (№ 43), или даже корову с быком, или семь сотен поросят (№ 88); борода у Алешина отца – с аршин (№ 61); у Сани нос так велик, что на нем можно уместиться для завтрака (№ 81) и т. п. Разновидность гиперболы, именуемая литотесом{10}, встречается реже; в «Материалах» имеем: отец – с кувшин (№ 61), бабушка и девка так невелики, что умещаются в кармане (№ 98, 110).
Из средств поэтического языка, используемых в детской сатире, можно также отметить повторения (№ 70, 74, 81, 108).
Дети-стихотворцы и исполнители сообразуются с законами ритма и меры, подсказанными непосредственным чутьем. Это, однако, не устраняет того факта, что во многих стихотворениях допускаются «ухабы» или перебои, т. е. вольности, нарушающие ритм и размер (№ 51, 68, 73, 77, 89, 112).
Нарушения ритма словесных произведений ощущаются и сознаются при чтении. Чутко относясь к «складу» стихотворной речи, предназначенной для произнесения, например в считалках, в произведениях хоровой поэзии дети не всегда замечают нарушения, так как стихотворения– издевки создаются при пении и предназначаются для хорового исполнения. В пении «ухабы» или перебои прикрываются удлинением или – лучше сказать – протяжением отдельных гласных, затем – фонетической деформацией слов; перемещением ударений (№ 69, 84, 104, 105 и др.) и использованием наличных акцентных дублетов (№ 64, 85, 89, 98, 101 и др.). В отдельных случаях в тех же целях пользуются вставками частицы то (№ 82) и слов, не заключающих в себе никакого определенного содержания: боля, болеша, моля, лепа и др. (№ 35, 61, 72). Трудно сказать, являются ли эти слова порождением бессилия уловить наиболее существенные признаки или, при умении уловить их, вследствие неуменья оформить их в слове. В отдельных случаях имеем дело, возможно, с словами, смысл которых утрачен. Выяснение их образования и функций должно вылиться в самостоятельную задачу[251]251
Некоторые наблюдения в этой области сделаны Р. Якобсоном в брошюре «Новейшая русская поэзия» (Прага, 1921): см. с. 41 – 42, 55, 58 ― 59.
[Закрыть].
Вслушиваясь в детские стихотворения, редко улавливаешь такие, с которыми связывалось бы представление о «кованости стиха» или приближении к нему; впрочем, некоторые стихотворения способны привлечь к себе внимание именно этой своей стороной (№ 70, 78, 85, 86 и некоторые др.).
В детском стихотворчестве наблюдается ясно выраженная тенденция (объясняемая господством ямбических и хореических размеров) избегать как малосложных, так и слишком многосложных стихов[252]252
Издевки – произведения устного творчества, поэтому говорить здесь о «строках» едва ли правильно; я пользуюсь словом «стих», имея в виду ощущаемый исполнителями и слушателями ритмический ряд, часто отграниченный от других рядов рифмой.
[Закрыть]. Слоговая устойчивость несомненна. Число слогов в стихах одного текста обыкновенно колеблется в пределах от 3 до 5 (№ 71, 106), от 4 – 5 до 7 (№ 63, 65, 67, 74, 80, 83, 100), от 6 до 8 (№ 72, 108); уклонения сравнительно редки; преобладают стихи четырехсложные и шестисложные; с меньшим упорством держатся семисложные стихи; полиметры, в виде стихов восьмисложных, не часты. Встречаются стихотворения с одинаковым количеством слогов (и ударений) в каждом стихе (№ 56, 70, 79, 85, 86, 87, 103, 110). В отдельных случаях встречаются парами трехсложные и четырехсложные стихи (напр., № 91), семисложные и восьмисложные (№ 81) или правильно чередуются четырехсложные и шестисложные (№ 67), восьми– и семисложные (№ 78).
В значительной части стихотворений-издевок каждый стих несет на себе два (№ 62, 65, 67 и др.) или четыре ударения (№ 70, 72, 78).
В издевках преобладают хореические и ямбические размеры. Достаточно упомянуть, что в помещаемых ниже «Материалах» подавляющее количество хореических двустиший; в меньшем количестве наблюдаются двустишия ямбические (№ 28, 44, 46); некоторые четверостишия и шестистишия (№ 70, 78, 106, 108 и др.) представляют типичную частушку с ее обычным строем и метром – хореем. Большая часть хореических четверостиший отличается от частушки меньшим числом ударений в каждом стихе.
Преобладание хореических и ямбических размеров не случайно: видимо, ямбохореическая артикуляция наиболее свойственна детям. Использование главным образом этих двух размеров отражается на музыкальной стороне стихотворений-издевок, внося некоторое разнообразие в исполнение. Мелодия издевок – сказать попутно – очень не сложна: она в общем та же, что в известных детских песенках, обращенных к дождю или коршуну[253]253
См. мой «Детский народный календарь», нотное приложение // Сибирская живая старина. 1924. Вып. 2.
[Закрыть]. И в исполнении их каких-либо забот о достижении художественной выразительности не наблюдается. Монотонность и однообразие мелодии как нельзя более согласуется с основной функцией издевки. В зависимости от использования хорея или ямба меняется мелодия: хореический размер дает ей окраску живости, задора; ямбическое построение несколько замедляет темп.
В размерах детских стихотворений часты перебои, так как доминирующие метры (ямб и хорей) свободно допускают многообразные замены и смены одной стопы стопою другого порядка; внесение так называемых малых цезур заметно меняет ритм. Ямбическая и хореическая формы являются господствующими, но они часто нарушаются внесением других метров, образованных стопами, расположенными в произвольной последовательности. Достаточно вслушаться в первые приводимые здесь четверостишия, чтобы уловить присутствие амфибрахия, дактиля, пэона, анапеста и проч. Во многих случаях деление на стопы и различение определенных размеров неприменимо: в этой части произведений детской лирики мы встречаемся с существенными особенностями так называемого народного стиха.
Среди издевок встречается большое количество с одними мужскими рифмами (№ 55, 56, 60, 63, 64, 67 и мн. др.); есть и с одними женскими окончаниями (№ 65, 74, 85, 86 и проч.); обыкновенно же наблюдаются эти стихотворения на два ряда окончаний – на мужское и женское (№ 61, 62, 70, 71, 81, 82, 84 и др.); чередование мужских и женских рифм в одних случаях правильное (№ 78, 79, 105, 106), в иных (№ 101, 102, 104, 108) – неправильное.
Редко встречается рифма дактилическая (№ 57, 112) и другие.
В преобладающих рифмических периодах, т. е. в четверостишиях, сколько можно судить по приводимому здесь материалу, совершенно отсутствуют рифмы так называемые перекрестные (выражаемые схемой abab) и охватные, или опоясанные (abba); зато большим количеством представлены рифмы парные, или смежные, обозначаемые схемой aabb (№ 61 – 65, 70, 71, 74, 81, 84 и мн. др.). Нередки рифмические периоды с прерванной рифмой, т. е. четверостишия с нерифмующими нечетными стихами – типа abcb (№ 78, 83 и др.), к которым можно отнести и стихотворения с нерифмующими четными стихами (схема: abac; № 78). В некоторых четверостишиях рифмуют или первые два, или последние два стиха, укладываясь в схемы: aabc (№ 66) и abcc (№ 72, 82, 88).
Трехстишия обыкновенно построены на одной рифме и срифмованы по таким схемам: ааа (№ 56, 58, 60), aab (№ 57), abb (№ 55).
Рифмические периоды в пять стихов строятся на двух рифмах – по типу: aaabb (№ 95) или aabbb (№ 97); встречаются с симметричным расположением рифм – по типу: aabcc (№ 96, 98), как и пятистишия, схема которых может быть обозначена как aabcb (№ 99) и др.
Рифмические периоды в шесть стихов построены на трех рифмах, обычно укладываясь в схему aabbcc (№ 105 – 110); восьмистишия – на четырех рифмах, согласуясь со схемой aabbccdd (№ 112, 113). Встречаются и белые стихи (№ 111, 114 – начало), но они – явление очень редкое.
В некоторых детских стихотворениях мы имеем дело с приближением к так называемой точной рифме. Например, в хореическом трехстишии № 56, при одинаковом числе слогов в рифмующих между собою стихах, наблюдается: 1. почти не нарушенное тождество стиховых окончаний – одинаково звучащие слоги; 2. тождество ударных гласных – везде о; 3. тождество заударных гласных – ъ; 4. одинаковое расположение согласных 6 (д) – к.
То же дает четверостишие № 62, где неравномерный по слоговому составу словесный материал посредством рифмы организуется в пару двустиший. В первом, как и во втором, сочетании имеем тождество стиховых окончаний: 1. а(я)нна, 2. стой; тождество ударных гласных: 1. а (я); 2. о; тождество заударных гласных: 1. а; 2. й; тождество (во второй паре) и одинаковое расположение согласных: 1. б(в) – нн, 2. cm[254]254
Ср.: Жирмунский В. Рифма, ее история и теория. СПб., 1923. С. 13.
[Закрыть]. Таких стихотворений можно привести немало (№ 65, 74, 80, 85, 109 и др.).
Нередки рифмы, получающиеся при тождестве ударных гласных и при различных согласных (см. № 70, 82, 86, 95 – вторые двустишия) и др.; встречаются рифмы неравносложные и неравноударные (см. № 67: крива – пролила, № 68, 89, 102).
Наряду с звучными, четкими рифмами наблюдаются так называемые неточные рифмы, созвучия неопределенные, едва уловимые, звучащие в пении (№ 26, 35, 40, 43 и др.). Часто созвучие достигается повторением слов: спала – проспала, снес – отнес, пошла – нашла и др. (№ 59, 100, 106 и др.); это, собственно, не рифмы, а словарные совпадения.
Кроме рифм-концовок, в издевках следует отметить рифмы строчные, т. е. созвучия, получающиеся рифмованием отдельных слов в разных местах внутри стиха (№ 56, 61, 62, 71, 77, 78, 96, 112 и др.). Близки к ним созвучия (которые можно было бы назвать корневыми рифмами), образуемые словами одного корня, расположенными внутри стиха; например: Васька-васенок (№ 97 и др.), вор-воришка (№ 92 и др.) и т. п.
Замечаются начальные рифмы, образуемые рифмованием слов в начале стихов; например, № 67: колоко(льни) – молоко, № 84: шишки – штанишки, № 98: голос(ом) – волос(а).
Любование звуками слов далеко не чуждо детям – художникам слова. Безотчетно, по чутью, прибегают они к некоторым приемам звукописи.
Из приемов звукописи наблюдается:
1. Использование междометий-звукоподражаний: № 82, 90, 105, 139 и др.; 2. игра чередующимися сочетаниями звуков: № 54, 66, 79, 84, 106, 108, 112 и т. п.; 3. подчеркивание внутреннего содержания и смысла стихотворения путем выбора слов с повторяющимися звуками: мерное произнесение созвучных слов с доминирующими и повторяющимися в них глухими согласными ш, п, к удачно передает звуковой образ шепота и является подражанием шумам и звукам, особенно хорошо знакомым матерям и нянькам (№ 139). Настойчивое следование за беззвучными б и ф – через перемежающиеся сочетания звуков другого порядка – «скорого, взрывного» (по Бальмонту){11} р дает некоторое напоминание треска и хруста сосновых шишек под ногами и намекает на звуки непроизвольного громкого газоиспускания (№ 84)[255]255
Выражение «рвать штаны» часто используется в качестве условного обозначения непроизвольного громкого газоиспускания, так же как, например, фраза «татарину долг отдавать» – в значении глагола испражняться.
[Закрыть]
Другой вид детской лирики осмеяния, обозначаемый Арефьевым как «шутки, по большей части обидные для собеседника»[256]256
Арефьев В. С. Образцы народной словесности // Известия Вост,– Сиб. Отд. РГО. 1901. Т. 32. № 1 – 2. С. 92.
[Закрыть], а Станиловским как «присловья»[257]257
Станиловский А.Н. Записки // Труды Вост.-Сиб. Отд. РГО. 1912. Т. 7. С. 170.
[Закрыть], зарождается и бытует в иной обстановке и при иных условиях.
У произведений, принадлежащих к этому виду, «свои законы и формы, вызванные органической необходимостью, по которым они и должны быть судимы»[258]258
Кузмин М. Условности. П., 1923. С. 173.
[Закрыть].
Чтобы показать условия, в которых применяются эти «шутки», или поддевки, привожу некоторые из записей своих наблюдений.
Лето. Праздничный день. Ребят на улице еще мало, чтобы можно было затеять какую-нибудь игру. Два-три мальчугана сидят «в холодке» (за тенью). Разговор не клеится, да и какой разговор при ежедневных многочисленных встречах с одними и теми же лицами. Молчат, придумывают, чем бы заполнить время. Молчание наконец надоедает.
– Фетьчя, скажи: поп.
– А чё?
– Ну, скажи: поп.
– Поп.
– Твой отец – клоп!
В таких случаях обижаются редко. Здесь не так обидна вдруг ударившая фраза, как неприятен самый факт оказаться поддетым. Нужно выждать подходящий момент и ответить тем же.
Таким образом поддеть можно только неопытных, малообщительных ребят. Общительные и живые ребята обыкновенно быстро запоминают ходячие поддевульки и могут поддеться только на что-нибудь неожиданное и новое.
– Проньча, сто да сто сколька?
– Двести.
– Сиди, дурак, на мести!..
Некоторые поддевки этого типа связаны с действиями. Один мальчуган схватывает другого за нос и настойчиво спрашивает:
– Дуб ли вяз?
– Дуб...
– Тяни до губ!.. – ликует поддевщик и тянет нос книзу.
Третий товарищ неожиданно хватает его за нос и вопрошает:
– Дуб ли вяз?
– Вяз...
– Тяни до глаз!.. – и тянет чужой нос кверху.
Увидят из окна товарищей в холодке, едва допив «быком» чай, бегут к ним другие, присоединяются, принимают участие в начатой забаве... Забава эта быстро приедается, так как при большом числе участников состязания запас старых поддевулек оказывается довольно ограниченным, а новые множатся медленно. Ребята в сборе – начинается какая-нибудь подвижная игра.
Утомившись, одни расходятся по домам; другим уходить не хочется... Сидят, молчат. И опять:
– Витька, у тебя под ногам-то мох! – вдруг кто-нибудь прервет молчание.
Витька машинально смотрит себе под ноги, а ему говорят:
– Не кланься, я не бох...
Или:
– Сенька! под ногам-то грязь...
Сенька невольно наклонит голову, чтобы посмотреть под ноги, и слышит:
– Не кланься, я тебе не князь...
И снова молчат. Ребят мало, игра не налаживается. Молчание быстро надоедает.
― Алешка, скажи: Лизавета.
– Лизавета.
– Вот тебе за ета!
И следует удар в спину.
Интереснее и живее протекают такого рода забавы, когда в них принимают участие ребята, сходящиеся не «сто раз на день», а встречающиеся изредка, время от времени.
Лучшая обстановка для таких сходбищ – пастьба скота или во время страды у костра вечерами, когда «большие» остаются на полосе заканчивать дневную работу, а ребят шлют «чай варить», т. е. готовить ужин.
На заимке нередко две-три-четыре семьи. Из каждой бегут ребята чай варить. Иной раз тут же случаются ребята с ближайших соседних заимок. Собирается довольно большое общество парнишек и девчонок, которые в страдное время встречаются лишь урывками.
У огонька вечером, пока приготовляется ужин, варится картошка, никакой длительной подвижной игры не затеешь: время заполняется спросами, пересудами, шутками, насмешками, рассказами.
Вдруг кто-нибудь всерьез или шутя заподозрит рассказчика во лжи.
– Врешь!
– Раскуси (или: выкуси) пердеж, в нем ядрышко найдешь, его съешь, – «отмочит» в ответ находчивый поддевала.
Бывает, что или сам поддетый собеседник, или кто– нибудь из товарищей заступится, но найдутся и такие, кто «одернет»:
– Тебе какое дело?
И тут начинается словесное состязание.
– Тебе кошка в рот нап...ла!
– Мне хоть кошка, да немножко, тебе кот, да полон рот...
В исполнении такого рода диалогов характерной чертой является быстрый обмен речью; при этом каждый компонент обмена служит репликой, вызывая встречный рифмованный стих – один или несколько.
Трудно найти удачнее в этом отношении пример поддевок, чем тот, который связан рифмой с названием последнего весеннего месяца.
– Скажи: май.
― Май.
― Я п...ну, а ты поймай (или: имай)...
― А я буду ловить да тебя кормить...
― А что останется, тебе по губам растянется...
― Я это наоборот – да все тебе в рот...
― А я все на вилочку да тебе в дырочку...
― Я все на рогожицу – да прямо тебе в рожицу!..
См. также № 130.
Чтобы как-нибудь кончить эту череду угроз и обещаний, кто-нибудь из участников состязания или – редко – из свидетелей его скажет:
– Печать!.. И больше не кричать!..
Иная детская группа выдается бесцветная, не выделяет заметных мастеров слова; и тогда она пробавляется старым, унаследованным общеизвестным запасом или, в лучшем случае, прибавляет некоторые новые рифмы или делает вставки... Зато встречается и такой подбор ребят, что из дюжины их выберется два-три недюжинных «таланта»-словесника, обнаруживающихся при словесных состязаниях – в издевках и в поддевках. Хотел бы назвать здесь худоеланца Спирьку Ромашихина (ныне крестьянина в с. Худоелани Тулунского уезда Спиридона Романовича Родионова), способностям которого и теперь его сверстники – люди, перешагнувшие за второй десяток лет – отдают дань удивления, вспоминая сравнительно недавнее детство (1908 – 1912).
Ленка Ширяев, живой бойкий одиннадцатилетний мальчуган, слывет в Тулунском поселке большим мастером давать прозвища; ему молва приписывает сочинение двустиший-дразнилок, приводимых здесь под № 29 и 39; он же снабдил приведенным раньше эпитетом имя своей сестры Груни, которая нередко служит мишенью для стрел его остроумия.
– У тебя, Груня, чирий? – заботливо спрашивает брат.
– Ага...
– Я тебе его заговорю, ладно?
Он обводит пальцем вокруг больного места и серьезно произносит:
Чирий, чирий,
сядь пошире:
где один,
дак там четыре...
В Куйтуне, Тулунского уезда, мне пришлось в 1921 году наблюдать десятилетних Гутю Сизых и Лизу Лыткину (от которых, между прочим, записаны № 78, 91, 105 и некоторые другие). В беседе со мною они уверяли меня, что сложение издевки «про Миронова парнишка Кешку» (№ 74) принадлежит им. Эти бойкие девочки очень остры на язык и в поддевках.
Следить за ходом словесного побоища, в котором принимают участие такие ребята, для фольклориста поучительно. Интересно наблюдать состязающихся ребят, которых взрослые по разным поводам характеризуют словами: «один – задириха, другой – неспустиха», когда у них равны прочие условия: опыт, находчивость, одаренность...
В этих состязаниях иногда мы, несомненно, имеем дело с переживанием того, что в отношении признанных поэтов обозначается словом вдохновение, которое у ребят приходит не в «широкошумной дубраве», а на толпе, присутствие которой возбуждает, собирает и концентрирует силы. При словесных состязаниях, где нужна живость, находчивость, уменье ловко вывернуться и вовремя сделать удачное нападение, – тут действительно «сила потребности есть сила творчества».
В то время как издевки исполняются почти всегда толпой – эта группа словесных произведений предполагает наличие двух действующих лиц. Издевки – хоровая поэзия; поддевульки – произносятся «говорком». Вопросоответная форма построения издевки встречается как исключение; отличительный признак поддевульки – диалогическая форма. Назначение издевки допускает значительный объем текста; поддевулька должна быть четкой, лапидарной. Сцепление их может быть почти беспредельным (потому-то и существует – мы видели – искусственный прием прекращения словесного бега), но каждое звено должно быть легким и кратким.
Для обозначения такого рода произведений у детей, кажется, нет общеупотребительного названия. Изредка пользуются словом поддевулька или поддеулька. Это слово удачно передает их основной характер, указывает назначение. Наряду с этим словом не только у взрослых, но – хоть редко и не повсеместно – и у ребят, существует другое – поддевка (от «поддеть», поймать на слове). В нем резче, короче, энергичнее схвачена сущность этих слитков крепкого остроумия и цель и характер их применения. Поэтому словом поддевка позволительно обозначить разновидность детской лирики осмеяния, о которой сейчас идет речь.
В пределах этой разновидности необходимо различать несколько групп.
Одни поддевки слажены в форме краткого искусственного диалога, где нужно ожидать возможности быть поддетым (кроме вышеприведенных примеров, см. № 115 – 130); их – большая часть.
Поддевка формы искусственного диалога строится по несложной схеме. Первая часть этой композиционной схемы – завязка, или приступ; вторая – собственно поддевка. Связью между ними служит общее для двух сторон слово (подсказанное одной и повторенное другой), за которое рифмой держится поддевка.
В других поддевках, отливающихся в форму естественного диалога, человек ловится на слове совершенно неожиданно для себя. Отличие в построении этой формы поддевок состоит в том, что здесь отсутствует общее слово. Первая часть, которую можно назвать зацепкой, или придиркой, являясь «речевой акцией», вызывает соответствующую «реакцию» – собственно поддевку, т. е. вторую композиционную часть. Обе части скрепляются рифмой (см., кроме приведенных в тексте, № 131 – 135, 139 – 140 в «Материалах»).
Своим построением напрашивается на обособление небольшая группа поддевок-заманок, представляющих собою сравнительно развитой диалог, в котором одно лицо направляет разговор, другому остается пассивная роль повторяющего условленную фразу или слово.
Инициативная сторона предлагает:
― Говори за мной: «я тоже».
― А чо?
― Вот говори – и узнашь.
― Ладно.
― Я пойду в лес.
― И я тоже.
― Я вырублю корыто.
― И я тоже.
― Я в это корыто на...ру.
― И я тоже.
― Свиньи будут есть.
― ……………………………….
Диалог ведется очень быстро, и редкий вовремя остановится; обыкновенно спохватываются только после того, как «само вылетит» ненужное «и я тоже».
См. также № 136 – 138.
В некоторых поддевках-заманках диалогическая форма выражена только участием в разговоре двух лиц, причем одно из них может не проронить ни слова. В них «реакция», вызванная «речевой акцией», обыкновенно обнаруживается не в речи, а в не выраженных словами эмоциях. В диалогах этой группы еще отчетливее выражены две части: первая – заманки, вторая – поддевка. Пример:
– Рассказать тебе сон?
– Расскажи...
– Я видал во сне,
быдто я – в дрисне,
а ты в меду...
Здесь заманка кончается своеобразной фигурой умолчания, имеющей назначение сначала усилить или закрепить первоначальную ответную «реакцию» (довольство своим положением «в меду»), чтоб затем совершенно неожиданно «поддеть»:
Я лижу с тебя мёд,
а ты с меня – дрисню...
Сюда же относятся случаи, когда заманка, как композиционная часть поддевки, не имеет определенной словесной формы, а скрыта в действии.
Когда, например, ребята ложатся спать, кто-нибудь из них «с заранее обдуманным намерением» предлагает распределить известным образом места на общей постели. Полученное согласие почти всегда обеспечивает успех поддевалы: когда все улягутся, он, дав немного угомониться, выразительно произносит:
Кенка, если он – парнишка находчивый, быстро перестраивает текст поддевки и отвечает:
Ты у стенки —
в говенной пенке,
я в середке —
в золотой веревке, —
а Мишку оставляет
на прежнем месте.
Есть ответы на поддевки (используемые и в качестве ответов на издевки), которые органически не связаны с тем или иным определенным стихотворением, имеющим значение «речевой акции»; они известны в незначительном числе формул (№ 20, 21).
Также мало формул для специального выражения торжества победителей. Свою радость удачник-поддевала выражает в двустишии:
Амманули дурака
на четыри кулака...
Иногда эта формула разрастается в четверостишие – путем прибавления еще двух стихов:
на пять костров{12}
подовинных дров[260]260
Эти «пять костров подовинных дров» фигурируют и в потешках, записанных мною в Тулунском уезде. Вариант-шестистишие, приводимое Шейном ( т. 1, с. 35, № 198), тоже образован слитием приводимого здесь и всюду известного двустишия с стихотворным заговором, произносимым в предупреждение появления ячменя. Ср.: Живая старина. 1915. Вып. 4. С. 344. Этот заговор сообщается детям, как только они смогут удержать в памяти небольшой и удобный для запоминания (вследствие стихотворной формы) текст. Вариант-четверостишие, сообщаемое Молотиловым (с. 93), начинается тем же общераспространенным двустишием.
[Закрыть].
Случается, что обмен рифмованными стихами переходит обычные границы словесной перепалки: одна сторона, испытав бессилие слов, приступает к действию, а другая продолжает поддерживать диалог. Если пущенный камень или палка не долетит, «словесники» отмечают:
Не добросил,
свою мать забросил...
Если камень или палка пролетит мимо, они констатируют:
Не попал,
свою мать закопал...
Иные прибавляют:
ни в гроб, ни в могилу —
в сабаччу кабылу...
В отношении формы стиха поддевки в большей их части являют собою разновидность детской поэтической речи, которую можно приравнять к так называемому складу раешников, характеризующемуся главным образом тем, что неметризованная речь делится на стихи произвольной величины, кончающиеся рифмами.
Исследования по теории техники детского словесного творчества вообще и в частности в пределах рассматриваемых сейчас видов могут плодотворно вестись, опираясь на большое количество материалов. Этим исследованиям должны предшествовать подготовительные работы. Одною из таких работ автор склонен считать настоящую статью, включающую попутные наблюдения над поэтикой небольшой группы произведений детского фольклора. Попутные наблюдения (и притом произведенные на количественно незначительном материале) неизбежно поверхностны и не полны. Тем не менее я счел себя вправе поделиться ими – потому, что на детское творчество в слове с этой стороны до сих пор, можно сказать, не обращено внимания, и затем, чтобы вопросы поэтики детского фольклора считать затронутыми хотя бы мимоходом.
Излагаемая в этой статье попытка ввести некоторое упорядочение в затрагиваемые материалы, вопросы и темы, конечно, не может считаться совершенной, бесспорной. Вводимые здесь подразделения и связанные с ними названия и обозначения являются в значительной степени условными и только служебными, прилагаемыми лишь в целях достижения большей ясности в определении состава детского фольклора и отчетливости в характеристике отдельных его частей.
Введение новой классификации и новых терминов допустимо только в исключительных случаях. Едва ли будет несправедливо утверждение, что в таком именно положении оказывается народнословесник и этнограф, останавливающий свое внимание на русском детском фольклоре. В этой области мы не располагаем какой-нибудь определенной классификацией материалов, не имеем и устоявшейся терминологической традиции.
Надо думать, что вводимыми рубриками не охватывается все разнообразие детских произведений, названных здесь издевками и поддевками. Об этом можно будет говорить определеннее, когда будет накоплен больший материал, чем тот, который до сих пор поступил в научный оборот.
