Текст книги "В таежной стороне"
Автор книги: Георгий Лезгинцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)
Глава сороковая
ПЕРВАЯ СЪЕМКА
Приближались майские праздники. Таежная весна разгулялась. Под жаркими лучами весеннего солнца снег на южных склонах гор и в долинах рек бурно таял, теперь только редкие островки его, белыми пятнами разбросанные по тайге, напоминали об ушедшей зиме. Северные же склоны лежали еще под снегом, но и на них чернели проталины. Нависшие над скалами огромные снежные шапки то и дело с шумом сползали вниз. Зима отходила с боями; внезапными набегами из-за седых гор белила она черную землю и темно-зеленые хвойные леса.
Набухали почки на осинах и березах, пробивалась к солнцу вечнозеленая таежная трава – загат. Горные ручьи с грохотом несли к реке мутные весенние воды, став непреодолимыми водными преградами. По ним теперь таежники сплавляли из леса дрова, бревна, вершинник.
Оживал недавно еще молчаливый лес: по утрам в нем токовали красавцы глухари, весь день без устали свистели рябчики. Хлопотливо сновали по мокрым мшистым валежинам полосатые бурундуки, и недалеко от поселка частенько раздавался рев голодного после зимней спячки медведя…
Весенним днем Степанов на своем сером в яблоках жеребце рысью подъезжал к гидравлическому разрезу. Конь вспотел, на боках, у войлочного потника и под ремнем стремян выступила белая пена.
– Застоялся на конюшне и сразу как мышь мокрый, – похлопывая по влажной шее разгоряченного коня, ласково говорил любимцу Виталий Петрович.
Бороздя ручей, Серко на ходу потянулся мордой к воде, пытаясь напиться, но всадник с силой натянул поводья на луку седла и вытянул его плеткой.
Приблизившись к гидравлике, начальник ловко соскочил с седла и за повод привязал коня к белоствольной березе. Неторопливо сиял с себя прорезиненный плащ и, аккуратно скатав его валиком, приторочил к седлу, отпустил подпругу.
Знакомая картина открылась Виталию Петровичу, и ничто в ней уже не напоминало об аварии. Но та ночь не прошла для Степанова бесследно, он заполучил радикулит и без конца пишет объяснения о причинах аварии: Борис Робертович использовал и этот случай.
В новом гидравлическом разрезе работало шесть гидромониторов. Белые струи воды с шумом вонзались в высокий забой, постепенно слизывали крутую гору.
Начальник прииска спустился к шлюзам, где шла съемка золота. Группа пожилых старателей обступила деревянную колоду и молча с интересом наблюдала за доводчицей. Она разгребала рукой блестящие амальгамированные ртутью кучки золота, отмывая черные шлихи.
– Как первый улов? – спросил Степанов нового председателя артели.
– Добрый улов. Породы-то сколько перевернули! – ответил Кравченко, кивнув на серый галечный отвал, горой возвышающийся в конце шлюза. – Вон она, золотая рыбка, под водой чешуей блестит, – он показал пальцем на дно.
Степанова разбирало любопытство: сколько можно взять с первой съемки? Полигон новый, разведан еще слабо, золото может сыграть злую шутку, пока привыкнешь к нему… А если самородок с конскую голову?.. Лучше не загадывать, не мучиться, а уйти до завершения съемки.
И Степанов с Кравченко пошли к разрезу. Виталий Петрович молча показал рукой на далеко стоящий от забоя гидромонитор. Струя воды еле долетала до забоя. В разрезе, слегка затопленном водой, валялись вымытые пни и большие камни-валуны. Гидромониторщик струей воды безуспешно пытался переместить их к борту разреза.
– Зря тратите напорную воду. Вот почему у вас велик расход воды.
Кравченко немного помялся и с досадой сказал:
– Маркшейдер ни разу за месяц замер у нас не сделал. Где граница контура проходит, не знаем, может, и пустоту смываем. Говорил я ему много раз. Перегружен, говорит.
Степанов нахмурился:
– Где намечает новую разведку Турбин?
– Вон на том увале, вон, где бурелом, – показал Кравченко вверх по склону размытой горы. – Максимыч мыслю имеет, что там раньше пролегало древнее русло нашей реки, а значит, и золотишко может быть.
Степанов проводил взглядом высоко летевшую стаю журавлей. Пришла на память старая легенда о неизменности путей перелетных птиц, о том, что птицы летят всегда одной и той же дорогой, на большой высоте минуют города, появляющиеся на пути, но никогда не отклоняются от своего курса. Та же легенда утверждала, что птичьи дороги в древние времена прокладывались вдоль рек; за многие тысячелетия реки не раз меняли русло, но перелетные птицы оставались верны своим путям.
Старые приискатели знали эту легенду и часто искали золото там, где пролегал перелетный путь. Не зря Максимыч выбрал этот увал, над ним весной и осенью пролетали стаи журавлей.
Степанов поднялся к увальному борту, обнаженному смывом. Породы перемешались: синяя глина, серый речник, желтый песок, валуны. Виталий Петрович развернул план, огляделся. Полигон был выработан полностью. Кайлом подбил борт разреза, нагреб в промывной лоток породы и ловко промыл ее. Ковырнув пальцем черный шлих, осевший на дно, Виталий Петрович подцепил две маленькие золотинки и показал их Кравченко.
– Золото есть, Максимыч правильно поступил, что здесь разведку ставит. Передай ему, что выбор одобряю.
– Встречу его, передам. Я тоже прикидываю – должно здесь добро сыпануть, – согласился Кравченко, тяжело переступая по воде болотными, сделанными из сыромятины сапожищами.
– Степан Иванович, а тебе не стыдно? Посмотри, как собрана водоводная магистраль: петергофские фонтаны устроили. – Виталий Петрович показал на крутую гору, по которой от бака к гидромониторам спускались толстые трубы. По всей их длине виднелись белые струйки воды, фонтанировавшие в разные стороны. – На старом полигоне воевали с вами, и на новом месте творите старые художества. Старатель всегда остается копачом, – недовольно сказал Степанов.
– Не сердись, Виталий Петрович, теперь все изменится, по-новому и мы работать будем. Решили наши артельщики и первую съемку золота государственной сделать, зачисляй нас на хозяйские работы.
– Это хорошо! А чем вызвано такое решение? – остановись, спросил начальник прииска и посмотрел на старика.
– Как бы тебе это объяснить?.. Как ушел наш народ на государственную добычу, так на нас, артельщиков, все смотреть стали будто на отщепенцев. Жена меня спрашивает: «А что, детей частников в пионерлагерь посылать будут?» Это она о Лешке волнуется, Понимаешь, «частниками» народ теперь старателей зовет. Не обидно это разве, а? Вот собираемся мы, старатели, где-нибудь на работе – и не глядим друг на друга. И такое у каждого паршивое самочувствие, вроде ты какую-то подлость совершил. А тут еще гидравлики нам народ спас от аварии, и все это, выходит, для кучки «частников». Нехорошо. Народ это понимает, хотя и молчит, ждет, как мы сами поступим. Правда Захарыча – кончать надо блажить, не дожидаясь остановки гидравлик, а то будет поздно.
Виталий Петрович схватил председателя за руку и потащил к старателям, толпящимся у шлюза.
– Вы твердо решили переходить на государственную добычу? – громко спросил Степанов, подходя к ним.
– Вот семьдесят заявлений, – вынимая из кармана большую пачку бумаг, ответил за всех Кравченко.
– Поздравляю вас! – сказал Виталий Петрович.
– Ну вот, как камень с сердца спал! – легко вздохнул Степан Иванович.
– А что мы теперь делать будем? – спросила доводчица, отжигая на железном противне серебряную амальгаму.
– Продолжать работать на гидравликах, – улыбаясь, ответил Степанов. – Старателями вы работали на них полтора-два месяца в году, а теперь будете работать семь.
– С чего так сразу климат переменится? – удивился Кравченко.
– Ваши гидравлики работали только на сезонной, снеговой да дождевой воде…
– Верно! Все люди добрые, глядя на солнце, радовались, а мы, приискатели, плакали да все лето и осень дождя молили, – вставил Степан Иванович.
– Нужно завести на наши гидравлики постоянную воду Кедровки, – продолжал Степанов, – тогда будем работать непрерывно до ноября. Для этого нужно пройти десять километров большого канала. Вручную артель этого не могла сделать, а мы теперь поставим экскаватор.
– Если правда, что одна машина такой канал пройдет, то это прямо… ну, даже не знаю, что и сказать… – От волнения Кравченко не нашел нужных слов. – Верно мы решили: старанке – конец!
– Знамо дело, лучше будет. Смотрите-ка, какое кадило на Медвежьей раздули, любо-дорого смотреть, – согласилась и пожилая доводчица, ссыпая в железную банку взвешенное золото.
Улов оказался добрым: золота сняли в два раза больше, чем рассчитывал Виталий Петрович.
Степанов принял пачку заявлений, распорядился подтащить к забою мониторы и заторопился на прииск. Кравченко запломбировал банку, протянул ее начальнику прииска:
– Возьми, Петрович, от бывших старателей.
– Одному везти ее не положено, принесите сами, – отказался Степанов.
– Возьми, а то когда еще я доберусь до дому. Ты много наказал переделать здесь, зря людей держать придется, – просил Кравченко.
– Хорошо, положи банку в переметную суму, – прощаясь, согласился Степанов.
Кравченко проводил начальника до березы, спрятал тяжелую банку в кожаную суму седла и перетянул ее ремнями.
Степанов вскочил в седло, хлестнул коня и повернул к поселку.
Смеркалось. Чтобы засветло перебрести разбухшую от воды Кедровку, Степанов решил не спускаться к мелкому броду, каким ехал сюда, и этим сократить путь на пять километров. Подъехав к реке, он осмотрелся. Знакомые деревья на треть были затоплены водой. Что делать? Возвращаться к броду или рискнуть переплыть на коне бурную реку?
Благоразумие подсказывало вернуться к броду, но Степанов принял его за чувство страха и, больше не раздумывая, направил коня в реку. Вода с угрожающим шумом перекатывалась по скользким булыжникам, торчащим у подмытого берега. Серко упирался, неохотно сползал на задних ногах в ледяную воду. Переступив несколько шагов, он поплыл. Степанов не ожидал сразу такой глубины и еле успел выдернуть из стремени ноги, поджав их высоко на седле. Серко, громко фыркая, плыл на стрежень, к середине мутной реки, но его стремительно относило вниз. Виталий Петрович вцепился рукой в холку коня и замер от напряжения, думая только о том, как бы сохранить равновесие и удержаться в этой трудной позе.
Сильный толчок налетевшей льдины опрокинул его в воду, он захлебнулся и пошел на дно…
Глава сорок первая
ПОИСКИ
Хмурым ранним утром Лидия Андреевна выехала из дому. Серко шел нехотя, пытался сворачивать во все проулки, и всаднице с трудом удавалось держать его в узде.
Поселок пробуждался рано. В утренней тишине хрипло кукарекали проспавшие петухи и тоскливо мычали коровы.
– Цып, цып, цып! – раздавался во дворах призывный клич хозяек.
Степенно переваливаясь на красных лапках и громко гогоча, пересекали дорогу гуси. Из подворотни выскочил лохматый щенок и, залившись лаем, бросился на гусей.
– Блохомет, назад! Я тебе вот дам выволочку, пустобрех! – шикнула на него старуха с клюкой, надевая глиняные кринки на забор.
Лидия Андреевна поздоровалась с ней, и старуха, прищурив подслеповатые глаза, сказала:
– Здравствуй, касатка, не признала тебя. Словно мужик, в портках скачешь. Как твой-то?
– Еду в больницу, – не расслышав вопроса, ответила Лидия Андреевна. Так она объяснила свой отъезд и Варваре Сергеевне, оставшейся за нее дома, и кучеру Якову.
– Сам-то как чувствует? – крикнула вслед старуха.
– Плохо, – глотая слезы, ответила Лида.
Громко затявкав, Блохомет побежал за Серком, но внезапно раздумал и, усевшись посреди дороги, стал с ожесточением вычесывать ногой блох.
Поселок кончился, позади остались еще не вспаханные поля, разгороженные поскотины. У старой, обугленной грозовым ударом пихты, что одиноко стояла у развилки дороги, Серко остановился.
– Иди, иди, ты же лучше меня знаешь, – понукала Лидия Андреевна, гладя его гриву.
Вот и река – вспухшая, помутневшая. Над ней, что-то высматривая, распластался орел.
В этом месте неделю назад Степанов с большим трудом доплыл до берега и стал разыскивать коня. Мокрый и измученный, он долго бродил вдоль грозной, ревущей реки и без конца звал Серка, но все было напрасно: конь и золото исчезли бесследно. Только поздно вечером добрел Виталий Петрович до дому и, позвонив на конный двор, узнал, что крышка с седла Серка была потеряна, а переметные сумы порваны и пусты.
На поиски банки с золотом были направлены бригады рабочих, комсомольцы. Потерянное золото искали и добровольцы из приискового населения. Казалось, не было вершка приречной земли, не обшаренного человеческими руками. За последнюю неделю весь прииск был охвачен золотой горячкой, о находке золота мечтали все, но… мечты оставались мечтами.
Больше всех мучилась Лидия Андреевна. Безуспешность поисков бросит тень на репутацию Виталия Петровича, приведет его на скамью подсудимых. Банку могли найти и скрыть: ведь ее ищет любой желающий. Надо спасти мужа. Она рассчитывала, что конь поможет ей, приведет к заветному месту.
И Серко водил ее по темной таежной чаще, мимо обрывистых скал, вдоль хмельной от весенней ярости реки, по болотистым кочковатым балкам.
Лидия Андреевна всматривалась в каждый камень, валежину, тыкала палкой в мохнатые кочки. Устав, она присела на трухлявый пень, отяжелелые веки прикрыли глаза. Куда же делось это проклятое золото? Лидия Андреевна заставила себя встать и вновь приняться за поиски.
Вдруг Лидия Андреевна споткнулась. Она увидела кожаную крышку седла, пропавшую вместе с банкой, схватила ее, прижала к груди. Вновь воскресли надежды: ведь, значит, и банка должна быть где-то здесь!
И опять бесконечное хлюпанье по грязи, ноющая боль в стертой ноге, и снова иглистые ветки колют исцарапанное лицо.
Она блуждала и блуждала по лесу, пока день не стал гаснуть; небо и тайга потемнели, провалились в черную бездну. Лидия Андреевна, еле переставляя ноги, пробиралась по мокрому лесу к проселочной дороге, ведя в поводу понурого коня. Внезапно Серко сильно толкнул ее мордой в спину и тихо заржал. Она повернулась и только теперь увидала, что невдалеке плясали красные петухи костра. Лидия Андреевна насторожилась. В тайге равнодушно мимо огня не пройдешь, он обещает либо радость дружеской встречи, либо стычку с врагом. Кто этот человек, что он здесь делает ночью? Наверно, тоже ищет золото, но тайно, для того чтобы скрыть его. Эта мысль отогнала страх, и Лидия Андреевна, вскочив с пенька в седло, поехала к костру. Впереди справа мелькнула тень. Не раздумывая, Лидия Андреевна погнала коня вслед убегавшему в темноту человеку. Хруст сучьев и топот прекратились: беглец притаился. Лидия Андреевна испугалась зловещей тишины и повернула коня. Он упирался. Всадница вытянула его плетью и, не сдержавшись, крикнула:
– Но, Серко!
Яркий луч света карманного фонаря ослепил ее.
– Лидия Андреевна, душенька, как вы меня напугали! – услышала она слащавый голос Бориса Робертовича.
Маркшейдер подошел к ней.
– Что вы здесь делаете?
– То же, что и вы, ищу дорогую пропажу, – ответил он.
– А почему ночью? Мне это кажется странным, – все еще не придя в себя, спросила Степанова.
– В нашей жизни много странного, дорогая. Посидим минутку у костра, передохнем, и я провожу вас, я знаю прямую тропку, – предложил Борис Робертович.
– Я тороплюсь, – холодно ответила Лидия Андреевна.
– Минуточку обождите. – Борис Робертович видел, как плясали отблески костра на высокой груди Степановой, как ее рука теребила ремешки на кожаной плетке. Серко тронулся, но Плющ схватил за подпругу.
– Отпустите коня!
– Минуточку! Выслушайте… Я давно не говорил с умным и культурным человеком, а иногда так хочется облегчить Душу! Вам может показаться смешным, но я мученик… да, да, мученик чужих страстей. Поверьте, когда мне представляется хотя бы малейшая возможность не любить, я немедленно ею пользуюсь. Я устал от жизни, от ее утомительного однообразия, одиночества. Как говорится, спать есть с кем, а встать не с кем. Кругом не женщины, а нюшки…
– Вы пошляк, я не хочу вас слушать. Пустите коня, – резко бросила Лидия Андреевна.
Борис Робертович решил круто изменить тактику.
– Вы пожалеете кое о чем, да будет поздно. Вам бы теперь следовало понять, что в моем внимании – ваше спасение, – подбоченясь, заявил он. – Степанова осудят за потерянное, вернее, за присвоенное золото… Имущество ваше пойдет, как говорили в старину, с молотка, вас вышвырнут на улицу. И вы еще придете ко мне…
Он протянул к ней руки, Лидия Андреевна с размаху ударила его плеткой и пустила Серка вскачь.
В кабинете Рудакова сидели Пихтачев, Бушуев, Турбин и Степан Кравченко. Рудаков звонил на квартиру Степанова.
– Лидия Андреевна? Как он? Не лучше? А что говорят врачи? Не расстраивайтесь, будем надеяться на его крепкий организм. Нет, пока не нашли. Да, да, конечно, я зайду. – Он повесил трубку.
– Что Виталий Петрович? – спросил Турбин.
– Кризис еще не миновал, у него ведь двустороннее воспаление легких. Все бредит банкой с золотом, а мы ее – уже неделя вот прошла – найти не можем…
– Зачем я только навязал ему эту банку? – в который раз упрекнул себя Степан Иванович.
– Наверно, упала в реку. Пока вода не спадет, искать, по всему видно, бесполезно, – вставил Бушуев.
– А к лету занесет песком, илом, совсем не отыщешь, – возразил Пихтачев.
Рудаков подумал и, покачав головой, сказал:
– Если не найдем банку, его судить будут.
– Судить Степанова?! Да этого быть не может! – воскликнул Кравченко, отвернулся от товарищей и ладонью прикрыл глаза. Он мучительно думал: как выручить Степанова? Собрать стариков, потрясти их кисеты… Может, и наберется на банку-то…
– Будем продолжать поиски… Да-а-а. Накопилось у нас дел. Пора проверять социалистический договор с Новым, – говорил Сергей Иванович. – Надо выделить наши передовые участки. Плотники работают хорошо, горняки хуже. Правда, они выполнили план, если бы не случай с Виталием Петровичем. – Рудаков исподлобья посмотрел на собравшихся и после небольшой паузы продолжал: – У монтажников начались горячие денечки, нужно помочь им людьми. А чем встретят Первомай разведчики?
Турбин, как всегда, прежде чем ответить, погладил бороду.
– Обязательства мы выполняем, хотя за последние дня работы подсократились, весенняя вода топит. Иптешевскую штольню прогоняем дальше, подсекли еще две богатые жилы. Пустить четвертый буровой станок – вот наше обязательство.
Пихтачев хотел посоветоваться с Рудаковым о беседе, которую он собирался проводить в бригаде Захарыча, но в кабинет вошел Иван Кравченко.
– Сергей Иванович! Всех лошадей с лесосеки сняли, нам ни одной не оставили. По решению партийного бюро я отвечаю за благоустройство поселка, а что можно сделать без лошадей?
– Куда же их девали? – вмешался Бушуев.
– Захарыч концерт устроил: леса, говорит, не хватает. Вот ему наших коняг и отдали.
– Договоримся так: на тротуары лес возьмите с жилплощадки. Захарычу действительно нужно транспортом помочь. А ты бери из горного цеха, ничего не поделаешь, придется выручать, – решил Рудаков.
– Вот и хорошо, а то ведь завтра и на озеленение улиц тоже нужны будут кони, подвозить саженцы.
– Чудно! – рассмеялся Турбин. – В тайге – и озеленение. Когда строимся, без жалости вырубаем старые деревья, а потом, как ребятишки, радуемся на каждый кустик: вот, дескать, посадили!
– У меня к вам, Сергей Иванович, еще дело есть, наше горняцкое. – Иван вытащил из кармана записную книжку. – Два цикла в сутки мы даем, а вчера на бригадном собрании подсчитали – можно и три давать…
– За чем же дело? – встрепенулся Рудаков.
– Бурильщику нужно работать хотя бы на двух молотках. На Новом в очистных забоях даже на четырех работают. Быкова велела передать, чтобы скорее нам буровую каретку дали.
Рудаков покачал головой.
– Ну и начальница у вас! Сама пристает, вас направляет. – Он сделал пометку в настольном блокноте.
Вошел кучер Яков с каким-то документом и попросил его срочно подписать, потом появилась старуха с клюкой и завела разговор о водопроводе. Пихтачев понял, что поговорить ему с Рудаковым сейчас не удастся, и решил уйти…
На берегу Кедровки, у подножия мрачной горы Медвежьей, Пихтачев невольно остановился.
Здание обогатительной фабрики уже поднялось над ощетинившимися пихтами, кедрами и краснело железной крышей. В стеклах его больших окон, как в зеркалах, огненно отражались лучи заходящего солнца.
– Ого! – удивился Павел Алексеевич. – Рванули плотнички-работнички.
Две недели назад он видел здесь только сруб и на нем стропила. Теперь площадка фабрики словно ожила: повсюду суетились, куда-то спешили люди, постукивали топоры, равномерно шумела пилорама, скрипел металлический трос подъемной лебедки.
В весеннем воздухе далеко разносились громкие голоса. С высокой эстакады бункера Михайла кричал вниз лебедчику:
– Давай длинную балку! Слышишь, Пашка?
Пашка только передвинул шапку со лба на затылок.
– А где я тебе ее возьму? Она еще в тайге ветками машет. Получай пока доски. Да не сердись, за балками тоже уехали. Понял?
– Понял-то понял, а только заработаем мало. Хоть сам иди за ней в тайгу.
Пашка перевел на лебедке рычаг, и трос, с визгом наматываясь на барабан, легко потащил на высоту трехэтажного дома десятка полтора толстых досок.
– Красота! – крикнул Пихтачев. – Рычаг нажал – и к небесам…
Он помахал плотникам рукой и спустился с пригорка.
Пихтачев нашел Захарыча около электрической пилорамы. Старик отбирал для эстакады стойки.
– Здорово те, – приветствовал Пихтачев старика.
– Здорово-ка.
Глаза Захарыча азартно горели, он с жадностью ощупывал каждую стойку.
Пихтачев с любопытством смотрел, как огромное кедровое бревно, лежащее на рельсовой каретке, проходя через станок пилорамы, на глазах превращается в брусья, доски, горбыли. Шесть пил быстро двигались вверх и вниз, легко расправляясь с вековыми гигантами.
– Чудо-машина! Двадцать пильщиков заменила! – хвастался Захарыч. – Смотри, что отгрохали! – Старик показал рукой на фабрику.
– Балок не хватает, – сообщил ему Пихтачев.
– Аврал у нас, что я могу поделать! Глотают их, как Михайла пельмени, – отшутился старик.
Узнав, что Пихтачев пришел проверять обязательства строителей, Захарыч отрезал:
– Двести процентов с гаком, паря, дадим сегодня!
– Этак вы, пожалуй, и горняков догоните! – нарочно пустил шпильку Павел Алексеевич.
– Прямо-то, как же! – распетушился старик. – Ты не ослеп, часом? Да мы их давно на полном вперед обошли!
– Рано расхвастался, Захарыч! – урезонил Пихтачев. – Кто победит – время покажет. Лучше расскажи, как дела.
– А так! – Захарыч поднял короткое бревно и легко откинул его в сторону. – Прошлый месяц нас побили землекопы, а с этой машиной теперь мы всех побьем.
Захарыч сложил в трубочку ладони и закричал:
– Народ! Слухай сюда! Утискались за день, ужинать пора. Заодно ревизора послушаем.
Плотники уселись на свежеоструганные доски, чуть поодаль от большого котла, висевшего над костром.
Старуха стряпка, по-приисковому мамка, разложила по тарелкам ломти черного хлеба, зеленые пучки едкой черемши – «таежного лимона», как звал его Захарыч. Поставила на широкий стол миски с дымящимися щами и, достав из котла жирный кусок мяса, стала резать его на части.
– Ково, паря, делать будем? – хитро улыбаясь, спросил Захарыч Пихтачева и притащил откуда-то полуведерный бидон. Осторожно, чтобы не пролить ни капли на землю, он разлил по кружкам квас.
Люди подсели к столу. Некоторое время в тишине слышался только стук ложек о деревянные миски. С обычной торопливостью ел Михайла.
Последнее время он жил под постоянным страхом разоблачения. Каждый день, приходя на работу, ждал вызова в контору: ведь Краснов давно грозился выдать его. Но проходили дня, его не трогали, и мучительная неизвестность была хуже кары.
Лицо Михайлы было болезненно-сосредоточенным, он ел молча, не отвечая на шутки плотников.
– Михайла ест один раз в день – с утра до вечера.
– Нет, он ест часто, но много.
– Похудел даже на одну слезинку…
Михайла, помалкивая, проворно двигал челюстями.
– В охотку ест, от пуза.
– И чего вы на человека наседаете? Михайла, брат, и работать стал мастак. Угонись-ка за ним попробуй, – сказал Захарыч.
– Это верно, все доски съел, пилорама не поспевает. Намаялся с ним, спину не разогну. – Лебедчик Пашка положил на стол ложку, вытер ладонью жирные губы и сладко потянулся.
Плотники крутили цигарки.
– Значит, вы обязались досрочно закончить строительство фабрики, – говорил, просматривая обязательства бригады, Пихтачев. – Этот пункт у нас будет выполнен, ничего не скажешь.
– Неверно, паря! Перевыполнен! – воскликнул дядя Кузя. – Окромя фабрики дробилку да эстакаду к маю наполовину закончим.
– Заливаешь? – усомнился Пихтачев.
– Не спорьте с ним, ребята! – опять раскипятился Захарыч. – А ты, проверщик, запиши: работа у нас потоком пошла, меньше трехсот процентов до праздников давать не будем. – Хлебнув ложку щей, Захарыч обернулся к плотникам: – Окореняли мы теперь здесь. Так я говорю, ребята?
– Верно!..
– А как у вас насчет норм? – спросил Пихтачев, с удовольствием поглощая горячие щи.
Нормировщик, долговязый парень, раскрыл блокнот, поводил куцым карандашиком по колонке цифр.
– Извиняюсь, разрешите. За двадцать пять дней в среднем на бригаду сто восемьдесят шесть процентов. За месяц ожидается больше двухсот.
– А двенадцать плотников, что обещал Захарыч обучить?
– Извиняюсь, разрешите. Шестнадцать обучил, – ответил за бригадира нормировщик, – все по четвертому разряду трудятся.
Пихтачев делал отметки в записной книжке, а Захарыч поставил карандашом какие-то только ему понятные знаки на гладко выстроганной доске.
– Что это ты там за каракули выводишь? Какая такая у тебя двойная бухгалтерия? – Пихтачев, насмешливо улыбаясь, похлопал по доске.
– Сам ты двойная бухгалтерия! У нас все начистоту! – обиделся старик. Потом сердито заторопил Пихтачева: – Ну, паря, все прописал? Ежели все, отпусти наши души на покаяние. Однако еще часика три поработаем. Может, и ты подмогнешь нам? Не отвык от нашей работы, бывший кабинетчик? – уязвил напоследок Захарыч, отряхивая с бороды крошки черного хлеба.
– У нас веселей, Павел Алексеевич, – вставил дядя Кузя.
– Э, старички, разве я сидел когда в кабинете? Напраслину уж только на меня не возводите! – отбивался Пихтачев. – Давайте к делу ближе. Брак в работе был?
– Браку не было.
– Может, какие переделки, а? – Подмигнув, Пихтачев заложил за ухо окурок.
– Переделки?.. – Захарыч поперхнулся и закашлялся. – Переделки, понятно, были. Мастера – молодые, тайга и та не сразу растет.
– Это все справедливо. Только в вашем обязательстве сказано: брака не допускать. Выходит, не выполнили, а уже на лаврах вздумали ночевать. А с экономией как?
– Малость тоже не уложились, кубов десять леса перерасходовали. Да ведь лес-то плохой, отходов сколько!.. А главное, чем его считать, ты смотри, сколько построено! – шумел Захарыч.
– Неверно, батя! По-старому, по-старательски, это у тебя получается. Считать надо, обязательно считать, – дружески наставлял Пихтачев.
– Ты, Павел Алексеевич, на притужальник не бери. От тебя такие слова смешно слушать, – сердито пробурчал старик.
– Забыть пора про старое. Хотите, я вам почитаю, что в стране делается?
Пихтачев торжественно развернул свежий номер «Правды» и прочел заметку о комплексной экономии.
– Экономия – великое дело! – сказал многозначительно Пашка и поднял вверх указательный палец.
– Посчитайте сами, что можно было бы сделать из выброшенных кубометров. А если бы сэкономили еще? – подзадоривал Пихтачев.
– Поди-ка, верно! – задумчиво промолвил Захарыч. – Не считаем мы лес, в тайге, дескать, его много. И ежели всерьез говорить, то можно наполовину, однако, отходы сократить.
– Не… хватил! Многовато, пожалуй, будет. – Дядя Кузя покачал головой.
– Раз я сказал, значит, отрезал. Ты что, субординацию не знаешь? – набросился Захарыч на дядю Кузю; он не терпел, когда его поправляли.
– А что это за птица? – простодушно поинтересовался дядя Кузя.
Захарыч откашлялся, подумал и ответил:
– Субординация – это значит когда кто умеет дать видимость, что он глупее, чем его начальник.
Все засмеялись.
Стряпка разлила из закоптевшего чайника по железным кружкам чагу – заварку из березового гриба, чудодейственно помогавшую от изжоги. Пихтачев, с наслаждением отпив из кружки черный терпкий напиток, покровительственно сказал:
– Мужичонки вы ничего, работящие, буду просить начальство премировать вас.
Он простился и ушел.
– Да-а-а, – глядя ему вслед, протянул Захарыч. – Видать, сменился наш Павел Алексеевич после болезни и той аварии на гидравлике. Подобрел к людям, вишь, рудником интересуется, беспокоится о нем. А ведь совсем недавно-то…
Шагая по таежной тропе, Пихтачев свистел, подражая летящим рябчикам.
Было по-летнему тепло, и Пихтачеву захотелось напиться из родника, что был тут поблизости. Пройдя несколько шагов, свернул с тропинки к знакомому бочажку. Из-под огромного замшелого валуна вырывался и бежал, тихо урча, горячий ручеек. На седом мху валуна сидел, посвистывая, полосатый бурундучок. Пихтачев слегка подсвистнул. Бурундучок повел по сторонам усатой мордочкой и, помедлив, ответил. Павел Алексеевич вновь ласково свистнул, и зверек короткими перебежками стал приближаться на призывную песню. Пихтачев близко приманил доверчивого зверька и, вложив два пальца в рот, оглушил его лихим, пронзительным свистом.
– В другой раз уши не развешивай, живо в петле будешь, – засмеялся он вслед перепуганному зверьку.
Пихтачев вынул нож, срезал узкую полоску бересты с молодой березы и свернул полоску воронкой. Потом обломил ветку, надрезал вдоль и защемил ею борта берестяного конуса. Сосуд был готов. Павел Алексеевич с жадностью напился родниковой воды, смахнул с куртки капли и… остолбенел от изумления: перед ним в грязи, на которой виднелись отпечатки конских подков, лежала знакомая железная банка.
Пихтачев нагнулся. Банка была тяжелая, под пломбой. В голову ударила кровь, ему на мгновение стало нехорошо. Увесистым камнем банка оттянула карман, а сердце его забилось так часто, что он даже задохнулся.
Пихтачев сорвался с места и побежал в глубь леса, придерживая рукой карман с больно бьющей по ноге банкой. Забравшись в темную чащу, он сорвал свинцовую пломбу и вытащил тяжелый мешочек.
«Я нашел, оно мое! Пока я день и ночь пластался на артельных работах, все наши старички после смены старались на себя, у каждого в кубышке отложилось. А у меня – вошь на аркане».
Пихтачев схватил суковатую палку, несколькими ударами изуродовал железную банку и огляделся, куда бы ее спрятать. В старом кедре чернело дупло. Здесь ей и место. Банка глухо звякнула о дно.
Пихтачев тяжело опустился на влажную валежину и закрыл глаза руками. «…Что же будет со Степановым? А он думал, что будет со мной? За человека меня не считал, грозился голову снять. А Рудаков что скажет?.. Как быть?..»
