Текст книги "В таежной стороне"
Автор книги: Георгий Лезгинцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)
Степанов и Наташа подошли к костру, у которого на корточках сидели Дымов и Михайла.
– Здравствуйте. Что же до сих пор тепляк не рубите? – спросил Дымова инженер.
Старатель усмехнулся.
– Вот снег перелопачиваем, не до тепляка, видать. Просил Пихтачева, а он ни туда и ни сюда. «Быстро, – говорит, – ничего не делается. Быстро только голосовать можно. Решили зимой строить, так нечего на холод кивать. Зимой всегда холодно». Это он верно говорит.
Степанов приказал передать Краснову, чтобы тот сегодня же выделил бригаду на постройку тепляка и получил со склада валенки и полушубки, о чем ему было сказано еще три дня назад.
Краснов был у другого костра и, выждав, пока Степанов и Дубравина скрылись за пригорком, подошел к своим друзьям. Вытащил из кармана флягу, передал ее Дымову.
– Не смерзли еще? Хлебни горячего до слез.
– Нам мороз нипочем, мы все у костра греемся, – ответил Дымов, опрокидывая в рот содержимое фляги.
– Начальник велел тебе тепляк сварганить и спецуру получать, – сказал Михайла, жадно вырывая у Дымова флягу.
– Зачем волку тужурка – кусты рвать? Народ без одежды-то скорее разбежится. – И, подмигнув, Краснов добавил: – Был у Гаврилы Иптешева, пытал его насчет старой штольни. Клянется, собака, что не знает.
– Он хитрая бестия. Если и знает, все равно не выдаст, могила, – сказал Дымов. И спросил: – А долго ты нас на свежем воздухе держать будешь?
– Наташка уже пристает насчет нормы. Нас с Графом переведи в хозяйственный цех, – попросил Михайла.
– Уже договорились. А потом валяйте на Миллионный, там в одном забое золотище ураганное, сам шуровал, значит, пойдем как за положенным. Это пожирней вашей делянки. Не зевай, орлы, хватай больше, неси дальше! Но по-честному. Понятно?
Дымов ничего не ответил и усмехнулся.
Осмотр земляных работ огорчил Степанова. Стройка началась кустарно, по-старательски, да и как быть иному, если трест не отгрузил обещанных машин, по разным формальным мотивам отказывал в помощи руднику и не скупился лишь на взыскания. Степанову за невыполнение плана был объявлен строгий выговор.
Несколько минут Степанов и Дубравина шли молча; было слышно, как под лыжами поскрипывал снег.
– Виталий Петрович, – заговорила девушка, – сами видите, что людей нам требуется в два раза больше. Нормы выработки пока не выполняем, в срок не уложимся…
– Людей больше нет, – холодно отозвался он. – Или перевыполнять нормы, или искать другой выход.
И опять пошли молча.
«Что можно сделать? – спрашивал себя инженер, – На Новом есть экскаватор. Но когда его доставят? Выход один: рвать. Завозить взрывчатку и рвать грунт по всему каналу…»
– Виталий Петрович, а если… – Наташа поправила шаль на голове. – Не знаю, так ли, но, по-моему, можно сократить работы на канале. Взрывом.
Степанов остановился и удивленно посмотрел на девушку.
– Передача мыслей на расстоянии! Как раз об этом я и думал. Именно о взрывах. Только взрывчатки много потребуется, а с транспортом у нас туго…
Незаметно они дошли до отвесного подножия Медвежьей горы, где по проекту недалеко друг от друга должны расположиться фабрика и гидростанция. Здесь было глухо, дико. Ни одного следа на синеватом снегу, ни одной птицы на мрачных вековых гигантах. В центре будущей строительной площадки одиноко стоял одетый в снежный саван огромный кедр. Он словно охранял подступы к подземным кладам.
Степанов и Наташа долго оглядывали площадку. Тишина тайги была торжественна, ее не хотелось нарушать.
Виталий Петрович оперся на лыжные палки и тихо сказал:
– Рвать так рвать! – И взмахнул руками, показывая, как полетит вверх земля. – Давай и этот котлован поднимем массовым взрывом. Взрывчатку дадут… Но опять-таки все дело в ее завозе! Боюсь буранов.
Он с тревогой посмотрел на верхушку темной отвесной скалы, из-за которой выползали серые снеговые тучи, заволакивая весь горизонт.
Налетевший с Медвежьей горы ветер с визгом набросился на одинокий кедр и с треском пригнул его макушку.
Глава восемнадцатая
ЛЕДЯНКА ЗАХАРЫЧА
Морозную погоду сменили снегопады. Повалили крупные мокрые хлопья, словно занавесом отгородившие от поселка леса и горы. А потом поднялся буран. Порывы ураганного ветра с оглушительным свистом день и ночь вздымали тучи снега, гнали его по ущельям и долинам вокруг Медвежьей горы и вновь и вновь обрушивали на поселок.
То здесь, то там мгновенно возникали снежные смерчи и, бешено носясь над землей, сметали и тут же нагребали тяжелые сугробы. Вся тайга от края и до края курилась белым дымом. Внезапно куда-то исчезли немудреные таежные дороги, кругом ни следа – ни проехать, ни пройти. Казалось, и в самом деле разгневанная Хозяйка золотой горы решила покарать приискателей, посягнувших на ее веками не тронутые богатства.
Пришлось приостановить земляные работы. Люди вынуждены были только разгребать снег, беспрерывно забивавший канаву и траншею. Третий день не работали строители горного цеха. Они не могли пробраться к Медвежьей.
Лишь бригада Захарыча не бросила заготовки леса. В непролазной тайге буранило слабее, и старик наперекор стихии решил сдержать данное слово – пусть знают наших!
Буран прервал связь поселка с лесосекой, но Рудаков задумал пробраться к ней на лыжах. Ему хотелось быть вместе с людьми в трудное для них время. Путь был тяжел и долог, но мысль, что на фронте бывало потруднее, придавала ему силы… А вот и зимовье. Лесная избушка потонула в снегу почти до самой крыши. Здесь ни души. Рудаков нашел лесорубов на большой просеке, среди таборов ошкуренного леса. Запорошенные снегом люди, не обращая внимания на буран, пилили деревья, обрубали сучья.
– Здравствуйте! – крикнул Рудаков парням, стоящим у ствола подпиленной пихты.
Они в ответ приветливо махнули руками. Рудаков снял лыжи, огляделся. «Заготовка леса подходит к концу, – подумал он. – Стройка движется, несмотря на буран». На него пахнуло дымком. Рядом горели кучи сучьев. Погрел у костра руки, вытер платком мокрое лицо, с удовольствием затянулся папиросой и направился к Захарычу, сидевшему чуть поодаль на поваленном кедре. Старик держал в руках хлеб.
– Здравствуй, батя! – Рудаков смахнул меховой рукавицей снег с шапки-ушанки.
– Сергей Иванович? Откуда ты взялся? – спросил довольный Захарыч. – А я подумывал – неужто не навестишь, а ты легок на помине. При десятибалльном шторме у меня аппетит, как у акулы… С нами закусывать!
– Спасибо.
– Мельницу крутит вода, пилу водит еда. После такого моциону поешь в охотку.
Захарыч ел наспех, чтобы не тратить, как он говорил, времени попусту. Он очистил сваренное вкрутую яйцо, достал из сумки холодную печеную картошку и бутылку молока.
– В поселке маленькие избенки поравняло со снегом, только трубы торчат. Вчера сам соседа откапывал, – рассказывал Рудаков, с удовольствием кусая черствый хлеб.
– Хорошо тому, кто черный хлеб ест с удовольствием, значит, у него все впереди, – пошутил Захарыч, поглядывая на гостя.
– Были у меня с собой, пироги и мясо, да вот отдал ребятам, а сейчас и твоему черному хлебцу рад, – засмеялся Рудаков.
– Вестимо. А мы, паря, своей бригадой так решили: не уйдем домой, пока не закончим. Снежный шторм нам нипочем. Люди всего сильнее – были бы дружны.
– Все это так, Захарыч, но валить лес в буран опасно.
– А, по-твоему, паря, нам сложа ручки сидеть? Это ты уж у себя в горе за правилами смотри, а я свой курс знаю! – гордо ответил Захарыч. Ему не понравилось замечание Рудакова – вместо благодарности за такой труд выслушивай упреки.
Рудаков примирительно толкнул его локтем в бок.
– Довольно тебе ершиться. Послушай новость. По радио передали – скоро выборы в Верховный Совет.
Решив, что с честью защитил себя от несправедливой нападки, Захарыч сразу ответил, дружески подмигнув собеседнику:
– Вон чё. Посоветуемся с народом, ну и соревнование в честь выборов объявим. Заготовку леса на недельку раньше срока окончим, не смотри, что вьюжит, – солидно кашлянув, заявил он, затыкая бутылку самодельной деревянной пробкой.
Рудаков оглядел просеку, сплошь заваленную штабелями добротного леса, и с тревогой спросил:
– А вот как возить будешь? Лошадей тебе вместо двенадцати всего только трех дают. Знаешь? Остальных за взрывчаткой отправили, тракторы к нам из-за буранов долго не пробьются.
– Если лошадей нет, вывозка от нашей бригады не зависит, своих дел невпроворот.
Старик неторопливо раскурил трубку, стряхнул с коленей яичную скорлупу, кожуру картофеля и задумался.
Из-за груды наваленных веток показался сторож приискового магазина.
– Здравствуй, дядя Кузя! – приветствовал его Рудаков. – Приобвык немножко?
Старый плотник усмехнулся покровительственно, как взрослый человек над шуткой ребенка.
– Как не приобвыкнуть! Скоро шестьдесят годков, как привыкаю.
В разговор вмешался Захарыч:
– Сергей Иванович запрещает в буран лес валить! Слышишь, Кузя? То-то! Кузя у меня растущий товарищ. Сейчас выдвинулся вроде начальника по ученой части. Всю бригаду к лучковой пиле приспособил.
– Мы думали вам электропилу подбросить, с лесхозом договорились, а видишь, что кругом творится! – Рудаков развел руками и, спасаясь от косого снежного ливня, повернулся спиной к Захарычу.
– Вот чайку попью и весь лес лучковой свалю, – отшутился дядя Кузя. И спросил: – Как там моя старуха поживает, небось все гляделки в окошко проглядела? Она у меня страсть какая ревнючая.
– Хорошо, что буран, а то давно бы проведала. Нет ему, шалопутному греховоднику, доверия! – усмехнулся Захарыч.
– И не говори, паря! В молодости пошутил я с одной сродственницей, так моя Ильинишна всю жизнь надо мной изгаляется. В сторожа это она меня определила. Чтоб я, значит, никуда не мог отлучиться и ей проверять было способней. А сюда отпустила только на поруки Захарычу. Сурьезная она у меня, – хихикнул дядя Кузя.
– Про тебя, андел, и сейчас слых идет, лучше помалкивай, гулеван, – посоветовал Захарыч.
Дядя Кузя безнадежно махнул рукой: охоч он до бабенок и сейчас, что уж тут говорить!
Захарыч поворошил веточкой в трубке, постучал ею о кедр и, бросив Рудакову: «Пойдем!» – снялся с места.
Старик так стремительно зашагал по сугробам, что Рудаков еле поспевал за ним. От разбойничьих набегов ветра трещали деревья, в каком-то бесконечном, диком танце кружился снег. Остановились у лога, круто спускавшегося к старой гидравлической канаве, но и здесь, кроме снега, ничего не было видно. Рассекая белую мглу, согнувшись и закрыв рукой лицо, к ним пробирался Кузя.
– Эй, подгребай сюда! – крикнул Захарыч и подошел вплотную к Рудакову. – По этому склону до канавы метров восемьсот, а лесосечной дорогой три версты да все горы ломать. Смекаешь?
Рудаков кивнул головой.
Подошедший Кузя имел свое мнение о вывозке и попытался возражать:
– Ты, однако, тряхнулся…
– Ты погодь, старший на рейде я. – Захарыч вытащил из кармана трубку, набил табаком пополам со снегом и прикусил мундштук. – Расчистим дорогу от деревьев, утопчем снег и будем спускать лес к этому обрыву. А с обрыва сбросим прямо к гидравлической канаве. Малость пониже построим ледянку. Воду возьмем из выпуска канавы.
– Воды в канаве нет, – утверждал Кузя.
– Никшни! На поливку хватит, сам вчера проверял, – отрубил Захарыч, – из теплого ключа идет… Пока будем лес спускать до канавы, ледяную дорогу наморозим. По ней на сани вчетверо больше погрузим. Смекаешь?
– Будя хвастать, – не сдавался Кузя.
Рудакову было смешно смотреть на стариков, по-петушиному наскакивающих друг на друга.
– Тьфу ты, заполошный, – сердился Захарыч, – Не трави лучше! Давай, Сергей Иванович, трех кобыл завтра, они у меня по коротенькой дорожке и двенадцать заменят. Это тебе Захарыч говорит! – стуча себя в грудь, гордо закончил он.
– А когда собираешься начать строить ледянку? – спросил Рудаков. Он заинтересовался предложением Захарыча.
– Голому собраться – только подпоясаться. Мигом начнем, наперекор бурану.
Стало темнеть, и они зашагали к зимовью, обсуждая, как лучше построить ледянку. Старики проклинали бураны, расспрашивали Рудакова о приисковых новостях. В курной избенке было душно. Топилась раскаленная докрасна железная печурка, дымила выведенная в окно старая железная труба. На печной конфорке чадила засаленная сковородка.
Рудаков сел на деревянные полати, занимавшие больше половины избы и заваленные сеном, мешками и тулупами, но потом пересел на чурбашку, лежавшую у стоптанного порога, через который пробивался ветер. Здесь было легче дышать.
Все чаще хлопала дверь, обдавая Рудакова волнами холодного воздуха. Вскоре собралась вся бригада. На плохоньком столе из грубо отесанных досок накрыли ужин. Все интересовались намывом золота, спрашивали, как платит Миллионный увал.
Рудаков рассказал, что Миллионный увал вновь окрылил старателей. Вчера еще плакались и даже старики кричали – разбегаться надо, проклятый увал все силы вымотал, надоело по старым выработкам лазить и брошенные в старину столбики искать, ведь Миллионный за полвека весь исковыряли. А сегодня забыли старатели, что кляли вчера. Подфартил Миллионный, потому нет ничего лучше его на свете. Другую песню затянули старики: дескать, старатель золото нутром чует, фортуна – родная сестра ему, малость помучает, а никогда не бросит; значит, старатель и должен остаться старателем, как наши отцы и деды.
– А как золота не станет, опять прежнюю песню запоют: «Надоело! Уйдем… Хоть на хозяйские работы». А попадут на обогащенную струю – и на коле мочала, начинай сначала. Я им говорю, что больше двух месяцев на Миллионном нам не работать, все зачистим – и шабаш. И спрашиваю: «Как жить дальше и где артельные планы выполнять будем?» Молчат, о руднике будто и не слышали и, наверное, в душе на фарт надеются, – рассмеялся Рудаков.
– Знамо дело, надеются, ведь бог старателей по особому рецепту сотворил… Чего, паря, греха таить, все мы тоже надеемся, – хитро погрозив ему пальцем, ответил Захарыч.
Наговорились вдосталь и, когда стала тухнуть керосиновая лампа, залегли вповалку на полатях, накрывшись с головой пахучими тулупами. Вскоре раздался дружный храп, и только Рудаков, несмотря на усталость, не мог сомкнуть глаз. Он думал о новом инженере Быковой, с которой его на днях познакомил Степанов. Она чем-то напомнила Зину, разбередила душу. Скажи на милость, пришла на Миллионный, и сразу невесть откуда повалило золото. Легкая рука у нее.
Рудаков повернулся на бок и под визг бушевавшего за ветхой стеной ветра вскоре погрузился в тяжелый сон.
На другой день буран притих; проглянувшее солнце холодно посмотрело на растрепанную тайгу: что понаделал ветер в его отсутствие!
По настоянию Рудакова Захарыч отпустил бригаду в поселок. Людям нужно повидать семьи, помыться в бане, запастись продуктами. А сам Захарыч, наказав через Рудакова Наташе прислать табаку, остался один домовничать в зимовье.
Бригадир прошел на лыжах от лесосеки до обрыва. Затесал деревья под порубку, расставил вешки по трассе будущей дороги. У обрыва присел на пень, закурил и задумался. Седой и строгий, долго смотрел выцветшими глазами вниз, где чуть виднелась заснеженная выпуклая линия борта гидравлической канавы.
– Столкнуть леса туда будет просто – круча-то какая! – думал вслух Захарыч. – Труднее построить ледянку…
Осторожно, придерживаясь руками за шершавые стволы деревьев, спустился по склону. Долго ходил вдоль канавы и лыжной палкой, как щупом, терпеливо искал выпуска – отверстия, через которые на гидравликах сбрасывали воду. Наконец, под глубоким снегом он нащупал деревянный затвор первого выпуска и через двести метров от него – второй. «Значит, будем и дорогу намораживать участками по двести метров. Расчистим метра на полтора в ширину, обвалуем снегом и пустим воду… Да по такой дороге не только лес, а и дрова на целый год прииску перевезем», – решил старик, довольный своей находкой.
Отбуранило. После свирепого вьюжного гама в тайге вновь воцарилось торжественное спокойствие. Только визг пил, стук топоров да тяжелое уханье падающих деревьев пугали таежное зверье.
– О-го-го! Гляди, какую просеку за неделю прорубили! Глаза страшатся, а руки делают, – весело гоготал дядя Кузя, втягивая носом кислый запах ошкуренной осины.
– А Пихтачев не верил, ему все теперь не нравится, раз его не послушали. И неплохой мужик, а попала вожжа под хвост, зауросил. Краснов его подзуживает: дескать, на свои похороны торопиться не след, – с сожалением говорил бригадир.
– Кнут ему нужен, чтобы в чувство привести, – беззлобно ответил дядя Кузя, обтесывая топором лесину.
Оставалось спилить не больше двух десятков деревьев. За их стволами уже просвечивал обрыв, где заканчивалась лесная дорога.
Захарыч протоптал тропинку к ближайшей пихте, потом окопал ствол и взял лучковую пилу. Тонкая, длинная, она легко врезалась в дерево, осыпая снег золотыми опилками.
– Еще одно, – громко перекликался с соседом жадный до работы бригадир.
Через несколько минут крона пихты стала крениться, послышался треск надломившегося ствола. Захарыч отбежал в сторону. Пихта ухнула, повалив небольшую осину.
Захарыч успевал приглядеть за всеми делами бригады. Теперь он торопился на ледянку, ее начали намораживать.
Из старого выпуска в гидравлической канаве по деревянному желобу тихо бежал маленький, дымящийся на солнце ручеек. Рядом стояла расстроенная Маша Иптешева, она пожаловалась Захарычу на недостаток воды.
Намораживание шло медленно, а это была ее первая работа на стройке.
– Где-то теряем воду. Пойдем посмотрим у старых сплоток. Там раньше была промывина.
Захарыч был прав: не доходя нескольких шагов до причудливо запорошенных сплоток, они услышали журчание ручейка.
– Вода по своему фарватеру мимо канавы уходит, прямо река! Давай подсыплем борта и затрамбуем промоину. Аврал! – скомандовал бригадир и в валенках полез в воду.
Заделав глиной промоину, старик нагнулся к желобу, чтобы помыть руки, и вздрогнул от неожиданного грохота. С обрыва сорвалось огромное бревно и плашмя упало в глубокий снег у самой ледяной дороги. За ним следом, переворачиваясь в воздухе, полетели еще бревна, поднимая при падении фонтаны снежных брызг.
– Пошел лес, пошел, якорь ему в глотку! – закричал Захарыч и побежал к лесосеке.
…А через две недели голубая лента ледяной дороги вилась у подножия горы, и маленький, монгольской породы конек бодро тянул по ней большие сани с вертикальными стойками, доверху нагруженные лесом.
Это была первая победа строителей рудника, укрепившая их веру в себя.
Глава девятнадцатая
МИЛЛИОННЫЙ
Как и в прошлые зимы, ожил в декабре древний Миллионный увал. Он был последней цитаделью отживавшего старательства, и Степанов хотел быстрее его отработать, чтобы всеми силами навалиться на строительство рудника.
В приустьевой части Миллионной штольни числились еще небольшие запасы золотоносных песков, на их выемку требовалось немногим более месяца, и на этом заканчивалась полувековая история мрачного увала.
Но получилось не так гладко, как предполагал Виталий Петрович.
Однажды вечером к нему явилась делегация от старых приискателей во главе с Пихтачевым и потребовала вести штрек на сбойку с левым отработанным крылом шахты; там еще в дореволюционные времена были затоплены забои с «шалым» золотом. Краснов и Дымов божились, что помнят рассказы дедушки Бушуева, как он с лотка песку намывал пол-лотка золота, пока не выжила дедушку из шурфа вода…
Степанов посмеялся над этими баснями и спросил: почему же артель, зная о таком «шалом» золоте, работала на бедном?
Пихтачев не сдавался. Раньше нельзя было туда попасть из-за большой воды, теперь ее можно спустить штреком и отработать забои посуху, без водоотлива. Только сейчас дошли у артельщиков руки до этого лакомого куска, и бросать его преступно. И артели подмога, и государству золотишко это не лишнее. Значит, закрывать Миллионный нельзя, пока не «собьются» с левым крылом старого шахтного поля. Если начальник не разрешит, он, Пихтачев, будет жаловаться в трест, даже в Москву поедет, но разора старателей не допустит.
Степанов возражал: там нет разведанных запасов, поэтому работы проводить нельзя.
Неожиданно старателей поддержал заведующий горным цехом: если судить формально, запасов нет, но они могут быть обнаружены, раз все старожилы в один голос твердят о богатых забоях.
Рудакова неделю осаждали старики, и он поверил в эту легенду. Он соглашался, что, поскольку никаких отчетных данных о старых работах на прииске не сохранилось – их вывезла еще компания, – ставить здесь разведку из-за малого объема работ не следует, но настаивал на том, что нужно пройти стометровый штрек на сбойку и до полной ликвидации работ на Миллионном либо зачистить все золото, не допустив его потерь, либо развеять эту легенду, которую иначе никогда не забудут приискатели.
В заключение Рудаков сказал, что эти работы он проведет под свою личную ответственность. И Степанов, хотя в душе и был против, больше возражать не стал: месяцем раньше или позже, но Миллионный заканчивает свой век.
По усыпанной сеном дороге в одиночку и группами неторопливо тянулись к увалу старатели. Под зычную брань возчиков костлявые, поминутно останавливающиеся лошади тащили груженные лесом сани. Старатели уступали им дорогу, по пояс проваливаясь в снег.
Казалось, что здесь, на Миллионном, осталось все по-старому, что остановилось само время. Как много лет назад, на темном отвале пустой породы, у покосившегося тепляка, где промывались золотоносные пески, откатчик опрокидывал вагонетку с промытой галькой, от нее шел холодный пар. За тепляком, в залесенном увале, чернело квадратное отверстие штольни. В нем пропадали и вновь появлялись лязгающие на рельсовых стыках вагонетки.
В рубленом домике конторы, что стоял рядом с тепляком, сменялись лишь люди. Вот и Быкова заменила старого приискового геолога, умершего еще летом, а порядки извечно оставались старательскими.
Катя, ссутулившись, сидела за выщербленным столом и проверяла наряды. Работа была скучная, бесконечные цифры норм и расценок прыгали перед глазами, и девушка с трудом заставляла себя сосредоточиться. Вскоре она отложила карандаш, тоскливо посмотрела на голые, плохо проконопаченные стены, на забрызганный чернилами стол с пустой чернильницей, на разбросанные по полу окурки и тяжело вздохнула.
Может, глупо было бросить передовой рудник, культурный поселок, интересную работу, друзей и забраться в эту глухомань ради какой-то таежной романтики. На Новом ее ценили, дорожили ее советом, она была нужна. А здесь?.. Старатели ей, девушке, не доверяют, не слушают ее и делают многое плохо, но по-своему. Рудник только зарождается, а пока приходится оживлять этого мертвеца – Миллионный увал, будь он трижды неладен.
Трудно поставить себя со старателями. Ведь кайло и лопату они знают лучше, чем она, а большего и не хотят знать. «Живем, как наши отцы и деды, они не глупее нас были». В геологическую разведку старатели не верят, глумятся над пробами и анализами: на золотишко нюх старого старателя вернее всех наук. А тут еще три самородка величиной с кедровый орешек подняли – и совсем носы задрали. Работы опасные, и хотя в старые выработки вход запрещен, но старатели проникают туда в поисках богатых золотом целиков, не уследить за ними, каждый день жди неприятностей… В общем, попала в передрягу.
Катя подкинула в железную печурку несколько поленьев смолистого кедрача и, запахнув плотнее горняцкую шинель, подошла к маленькому окну с обледенелым, разбитым стеклом. Ее внимание привлекла странная сцена. На санной дороге, столкнувшись мордами, стояли две лошади, а их возницы громко ругались, потрясая друг перед другом длинными бичами.
– Ну! Сворачивай! – кричал худой, похожий на обезьяну.
– Нет, ты сворачивай, ты на простых санях едешь, а у меня груз!.. – орал другой, с пустым левым рукавом.
– Конь мой пристал, в снегу купался, – не сдавался первый.
– Сказал, не сверну, и все тут, – усаживаясь на сани, объявил безрукий.
Прислушиваясь к спору, Катя не заметила, как открылась дверь и в контору вошли курносый Вася Егоров и его черноглазый ученик Федот Иптешев.
– Здравствуйте, товарищ начальник! Зашли погреться перед сменой, – сказал Егоров, сдвигая на затылок шапку-ушанку.
– Присаживайтесь, только не курите, пожалуйста, здесь и так душно.
– Настоящий горняк табачного дыма не боится, – заявил Егоров. И, иронически поглядев на ее накрашенные ногти, безразличным тоном осведомился: – Значит, приехали подмогнуть нам золото разведывать?
Катя ничего не ответила, но покраснела и спрятала руки в карманы.
Вася счел себя победителем и переглянулся с Федотом:
– Форма вроде нашенская, горняцкая, а ноготков таких в шахте не видал. Пошли, напарник, нам на смену. Приветик!
Вдруг с шумом раскрылась дверь, и в комнату с криком: «Где начальник?» – вбежал безрукий возница.
– В кабинетах Степанова не ищи, он на стройке. Зачем он тебе? – полюбопытствовал Егоров.
– Михайла, распроязви его, столкнул с дороги мово коня, конь по уши в снег зарылся и не подымается. Порешил Михайла конягу, а с меня справлять будут, – жаловался безрукий.
– Доложи Катерине Васильевне, может, она поможет, – еле сдерживая смех, посоветовал Вася.
– Она? – с удивлением переспросил безрукий, показывая пальцем на Быкову. – Она хоть инженерша, да все одно девка. Михайла ее так пужнет, что она позабудет, как ее и звали-величали.
Катя поняла, что ей нужно вмешаться, вмешаться во что бы то ни стало, проявить характер, волю. Иначе оставаться среди этих людей ей будет нельзя: они уважают только сильных.
– Пойдемте сначала поднимем из снега лошадь, а потом будем зубоскалить, – твердо сказала Катя и первая вышла из комнаты.
В слабо освещенном забое, с двумя тускло мерцающими свечами, сидел на корточках Федот, рядом с ним на груде породы, положив под голову ватную фуфайку, сладко храпел Егоров. Время от времени Федот тряс его за плечо, но Вася продолжал спать. Перед Иптешевым лежала опрокинутая набок деревянная тачка, на борту ее чернильным карандашом была нарисована шахматная доска, разных размеров темные и светлые камешки изображали фигуры. Федот думал, передвигал камешки и опять принимался трясти Егорова.
– Васька, тебе говорят, вставай! Васька, второй час храпишь, работать надо!
Егоров лениво потянулся и, сладко зевнув, пробурчал:
– Отстань. На баяне так до рассвета заставляете играть, а отдохнуть даже на работе не даете. Покланяешься в другой раз…
– Штрек идти надо. Вагонетки стоят, песку нет, это плохо. Начальница ругаться будет, она шибко строгий.
– Это ты что же, Катьки-инженерши испугался?
– А тебе разве начальница не нравится?
– Это в каком таком смысле? Ноготки и прочее нравятся, а больше ничего выдающего в ней нет.
– Смотри, однако, прогонит тебя, как Михайлу. Давай работать будем.
– От работы лошади дохнут, это ты учти, Федот. У меня, к слову, есть и другие потребности, я люблю, например… помечтать. Вот лежу и мечтаю. Собрать бы все горы, что стоят на земле, в одну гору, сложить бы все камни в один камень, слить бы все озера, моря и океаны в одно море, а потом закатить бы этот камень да на эту гору, да пустить бы его в это море! Вот бы, Федот, булькнуло-то… Мировые проблемы решаю, а ты работать!..
Привстав, Вася сел на фуфайку и, увидев в темном штреке огонек приближающейся карбидной лампы, шепнул Федоту:
– Кажись, идет.
Быкова шла пригнувшись, чтобы не запачкать горняцкий берет о скользкие перекладины-огнивы. Осмотрев забой, она спросила:
– Вася, почему мало ушли забоем?
– Нет крепежника. Я не хочу нарушать правила безопасности, надо все чтобы как по инструкции, – насмешливо улыбаясь, развел он руками.
– А почему не сказал мне ни слова в начале смены или не послал Федота? Штрек наш разведочный, от него артель ждет особых результатов, а вы прохлаждаетесь. Отнесу простой за твой личный счет, в другой раз побеспокоишься, – строго сказала Катя и пошла к шурфу-лесоспуску.
Она оступилась на мокрой плахе и, чтобы не упасть, ухватилась за грязный подхват.
– Осторожно, не замарайте маникюр, чего доброго и его отнесете за мой счет.
Катя осветила лесоспуск и увидела, что он весь забит крепежным лесом. Поняв, что над ней издевались, она, не помня себя, подбежала к Егорову и, вцепившись в отворот его куртки, закричала:
– Слушай, ты! Мне надоели твои издевки. Простои организуешь, чтобы выжить меня из шахты? Но ты сам вылетишь раньше. Я на работе и шутить над собой не позволю! Отправляйся наверх и передай Рудакову, что я удалила тебя из шахты.
Катя резко повернулась и почти бегом покинула забой. Некоторое время Вася и Федот растерянно смотрели друг на друга.
– Получил? – сбрасывая с тачки камешки-фигурки, подзадорил Федот.
– Как пустую породу, выбрасывает меня, – глотая комок, подступивший к горлу, прошептал Вася. Он сорвал с головы шапку и швырнул ее на землю.
– Иди к Сергей Ивановичу, пускай выручает, – тоже поняв, что дело серьезнее, чем можно было предположить вначале, искренне огорченный, предложил Федот. Ему было жаль своего учителя, хотя поведения его он не одобрял.
– Не пойду, сам схлопотал… А ноготки-то у нее железные, на своей шкуре испытал, – растерянно добавил Егоров и, накинув на плечи фуфайку, вразвалку ушел от Федота.
Дела на Миллионном шли хорошо: план перевыполнялся и по добыче песков, и по намыву золота.
Краснов сдержал слово – Дымов и Михайла были переведены на увал. Недоверие, с каким Катя отнеслась к Дымову как к старому приисковому хищнику, прошло, работал он быстро, с утайкой золота не попадался, и Быкова теперь не просиживала почти целую смену в его забое, что она делала по совету Рудакова, когда начинала работу на Миллионном увале.
Каталем у Дымова был Михайла. Он тоже работал споро и, как видела Катя, всячески старался загладить свою вину. А сегодня Михайла катал особенно проворно. Наступили последние дни месяца. Дымовское звено должно быть передовым на шахте, чтобы комар носа не подточил. Согнувшись и выпятив вперед длиннущие руки, он, ловко балансируя, катил тачку по деревянной плахе-выкату и покрикивал: «Ну, берегись!» Неожиданно в темноте столкнулся с Красновым.
– Ты что, Пижон, оглох? – кричал Михайла на завхоза, пытаясь поднять опрокинутую тачку.
– Чего шумишь? Начальницы здесь нет, она без оглядки от Васьки вылетела, усердия не приметит, – засмеялся Краснов и дружески толкнул Михайлу. – А ловко вы ее с Дымовым опутали, она его даже в пример ставит. Передай Графу: «Снимайте, черти, ангельские крылышки, и за дело пора». Золото в вашем забое не из бездонной бочки добывается, нужно урвать и себе. Нахапали небось, а про своего благодетеля забыли, варнаки.
– Подъемное золотишко, что смогли, припрятали, только совсем малость. А куда ты его денешь?
