Текст книги "След голубого песца"
Автор книги: Георгий Суфтин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
4
Мужчины приехали поздно, усталые, расстроенные, со скудной добычей. Они были несколько разговорчивее женщин, но душевной беседы не получалось. Дать оленей для дальнейшей поездки все решительно отказывались.
– Олени тощие, не довезти.
– Не будет оленей, не просите.
– Что же нам, у вас жить, что ли?
– Живите.
– А чем вы нас кормить будете?
– Нечем кормить.
– Так дайте оленей, мы уедем.
– Олени худые, падут в дороге.
Не лучше сказки про белого бычка. Ясовей выразительно посмотрел на Голубкова, и они без слов согласились прекратить это бесполезное препирательство. Ясовей перевел разговор на другое, стал расспрашивать о пушном промысле, посочувствовал неудачам, вместе с хозяином начал разбирать повадки зверя, разгадывать, отчего же песец не идёт к приваде. Так, беседуя о том, о сём, друзьям постепенно удалось установить причину неприязни, проявленной к ним на этом стойбище. Всё дело, оказывается, в том, что их приняли за организаторов колхоза. А колхоза здесь боялись. Малооленные бедняки, запуганные всякими россказнями и небылицами, уезжали подальше от тех мест, где кочевали товарищества. А так как для общественных стад отводились лучшие пастбища, лучшие промысловые участки, то тем, кто хотел быть подальше от колхоза, приходилось довольствоваться скудными ягельниками, а промысел вести там, где зверя почти совсем не было.
– Вступал бы в товарищество, Юрбей, лучше бы жизнь пошла, – обронил между слов Ясовей. И сразу понял, что сделал ошибку. Хозяин ощетинился, замкнулся, уставил глаза в пол.
– Ты меня в колхоз не зови, учитель. Всё равно не пойду, – промолвил Юрбей после долгой паузы.
– Я и не зову тебя, Юрбей. Не хочешь, не вступай. И без колхоза проживешь как-нибудь...
– Проживу. Проживу как-нибудь... Вот только бы промысел удался... Да зверя-то поймать трудно...
– Трудно, это так, – согласился Ясовей. – Мне отец мой, Хосей, сказывал, сколь трудно ловить песца.
– Он-то знал, – подтвердил Юрбей. – Хосей хороший был охотник, без добычи-то в чум не приходил.
– А всё-таки и ему в руки песец не давался, – возразил Ясовей. – Не давался, как и тому Весако-старику, который не смог поймать голубого песца с хвостом из северного сияния.
– Какому старику? Когда это было? – заинтересовались ненцы.
– Давно это было. Ой, давно это было, – ответил Ясовей нараспев и нарочито дребезжащим голосом, будто завзятый сказочник.
Ненцы приняли шутку, засмеялись. А Ясовей, посматривая из-под смеженных ресниц, начал петь о приключениях упрямого Весако, идущего по следу голубого песца.
Юрбеевы ребятишки бросили свои игры, сгрудились вокруг Ясовея. Хозяйка, моя посуду, тоже прислушивалась. А Юрбей и соседи сидели, глядя в костер. Лица их казались равнодушными. Но по тому, как нет-нет да и взглянет кто-нибудь в сторону Ясовея, можно было понять, что и их интересует сказка учителя.
– Идет Весако по песцовому следу. Семь лун взошло, он всё идет. Попробует каменного хлеба, а откусить не может, из-под зубов искры сыплются. Опять идёт Весако и опять пробует грызть каменный хлеб. А песцовый след всё петляет и петляет...
Ясовей явно вошел в роль сказочника, слова его так и льются, так и звенят. А ветер за стенкой чума будто подпевает ему, воет, свистит, кидается сухим снегом. Внимание слушателей нарастает. Мужчины повернулись к рассказчику, хозяйка перестала мыть посуду, а ребятишки раскрыли рты и ловят каждое слово.
– Нападают на Весако лихие люди. Стрелы, как дождь, сыплются на него... Реки выходят из берегов, хотят утопить старика... Горы грозятся задавить неотступного ненца... Он одолевает и злых врагов, и бушующие реки, и угрюмые горы, так уж хочется счастья себе, старухе, детям и внучатам, – поёт Ясовей. – И всё равно песец не дается в руки...
После того, как Ясовей сказал обычное: «Валкада, всё», ненцы долго сидели в раздумье, прислушиваясь к свисту ветра на широкой лабте.
– Да, брат, попробуй его поймать, песца-то, – сказал Юрбей, доставая из потухающего костра уголек для прикурки.
Соседи подтвердили.
– Трудно.
– Не одни лыжи сносишь, то так...
– А привада какая ему нужна, кто знает.
Юрбей встал, откинул полог над входом в чум, выглянул наружу.
– Завтра промысловый день будет, – сказал он. – Может, и удастся словить песца. Хоть обыкновенного, без сияющего лунным светом хвоста – и то бы ладно...
– А в товариществе «Яля илебц», говорят, есть промысел, – заметил Ясовей.
– В товариществе-то есть. Так они ведь загоном ловят, не наше горе, – вздохнул Юрбей.
– Загоном? Почему бы и вам загоном не ловить?
– Чудной ты, учитель! Как будто и не ненец. Неужели никогда не промышлял? Для загона много саней надо. Десяток, а то и два. Где их возьмешь?
– На этом стойбище сколько у вас саней?
– Саней шесть-семь нашлось бы...
– Да, маловато. А кто тут невдалеке еще кочует?
– По ту сторону речки четыре хозяйства идут, да там, возле озера, два хозяйства. Говорили ещё, что у трех сопок несколько хозяйств видели. Кто там, не знаю. Ну, подальше-то отъехать и больше собрать бы удалось, да кто поедет, время дорогое, проездишь промысел...
– Хорошо, а если согласятся другие загон собрать, ты сам пойдешь?
Юрбей покачался, теребя бородку, что-то подсчитывая, о чем-то соображая.
– Две упряжки у меня найдутся. Больше никак нельзя, плохие олени...
Утром Ясовей с Голубковым разъехались в разные стороны – один за реку, другой к трем сопкам. А через два дня они опять были в чуме Юрбея.
– Вот, друг, – сказал Ясовей, присаживаясь рядом с Юрбеем, – завтра соберутся сюда охотники-единоличники. О загоне будем говорить. А где собраться? Твой чум очень мал да и худ, ещё развалится, когда много людей набьется.
– Мой-то развалится, – невесело подтвердил Юрбей. – Пойду к соседям, слово скажу...
Ясовей подтолкнул локтем Голубкова: «Видал? На лад дело идёт».
5
Утром рано стали съезжаться охотники. Два чума составили в один – получился большой, просторный. А народу собралось столько, что и в таком стало тесно. Сидели и думали. Сперва думали о том, сколько надо упряжек для загона. Как ни считали, всё получалось недостаточно. А где их больше взять? Может, к Сядей-Игу послать? У него олени крепкие и саней сколько хочешь.
Встал Ясовей.
– К Сядей-Игу посылать не надо. С кулаком какие дела. Он запросит половину добычи. Выгодно ли это беднякам? Лучше съездить в товарищество «Яля илебц». Они, я думаю, помогут...
– Ишь ты, тестевых оленей жалеет, – негромко сказал кто-то у входа.
Ясовей покраснел. Желваки заходили на щеках. Он сжал кулаки, готовый вспылить. Голубков за полу усадил его на место. Встал сам.
– Ясовей правильно сказал. Лучше обойтись без кулацких оленей. А к колхозникам почему не съездить. Давайте Ясовея и пошлем. Пусть он будет нашим сватом. Согласны? Ты, сват, не откажешься прокатиться до «Яля илебца»?
Простенькая шутка эта всем понравилась. «Свату» Ясовею дали наказ: без десятка упряжек не возвращаться. Он благодарно сжал руку Голубкову. Уехал.
А к вечеру пришлось еще шире раздвигать чум. Приехали колхозники. Настроение сразу поднялось – оленей теперь вполне хватало для большого загона.
Опять сидели охотники и думали. Думали над тем, кого поставить главным загонщиком.
– Может, Ламбея? Хо! Стрелок меткий, не промахнется, в глаз песцу попадет. Но молод, справится ли. Дело-то большое.
– Ханзерова? То бы ладно, да тих очень. Надо порезвей человека.
– Ну так Мяндо, этот что молодой олень.
– Нет, глазом не востёр...
– Кого же тогда? Неужели у нас не сыщется человека, которого можно к загону поставить?
– Как не сыщется. Найти можно. Вот Юрбея. По всему годен...
Услышав свое имя, Юрбей потупился. Все стали смотреть на него. Верно, Юрбей подходящий загонщик. И стреляет хорошо и пушной промысел знает. Человек серьезный, хозяйственный, даром что беден. Его будут слушаться, ему перечить нельзя.
На том и порешили. Определили Юрбея главным загонщиком. Он сидел, откинув колпак малицы на затылок, и неподвижно смотрел на костер, где последнее пламя, догорая, скользило по углям, подернутым серым пеплом. Неверный отблеск пламени освещал скуластое лицо с широким приплюснутым носом, с редкими чуть рыжеватыми усами и бородкой. Юрбей ничем не выделялся из среды своих сородичей. Избрание своё охотничьим старшиной он принял, не шелохнувшись, как показалось Голубкову, даже равнодушно. Но люди уже смотрели на него иначе, нежели минуту назад. Все ждали его слова. А он, не торопясь, вынул из-за пазухи медную табакерку, постучал согнутым пальцем о крышку и протянул соседу. Тот принял табакерку, явно польщенный, и, забрав щепотку табачной пыли, уважительно передал табакерку другому. Сияя медными боками, она начала переходить из рук в руки. Когда, совершив круг, она вернулась к хозяину, тот затянулся крепкой понюшкой, чихнул и блаженно сморщился. Все разом нюхнули, чихнули и блаженно сморщились.
– Тарем, – произнес Юрбей любимое словечко, – так. Спать пора...
6
Утром, когда было ещё совсем темно и в небе ярко мерцали звезды, у чумов уже стояли наготове сорок запряженных оленьих пятериков. Вокруг саней заканчивались последние приготовления, проверялись постромки, приторачивались ружья в чехлах. Юрбей осмотрел каждую упряжку, проверил сбрую, сани. Всех обошел. Кое-какие непорядки обнаружил, но не ругался, не кричал. Только коротко и скупо бросал:
– Постромка гнилая...
– Почему хорей без наконечника?
– Кто так ружье привязывает...
Все, что он замечал, немедленно исправлялось. Голубков был прямо в восхищении. Ему даже не верилось, что так может на глазах перемениться человек. От того хмурого, вялого и неприветливого Юрбея, каким он был вчера, не осталось и следа. Не оленевод, а твердый, уверенный в себе командир – вот каким стал Юрбей. Отчего же так?..
Осмотрев упряжки, Юрбей крикнул, чтобы все собрались в круг. Стоя в центре, он докуривал цигарку, поглядывал на звезды. Все ждали. Наконец, он дал знак, и охотники кинулись к упряжкам. Юрбей взял вожжу, не спеша намотал её на правый рукав около запястья, поиграл хореем, гикнул и с размаху пал на сани. Олени сорвались и понесли. Мигом упряжка растаяла в синем сумраке. Но за ней уже мчалась другая, за другой третья, четвертая... Тихая тундра вдруг огласилась криками, звоном и грохотом медных тазов, листов железа, бубнов, трещеток, заливистым лаем собак. Упряжки мчались одна за другой, и разноцветные ленты развевались на передках саней, на ветвистых оленьих рогах. Ветер раздувал концы лазоревых шалей на женщинах. Казалось, по бесконечной равнине мчится сказочный поезд.
По мере того, как Юрбей на передних санях забирал правее, расстояние между упряжками увеличивалось, поезд растягивался. Описав огромный круг, упряжка Юрбея приблизилась к оставленной поездом лыжне и пошла справа от неё, по новой окружности. Поезд таким образом оставлял на снегу след в виде гигантской спирали, постепенно скручивающейся к центру. И всё время над тундрой стоял неимоверный гвалт, шум и звон. Из приречных зарослей кустарника, из-за пригорков и снежных наметов выскакивали песцы и ошалело носились по насту, стараясь вырваться из рокового круга. Но куда бы они ни кинулись, отовсюду несся трезвон, всюду мчались упряжки и взрытый ими след на снегу казался песцам непреодолимой преградой. Глупые звери то метались в разные стороны, то прижимались к снегу, пытаясь замаскироваться среди белой равнины, но, не выдержав, опять суматошно бегали взад и вперед. Выхода не было.
Наконец, Юрбей натянул вожжу. Упряжка стала как вкопанная. В тот же миг остановились все сорок упряжек, образуя широкое кольцо. Сразу стало тихо, так тихо, что было слышно, как в центре круга жалобно скулил перепуганный насмерть песец. Уже рассвело настолько, что зоркий глаз охотника мог различить неподвижно застывших зверюшек, ошеломленных, беспомощных.
От упряжек отделились стрелки. Ламбей сразил первого песца. Будто по сигналу затрещали выстрелы...
Юрбей подал знак, и пальба прекратилась. Чинной, развалистой походкой Юрбей пошел туда, где лежала добыча. Стрелки за ним. Песцов подобрали, пересчитали, положили на нарты.
Отдохнув, охотники направились к своим очагам. Только Юрбей отделился от всех – он поехал в тундровой Совет сообщить о результатах промысла.
Первый добычливый загон сразу поднял настроение охотников. Решили продолжать ловлю песца этим способом. Голубков вернулся в свою палатку и насел на осоловевшего от его напора Тудаку. Семь потов сошло с обоих, пока переводили заметку о песцовом загоне. Наконец Тудако не выдержал, взмолился.
– Хошь одуматься-то дай, редактор. Такие хитрые слова насочинял, что умереть можно.
– Подожди, не умирай, Тудако – хохотал Голубков. – Вот ещё очерк переведем, тогда умирай.
– Очерк? Нет у меня такого слова. Где я тебе его возьму? Переводи сам...
– А ты за пазухой, за пазухой поищи, Тудако. Может, там вместе с табакеркой завалялось...
7
В школе Ясовея ждала неприятность. Заболели двое ребятишек. А фельдшерица, как на грех, уехала к оленеводам, кочующим в дальних лесах. Ясовей смерил температуру – у обоих жар. Тяжело дышат. Просят пить. Неладно дело. А как помочь? Не к шаману же идти. Подумал и решил на время прервать занятия в школе, съездить в Нарьян-Мар за доктором.
– Нюдя, прошу тебя, следи за ребятишками. Постараюсь вернуться быстрее.
Не жалея оленей, мчался Ясовей через всю тундру, по бесчисленным рукавам Печоры, и только когда увидел мерцающие огни лесопильного завода, ослабил вожжу. Олени тяжело дышали, хватая на ходу снег. Мимо завьюженных штабелей леса, мимо вереницы рыбацких ботов, кособоко стоявших на деревянных клетках, упряжка вбежала на улицы Нарьян-Мара. Деревянный город был весь укутан снегом и мирно дремал в предутренней тишине. В редких окнах пробивался сквозь морозные узоры желтоватый свет. Из труб столбом поднимался в небо белый дым, медленно, будто с неохотой расходился и таял.
Ясовей постучался к Шурыгину.
– Извини, Николай Васильевич, разбудил в такую рань. Не рассчитал, понимаешь, рано приехал...
– Вот ещё! Как раз впору. Спасибо, что поднял, а то бы провалялся до свету, – посмеивался Николай, украдкой подавляя зевоту. – Какая же тебя оказия принесла?
– Плохо дело, друг. Ребятишки у меня чего-то занедужили. Боюсь, не заразное ли что-нибудь... Доктора надо.
– Вот и совсем хорошо! – весело воскликнул Шурыгин. Ясовей недоуменно посмотрел на него: чего он обрадовался?
Николай приоткрыл дверь в соседнюю комнату и позвал:
– Галя, просыпайся-ка, кто-то тут приехал...
Галя? У Ясовея екнуло в груди. Уж не забытая ли им Озерная Рыбка появилась? Он ничего не спросил Шурыгина, но по его веселому и загадочному взгляду понял, что не ошибся.
Когда Галя вошла, он сразу узнал её. Но это была, конечно, не та худенькая девочка с косами и острыми локотками. На него глядела большими серыми глазами русоволосая красавица с чуть вздернутым носиком, придающим её лицу невыразимую прелесть. И всё-таки это была она.
– Здравствуй, Галя – сказал Ясовей и смутился. – Галина Васильевна, – поправился он, ещё более смущаясь, неловко подавая руку.
– Какой вы стали, Ясовей! И не узнала бы я вас, – непринужденно и просто сказала она. – Я очень рада встретиться снова. Хотя немножко и сердита...
– За что?
– Вот это интересно, он не знает за что. А за то, что старых друзей забывают некоторые...
– Я не забывал...
Ясовей чувствует, что не те слова у него срываются с губ, что выглядит он наивным и смешным, но ничего с собой поделать не может. Николай понял состояние Ясовея и перевел разговор на другое.
– Вот тебе первая практика в тундре, Галя. Поезжай с ним. У него ребятишки расхворались.
– Вы доктор?! Вот хорошо-то, вот хорошо-то, – повторял Ясовей.
За чаем Галя рассказала, как она беспокоилась тогда, после исчезновения Ясовея, безрезультатно искала его, как обрадовалась, узнав из письма Николая о дальнейшей судьбе Ясовея.
– А меня всё тянуло и тянуло в тундру, – говорила она. – Это, вероятно, ваши рассказы о ней так запали в душу. Часто вспоминала. Думала: «Научусь людей лечить, поеду в Заполярье». И приехала... – Она замолчала. Поднялась из-за стола. Подошла к окну, наполненному предутренней синью. – А туда, в чумы, забираться всё-таки страшно...
– Вот и испугалась! – словно обрадовался Ясовей. – Ничего страшного нет. Люди там, как и везде.
Когда в панице, в легких снежно-белых пимах, закутанная шалью, Галя неумело садилась на нарты, Ясовей от души смеялся, показывая ей, как лучше сесть, за что держаться.
– Ты не потеряй её на лабте, – шутил Николай, – неслышно скувырнется с нарт и не найдешь её потом.
– Найду как-нибудь, не иголка, – весело отвечал Ясовей. – Вывалю в сугроб, как барыню тогда, на Двине... Ну, лакомбой, до свиданья.
Застоявшиеся олени рванули и понесли. Галя цепко ухватилась за край саней. На этой странной повозке она чувствовала себя очень неуверенно.
Потонули в сумраке очертания города, промелькнула какая-то деревушка на крутом берегу, по саням захлестал кустарник, потом открылась тундра, о которой столько мечтала Галя. Ощущение необъятного простора охватило её. И вместе с тем какая-то неясная тревога, смутная тоска подкатывали к сердцу. Пустыня, немая, бесстрастная, холодная кругом. И нет ей конца. И все – города, люди – кажется беспредельно далеким, недосягаемым, утраченным навсегда. Нет в мире ничего, кроме мутно-синих снегов, колючего ветра в лицо, стылого неба, сливающегося воедино с снеговыми просторами.
Глава десятая
Бумажки с клеймами
1
Такого ещё не бывало, чтобы хозяин вместе с собой сажал за стол его, Хабевку. А нынче вот он сидит за столом напротив Сядей-Ига, и хозяин угощает его олениной и рыбой – ешь, чего хочешь. И мозговую кость подает хозяин – вот как уважает! Хабевко старается напустить на себя степенность, он подражает Сядей-Игу. Хорошо бы, посмотрели сейчас другие пастухи, какой почет Хабевке.
Сядей-Иг вынимает из ларя сороковушку. С хрустом обламывает рыжий сургуч. Хлопает дном по ладони. Пробка вылетает в дымоход. Хабевко смеется: «Луну не прострели пробкой-то».
Лицо хозяина бесстрастно. Он наливает чашку себе и чашку Хабевке.
– Пей.
Хабевко опрокидывает чашку, умильно сморщившись и закрыв глаза. Выпив, он долго крутит головой.
– Крепкая... Огонь-вода...
Он ждет, не нальют ли другую. Но Сядей-Иг не спешит. Он наблюдает, как начинает пьянеть Хабевко. И когда видит, что руки у толстяка становятся не очень послушными, а глазки маслянистыми и язык начинает пошаливать, Сядей-Иг говорит:
– Ты, Хабевко, хорошо у меня служишь...
– Ну, худо ли, – выпячивает грудь пастух. – Другого такого тебе, хозяин, не найти...
– Я и говорю, пастух надежный. Но вот придется нам с тобой расстаться.
Хабевко таращит глаза:
– Это как, хозяин? Ты меня гонишь?
– Зачем гнать? Не гоню...
И тут Хабевко узнает такое, что в его голову никак не вмещается. Может, хозяин сошел с ума? Может, он с одной чашки совсем опьянел? Ему, Хабевке, хозяин отдает оленье стадо. Целое стадо! И ничего за это не просит. Так отдает, за то, что пастухом служил хорошо. Даже отрезвел сразу толстяк. Оленщиком стал. Вот нечаянное дело!
Сядей-Иг выждал, когда пройдет у Хабевки первое ошеломление. Придвинулся к нему совсем рядом.
– Ты так, Хабевко, сделаешь: возьмешь моё стадо. Оно твоим будет. Совсем будто твоим. Пойдешь к стойбищу Юрбея. С ним рядом чумами станешь. Он товарищество собирать будет. Ты в товарищество стадо передашь. Только всех оленей сперва своим тавром запятнай. Понял? Ну вот, так и делай.
Не совсем понятным показалось Хабевке, зачем нужно отдавать оленей в товарищество, если их хозяин подарил ему. Но спрашивать не стал. Пятно-то на оленях его будет. То и ладно.
– То и ладно, хозяин, пойду к Юрбею.
– Иди. Выпей ещё...
Сядей-Иг вылил в Хабевкину чашку остатки из бутылки.
2
Хитрое дело затеял оленщик. И не сам он его придумал, а подсказал сторонний человек. Приехал однажды агент «Союзпушнины» Куроптев, тихий, бородатый, ласковый. Взял у Сядей-Ига пушнину по хорошей цене, а за угощением разговорился. Про колхозы рассказывал. Видно, не уйти никуда от колхозов оленеводам. В деревнях у богатых мужиков все отобрали – это называется «раскулачивать». И в тундре, надо думать, то же будет. Не худо бы Сядей-Игу сообразить, как уберечь богатство. Оно так, не худо бы. Но как? У доброго гостя и на это есть совет.
– Пастухи у тебя надежные. Выбери тех, которые поглупее. Передай им стада. Подари. Скажи, чтобы в колхоз вступали. Сохранятся олени. А там время пройдет, видно будет...
Уй, какая путная голова у Куроптева, варит лучше, чем медный котел. У Сядей-Ига голова тоже не болотным мхом набита, а до такой хитрости ей бы не додуматься.
Сядей-Иг поступил по совету Куроптева. Два стада отдал пастухам. Одно себе оставил. А одно на всякий случай отправил за Урал. Там, в сибирских тундрах, может, сохранится.
А Куроптев ездил по кочевьям, собирал пушнину. Смотрел, слушал, сам говорил. Сам говорил, смотря по обстановке. Где агитировал и очень громко, очень рьяно за колхозы, а где шепотком давал такие советы, от которых далее Сядей-Иг крякал и крутил головой. Впрочем, делал это Куроптев осторожно, осмотрительно и умело.
Песцовые загоны, возглавляемые Юрбеем, оказались успешными. За месяц охотники добыли столько драгоценных шкурок, сколько не приходилось добывать в одиночку в самые удачные сезоны. Да и не это было главным. Главным было то, что за время совместного промысла люди сдружились, привыкли к общему труду, поняли его преимущества. И когда колхозники «Яля илебца», принимавшие участие в загонах, стали советовать единоличникам совместно выпасать свои стада, это уже не встретило того недоброжелательства, каким встречались ещё совсем недавно подобные советы.
Многие крепко задумались.
И как-то так вышло, что к концу промысла Юрбей оказался организатором нового товарищества. Ему было поручено съездить в тундровой Совет и сказать о желании единоличников. А накануне в стойбище приехал Куроптев. Он был в восторге от пушнины, добытой загонщиками. И узнав об их намерении объединиться в товарищество, горячо поддержал это похвальное дело. Ночевать он остался в чуме Юрбея. Тот всё выспрашивал, как да что, да с чего начать в этом товариществе. Дело новое, у рук небывалое.
– А вы так делайте, – нашептывал Куроптев, – соберите на бумажку клейма тех, кто хочет вступить в товарищество. И поезжайте в тундровой Совет. Там просите, чтобы вам лучшие пастбища отвели. Вот тропы Сядей-Ига отдают «Яля илебцу». А вы требуйте, чтобы их отдали вам. Там богатые ягельники. И земля удобная, болот мало, каменистых суходолов, почитай, совсем нет. Хорошо будет стада пасти. Требуйте, – отдадут, потому что Совет будет рад новому товариществу.
Юрбей собрал на бумажку клейма единоличников и поехал в Совет Он поступил точно по наказу Куроптева.
Тирсяда слушала-слушала и никак не могла решить, что же ей ответить. Создается новое товарищество – хорошо. Но как ему отдать землю, которая закреплена за другим колхозом?
– Хорошо, Юрбей. Товарищество ваше Совет утвердит. А про землю подумаем. Спросим членов Совета.
Через неделю Куроптев сказал Юрбею, что с землей ничего не вышло. Ясовей оказался против. Он всех в Совете с толку сбил.
– Тестева земля-то, жалко ведь, – сказал как бы про себя Куроптев.
Юрбей расстроился, закипятился.
– Не дают земли, так не надо. И без товарищества проживем...
Куроптев пожимал плечами, сожалея, что вышла такая незадача.
