Текст книги "В таежной стороне"

Автор книги: Георгий Лезгинцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

– Нет, Павел Алексеевич, на казенных работах план не фартом выполняют. А про наше слово – досрочно пятилетку выполнить – забыл? – наступала на Пихтачева Наташа.

– Пятилетка на то и есть пятилетка, чтобы ее в пять лет выполнять, – огрызнулся тот.

Теперь в спор решил вмешаться Рудаков.

– Наташа права. Вы забыли, что план у нас – закон, не выполнять его – значит творить беззаконие.

Старатели, удрученные, примолкли, старики недоверчиво качали головами. Тишину нарушал только шум воды, размывающей породу.

– Это ты, Сергей Иванович, того… загнул, – показав загнутый палец, усмехнулся Пихтачев.

– Вы думаете, что законы не для старателей писаны? Возьмем хотя бы сегодняшний прогул на третьей гидравлике. Что ты, председатель, думаешь предпринять? – задал вопрос Рудаков.

Павел Алексеевич развел руками.

– Не первый раз он запьянствовал, хоть под суд отдавай.

– Вот, вот, давно нужно было кое-кого за ушко да на солнышко, а ты покрываешь.

– Придется, что поделаешь, хоть и жалко, – ведь за старателем не пропадет, он завсегда свое отработает. Так я говорю, народ? – обратился Пихтачев к старателям.

– Вестимо! – закричал Михайла, разворачивая гидромонитор.

– Недаром старики говорят: старатель – птица вольная, его не смеришь на общий аршин, он и работает и пьет по своему разумению, – поддержал председателя Дымов.

– Птица вольная? – переспросил Рудаков. – Красиво сказано. Так кто же в самом деле старатель? А? – обведя всех пытливым взглядом, спросил он.

Старатели неловко молчали, не находя ответа на такой странный вопрос. Действительно, кто же они?

– Рабочий? – подсказал инженер.

– Нет, – ответила Наташа.

– Крестьянин?

– Нет, – возразил Иван.

– Добытчик, вот кто, – нашелся Пихтачев.

– У нас такого класса нет. Старателю нужно приставать к одному какому-нибудь берегу, свое место в жизни находить, – заявил Иван.

Этот разговор обескуражил Пихтачева. Председатель потерял свою самоуверенность и, чтобы не упасть в глазах дружков, попытался свести все к шутке:

– Больше двух веков старатели по нашей земле ходили, а теперь вроде беспачпортными бродягами стали. Так, что ли?

Но шутка председателя успеха не имела, старатели молча поглядывали на Рудакова, они ждали, что скажет он.

– Вы подумайте над тем, что сказал Иван… А теперь, Павел Алексеевич, скажи мне: ты знаешь о том, что твои артельщики, по существу, работают впустую, копейку рублем добывают?

– Думать-то мне некогда, Сергей Иванович, хозяйство у меня большое, – уклончиво ответил председатель. И добавил: – Оно конечно, маловато стали давать золотишка, слов нет. Сколько пива, столько песен.

Рудаков усмехнулся.

– Выходит, умерла та курица, что несла золотые яйца.

– Что поделаешь, будем искать другую курочку-рябу, – не унывал председатель.

– Сказке конец. Принимайтесь-ка за большое дело, стройте Медвежий рудник, – предложил Рудаков.

Пихтачев ждал подобного предложения, но тут с деланным удивлением свистнул и сказал:

– Вон чё, куда загнул. – Он вытащил из кармана большой клетчатый платок, обтер им потное, рябоватое от следов оспы лицо. Всего полчаса назад он смеялся над Иваном, считая рудник глупой затеей, а сейчас ему угрожают этим рудником.

Пихтачев злился. Исчиркав несколько спичек и не закурив, он швырнул коробок, выплюнул папиросу и закричал:

– Не выгорит у вас! Привозите рабочих и стройте, а нас оставьте в покое. Жили мы без вас и вашего рудника – и дальше будем жить. Понятно?

– Ну, разве это будет по-государственному? – не обращая внимания на тон председателя, спокойно проговорил инженер. – Завозить сюда рабочих, когда тремстам старателям нечего делать?

– Верно, Сергей Иванович! Как только начнут рудник строить, вся молодежь из артели на государственные работы уйдет, – выпалила Наташа и покраснела, оглянувшись на Пихтачева и Ивана.

– Что? Разваливать артель? Да кто вас, чертей, отпустит! – закричал на нее Пихтачев.

– Спокойнее, Павел Алексеевич. Зачем кричишь на девушку? – осадил его Сергей Иванович.

– Силком не удержишь, дорогу к большой жизни артелью не загородишь, – сказал Пихтачеву Иван.

– Я хочу работать, как работают горняки на Новом руднике. Я не хочу, как мой отец, с двадцати лет корчиться от ревматизма, – волнуясь, говорила Наташа.

– Ишь раскудахталась! «Как на Новом». Лучше помолчи, не бабьего ума дело артель кончать! – уже не сдерживая себя, кричал председатель.

Считая дальнейший спор ненужным, Рудаков примирительным тоном заключил:

– Здесь не договориться, поэтому перенесем этот спор на общее собрание артели. Как сами решите, так и будет.

– Я даже не подумаю созывать собрание, – вызывающе глядя на Рудакова, заявил красный от злости председатель.

– Подумай. А если не додумаешься, соберем и без тебя, – твердо ответил ему Рудаков.

– Вот что, Сергей Иванович: не пугай вдову замужеством. Давай хозяйничай, командуй здесь, а я уйду от греха подальше.

Сорвавшись с места, Пихтачев подбежал к лошади, легко вскочил в седло и, огрев коня плеткой, галопом понесся по просеке. Проскакав мимо сероватых галечных отвалов, он перевел Гнедка на рысь и вскоре, жалея коня, поехал шагом.

– Нет, Гнедко, мы еще посмотрим, чья возьмет, потягаемся, – подбадривал себя упрямый председатель.

Глава седьмая
КЛЮЧИК

Стащив с головы потертую беличью шапку, Захарыч устало присел на толстую замшелую валежину, спустил по рукам веревки берестяного короба, оттягивавшего плечи. Дымов и Михайла тоже сняли заплечные мешки и уселись рядом.

– Полдня без передыха идем, смолокурку прошли, а где она, твоя делянка? – недовольно спросил Захарыч Дымова и ковырнул суковатой палкой муравьиную кучу. Большущие красноватые муравьи мигом обсыпали его сапоги-бахилы, и старик, чертыхнувшись, пересел на другое место.

– Неуемный, все бы тебе баловать. Вот найдем охотничье зимовье, а рядом с ним и мой ключик, – ответил Дымов.

– Ну? – устало процедил сквозь зубы Михайла.

Дымов только пожал плечами.

Наступила звенящая тишина непролазной глуши. Разлапистые кедры и островерхие пихты, оплетенные крепкой лесной паутиной, заслоняли солнце, и лучи его не могли пробиться в эту чащу – здесь было сумеречно даже днем.

– Эх, ты! Старшинка! Надо было тебе затесы сделать, они бы сразу вывели к зимовью, – корил Дымова Захарыч, отрубая топориком сухие сучья валежины.

– Да я по тайге хожу, как по своей избе, – оправдывался Дымов.

Он скинул на землю рваную телогрейку с торчащей ватой, высоко подпрыгнул и зацепился руками за толстую ветку кедра, легко подтянулся и, обхватив ствол ногами, полез кверху.

– Как есть шимпанзе. И портрет подходящий, – заметил Захарыч. Он вытащил из кармана обугленную картофелину и, разломив ее пополам, положил на зеленовато-серый бархатистый мох. – Закуси, Михайла. Когда еще ужинать будем… Эй, Граф, чё видать? – закричал он, задрав бороду.

Добравшись до качающейся вершины высокого кедра, Прохор огляделся. Бескрайнее море синей тайги слегка волновалось от набегов шального ветра. Совсем рядом Дымов увидел бурый крутой обрыв, за которым белела пенистая река, подернутая легким туманом. Он поспешно спустился с дерева и, улыбаясь, объявил:

– Обрыв и река близко, версты три. Пошли.

– Как же – три версты. У тебя глаз – ватерпас, – ворчал Захарыч.

– Не хочешь идти – вертайся обратно, – обиделся Дымов.

– Вон чё! Ты думаешь, я из-за компании с тобой зашел, куда и ворон не залетал? Нет, ошибка твоя, я в отместку Степанову золото найти должо́н… Потопали! – скомандовал Захарыч.

Земля, как мягким желтым ковром, была застлана толстым слоем хвои. Шли гуськом, след в след.

Захарыч с трудом пробивал дорогу – отламывая сухие ветки, палкой снимал паутину и для облегчения обратного пути через каждые десять шагов топориком затесывал шершавую кору старых деревьев.

Часа через два вышли к безлесой балке. Золотоискатели двигались молча. Каждый думал о своем.

Дымов улыбался, представляя себе, как они найдут ключик, намоют чашку золота и он сможет пить-гулять, сколько его душе угодно. А кончится золотишко – опять тайно слетает на свою делянку, как за положенным. В тайге и теперь жить можно, когда знаешь как: золото оно всегда есть золото. И припомнилось ему, как молодым парнем, еще до того как пришел в южную тайгу, намыв однажды много золота, явился он к хозяину торгового дома. Хозяин пил чай и вначале выгнал было Прохора, но, увидя у него мешочек с золотым песком, подобрел и пригласил к столу. После первых рюмок Дымов начал куражиться.

– Что сто́ит самовар? Я все могу купить! – кричал он, подбрасывая на ладони тяжелый мешочек.

После самовара Дымов сторговал китайский чайный сервиз, граммофон с пластинками Бим-Бома, шарманку с диковинной зеленой птицей, смачно ругавшейся человеческим голосом, и, наконец, трюмо. Чтобы вывезти свои покупки, хмельной старатель купил и хозяйскую ковровую кошевку.

Привлеченные необычным торгом, приисковые зеваки были очень довольны приобретениями Дымова. Крутили шарманку, изощренно переругивались с попугаем, перед зеркалом корчили страшные рожи и с опаской прислушивались к говорящей трубе – не иначе, дьявольскому наваждению.

Дымов разошелся вовсю и кричал хозяину:

– Впрягайся в кошевку, желаю на купце проехаться!

Хозяин обиделся и полез на него с кулаками. Их разняли зеваки.

– Да со мной графья так не разговаривали, как ты, грязная портянка, осмелился! – ругался купец.

– Двадцать рублей даю, поехали! – кричал Дымов.

Купец, жадный до денег, в конце концов перестал ругаться и заулыбался.

– А вот возьму и накажу супостата… Плати «угол»! – подбегая к кошевке, выкрикнул он.

– Четвертную? Идет. Вези меня до моего балагана. Только лихо, как графа! – вопил Дымов под одобрительный рев толпы.

Купец, отшучиваясь, впрягся в оглобли и с помощью тех же зевак повез кошевку.

Дымов гоготал от удовольствия, крутил шарманку и заводил граммофон.

«Графский поезд», не доехав до дымовского балагана, остановился у кабака, где все покупки ушли за бесценок во славу Прошки-Графа.

Вот с тех пор эта кличка и прилипла к Дымову. Мало нынче осталось людей, помнящих такую старину… Эх, и было времечко! Ну да ладно – Граф еще себя покажет!..

Захарыч с обидой думал о непреклонном Степанове и закрытой мутенке, о Рудакове и Турбине, поддержавших начальника, о своей Наташе, тоже принявшей их сторону.

Вот найдет он богатейший ключ, малость сам попользуется, а после передаст артели – мойте, приискатели, всем хватит, забудьте про рудник. Тогда поймут начальники, каков есть Захарыч, и больше изгаляться над ним в жизнь не посмеют.

Ненасытный, вечно голодный Михайла глотал слюну при мысли о богатой находке. На золото он купит корову, а может, и двух, с морозами зарежет их на мясо и будет есть пельмени, пока не наестся вдосталь…

Дымов первым увидал покосившуюся от времени избушку – зимовье. Заметили избушку и Захарыч с Михайлой, но никто не выдал своей радости: Дымов был обижен недоверием спутников, Захарыч не хотел признать за ним умения ходить по тайге, «как по своей избе», а мрачный Михайла высказывался редко и неохотно.

Молча спустились под гору. Высокую, в рост человека, перезревшую траву здесь некому было косить, и пройти сквозь ее заросли оказалось нелегко. Со вздохом облегчения Захарыч первым подошел к избенке, сложенной из толстых, колотых пополам кедровых бревен. Крыша избушки чернела прогнившим от дождей сеном. Оттянув суковатый кол, которым была приперта перекошенная, рассохшаяся дверь с большими щелями, Захарыч, нагнулся и шагнул внутрь избенки.

У задымленного охотничьего камелька он увидел кучу сухого хвороста, десяток березовых поленьев, коробок спичек и закоптелый чугунок. На широкой полочке лежала большая краюха черствого хлеба, изрядный кусок пожелтевшего сала и щепотка крупной соли.

Наверное, не одну жизнь спасла эта развалившаяся избушка, и таежники свято хранили старую традицию – любой путник всегда найдет здесь кров, хлеб и огонь.

Захарыч, присев к камельку, закурил, и на душе у него сразу стало хорошо и спокойно. Вошли Дымов и Михайла, сложили в углу свои мешки, сняли фуфайки, разулись. Михайла стащил с ног заскорузлые, сделанные из сыромятины бродни, а Дымов – резиновые чуни с пришитыми брезентовыми голяшками. Прохор развесил на двери сырые портянки и плюхнулся около Захарыча, нарочно толкнув его.

– Ишь взыграл, кобылка приисковая, – отодвигаясь к стенке, пробурчал Захарыч.

Прохор втянул приплюснутым носом табачный дым и, подмигнув соседу, сказал:

– Закурить бы теперь самосаду с восьмой грядки – небось крепче спирту покажется.

Захарыч молча передал Дымову расшитый красными маками кисет. Тот набил табаком трубку и, затянувшись, громко закашлялся, обветренное лицо его стало багровым.

– Ох-хо, прямо задушил. Как ты терпишь только? – сквозь слезы выговорил Прохор.

– Моряки, ваше сиятельство, не такое терпят, – назидательно ответил Захарыч.

Дымов и Михайла улыбнулись.

Все знали его слабость – при всяком удобном случае напоминать о своей службе на флоте, которой он очень гордился. Захарыч попал на действительную службу диким приисковым парнем, впервые в жизни покинувшим дремучую сибирскую тайгу. Ему повезло: служил на Черноморском флоте, участвовал в заграничных походах, многое повидал. Вернулся в тайгу бывалым моряком и стал желанным гостем и главным советчиком во всей округе. Своими заморскими рассказами и душевной игрой на гармошке покорил он соседскую дочку – лучше ее не сыскать было во всей таежной округе. И родилась у них девочка – Наташа…

От тех времен сохранил еще Захарыч пристрастие к морским словечкам и любовь к морским историям. Книг на иную тему он вообще не признавал.

– А мы куривали разные, как их… деликатесы… – начал было Дымов, но осекся.

– Чего? – насмешливо перебил Захарыч.

– Это я так, вспомнились компанейские дела, – уклончиво ответил Дымов.

– Пора на вахту, время мало, председатель отпустил вас только на три дня, – заявил, поднимаясь, Захарыч.

В километре от избушки с пологой горы сбегал чистый ручеек, весело перебирая на дне мелкую гальку. Еще летом, разыскивая свою отелившуюся в тайге корову, Дымов набрел на этот ручеек. Нагнувшись к нему, чтобы напиться, он обратил внимание на черный песок – железные шлихи, местами покрывающие дно ручья. Лотка с ним не было, промывать пески было нечем, поэтому Дымов забил здесь ошкуренный кол. В этом ключике должно быть золото, раз есть шлихи, решил старый таежный хищник.

В сторонке от русла ключа старатели заложили неглубокий шурф. Михайла, стоя по колени в воде, вычерпывал из него ведром воду, потом натужно кайлил и лопатой выкидывал породу наверх в стоящий у борта палубок – деревянное корытце на салазках. Захарыч тянул за лямки долбленый палубок к ручью, где Дымов на корточках промывал лотком породу. Прохор, как заведенная машина, промывал лоток за лотком, однако обещанного им шалого золота все не было, лотки были пусты. Со старателя лил пот, но он с отчаянием обреченного продолжал работу. Скребком протерев на лотке всю породу и сбросив в ручей обмытую гальку, Дымов, ловко и часто перемещая лоток в воде, промыл остатки песка. Опять только черные шлихи. Он разгреб их пальцем, обнаружил на дне лотка всего две золотые песчинки и со злости сплюнул.

– Одни значки, – сказал он подошедшему Захарычу и закоченевшими руками стал нагружать новый лоток.

Настроение портилось, золотоискатели приуныли – зря залезли в такую глушь. Наступили сумерки, работу пришлось приостановить и добытый песок палубком отвезти от шурфа к ручью.

Дымов заканчивал промывку при ярком берестяном факеле, насаженном на приметный кол, а подручные зорко наблюдали воспаленными глазами за каждым его движением.

С той стороны ручья донесся всполошивший золотоискателей хруст сухих сучьев и рев медведя.

– Хозяин тайги серчает. Пошли в зимовье, – поспешно предложил Михайла.

– Серчает: зачем, значит, без спросу землю ковыряем. А в зимовье поспеем, наперед пески домоем, – спокойно рассудил Захарыч.

Медведь вновь рявкнул, и Михайле показалось, что в отсвете факела он увидел зверя.

– Сюда идет, братцы, – хватаясь за кайло, испуганно прошептал он и поспешно перекрестился.

– Сейчас пужнем, – громко сказал Захарыч.

Расщепив палку, он вставил в нее кусок бересты, поджег и запустил горящий факел на ту сторону ручья. Медвежий рев затих. Теперь только бульканье воды на промывке будоражило таежную тишину.

Дымов устал и, с трудом выпрямившись, передал лоток Захарычу. Тот горячо взялся за работу, но после каждой промывки на золотоискателей по-прежнему глядело пустое дно лотка. Надежды на богатую находку исчезали вместе с пустой породой. Скоро и остатки песка были промыты. Захарыч в сердцах бросил на воду лоток, высморкался и огорченно покачал головой.

– Хоть бы одна бусинка. Вот оно, Граф, твое шалое золотишко, – иронически бросил он.

Опорожнив последний палубок, старик рукой сбросил в воду крупную гальку. Но наблюдавший за ним Михайла неожиданно сорвался с места и, не засучив рукавов, стал шарить по дну ручья.

Он молча судорожно ощупывал дно и вдруг вытащил из воды плоскую лепешку величиной со спичечную коробку.

– Давай сюда! – властно закричал Дымов.

– Ну, я поднял… – зло ответил Михайла.

– Моя делянка. Кому говорят – давай?! – И Дымов, взяв кайло, подступил к Михайле.

– На притужальник берешь? – трусливо пробормотал Михайла, но самородок отдал.

– Плевал в нужду, все куплю и выкуплю! – шептал Дымов, не отрывая глаз от самородка.

– Небось про этот ключик Турбин на мутенке сказывал. А что с самородкой делать будем? – спросил повеселевший Захарыч.

– Конечно, Степанову в подарок не понесем, он дознаваться станет, где добыли, и тогда конец нашему фарту, – раздраженно бросил Дымов.

– Ну? – ждал ответа и Михайла.

– Сдадим «хозяину», заплатит нам не меньше приисковой кассы, и все будет в порядке, – хитро подмигивая, разъяснил Дымов.

– А кто это «хозяин»? – насторожился Захарыч.

– Узнаешь после, а сейчас об самородке у меня чтобы молчок, так будет для нас лучше, – предупредил Дымов.

Старатели поспешно замаскировали шурф, попрятали в кусты свой инструмент и, бросив в ручей чадивший берестяной факел, ушли в сторону зимовья.

Глава восьмая
ОСОБОЕ МНЕНИЕ ПИХТАЧЕВА

В переполненной людьми комнате партийного бюро второй час шло заседание. На стульях и скамьях, расставленных вдоль стен, в тесноте, сидели члены партийного бюро, приглашенные старатели, работники геологической разведки.

Турбин стоя читал проект постановления бюро об улучшении работы геологоразведочной службы.

Рудаков, слушая Турбина, думал о недавнем решении бюро обкома партии. Неприятное это для южан решение, но что возразишь? Действительно, геологоразведочные работы здесь по-прежнему в загоне. Упрек обкома в слабости партийной работы на Южном Сергей Иванович переживал как личное поражение и с тревогой задавал себе вопрос: по плечу ли груз?

Закончив читать, Егор Максимыч сел, а Рудаков попросил высказать замечания.

– У меня есть замечание, – вставая со стула, сказал Степанов. – Вопрос о разведке поставлен верно и остро, только мы слишком замахиваемся: подавайте нам и особую разведочную партию, и новейшее оборудование, и кадры. Я уже говорил об этом в тресте. Сказали – поменьше фантастики. – Он развел руками.

– Это верно, – согласился Турбин, скатывая в трубочку прочитанную резолюцию.

Подняв руку, попросил слова маркшейдер Плющ.

– Мы, большевики, за разведку отвечаем в первую очередь. Рассуждая диалектически, с одной стороны, начальник прииска прав, а с другой стороны, наоборот, новое начальство недооценивает вопрос создания рудных запасов. По-прежнему распыляют силы на добычу россыпного золота и этим тормозят строительство рудника. Мы должны записать это в резолюции, предупредить товарища Степанова и потребовать от него перестройки, – закончил Плющ под насмешливый возглас:

– Опять «с одной стороны» и «с другой стороны». А где же «что мы имеем на сегодняшний день»?

Рудаков улыбнулся реплике и, обращаясь к Степанову, сказал:

– Давайте на этот раз попробуем решить вопрос с разведкой широко, по-партийному. Не возражаешь, Виталий Петрович?

– Попробуй, – недовольно буркнул Степанов и отвернулся.

После перерыва в комнату набилось еще больше народу. Разговоры о строительстве рудника взволновали всех – от дряхлых стариков до мальчишек: люди стояли у открытой двери, в коридоре и даже на темной улице, жадно ловя каждое слово.

Собравшиеся вполголоса обменивались мыслями, все чаще раздавались возгласы: «Пора начинать!» – но Рудаков медлил.

В дверь с трудом протиснулся бригадир гидравлистов Иван Кравченко. Он увидел Наташу и приветливо ей кивнул. Рядом с ней, заслонив широкой спиной открытое окно, стоял Турбин и что-то сосредоточенно заносил в записную книжку. Забойщик Петр Бушуев, широко улыбаясь, говорил Степанову:

– Закрепили по всем правилам, без обмана.

– Проверю еще раз. – И, обращаясь к секретарю партийного бюро, Виталий Петрович предложил: – Пора, Сергей Иванович, начинать обсуждение второго вопроса.

– Пора-то пора, да, видишь, Павла Алексеевича нет. Вечно заставляет себя ждать. А как без председателя артели решать?

– Пихтачев, чего доброго, и совсем не явится, – высказала предположение Наташа.

– Он может, – поддержал ее Турбин.

В эту минуту за дверью послышался знакомый всем голос, и кто-то сказал:

– Пихтач идет.

Ни с кем не поздоровавшись, Пихтачев молча сел на свободное место у стола. Словно не замечая, что на него с осуждением смотрят десятки глаз, он развалился на стуле, выбросив вперед ноги. С забрызганного кожаного пальто и с сапог стекала жидкая грязь.

– Опять опоздал, Павел Алексеевич! Ведь тебя предупреждали? – спросил Рудаков приглушенным голосом.

– Не в бабки играл! На пятой гидравлике был, – отрезал Пихтачев, положив ногу на ногу.

Степанов возмутился. Он круто повернулся к Пихтачеву и с укором посмотрел на него. Пихтачев не выдержал взгляда и опустил голову.

– Слушай, Павел Алексеевич, когда ты образумишься? Сколько раз с тобой чин по чину беседовали, по-доброму просили. А толку что? – не скрывая раздражения, вмешался Турбин.

– Указывать вы все мастера, а работать приходится Пихтачеву, – уже тоном ниже отбивался председатель артели.

– Опять в ту же дуду? – с горечью продолжал Турбин. – Пришел позже всех, да еще шумишь. Посмотри-ка на себя: небритый, растрепанный, грязный. А ведь ты начальство крупнейшей артели, с тебя народ пример берет.

– Подчепуриться не успел, верно! – вспыхнул Пихтачев. – Может, начнем по существу?

– Это тоже по существу. По существу твоего поведения, – оборвал Рудаков. И, окинув взглядом присутствующих, уже спокойно объявил: – Обсуждаем вопрос о строительстве рудника. Докладывает товарищ Степанов.

Начальник прииска встал и хмуро посмотрел на старателей.

– Партийному бюро известно, что прииск давно не выполняет плана. Говорят, что виноват господь бог: воды мало, потому и гидравлики работают в половину мощности, а скоро зима, и они совсем замерзнут. Нет и других россыпных объектов, кроме Миллионного, где можно было бы использовать свободную рабочую силу. Мы в тупике.

Рудаков посмотрел на слушателей. Те внимательно следили за докладчиком.

– Будем говорить откровенно, – продолжал Степанов. – В областном комитете партии мне крепко досталось за разведку, за то, что мы долго возимся с Медвежьей. Строительство рудника откладывается по нашей вине.

Плющ демонстративно кашлянул и бросил реплику:

– Люблю самокритику.

Степанов, не отвечая на реплику, продолжал. Он говорил, что рудник будет государственным и станет как Новый. Не только разведка, но и проектирование и исследовательские работы потребуют значительного времени – ведь речь идет о вложении миллионов государственных средств. Но уже сейчас есть разведанные запасы для небольшого рудника, его могла бы строить и артель, артельщики прошли бы хорошую школу строителей, а позже – и школу горняков. Открытие рудного золота на Медвежьей горе предопределило будущее Южного и его жителей. Это должны понять старатели. Цепляться теперь за россыпи – значит топтаться на одном месте, безнадежно отставать от прииска Нового, с которым соревнуется Южный в досрочном выполнении пятилетки.

Старатели слушали начальника прииска в полной тишине, они охотно сходились на собрание, если рассчитывали услышать Степанова. Он выступал всегда со знанием дела и сообщал то, что было ново для всех, никогда не пользовался записями, говорил громким голосом, четко выговаривал слова, как бы чеканя их. А сегодня начальник прииска говорил особенно убедительно.

– Строить рудник! Не о чем больше и говорить! – вырвалось у Ивана Кравченко.

– Строить! – горячо поддержала его комсомолка Наташа Дубравина и, смущенная своим громким возгласом, вспыхнула румянцем.

Иван ответил ей благодарным взглядом, случайно перехваченным Рудаковым.

Наташа легким и плавным движением откинула на спину толстую косу. Рудаков с изумлением, будто впервые, увидел густую синеву ее глаз, выпуклый лоб, розовые крупные губы. «Девушка хорошеет с каждым днем. Невеста!» – невольно отметил Сергей Иванович.

– Построить рудник – и весь сказ! – услышал Рудаков реплику Петра Бушуева. – Только хватит ли запасов?

– По нашим подсчетам, – ответил Степанов, – открытая разведчиками новая жила – достаточная база для такого рудника.

– А мы ее, эту базу, еще расширим, – не удержался Егор Максимыч.

– В этом я убежден! – Начальник прииска улыбнулся Турбину и Бушуеву. – Предупреждаю, строить будет трудно. Но… мы не ищем легкой жизни. Да! Трест даст артели на постройку рудника банковскую ссуду, заключим с вами договор.

– Насчет ссуды – правильно! – вставил Пихтачев. Громко чихнул и кисло улыбнулся. – Во, значит, верно говорю. Примета такая.

– Зачем же ссуду? Может, в неделимый фонд заглянем? – спросила Наташа.

Пихтачев подскочил на стуле.

– В артельную кассу? Попробуй только!

Рудаков постучал карандашом по столу.

– Не мешайте Виталию Петровичу. После него все скажете.

– Да я, собственно, все и сказал. Выход один: немедленно строить рудник. – Степанов сел. Но тут же встал и добавил: – Обком партии тоже согласен с нашей докладной запиской.

На некоторое время в комнате воцарилась тишина.

Неловко потеснив соседей, с места поднялся огромный Иван Кравченко.

– Все ясно, товарищи? Государство наше великую помощь старателям оказывает. Смотрите, ведь все наши гидравлики на ссуды государства построены, теперь нам и на рудник ссуду дают. А нужна ли она нам? У нас в неделимом фонде денег хватает! Вот и будем на них строить, и немедля!

Он недавно был принят в кандидаты партии, на заседании бюро присутствовал впервые, но не смущался и высказывал свое твердое мнение о руднике.

Пихтачев раздраженно крикнул с места:

– Тоже нашелся мне хозяин! Ты, Ванька, сначала меня спроси, опосля языком мети!

– Не тебя, Павел Алексеевич, а всю артель. Ты не хозяин, а председатель. Артель же, понятно, спросим.

Самолюбие Пихтачева было серьезно задето. Но возражать он не стал. Пусть другие выскажутся, а там и он слово возьмет. К его удивлению, все выступавшие поддержали Ивана.

– Тогда я говорить хочу, – сказал Пихтачев высоким, срывающимся тенорком.

Он неторопливо, с достоинством встал, неизвестно для чего застегнул на все пуговицы кожаное пальто.

Коммунисты с нескрываемым интересом ждали, что скажет председатель.

– Говоришь ты, Иван, больно сладко. Твои слова слушать – что с золотого блюда кушать! – язвительно начал он. – А кого поддержит народ, меня или Кравченко, – Пихтачев бросил на противника уничтожающий взгляд, – мы еще увидим! Решать будет, понятно, общее собрание артели. А насчет рудника я прямо скажу, по-приискательски, без вывертов: рано им бредить. Запасов руды мало, содержание играет – то густо, то пусто, а Турбин обещает нам златую гору только для собственного форсу. Проектов пока нет. Инженеры еще небось и карандаши не заточили. Оборудования нет, материалов нет. Да и людей не хватает. На кого рассчитываете? Придет время, государство денег вырешит и само построит, как говорил Виталий Петрович. – Пихтачев посмотрел на Степанова, но, не встретив сочувствия в его взгляде, отвернулся. – А потом – какая стройка сибирской зимой? Я-то знаю, сам плотник. Зимой строить тяжело, подождем лета, а там государство без нас все построит. Понятно? А артель пусть на россыпушках, на гидравликах работает и на руду не суется: небось мы испокон веков россыпники. Что нам и так мороки мало, еще рудник выдумали? Сапоги всмятку получаются. Или опять же сравнить деньги у нас и у государства. Ветка и тайга. Вот мой сказ: подождем лета, и там видать будет. А пока, значит, на артельные деньги купим пасеку, лошадей хороших, да и распределим кое-что старателям – заработали честно! – волнуясь, закончил председатель, думая, что последними словами ловко подкупил артельщиков, теперь народ будет за него.

– Попробуй только, скупой рыцарь! – крикнула Наташа. – За артель не решай.

В темном углу зашептались, в коридоре кто-то крикнул:

– Пихтачев верно сказывал.

– Сложить ручки да ждать, когда государство за нас все сделает? Так, товарищ Пихтачев? Ведь рудник-то для нас, а через него в новую жизнь, пойми ты наконец, мы вступим. Даже колхоз «Светлый путь» огромную гидростанцию на свой счет построил, а мы торгуемся! – негодовал Кравченко.

– Вон чё ты, сосунок, придумал! – отмахнулся презрительно Пихтачев. – Когда подсохнет под носом, тогда и поучай.

– Лаяться ты мастак. А в рудник ты веришь или не веришь? Или у тебя одни деньги на уме? – наступал на Пихтачева Иван.

– Если не даете мне говорить, я лучше уйду. А решать будут старатели, – окончательно обиделся Пихтачев и пошел к двери.

Рудаков сразу окликнул его:

– Вернись, Павел Алексеевич, тебя никто слова не лишал.

– Я все сказал, – зло ответил Пихтачев, но вернулся и с грохотом уселся на стул.

– Даже лишнего наговорил, пасечник! – озорно крикнул Турбин. – Хватит!

В комнате дружно засмеялись.

– А что трестовское начальство прописало насчет рудника? – крикнул кто-то из темноты коридора.

– Молчит, – с горечью ответил Турбин.

С места поднялся Рудаков. Откинул назад седеющие волосы и, встретившись взглядом со Степановым, заметил, как тот ободряюще улыбнулся ему:

– Ну вот, мы и поспорили, – начал Сергей Иванович, – даже погорячились. Это неплохо. В спорах рождается истина. Жаль только, что эту истину не все замечают. Подумай, Пихтачев, пока есть время. Ведь один останешься.

– И крепко подумай, – вставил Иван.

– Молод еще поучать меня! – свирепо проворчал Пихтачев.

– Спесь из тебя, Алексеич, колом не вышибешь, – заметил Турбин.

Рудаков покачал головой и продолжал:

– Вам, потомкам старых приискателей, очень повезло: Южный прииск скоро превратится в рудник, а старатель – в горняка. Ваши руки, давно привыкшие к кайлу и лопате, освоят буровые молотки, перевернут гору Медвежью, а с ней повернут к лучшему и всю нашу старательскую жизнь…