Текст книги "След голубого песца"
Автор книги: Георгий Суфтин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
3
Сядей-Иг снова почувствовал почву под ногами. Он чутьём уловил, какой подул ветер и послал нарочных за Урал, куда были отправлены его основные стада, велел повернуть их обратно. Жизнь-то на старую тропу поворачивается. Надев лучшую малицу, крытую тонким зеленым сукном, он поехал к чуму тундрового Совета. Зашел хозяином, сел без приглашения у самого стола, вынул табакерку, понюхал, чихнул. И важно задумался. Тирсяда, наблюдая за поведением гостя, понимала, что не зря приехал. Ждала, что скажет. Сядей-Иг молчал. Он думал, не замечая хозяйки.
– О край лабты ехал, хорошие пастбища видел. Ягель богатый, жирный, – произнес он наконец в пространство. Помолчал, потом добавил: – Мое стадо по той земле пойдет. Ты скажешь, Тирсяда, чтобы другие эту землю не трогали...
Тирсяда не ответила. Сядей-Иг сделал ещё понюшку, покрутил головой, сморщился, приготовясь чихнуть. Чиха не получилось. Сядей-Иг рассердился.
– На Салм-озере мои рыбаки ловить будут. Больше никого не пущу. – Он свирепо уставился на Тирсяду, ожидая возражения.
Тирсяда молчала. Тогда Сядей-Иг засмеялся.
– Бумаг-то нет на столе. Почему это, председатель? Куда девались твои бумаги?
Тирсяда встала, затянула узел полушалка, сказала тихим голосом, но так, что он показался Сядею хуже крика:
– Ягельную землю будут топтать те стада, которым укажет Совет. Про Салм-озеро мы с тобой говорили однажды. Всё тут.
Тирсяда села за стол напротив Сядей-Ига.
– А бумаги, они никуда не делись, – сказала она, усмехнувшись, открыла лукошко, выложила на стол пачку бумаг.
Сядей-Иг не ожидал такого оборота. Ему казалось, что Тирсяда испугается, а она ничуть. Может, она не знает, что на Печоре нынче другие порядки. Правда, и сам Сядей-Иг не очень понимал, кто такие белые, кто такие красные, что означает мудреное слово «интервенция», которое он услышал у Саулова. Он понимал одно, что с приходом белых и с появлением этой интервенции ожил, повеселел Саулов, значит, и ему, Сядей-Игу, то на пользу.
В деревнях Советов не стало. Хорошо, кабы их не стало и в тундре, – соображал Сядей-Иг. Но раз из тундры Совет не ушел, то при нынешних порядках он должен слушать Сядей-Ига, его умом жить. Так хотел оленщик. И он полагал, что так и будет. Однако Тирсяда, видишь ты, думала по-другому. Глупая баба!
– Положи бумаги в свое лукошко. Они пустые. Ты глупые дела забудь. Мое слово слушай. Ин-тер-вен-цию слушай, – с усилием выговорил Сядей-Иг, напыжившись. – По-другому будешь дела вести, у меня тынзеи крепкие...
Он вышел, сверкнув белками глаз.
Близ чума над санями возился Тудако. Сядей-Иг подошел к нему.
– Запрягай аргиш. Вели своей бабе-председателю чум разбирать. Хватит, настоялся здесь. Другую землю ищи. Мое слово последнее.
Уехал.
4
Зима в этом году была неудачной для оленеводов. Сильные ветры плотно утрамбовали снег. Частые оттепели, а вслед за ними крепкие морозы сковали такой наст, который не сразу и топором пробьешь. Олени обломали копыта, добывая ягель. Да как на грех, ещё и хороших ягельных мест не оказалось на том пути, куда двигались стада. Вот почему ягельники о край лабты привлекали всех. Малооленные хозяева двинулись туда и наткнулись на тропы, проложенные стадом Сядей-Ига. Вокруг ягельников разгорелся спор. Сядей-Иг приехал в тот момент, когда дело дошло до кулаков. Сядеевы пастухи, блюдя наказ хозяина, не пускали малооленных. Те рвались, не слушая запретов.
Сядей-Иг остановил упряжку, бросил хорей.
– Ягельная земля моя. У каждого из вас много ли оленей в стаде. Пять сотен есть ли? Наверно, две сотни, сотня... Оленщики тоже называются... Такое стадо можно прокормить на кочке. Ищите между болотами на буграх, может, найдете ягель. Того вам хватит. А эта о край лабты моя земля...
– Ты богат, Сядей-Иг, верно. С твоим стадом нашим стадам где сравниться, – сказал, потупя голову, Ванукан. – Так ведь твое большое стадо на лабте в любом месте наст легче разобьет, корм будет. Наши малые стада совсем отощают, ноги настом обрежут, падут олени. Как жить будем? Пожалей нас, Сядей-Иг, пусти на ягельник.
Оленеводы заговорили все враз, прося Сядей-Ига уступить им ягельные места о край лабты. Он самодовольно усмехался, чувствуя, что былая сила снова возвращается к нему. Кто решится столкнуть Сядей-Ига с оленьей ягельной тропы? Никто. Вот он прикажет своим пастухам пустить лаек, и они отгонят тощие стада малооленных к болотистой стороне лабты. И даже Тирсяда ныне не поможет им: бумаги-то у неё пустые, нет в них силы, ведь на Печоре теперь ин-тер-вен-ция...
– Ин-тер-вен-ция, – произнес, разделяя слога, Сядей-Иг и посмотрел на оленеводов строгим глазом. – Отойди, Ванукан, нечего хныкать. Сказал: моя ягельная земля – так и будет.
Малооленные переминались с ноги на ногу. Что с ним будешь делать? Силен многооленщик! Видать, верно по-старому жизнь пошла. Не зря же говорит Сядей-Иг новое мудреное слово.
В это время из-за кустарников вынырнула оленья упряжка. Все увидели, что приехал шаман Холиманко. Срывая сосульки с редких усов, он приковылял к толпе ненцев.
– Ань здорово-те! Хорошей вам погоды. О чём слово идет?
– Твое слово послушаем, Холиманко. Пусть через тебя Нум скажет нам, чья правда, – заговорили оленеводы.
Шаман быстрым глазом окинул всех, соображая, что тут происходит. Сядей-Иг стоит на тропе, молчит, посматривает на шамана. Малооленные топчутся около... У шамана глаз меткий, нюх собачий, ум хитрый. Он сразу понял, в чём дело. Достал из саней пеструю шаманью одежду, пузатый бубен, закружился, гримасничая и взвизгивая. Оленеводы молча смотрели на эту молитвенную пляску. Неистовые выкрики тадибея, его завывания под грохот бубна, его невероятные кривляния производили впечатление. Людям казалось, и впрямь какая-то священная сила вселяется в шамана во время камланья. Простой человек так не может. Это тадибей с самим Нумом, главным божеством, разговаривает. Что-то скажет им Нум? Неужели он обречет их оленей на бескормицу? Неужели он велит уступить ягельники Сядей-Игу?
Прыгая, Холиманко изредка взглядывал в сторону Сядей-Ига. Тот стоял, подобно истукану, не шелохнувшись. На жирных губах застыла чуть заметная усмешка. Перехватив взгляд Холиманки, оленщик чуть заметно кивнул головой. Старайся, Холиманко, ты знаешь своё дело.
Шаман выбился из сил. Голос его стал хриплым. Лицо побледнело. Руки и ноги как-то странно задергались. Вдруг он захрипел и свалился на снег. Изо рта показалась пена.
Настала тишина. Ненцы стояли, не шевелясь.
Шаман долго глядел, не мигая, куда-то вверх. На Нума, наверно. Потом заговорил странным голосом, глухим, словно он шел из живота.
– Слушайте Нума! Никто не смеет противоречить Нуму. По ягельной земле о край лабты пойдет самое большое стадо. Так сказал Нум. Его слову конец.
Стадо Сядей-Ига в это время шло по закраине лабты. Оно разлилось по снежной равнине, будто покрытое рябью озеро, дальнего берега которого не достанешь глазом.
5
На ягельной тропе стоял один Сядей-Иг. Поодаль сидел на снегу шаман Холиманко. Он всё ещё тяжело дышал и изредка нервно вздрагивал. Шаманское камланье, видать, тоже не легко. Сядей-Иг подошел к шаману, тронул его носком пима
– Вставай. Очухался ли?
Холиманко с кряхтеньем и оханьем поднялся. Сбросил шаманскую одежду. Откинул бубен.
– Правильное ли слово сказал Нум, как, по-твоему, Сядей? – спросил он.
– Ты толковый, тадибей, умеешь с Нумом разговаривать, – ответил Сядей-Иг.
– Тарем. Нум сказал, что в моем стаде будет увеличение, – выжидательно сощурился шаман.
– Будет, как же. Без этого нельзя, – успокоил Сядей-Иг.
– Но почему-то Нум не сосчитал, на сколько прибавится мое стадо, – настаивал Холиманко.
– Ему, наверно, некогда было. Мы сейчас подсчитаем. – Сядей-Иг, будто считая, сморщил лоб. – Прибавится на одного белого менурея.
Шаман неудовлетворенно прищелкнул языком.
– Нум говорит, одного менурея мало.
Сядей-Иг не ответил.
– Нум сказал, трех менуреев и с ними по десятку оленей, – продолжал шаман, просительно глядя на оленщика.
Сядей-Иг смотрит в землю.
– Можно, конечно, и двух менуреев с двумя десятками оленей, – умеряет аппетит тадибей.
Сядей-Иг бесстрастен.
– Ты скупердяй, Сядей-Иг, – не выдерживает шаман, – давай одного менурея с десятком оленей. Но больше не зови меня камлать. Пусть тебе другие камлают.
Сядей-Иг делает шаг по направлению к своим саням, оборачивается и говорит:
– Не сердись, тадибей. Жадная сова схватила двух мышей, да не могла проглотить, подавилась. Зачем тебе быть похожим на сову? Бери менурея и трех оленей. Хватит тебе.
6
В эту ночь Широкая Виска не спала. В обнесенных глухими заборами купеческих домах шло веселье. Неистово орали цветастые граммофонные трубы, наяривали гармоники, визжали бабы, дородные купцы утробным смехом покрывали этот визг, матерились, плевались и целовались взасос.
А по деревне из избы в избу полз тревожный слух. В полночь арестованных будут казнить. Говорят, на реке прорубь сделали... Люди, крестясь, запирали плотней двери, лезли на полати, под одеяло. Не приведи бог, попадешься ещё...
К полночи в богатых домах пиршество достигло предела. Зазвенели стекла в рамах, загрохотали столы и горки с посудой. Тогда-то и раздалась команда вывести красных на реку. Толпа пьяных окружила арестованных. Посыпались угрозы, насмешки, издевательства. В рваной рубахе, с открытой головой, Николай шел в толпе арестованных, вздрагивая от ударов пурги. Снежная тропа вела к реке. Вот песчаный голый косогор, выдутый ветрами. Вот прибрежная наледь, черная в потемках. А дальше ледяная равнина, припорошенная снегом. И там, в студеной мгле, оловянное пятно проруби...
С криком и гиканьем налетели невидимые во мгле оленьи упряжки. Никто не мог понять, что произошло. Конвоиры разлетелись в стороны. Арестанты оказались на нартах. И упряжки исчезли, растаяли среди безбрежных снегов.
Всю ночь и весь день почти без отдыха мчались упряжки. Они пересекли полдесятка рек, обогнули множество сопок, миновали тундру, скрылись на лесных тропах.
На вторую ночь остановились у кущника – охотничьей избушки, запушенной со всех сторон рыхлым снегом. Здесь беглецы могли считать себя в безопасности. Развели очаг. Нары застелили оленьими шкурами. Спасенных уложили рядком. Николай был без сознания. Плохо себя чувствовали другие двое. Лишь один оказался крепче всех. Светлобородый, коренастый, он сам слез с саней, зашел в избушку, закурил и только тогда проговорил:
– Спасибо, други. Теперь, кажись, не придется купаться...
Ясовей узнал в нём Михаилу Голубкова.
– Что глядишь? Приятеля встретил? – добродушно улыбнулся тот Ясовею.
– Так ведь и верно, приятеля, Михайло Степанович. Не узнаете, что ли?
Голубков всмотрелся, отмахивая дым.
– Вроде и признаю. Хосеев сын будто? Совсем уж взрослым стал. Растут молодые...
7
Пока стадо Сядей-Ига шло по ягельникам о край лабты, Хабевко, старший среди Сядеевых пастухов, выехал далеко вперёд. Он искал новые ягельники, чтобы окружить их своей полозницей и тем оградить от посяганий других оленеводов. Толстый и неуклюжий, с мясистыми щеками и малюсенькими глазками на плоском, лишенном бровей лице, закутанный поверх малицы в облыселый совик, он, будто оправдывая свое имя, действительно был похож на куропатку, особенно когда взмахивал руками, погоняя оленей. День стоял тихий, морозный. Наст звенел под оленьими копытами. Хабевко изредка останавливал упряжку, разрывал снег и, обнаружив ягель, удовлетворенно чмокал губами. Везет хозяину, шибко везет. Другие маются, рыщут по тундре в поисках ягельных мест, а Сядеево стадо без корму не живет. Это, конечно, не случайно. Так происходит потому, что у Сядей-Ига есть он, Хабевко. У, он землю знает! Пусть спросит кто угодно, где искать богатые пастбища, Хабевко сразу укажет. И не ошибется. Недаром хозяин так дорожит опытным пастухом: каждый год трех оленей дает сверх обычной платы и чарку подносит. Потому так и старается Хабевко, не ленится. Другой бы на его месте не стал делать столько лунок, чтобы узнать, где ягель. Хабевко не жалеет сил. А что он около каждой лунки лежит, отдыхает всласть, того не стоит говорить, ведь хозяин об этом не знает. Полежать в тихую погоду у снежного бугорка хорошо, неплохо и вздремнуть при случае...
– Думаю, какая большая куропатка в снег зарылась... Вставай, Хабевко, выспался.
Ясовей тормошит разморившегося Хабевку концом хорея, а тот отмахивается спросонок, ворчит. Встает нехотя, зевает, будто весь мир хочет проглотить. С усилием разлепив глаза, узнает Ясовея.
– Ты куда ездил? Долго тебя не видать.
– Сядееву пушнину Саулову возил.
– Чаркой угостил Саулов?
– А как же!
– Хорошо. Мне бы попробовать. Давно огненная вода во рту не бывала, – Хабевко сладостно морщится, будто хлебнул огненной воды. – Ты не везешь?
Хабевковы глаза ощупывают Ясовея, его сани.
– Нет не везу, Хабевко. Все выпил сам – не догадался, что ты мне навстречу попадешься. Куда же ты едешь?
– Ягель ищу. Хозяин послал вперед ягельное место узнать, полозницей окружить. Всё сделал. Нынче на всю зиму оленям корм будет. Во куда уходит моя полозница...
Хабевко обвел рукой пространство, по которому вился след его саней. Ясовей, прищурясь, поглядел вдаль.
– Хорошо ты, Хабевко, хозяину служишь. Без тебя бы он совсем пропал. Где ещё такого пастуха найти?
Хабевко доволен. От удовольствия он раздувает щеки, задирает свой малюсенький носик, похожий на пуговку.
– Старайся, Хабевко, – говорит Ясовей, наматывая вожжу на рукав. – Старайся, наградит тебя Сядей-Иг... копытом от сустуйного оленя. Он дураков любит.
Ошалело смотрит Хабевко вслед удаляющейся упряжке, не в состоянии сразу уразуметь сказанного.
– Каких дураков? Каким копытом? – бормочет он.
Ясовей погоняет оленей, словно он хочет быстрее умчаться от этого толстощекого карапуза в облезлом совике. И когда он оглядывается, то видит только чуть заметную серую точку. Вскоре и она исчезает, теряется в голубом мерцании снегов.
8
Ясовей пересекает лабту, едет по закрайкам болот. Тут малооленные со своими стадами. К ним спешит Ясовей, чтобы сказать: «Не слушайте Сядей-Ига, гоните стада на ягельники, это слово Совета...» Вот и чумы. Тонкий дымок вьется над ними. В кружке около саней сидят оленеводы. Думают невеселую думу. Как жить? Как спасти от бескормицы оленей? Погибнут стада – и людям гибель. Приезд Ясовея даже не заставил унылых людей поднять головы. Что он скажет, что он может посоветовать, безоленный! Ему лучше, чем им, у него не падут от бескормицы олени. Ясовей понимает их, не тревожит расспросами, садится с краю. Помолчав, оленеводы продолжают прерванный разговор.
– Один выход – уйти за Печору, на Большую землю.
– Там для вас, небось, ягельники приготовлены, приходите только, давно вас ждут...
– Хоть за Печору, хоть в усть-цилемские леса – одна клюква-ягода. На своей Малой земле не можем хороших пастбищ найти. Там найдем ли?
– Вот выгнать стада на ягельную тропу впереди Сядеева стада, да и делу конец. Не он эти ягельники растил. Почему только его стадам жиреть, нашим тощать? От Совета слово не такое было...
– Сядей сказал, что Совет без него ничего не значит. Старое время опять вернулось...
– Тадибей слово Нума сказал. Забыли? Против Нума что поделаешь.
– Легок он на помине, тадибей...
Верно, из-за чумов показалась фигура Холиманки. Он подошел к оленеводам, сбросил совик.
– Ясный день вам, оленеводы, прибыль вашим стадам.
Ненцы ответили недружно, вразнобой:
– Садись, Холиманко. В наших стадах прибыль известна: сегодня один олень сустуйный, завтра будет два...
– Погибать нам скоро всем...
Тут вскочил Ясовей. Глаза его горели.
– Будет вам выть голодными волками! Нытьем да вытьем оленей не накормишь. Надо идти на ягельники впереди Сядеева стада. Он не покупал земли. И неправда, что Совет под тобоком Сядей-Ига. Оленщик думает – старые порядки в тундру вернулись, раз на Печоре интервенция...
Услышав опять то же чужое хитрое слово, которое говорил Сядей-Иг, оленеводы беспокойно запереговаривались.
– Спорить с Сядей-Игом нам не под силу...
– Сам Нум сказал, что ягельная земля Сядея...
– А может, если попросить ещё, пустит хоть рядом идти...
– Просить у Сядея милости, всё равно, что выжимать из камня воду.
Холиманко заливисто захохотал.
– Верное слово! Из камня скорей можно воду добыть. Скупердяй!
В душе шамана снова вспыхнула обида на оленщика, поскупившегося вознаградить по заслугам его старанье. Распалившись, Холиманко поносил Сядей-Ига всяческими непристойными выражениями, изумляя оленеводов обильным запасом смачных слов. Внезапно у него возникла мысль отомстить обидчику. Узнаешь, Сядей-Иг, как скаредничать при оплате шаманьих услуг! Узнаешь и покаешься...
Скорчив невинную рожу, шаман стал удивляться, почему малооленные не погнали своих стад на ягельники, где пасутся Сядеевы олени.
– Мы слышали слово Нума. Как пойдешь против него?
– Вы не до конца слышали слово Нума. Он сказал о край лабты пойдет самое большое стадо, а рядом с ним другие маленькие стада. Разве вы не слышали таких слов?
– Не слышали, тадибей.
– Плохо слушали. Нынче сказано всё...
Ненцы не смели верить своим ушам. Ясовей недоумевал, что такое случилось с шаманом. Уж не затевает ли он какой подвох? Но всё равно, чёрт с ним, у малооленных нет иного выхода, как выйти на пастбища, захваченные Сядей-Игом. С загоревшимся сердцем Ясовей поднял сжатые кулаки.
– Никто не отдавал ягельников Сядей-Игу. Он сам их захватил. Я был у Тирсяды. Она велела всем сказать: Совет требует, чтобы на ягельниках о край лабты выпасались стада всех оленеводов. Ломайте чумы, готовьте аргиши, перекочевывайте на ягельные места...
Оленеводы зашевелились, стали расходиться. Одни с решимостью, другие с оглядкой. Холиманко смотрел им вслед и ухмылялся. «Ловко я насолил Сядею, – думал он, – узнает, как досаждать тадибею, скупердяй».
9
В чумах в этот вечер только и говорили об откочевке на ягельные пастбища. Ещё была неуверенность, ещё были сомнения, ещё возникали споры между женой и мужем, между отцом и сыном, но чувствовалось, что всем стало дышаться как-то легче: появился впереди просвет, мрак стал рассеиваться. Утром, чуть забрезжило, начали заполнять житейским скарбом лари, завязывать вьюки на возах. Женщины сняли с чумов крыши, свернули их трубой, прокопченные шесты связали в пучки, уложили на нарты. Скоро на том месте, где ещё недавно было человеческое жилье, остался примятый снег, пепел да клочки оленьей шерсти. Поземка весело крутила на старом чумовище, словно хотела побыстрее замести, заровнять след его.
Потянулись по лабте длинные аргиши. Вслед за ними пошли стада, в самом большом из которых можно поймать тынзеем любого оленя, не заезжая в стадо, со стороны. Погоняемые лайками олени брели вяло, неохотно, многие ложились на пути и не хотели вставать. Только к вечеру добрались до Сядеевой тропы. И сразу, почувствовав корм, олени ожили. Они разрывали снег и жадно ощипывали уцелевшие остатки ягеля.
Хабевко, завидев догоняющие стада, забеспокоился. Надел лыжи и кинулся наперерез. Подражая своему хозяину, он встал на тропу, растопырил ноги так же, как Сядей-Иг. К нему подъехал Ясовей.
– Поберегись, Хабевко, в наших стадах есть бешеные олени. Они могут подхватить тебя на рога...
– Твоего стада я не вижу. Если в нем и все олени взбесятся, не страшно...
– Ты стал бойким на язык, Хабевко. Отчего бы это? Уж не получил ли от хозяина награду?
Вспомнив вчерашнее, Хабевко рассвирепел. Брызгая слюной, он закричал:
– Эй, пастухи! Натравите собак на этих гнилых сустуев. Ни один ваш шелудивый хор не перейдет через мою полозницу!
Сядеевы лайки кинулись отгонять чужие стада. Малооленные растерялись. Почесывая в затылках, они смотрели, как их олени неохотно, под натиском собак, сворачивали с ягельной тропы. Никто не решился нарушить запрет Хабевки. На тропе остались только двое – Хабевко и Ясовей. Один ликующий, надутый спесью, другой растерянный, готовый, кажется, заплакать. Ничего не сказал Ясовей, сел на сани и уехал.
Когда юноша рассказал обо всем Шурыгину и Голубкову, они немало смеялись.
– Нелегко, выходит, Ясовей, в тундре революцию делать. Шаман помогал, да и то ничего не вышло. Ну, не горюй, хуже бывают просчеты – исправляются. Не сразу делается это, мальчик...
Нет, он не мальчик, и он это докажет. Он тоже понимает политику. Советская власть не позволяет богачам притеснять бедных. И пусть на Печору пришла эта проклятая интервенция. Пусть сила ныне опять на стороне богачей. Он всё равно будет защищать бедняков, будет делать так, как говорит Ленин. Вот поедет к Сядей-Игу и заставит его пустить малооленных на ягельную тропу. Ясовей упрямо сдвигает брови. Скулы сильнее выдаются на его юношеском лице. А взгляд становится таким, что, встретив его, собака прижимает уши, лезет под нарты!
