Текст книги "След голубого песца"
Автор книги: Георгий Суфтин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)
3
Нюдя крайне настороженно встретила приезд Галины Васильевны. Она издали наблюдала, как та выслушивала больных, морщила брови, что-то писала на маленьких листочках с желтыми хвостиками. Ясовей стоял тут же около кроваток и старался быстро выполнять все просьбы светловолосой докторши – подавал инструменты, светил лампой, когда докторша осматривала рот мальчишки, помогал раздевать и одевать больных. Что-то неприятное шевелилось в Нюдином сердце при виде всего этого.
– Ничего, – сказала Галина Васильевна, – обыкновенный грипп. Надо, чтобы ребята были строго изолированы.
И это не понравилось Нюде. Ишь какая ученая! Изолированы... Слова-то какие мудреные. Ясовею нравится, он сам любит хитрые слова.
Нюдя вскипятила самовар. Накрыла стол. Молчала. Докторша говорила всё с Ясовеем. Выспрашивала про тундру, про школу. Вела себя просто, непринужденно, как дома. Даже за стол села без приглашения. Нюдя налила ей чашку, молча придвинула. Докторша поблагодарила, взглянула на Нюдю, улыбнулась ей.
– Какая милая у вас жена, Ясовей, – сказала Галина Васильевна. – Прямо красавица. Вы по-русски говорите? – обратилась она к Нюде. Та покраснела, хотела сказать: «Нет», но сказала чуть слышно: «Говорю немножко». Мысленно выбранила себя: «Зачем так глупо сказала: „немножко“».
– Ну вот, очень хорошо, а то я боялась, что ни с кем здесь не смогу разговаривать, пока не научусь по-ненецки. Вы не возражаете, если буду заходить к вам поболтать? Мне хочется подружиться с вами. Я уверена, что вы хорошая, раз вы жена Ясовея.
– Спросите его, – потупилась Нюдя, – он скажет. Наверно, не шибко хорошая...
– Это неправда. Так, Ясовей?
Смущенный Ясовей усердно мешал ложкой в пустом стакане. Галина Васильевна заметила это. Поняла, что такой разговор некстати.
Докторша поселилась в маленьком домике медпункта недалеко от школы. Из окна её комнатки открывался вид на тундру. Это был совершенно необычный вид, вызывавший в душе Галины Васильевны удивительные чувства. Когда она смотрела вдаль, её охватывало ощущение одиночества, полной отрешенности от мира. Снег, снег, снег, мечущиеся голубые тени, пространство без конца и края, от которого начинают болеть глаза и даже кружится голова. И не на чем остановиться взгляду. Ни деревца, ни кустика, ни человеческого жилья. Где-то там, за тысячами километров этой безжизненной пустыни, – шумные города, цветущие сады... Да есть ли всё это? Не сказка ли? Или, пожалуй, скорее всего, сказка то, что она, Галина Васильевна Шурыгина, сидит вот в этой крохотной избушке, в самом центре белой бесконечности, под седыми космами полярного сияния. Что её занесло сюда, какая сила заставила преодолеть безмерные расстояния, чтобы оказаться у этого обледенелого оконца?
Галина Васильевна вслух рассмеялась.
– Какие глупости лезут в голову...
Первые шаги своей лечебной практики на новом месте Шурыгина начала с осмотра школьников. Они на неё произвели хорошее впечатление. Дети охотно делали всё, что требовала тетя доктор: поднимали и опускали руки, показывали язык, и видно было, что им при этом хочется смеяться, но они сдерживаются. Смышлеными глазенками детишки наблюдали, как Галина Васильевна выслушивала трубкой их товарищей. Самим бы приложиться ухом – что там слышно в груди. С большим увлечением они рассматривали через стеклышки буквы на большом картонном листе, стараясь увидеть самые маленькие. Даже возникло соперничество – кто сможет разглядеть самую маленькую буковку.
Простотой обращения и непосредственностью Галина Васильевна завоевала симпатии детишек. Вначале стеснявшиеся её белого халата, под конец они перестали дичиться. На тетю докторшу посыпалось столько вопросов, что даже пришлось затыкать уши.
– А где, в котором месте болезнь у Пясика и Теминдея?
– Нельзя ли послушать, как она там шевелится?
– Умеет ли тетя доктор рисовать?
– Есть ли в Архангельске олени?
Потом ребята повели Галину Васильевну в уголок, заставленный всякими пузырьками, пробирками, колбами и иными мудреными вещами. Торжественно сообщили, что это их физический кабинет. Трудные слова произносились с особым старанием. Галина Васильевна недоуменно посмотрела на Ясовея: в начальной школе физический кабинет? Он улыбнулся, развел руками. Она поняла: здесь все надо использовать, чтобы заинтересовать ребят, пусть и не по программе.
Черноглазый мальчуган с бритой головой показывал Галине Васильевне сообщающиеся сосуды и со всей серьезностью разъяснял, что вот, мол, как ни наклоняй, а вода всегда на одном уровне. Докторша ахала, изумлялась, делала вид, что не может понять, почему это так. И вконец завладела сердцами детей.
– Вот непонятная, – говорил шустроглазый Иленя, – смотрите: тут озеро. Так? Тут опять другое озеро. Так? Между ними виска. Понятно? В том озере и в этом озере вода одинаково стоит. Потому что виска обе воды соединяет. Нынче-то ясно?
– Ясно, ясно нынче-то, – в тон ответила докторша.
Ребята восторженно захлопали в ладоши.
4
Юрбей не мог успокоиться: как это так, колхоз собираю, по слову Совета делаю, а Совет дать землю, какую нужно, отказывается. Ну, пусть и не совсем отказывается, всё равно, кому охота получить землю худшую, когда есть лучше. У колхоза «Яля илебц» и так пастбищ достаточно. Да и какие там оленеводы, так, голытьба, по полсотни у каждого насчитывается ли. В Юрбеево товарищество всё-таки крепкие хозяева пошли. Один Хабевко привел тысячное Сядеево стадо. Нет, не может Юрбей так просто отступиться от начатого дела. Он не сам придумал, тот же Ясовей подговорил товарищество собрать. А когда до земли дошло, так он супротивничать стал...
А те, кого Юрбей приглашал в товарищество, теперь над ним смеются при случае.
– Ну как, Юрбей, твой колхоз поживает?
– Небось сочные ягельники окружил ты своей тропой?
– О, в Юрбеевых стадах нынче не заведется ни одного сустуя. На земле, которую ему отвел Совет, все станут жирными менуреями...
Не выдержал Юрбей обиды, поехал к Ясовею. Ввалился, не спрашивая, можно ли, прямо в класс.
– К тебе, учитель, большое слово привез.
Ясовей прервал урок, увел Юрбея в свою комнату.
– Говори своё большое слово.
– Как же так получается, учитель? Неуж язык у тебя все равно что у моей лайки! Она и на оленя лает и на волка лает одинаково, и на тебя залает, попадись только ей. Так то лайка...
– Мне непонятно, Юрбей, о чем ты говоришь.
Вместо ответа Юрбей выложил на стол измятые и замазанные клочки бумаги. На каждом клочке стояла тамга – родовое клеймо оленевода.
– Бумаги видишь?
– Вижу.
– Вот Ханзерово пятно, вот Ныхыта, вот Хабевки... Понял?
– Понял, да не совсем.
– Так слушай. Они в товарищество пошли. В том свои клейма на бумагу поставили. Без земли какое товарищество? Почему ты Совету сказал, чтобы нам земли не давали?
Юрбей кипятился, размахивал руками, бегал вокруг стола. Ясовей мягко взял его за плечи, усадил на стул.
– Успокойся, Юрбей. Если передовой в упряжке неспокойный, зарывается, тянет без толку то туда, то сюда, от этого, сам знаешь, плохая езда получится. Что колхоз ты собрать задумал – это очень хорошо. Но что у тебя на чужую землю глаза разгорелись – это плохо. Земли в тундре много, хватит и вашему товариществу без пастбищ колхоза «Яля илебц».
– Им хорошая земля, нам плохая... Так, значит?
Юрбей забрал бумажки с клеймами, сунул в карман.
– Лакомбой...
Он ушел, оставив дверь не закрытой.
5
В Совете Тирсяды не было, она уехала по стойбищам. Туда ко обрадовался приезду Юрбея. Он любил, когда ненцы приезжали в Совет в отсутствие председателя. Им приходилось в таких случаях обращаться к Тудаке и он при этом чувствовал себя начальством, разговаривал с посетителями, подражая во всем своей супруге. Увидев подъезжающего Юрбея, Тудако ушел в чум, выдвинул стол и стал перебирать бумаги, глубокомысленно морща лоб.
– Садись, Юрбей. Закурить-то есть? – такой вопрос, конечно, никак не соответствовал важному виду восседающего за столом Тудаки, но Юрбей не обратил внимания на это несоответствие. Он вынул замшевый кисет, перевитый голубой шелковой лентой, и подал его Тудаке. Тот с достоинством, не спеша, размотал ленту, завернул цигарку почитай в палец – тоньше нельзя по его теперешнему положению. И, посапывая, прикурил от головешки.
– В Совет приехал? – спросил Тудако строго.
– В Совет.
– Важное дело есть?
– Есть дело.
– Рассказывай.
Юрбей замялся. Ведь он приехал к председателю. А раз председателя нет, стоит ли говорить. Он было заикнулся об этом. Но Тудако солидно выпрямился за столом.
– Председателя нет, так я есть. Все одно...
«Кто его знает, может, и все одно», – подумал Юрбей и стал выкладывать перед Тудаком бумажки с клеймами, требуя отвести новому товариществу лучшую землю. Трудно предположить, какое бы решение вынес самозванный председатель, если бы не одна неожиданная случайность. Поправляя дрова на костре, Тудако оперся рукой на Тирсядино лукошко и нечаянно опрокинул его. Из лукошка выкатилась печать. Видно, Тирсяда забыла взять её с собой... Тудако долго не раздумывал. Он подгреб бумажки с клеймами поближе, подул на печать по примеру Тирсяды и начал прикладывать ее поочередно на бумажки. Припечатав все бумажки, торжественно протянул их Юрбею.
– На. Всё в порядке. – Немного подумал и добавил: – Дай закурить.
Юрбей не знал, верить или нет своему успеху. Но на бумажках стояла настоящая печать с серпом и молотом. Сомнений быть не могло. Юрбей на этот раз очень аккуратно сложил бумажки и спрятал их в карман. Прощаясь, он сказал:
– Ты, Тудако, большой начальник, надо быть. А я и не знал.
«Я и сам не знал», – хотел ответить Тудако, но вовремя проглотил слюну. Он только кивнул головой.
Желание отпраздновать свою победу толкнуло Юрбея на обратном пути привернуть в школу. Он предстал перед изумленным Ясовеем, протягивая ему бумажки с клеймами.
– Вот смотри, нашлись начальники выше тебя...
Ясовей не мог понять, откуда и зачем появились печати на этих клочках. Тирсяда поставила? Но для чего?
– Для чего это? – спросил он Юрбея.
– Ишь, не знаешь! Печать поставлена. Теперь возьмем лучшую землю. Ты теперь против печати-то пойдешь ли? – торжествующе спросил он.
Ясовей открыл ящик стола, бросил туда клейменые бумажки, запер на ключ. Подошел вплотную к Юрбею. Тихо сказал:
– Пойду и против печатей, Юрбей, если они сглупа поставлены. Пусть бумажки у меня полежат. Съезжу в Совет, все выясню, тогда отдам.
Юрбей стоял, опустив руки, в совершенной растерянности.
6
Пастухи товарищества «Яля илебц» стали примечать, что к их стаду частенько начал наведываться охотник Вынукан. И хоть ловушки его стояли неблизко, он не боялся давать порядочного крюка, чтобы заглянуть к колхозникам. В русских деревнях говорят: десять верст – не околица. Для Вынукана подчас не был околицей пяток оленьих перегонов. Приедет, табачком побалуется, поговорит о погоде, на оленье стадо товарищества посмотрит и укатит обратно. Пастухи сперва недоумевали, зачем ездит, чего подглядывает! Потом привыкли, не стали обращать внимания. А Вынукан ездил не зря. Душой чуял седой оленевод, что старой жизни подходит конец, что новая жизнь, как ты от неё ни бегай, всё равно настигнет. А всё-таки страшновато расставаться со старым, обычным. Ведь кто его знает, какое оно новое-то. Большую бумагу в школе видел – ничего, вреда не получилось. Ребят отдал – пусть учатся, грамотными станут, сами в говорящей бумаге разберутся. Попробуй их тогда купец опутать – не выйдет. В баню сходил – ничего страшного, чистым стал, кости распарил, легче сделалось, вроде совик сбросил. Хорошо так-то. А вот идти ли в колхоз – решить трудно. Ясовей советует, Голубков советует. Умные люди зря не скажут. А как это своих оленей отдать, чужих оленей пасти – в голову не входит, не так она устроена или мала, что ли? Получается всё равно что к Сядей-Игу в батраки поступить, все жилы вытянешь, а добра не наживешь. Так или не так? И оленей своих отдавать жалко. Кабы легко их заводил, без труда и горя. А ведь всю силу положил, чтобы дети не безоленными выросли. Невелико стадо, а своё. Подрастут ребята, не ветер вокруг чума гонять будут – олени есть, свои олени. И пища будет, и одежда, и по тундре не пешком пойдут. Как же отдать ни за что ни про что своих оленей в колхоз!
Сколько раз ни приезжал Вынукан к пастухам товарищества «Яля илебц», видел, что живут они дружно, довольны и сыты. Значит, горе не гнет, беда не прижимает. Олени в стадах товарищества не худеют, а, пожалуй, тучнеют даже. Выходит, совместный выпас и впрямь на пользу. Колхозные пастухи приглашают Вынукана к столу.
– Отведай-ка колхозной оленины, она, брат, слаще...
Присаживается Вынукан к пастухам, айбурдает вместе. Заводит разговор о том, что беспокоит.
– В колхозе живете, совместно едите, а как платить будете?
– Заплатим, Вынукан, не беспокойся. Тебя-то уж накормим даром.
Обиделся старик. Что его за жадного скупердяя, что ли, считают. Не даровщина ему нужна, а узнать надо. Большая надобность узнать.
Присматривается Вынукан к оленям и видит на них разные тавра. Вот Хенеры пятно, вот Тайбарея, вот Хатанзея. Почему так? Оленей собрали вместе, а пятно каждый своё оставил. Выходит, и сами не очень верят в колхоз. Поживут-поживут вместе, а потом и разойдутся. Так, что ли?
– Ты, наверно, подкулачник, Вынукан, – говорит, смеясь, Хатанзей.
– Нанося тебе! Слова сказать нельзя, – ворчит Вынукан. – В подкулачники сразу попал. Придумали какое название...
– Ты не обижайся, это я пошутил, – успокаивает старика Хатанзей. – Правильно делаешь, что всё узнать хочешь. Узнавай. И я тебе объяснить чего-то могу. Про пятна на оленях спросил. Скажу. Пятна у нас так и останутся. Тут не колхоз, а товарищество. Разница. В товариществе совместно выпасаем оленей. А олени у каждого свои. Потому свои и пятна. Понятно? Другое дело колхоз. Вот «Пнок» – знаешь? Так у них нет своих оленей, у них все общее. И пятно общее, колхозное, Понятно ли?
– Маленько-то понял, – осторожно отвечает Вынукан. Больше не расспрашивает. Кто их знает, правду говорят или смеются над глупым человеком.
Однажды в чум Вынукана заехал Юрбей. Протирая слезящиеся от дыма глаза, он стал звать хозяина в своё товарищество.
– У нас богатый колхоз будет. Хабевко привел Сядеево стадо. Знаешь, у Сядея какие стада! То-то! И у других наших тоже олени-то есть, не бедняки какие-нибудь... И тебя примем, ты не безоленный... Землю самую лучшую возьмем. Совет даст, не может не дать. Вступай.
Вынукана такой напор сразу заставил замкнуться. Ишь как налегает, к добру ли он зовет, кто его знает. Вынукан качает головой, опустил глаза в землю.
– Раздумывать теперь некогда, – не унимается Юрбей. Все хорошие люди говорят, надо в колхоз скорее идти. Потом поздно будет. Лучшие земли разберут, единоличникам болота да копыточные суходолы останутся. Вот и досидишь до того, что твои олени с голоду подохнут. Вступай в мой колхоз, нечего раздумывать...
– А у тебя сразу колхоз или сперва товарищество будет? – Вынукан скоса прощупывает хитрым глазом Юрбея.
– Хо! Не всё ли одно! Что товарищество, что колхоз, одна благодать. Только слова разные...
– Может, и так, – скромно соглашается Вынукан и задает ещё один вопрос: – А пятна на оленях у тебя остаются или нет?
– Остаются. Как же не оставаться? Ведь перепутаешь оленей...
– Ну, тогда у тебя товарищество, – убежденно заключает Вынукан.
– Пусть и товарищество, – простодушно соглашается Юрбей. – Тебе-то не всё ли равно...
Много ночей не спал Вынукан, раздумывал, как ему поступить. Наконец решился. В новой малице, с новым хореем в руках, на новых крашеных нартах подкатил он к чуму Хатанзея, гремя колокольцами и бубенчиками. Праздничный, как на свадьбу. Хатанзея взяло любопытство – вышел посмотреть.
Вынукан с торжественным видом подошел к Хатанзею, чинно подал ему руку.
– Ну, к тебе приехал! Стадо по моей лыжнице идёт. Скоро будет. Примешь ли?
– К нам, в товарищество?
– Вот-вот, принимай.
– Правление соберем, спросим, согласны ли принять.
И это понравилось Вынукану. Не всех берут, с выбором. Его-то, конечно, возьмут. А так правильно, всякого брать не стоит. Есть и плохие, зачем их в товарищество пускать...
– Спрашивай, как хочешь. Чум-то я всё равно рядом поставлю. Не прогонишь.
– Ставь чум и стадо гони на нашу тропу...
– То и ладно.
Вынукан приложил ладонь к уху.
– Собаки лают. Мои, надо быть. Скоро придут олени...
7
Скучно одному Лёве Семечкину в палатке. Редактор всё время в разъездах, путешествует из стойбища в стойбище, приезжает в конце недели, сдаст заметки, проверит готовый набор и опять в путь, только снег вихрем за санями. Наберет Лёва заметки, поплутает в кустарнике близ палатки, осмотрит свои капканы да силки, вынет куропатку, подберет зайчишку, выроет из снега кряжи плавника, напилит и наколет дров и опять делать нечего. Книги, какие были взяты с собой, все прочитаны. Чем же заняться? И Лёва начал писать стихи. Сидит, взъерошив волосы, уставив в потолок глаза, мусоля карандаш – всем видом своим хочет изобразить вдохновение. А слова идут туго, разбегаются, никак не становятся в строчку на нужное место. Особенное мучение с рифмой. Чужие стихи читаешь, думаешь, пустяк какой – рифма. Чего мудреного два одинаковых звонких слова подобрать, а начнешь сам искать такие слова, их нет. Только и лезут в голову: розы-морозы, рога-нога, любовь-кровь. Нет, уж лучше без рифм писать, бывают же белые стихи. Разделавшись таким образом с рифмой, Лёва начинает сочинять легко, без затруднений.
Первых гостей печатного слова
Встретила тундра веселой улыбкой
Сияющих звезд...
За стенкой палатки захрустел снег. Поэтическое настроение Лёвы нарушилось. Приехал Куроптев. Он еле пролез в дверку, плечистый, бородатый, с рыжими лохмами, торчащими из-под шапки. Не впервые он приезжает в палатку. Бывал и раньше. Привозил сводки о ходе заготовок пушнины. Лёва рад приехавшему. С облегчением засунув тетрадку под матрац, он захлопотал около печки, загремел чайником.
– Долго-то я у вас сидеть не могу, на факторию спешить надо. Хвостов десяток ещё удалось собрать, так свезу. Премию нельзя ли, думаю, заработать, – говорил Куроптев, дымя цигаркой.
Лёва потчует гостя оладьями собственного производства, потупя глаза, ждет похвал. Куроптев уплетает оладьи за обе щеки, благоговейно прихлебывает из блюдечка чай. Лёва всё подкладывает и подкладывает горячих оладий. Он доволен приездом человека и старается задержать его подольше. Говорит и говорит:
– Нынче далеко откочевали ненцы, редко стали заезжать ко мне. Сижу всё один. Когда тихая погода, так ещё ничего. А метель подымется, что делается! Палатку трясет так, что думаешь унесет и вместе с машиной. Такой случай был. Погода разыгралась – спасу нет. Вязки оборвало, палатку сдернуло и машину на бок повалило. Перепугался страшно. Еле-еле укрепил брезент да так до утра под ним и отсиживался.
В честь гостя Семечкин зажигает иллюминацию – полдесятка стеариновых свечей.
– Редактор меня всё ругает, что много свечей жгу, неэкономно. Велит сразу же, как только кончу набор, все свечи тушить, оставлять одну. А я хочу почитать при ярком свете. Имею же я право культурно отдохнуть? Как вы думаете?
– Со свечами лучше сидеть... это верно, – отвечает Куроптев. Он изображает мужичка-простачка, истово крестится, поворачивает чашку вверх дном, кладет на донышко огрызок сахара и благодарит Лёву за угощенье.
– Приезжал-то я к вам по делу, – говорит он. – Письмо редактору надо бы передать. У вас можно оставить?
– Чего же, оставляйте.
– Очень важное. Со слов ненца написано. Передайте обязательно. А чтоб я был спокоен, распишитесь, что получили...
– Расписаться? – Семечкин удивился такой просьбе, но расписку дал. – Можно и расписаться, коли надо... Отчего не расписаться...
Куроптев поблагодарил за угощенье ещё раз и уехал. Лёва вертел полученную корреспонденцию в руках и раздумывал, прочитать или не читать. А почему бы и не прочитать? Ведь он, Лев Семечкин, не сторонний человек в редакции, хоть и простой аборщик. Прочитаю. Лёва пробежал глазами страницу и растерянно пожал плечами, прочитал другую – застыл в изумлении.
Когда приехал Голубков, Лёва не дал ему раздеться, подал письмо Куроптева.
– Корреспонденция, Михайло Степанович, ошеломляющая.
– М-м-да, – промычал Голубков и посмотрел на Семечкина. – Ты понимаешь?
Тот развел руками.
– Уму непостижимо.
– Пожалуй, постижимо, Лёва. Но канители, кажется, будет...
Заметка представляла собой жалобу Юрбея на неправильные действия Ясовея. Учитель обвинялся в противодействии колхозному строительству, в стремлении сорвать организацию нового товарищества по совместному выпасу оленей. И подкреплялось это тем, что Ясовей – зять крупного кулака, оленщика Сядей-Ига.
Голубков немедленно поехал вдогонку за Куроптевым. Он настиг его у самой фактории. Остановил.
– Вы, товарищ Куроптев, сами-то верите во всё это? – прямо в лоб спросил Голубков.
– Да ведь как сказать, товарищ редактор, – ответил тот, разглаживая пышные усы, – кабы не факты... Тут факты. Что против них сробишь...
