Текст книги "Русский школьный фольклор. От «вызываний Пиковой дамы» до семейных рассказов"

Автор книги: Георгий Виноградов

Баллады

Балладу нельзя отнести к собственно детским фольклорным жанрам, каковыми являются, например, страшилка или считалка. Этот наиболее популярный для фольклорного песенного репертуара XX века жанр «Не знает» возрастных, культурных и социальных границ. Правильнее было бы говорить о «возрастной» разновидности баллады, что, Как мы постараемся показать ниже, Во многом связано с композиционно-тематической избирательностью детской среды по отношению ко всему разнообразию бытующих в настоящее время балладно-романсных произведений.

В самом общем виде структуру всех балладно-романсных текстов (вне зависимости от среды их бытования) можно охарактеризовать через наличие в ней нескольких взаимосвязанных закономерностей:

– устойчивость сюжетных ситуаций, которая определена характерным для жанра предметом изображения;

– наличие эпического или лиро-эпического сюжета;

– тенденция к устойчивой композиционно-выраженной точке зрения: сочетанию объективного и субъективного повествователя;

– наличие особого стилистического строя.

Каждая из названных закономерностей имеет в пределах детской традиции специфические особенности.

Предмет изображения баллады – несчастье. Причем такое, которое ничем не мотивировано ни с точки зрения страдающего, ни с точки зрения повествователя (если таковой имеется). Иногда вводится псевдомотивировка – неразделенная любовь несчастна, потому что слишком сильна:

 
А Флорида умерла,
Она сбросилась с обрыва,
Потому что паренька
Очень сильно полюбила.
 

Внутренний мир баллады – мир, где царствует Случайность, которая и есть причина всех несчастий. События в нем развиваются либо страстями, субъективной формой проявления случайности, либо случаем как таковым: случайная смерть, ошибка, случайно не состоявшаяся встреча и т. д. Если первая форма совпадает с «классической» крестьянской балладой, то вторую можно считать явлением, порожденным современной городской фольклорной средой.

Беспричинное несчастье, являясь предметом изображения, определяет главную тему жанра – способ его разрешения. «Взрослая» баллада использует два возможных способа разрешения ситуации: лирическую медитацию (что и позволяет определить балладный сюжет как лиро– эпический) или эпическое событие (убийство, самоубийство, смерть от тоски, случайная гибель). В отношении детской баллады можно отметить явное тяготение ко второму способу: из всего возможного набора бытующих сюжетов детский репертуар составляют преимущественно эпические.

Схема ситуаций, характерных для балладного жанра, очень устойчива: негативное действие в отношении героя или одного из героев, определяющее драматизм конфликта, и разрешение ситуации, которое практически всегда трагично. В пределах сюжета трагедия может составлять предмет повествования, тогда тему текста можно определить как рассказ о трагическом случае (напр., «Оршанский тракт», «Дельфиненок», «Арджак»/«Чеснок»), либо она занимает финальное место в повествовании, «венчая»драматическую коллизию трагическим исходом («В одном московском зале», «Жил мальчишка на краю Москвы», «Они дружили еще с детства» и проч.).

Именно сочетание предмета изображения и темы, очевидно, служит критерием для включения в орбиту устного (кстати не только песенного, но и декламационного) бытования самых разных по происхождению текстов. Детская традиция принимает тексты, удовлетворяющие этому критерию, не различая старые и новые, «невзирая на лица» авторов и вообще не интересуясь социальными, культурными и историко-хронологическими обстоятельствами их происхождения. Так, в пределах этой традиции бытуют романсы прошлого века («Васильки», «Цыганка»), декламируются стихи М. Цветаевой («Идешь, на меня похожий...»), А. Ахматовой («Сероглазый король») и Э. Асадова («Трусиха»).

Из довольно обширного набора мотивов, образующих сюжеты «взрослой» баллады: неразделенная любовь, измена, клевета, месть, гибель любимого, убийство, самоубийство, раскаяние, гибель на войне, разорение отчего дома, побег, адюльтер и проч., – детская традиция выбирает лишь первые восемь, видимо, наиболее для нее актуальные. Такое предпочтение обусловлено, во-первых, пафосом балладного жанра (судьба и случай в их трагическом столкновении) и, во-вторых, социально-психологическим опытом детской среды: первый негативный опыт случайного – опыт любви и опыт утраты (как случайное воспринимается именно негативное событие, поскольку позитивный «случай» чаще всего интерпретируется как вполне закономерное явление, мотивированное личными заслугами).

Обязательным условием балладного жанра оказывается дистанция, не позволяющая слушателю/исполнителю баллады «отождествиться» с ее героями. Такая дистанцированность может задаваться разными способами. На уровне композиции она осуществляется за счет точки зрения повествователя, всеведущего, но не объективного, а, напротив, полностью эмоционально включенного в описываемые события. Эмоции, обнаруживаемые «повествователем», во всех текстах одни и те же: жалость, сопереживание и «праведное негодование».

 
Вот такие бывают подруги,
Им доверить нельзя ничего.
А подруга её обманула,
Потому что любила его.
 

Точка зрения повествователя, эмоционально включенного, но вместе с тем пребывающего вне сюжета, позволяет слушателю «проживать» описываемые страсти как чужие, через «сладкие слезы», без страдания, именно так, как это в тексте делает повествователь.

Наряду с описанным выше способом дистанцирования (наиболее популярным для баллады, бытующей в крестьянской среде) детская баллада широко использует другой: установку дистанции за счет размещения событий в экзотическом контексте – пространственном («Японка», «Мери»), временном («Шут», «Белые туфельки»), социальном («матросские» сюжеты, «блатной» мир и проч.), удивительно смыкаясь в этом с традицией не фольклорной, но ранней литературной баллады. Именно такие «экзотические» баллады оказываются собственно детскими по среде бытования. Они составляют устойчивый корпус детского репертуара на протяжении тридцати последних лет: «верхняя» возрастная граница носителей этой традиции около сорока лет (1950 – 1956 г. р.). Тексты эти известны на территории от Петербурга до Владивостока.

Обладая характерными для любой фольклорной баллады стилистическими чертами: обилием риторических вопросов, разговорной и экспрессивной лексикой, «флоризмом» тропов («глаза как незабудки», «увяла краса», «сломал, стоптал любовь» и т. п.), – стилистический строй детской баллады имеет и ряд особенностей. Ими в наибольшей степени отмечены тексты, редко встречающиеся за пределами детской среды, но в пределах ее самые частотные. Можно предположить, что эти стилистические особенности обусловлены тем социокультурным генезисом, который вменяется (иногда обоснованно, иногда – нет) жанру носителями балладной традиции. Так, довольно отчетливо выделяется группа сюжетов, синтезирующих гриновскую стилистику «романтики дальних странствий» с декадансной экзотикой в духе Вертинского: «В нашу гавань заходили корабли...», «В таверне много вина...», «Японка», «Мери», «Звени, бубенчик мой, звени...», «Три красавицы небес»... Другую стилистическую группу составляют «криминальные» баллады, вменяемые «блатному» миру: «В московском зале...», «Арджак», «Судьба парня»... Третью группу условно можно определить «соц. реалистической» («Оршанский тракт», «Алешка», «Они дружили с детства...»); тексты этой группы имеют явные аналогии с произведениями советской поэзии и советского кино.

Вместе с тем детский балладный репертуар не исчерпывается одними серьезными текстами. Встречаются и баллады совсем иного, комического плана, пародирующие основные балладные сюжеты. «Соц. реалистическая» баллада пародируется в монологе разочаровавшегося в женщинах юнца «Когда мне было ровно пять...», тогда как эпический рассказ о постепенном исчезновении целого большого семейства «По пути из Гвианы в Гвинею...» является пародией на «экзотическую» балладу.

Исследование детской баллады, как и современной балладно-романсной традиции в целом, только начинается, но даже первого взгляда достаточно, чтобы осознать, как много может дать такое исследование для понимания всей современной фольклорной традиции.

С. Б. Адоньева

Шут

 
1. (А). Звени, звени, бубенчик мой.
Гитара, пой шута напевы.
Я расскажу вам быль одну,
Как шут влюбился в королеву.
В огромном замке короля
С его прекрасной королевой
Жил шут веселый и простой,
Король любил его напевы.
Раз королева говорит:
«Исполни, шут, мне серенаду,
Коль тронешь сердце ты мое,
То поцелуй тебе в награду».
Вот шут запел и заиграл,
И полились его напевы.
И в тот же вечер он узнал,
Как нежны губы королевы.
Король об этом разузнал,
И в гневе топнул он ногою:
«Приволоките мне шута,
Он мне ответит головою»
Вот как-то утром с палачом
Король явился к королеве
И, что-то пряча под плащом,
Он обратился к королеве:
«Шута я вовсе не любил,
А обожал его напевы».
И бросил голову шута
К ногам прекрасной королевы.
«Мой милый шут, мой милый шут,
Тебя я больше не увижу.
Тебя я больше всех люблю,
А вас, король, я ненавижу».
В огромном замке короля
С его прекрасными садами
Стоит могилка там одна
Всегда со свежими цветами.
 

 
1. (Б). Звени, бубенчик мой, звени!
Гитара, пой шута напевы!
Я расскажу вам о любви, о любви
Шута с прекрасной королевой.
В старинном замке короля
С его прекрасной королевой
Жил при дворе красавец шут, красавец шут.
Король любил его напевы.
Однажды королева говорит шуту:
«Сыграй мне, шут мой, серенаду,
А коль затронешь сердце мне, сердце мне,
Мой поцелуй тебе в награду».
Упали пальцы на лады,
И полились шута напевы.
И той же ночью шут узнал, мой шут узнал,
Как мягко тело королевы.
Наутро в спальню ворвались
Палач, король в ужасном гневе.
Он что-то прятал под плащом, под плащом
И гневно молвил королеве:
«Шута я вовсе не любил,
Лишь уважал его напевы!»
И бросил голову шута, шута
К ногам прекрасной королевы.
«Прощай, мой шут, мой милый шут!
Тебя я вовсе не увижу!
Лишь одного тебя люблю, тебя люблю,
А короля я ненавижу!»
Вот девять месяцев прошло,
У королевы сын родился.
Он так похож был на шута, на шута
И так же весело резвился.
В старинном замке короля
С его прекрасными садами
Стоит могилка там одна, там одна,
Она украшена цветами.
И каждый день туда идут
Мать-королева и сынишка.
Сын так же весел, как и шут, как и шут,
А мать рыдает, как малышка.
Звени, бубенчик мой, звени!
Гитара, пой шута напевы!
Я рассказал вам о любви, о любви
Шута с прекрасной королевой.
 

Танго цветов

 
2. (А). В салоне много вина,
Там пьют бокалы до дна
И, разгоняя печаль,
Звенит разбитый рояль.
Дочь капитана Джалиль,
Вся извиваясь, как змея,
С матросом Гарри без слов
Танцует танго цветов.
Однажды в этот салон
Заехал юный барон.
Увидев крошку Джалиль,
Он очарован был ей.
«Джалиль! Как ты хороша!
Джалиль! Люблю я тебя!
Ходить ты будешь в шелках,
Купаться в нежных духах».
Но Гарри очень ревнив,
Услышав тайно мотив,
К барону он подбежал,
Вонзил в барона кинжал.
С минуту салон весь молчал
Барон убитый лежал,
А через несколько дней
Скончалась крошка Джалиль.
В бреду шептала она:
«Барон! Любимый барон!
Ходить я буду в шелках,
Купаться в нежных духах
И средь пестрых ковров
Станцуем танго цветов».
 

 
2. (Б). В салоне много вина,
Там пьют бокалы до дна,
По залу бродит печаль,
В углу разбитый рояль.
Дочь капитана Джанель,
Вся извиваясь, как змей,
С матросом Гарри без слов
Танцует танго цветов.
А за соседним столом
Сидел красивый барон.
Увидев крошку Джанель,
Был очарован он ей.
«Ходить ты будешь в шелках,
Купаться в нежных духах,
И средь персидских ковров
Станцуем танго цветов».
Матрос был пьян и ревнив,
Услышав танго мотив,
Вонзил в барона кинжал,
Барон убитый лежал,
А через несколько дней
Скончалась крошка Джанель.
И все шептала в бреду:
«Барон, тебя я люблю.
Ходить я буду в рванье,
Купаться в грязной воде.
И средь коров и быков
Станцуем танго цветов».
И вот два гроба стоят,
Все истекая в крови.
И вот вам танго цветов,
И вот вам танго любви.
 

Мери

 
3. (А). Мери, черные ресницы,
О Мери, карие глаза!
О, Мери, Мери – знаменитая певица
В один прекрасный летний день
Она Артура полюбила
И в знак согласия любви
Она сирень ему дарила.
Пора уж Мери выступать,
Она Артура не видала,
Толпа устала Мери ждать,
Скорей бы Мери выступала.
Не жди, не жди – он не придет,
Он полюбил уже другую
И под венец ее ведет
И говорит «тебя люблю я».
С зеленой веткой на груди
Ой, Боже мой, как она пела!
Толпа с угрюмою слезой
На эту девушку смотрела.
Толпа кричала: «Мери! Бис!»
Толпа кричала: «Мери! Браво!»
А Мери то посмотрит вниз,
То отведет глаза направо.
Мери, шатаясь, к дивану подошла,
Она уж больше не могла,
Она ведь выпила отраву.
Артур пребледный прибежал
И встал пред нею на колени.
Он бледные губы целовал
И говорил: «Проснитесь, Мери!»
Но не проснется же она,
Как те глаза в пустыне.
Раздался выстрел – он упал.
С любимой девушкою рядом.
 

 
3. (Б). Вдали виднелся белый дом,
Вокруг него цвели аллеи,
И у открытого окна
Сидела маленькая Мери.
У Мери карие глаза,
У Мери черные ресницы,
У Мери русая коса,
И Мери – русская певица.
В один прекрасный вечерок
Она Артура полюбила.
И в честь признания в любви
Букет сирени подарила.
Не жди, он больше не придет,
Он полюбил уже другую,
Он под венец ее ведет
И говорит: «Люблю, целую».
Наутро город весь узнал
О том, что Мери отравилась.
Артур к певице побежал,
И совесть в нем как пробудилась.
Он быстро к Мери прибежал
И встал пред нею на колени,
Холодны губы целовал
И говорил: «Проснись, о Мери!»
Но не проснется никогда
И не окинет его взглядом.
Раздался выстрел из ружья —
Артур лежал с любимой рядом.
Вдали виднелся белый дом,
И птички весело порхали.
Но у раскрытого окна
Мы больше Мери не видали.
 

 
3 (В). Вдали виднелся серый дом, ша-лала-лула,
Вокруг него цвели аллеи.
А у открытого окна, ша-лала-лула,
Еще сидит певица Мэри.
У Мэри черные глаза, ша-лала-лула,
У Мэри длинные ресницы,
У Мэри черная коса, ша-лала-лула,
И Мэри славная певица.
В один из летних вечеров, ша-лала-лула,
Артура Мэри полюбила.
И в знак признания в любви, ша-лала-лула,
Букет сирени подарила.
Не жди его, он не придет, ша-лала-лула,
Он полюбил уже другую.
Он под венец ее ведет, ша-лала-лула,
И говорит: «Люблю, целую!»
А на другой день узнал народ, ша-лала-лула,
Что эта Мэри отравилась.
Узнал об этом и Артур, ша-лала-лула,
В Артуре совесть пробудилась.
Он сумасшедшим побежал, ша-лала-лула,
Упал пред Мэри на колени.
Холодны губы целовал, ша-лала-лула,
И говорил: «Простите, Мэри!»
Но не проснется никогда, ша-лала-лула,
И не окинет больше взглядом.
Раздался выстрел и другой, ша-лала-лула,
Артур упал перед любимой.
 

Японка

 
4. Там, где протекает Амазонка
И впадает в Тихий океан,
Выходила на берег японка
И тянула руки к морякам.
Белый домик, словно из фанеры,
В садике давно отвялых роз...
Как-то раз в английской канонерке
Как-то раз туда пришел матрос.
Он пришел туда не по закону,
Как и подобает морякам,
Заказал вина на две персоны
И повел глазами по углам.
А в углу прекрасная японка
Распевала что-то про любовь.
Вспомнилась родимая сторонка,
Заиграла в нем морская кровь.
А наутро что-то приключилось,
Канонерка поднимала флаг,
Почему-то плакала японка,
Почему-то весел был моряк.
Десять лет, как в сказке, пролетело,
У японки мальчик подрастал.
Щурил он лукавые глазенки
И японку «мамой» называл.
«Мама, расскажи, кем был мой папа?»
Держит он в руках измятый флаг.
И ему японка отвечает:
«Твой отец английский был моряк».
Не любите, девушки, матросов,
Не влюбляйтесь в их широкий клеш,
Черный клеш становится пеленкой,
А матроса в море не найдешь.
 

Три красавицы небес

 
5 (А). Три красавицы небес
Шли по городу Мадриду:
Донна Клара, донна Рес
И прекрасная Флорида.
На одной из площадей
Мальчик в нищем одеянье
Робко руку протянул,
Протянул на подаянье.
Донна Клара так щедра —
Она дала одну лиару,
Донна Рес еще щедрей —
Она дала лиару пару.
А Флорида так щедра —
Вместо золота она
Паренька поцеловала.
И теперь идет молва,
Что по городу Мадриду
Ходит девушка одна.
Она с русою косою
И печальными глазами,
Но о чем она грустит
Догадаетесь вы сами.
Две красавицы небес
Шли по городу Мадриду:
Донна Клара, донна Рес,
Только не было Флориды.
А Флорида умерла,
Она сбросилась с обрыва,
Потому что паренька
Очень сильно полюбила.
 

 
5 (Б). Три красавицы небес
Шли по городу Мадриду:
Дона Флора, дона Рэс
И прекрасная Флорида.
На одной из площадей
Мальчик в нищем одеянье
Молча руку протянул
К девушкам за подаяньем.
Дона Флора так щедра:
Подала ему лиару.
Дона Рэс еще добрей:
Подала лиары пару.
А Флорида так бедна,
Не имеет ни лиары,
Вместо золота она
Паренька поцеловала.
Вдруг, откуда ни возьмись,
Продавец цветов душистых,
И его остановил
Мальчик нищий,
мальчик нищий.
За букет прекрасных роз
Мальчик отдал три лиары
И той девушке поднес,
Что его поцеловала.
И с тех пор идет молва,
Что по городу Мадриду
Ходит девушка одна
И зовут ее Флорида.
Она с русою косой
И с печальными глазами,
А о чем ее печаль
Догадайтесь, люди, сами.
 

 
6. (А). К нам в гавани приходят корабли, корабли,
Большие корабли из океана,
В таверну заходили моряки, моряки
И пили за здоровье атамана.
В таверне стоял шум, стоял и гам,
Пираты наслаждались танцем Мери,
А Мери танцевала не спеша, не спеша
И вдруг остановилася у двери.
В дверях стоял наездник молодой, молодой,
Его пираты называли Греем.
― О Грей, счеты я сведу с тобой, с тобой!
Раздался пьяный голос атамана.
Вот в воздухе мелькнули два ножа, два ножа,
Пираты затаили все дыханье,
Все знали атамана как вождя,
Как мастера по делу фехтованья.
Но вот к ногам наездника упал
Наш старый, старый, старый атаман,
И губы Мери тихо прошептали:
― Убит наш атаман, и стонет океан,
И новым атаманом будет Гарри.
К нам в гавани приходят корабли, корабли,
Большие корабли из океана,
В таверну заходили моряки, моряки
И пили уж за Гарри-атамана.
 

 
6 (Б). В нашу гавань заходили корабли,
Большие корабли из океана.
В таверне веселились моряки
И пили за здоровье атамана.
В таверне были шум и суета:
Пираты наслаждались танцем Мери,
А Мери танцевала не спеша
И вдруг остановилася у двери.
В дверях стоял наездник молодой.
Он молод и красив был сам собой,
Глаза его, как молнии, сверкали.
Пираты его Гарри называли.
Припев:
― О Гарри, Гарри, Гарри, ты не наш.
О Гарри, ты с другого океана.
Сейчас я рассчитаюсь в этот час с тобой сейчас,
― Воскликнул пьяный голос атамана.
Вдруг в воздухе скрестились два ножа,
Пираты затаили все дыханье.
Все знали, что дерутся два вождя,
Два мастера по делу фехтованья.
Но Гарри был и смел и молчалив.
Он знал, что ему Мери изменила,
Он дрался изо всех последних сил,
А Мери в этот миг его любила.
Вдруг с грохотом свалился атаман.
Пираты что-то тихо зашептали:
«Завоет океан, застонет ураган,
А нашим атаманом будет Гарри».
Припев:
― О, Гарри, Гарри, Гарри, я твоя,
А с атаманом просто пошутила.
Но Гарри отвернулся и ушел
Он знал, что ему Мери изменила.
В нашу гавань заходили корабли,
Большие корабли из океана.
В таверне веселились моряки
И пропивали шмотки атамана.
 

Пиратская песня

 
6 (В). В гавань заходили корабли, корабли,
Большие корабли из океана.
В таверне собирались моряки, моряки
И пили за здоровье атамана.
В таверне шум и гам и суета, суета.
Пираты наслаждались танцем с Мэри.
Не танец их пленял, а красота, красота.
В таверне распахнулись с шумом двери:
В дверях стоял наездник молодой, молодой,
Глаза его как молнии сверкали.
Красив был тот наездник сам собой, сам собой,
Пираты сразу Гарри в нем узнали.
Но Гарри тоже был не из таких, из таких,
Он знал, что ему Мэри изменила.
Он знал, когда он молча дрался у перил —
Она его любила.
Раздался пьяный оклик капитана...
И в воздухе блеснули два клинка, два клинка.
Пираты затаили все дыханье.
Все знали, что дерутся два вождя, два вождя,
Два мастера по делу фехтованья.
Но тут полилась кровь рекой, кровь рекой.
И рухнул наземь мертвый капитан.
А кровь его лилась из головы, головы.
И Гарри разрезал его кафтан...
В гавань заходили корабли, корабли,
Большие корабли из океана.
В таверне собирались моряки, моряки
И пропивали шмотки атамана...
 

Каламбина

 
7. В каком-то плохом городишке
Каламбина с родными жила.
До семнадцати лет не гуляла,
А потом себе друга нашла.
Как-то раз на вечернем досуге
К ней подруга ее подошла:
«Что одна, Каламбина, скучаешь?
Джеймс у сада с другой сидит.
О тебе он совсем забывает,
Про любовь с ней слова говорит».
Побежала тогда Каламбина,
Написала записку ему.
В той записке его не ругала,
Написала: «За все отомщу».
Прочитал он записку такую,
К Каламбине скорей прибежал.
И нашел он девчонку молодую
В луже крови – а рядом кинжал.
Вот такие бывают подруги,
Им доверить нельзя ничего.
А подруга ее обманула,
Потому что любила его.
 

Дельфинёнок

 
8. В океане средь могучих волн,
Где дельфины нежатся с пеленок,
Раз попался под рыбацкий борт,
Маленький попался дельфиненок.
Все изрезаны бока бортом,
Оставляя след кроваво-алый.
Слишком быстро приближалось дно,
А он кричал: «А где же мама?»
Мать, услышав корабельный звон,
Бросилась сквозь волны рассекая.
И услышала последний стон:
«Мамочка, прощай, я умираю».
Мать решила отомстить за сына,
Гибель, гибель, гибель, гибель сына,
И с своей дельфиньей силой, силой
Бросилась на палубу в корабль.
Ничего теперь она не видит,
Ничего теперь она не слышит,
Только в ее памяти все тише:
«Мамочка, прощай, я умираю».