Текст книги "След голубого песца"
Автор книги: Георгий Суфтин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
5
Бумага ушла в епархиальное управление. Учитель был уведомлен об этом. Он знал, что ответ на неё будет один: вытурить мальчишку из школы. Но Корней Трофимович решил так: пока бумага идет туда да пока она ползет обратно, там, глядишь, и весна нагрянет. А мальчишка пусть учится. Сам же Ясовей после внушения сидел на уроках тише воды и ниже травы.
Весна в этот год выдалась ранняя, но затяжная. Днём солнышко грело вовсе не по-заполярному, снег таял, бежали ручьи. А ночью ударял мороз. Ребятам весной раздолье. Пользуясь ростепелью, они лепят из мокрого снега баб, строят крепости, наготовив горы снежков, устраивают целые баталии. Заморясь, сядут у амбара и загорланят частушку:
У Вильгельма ноги долги,
Усы закрутилися.
На евонном на носу
В атаку мы сходилися...
Ничего не поделаешь, отголоски германской войны докатывались и до далекого глухого Заполярья. В войну ребята играли охотно. А то изображали из себя рекрутов, гуляющих перед отправкой на фронт. Ясовей сидел в сторонке, не принимал в этих забавах участия. Он чувствовал себя взрослее однокоштников. Зато когда оголился лёд мельничного пруда, он чуть ли не первый показал, как славно с разбегу прокатиться по гладкому, выгибающемуся и потрескивающему под ногами льду. Что весенний лед не надежен и обманчив, это ребятам невдомёк. Они тешились власть.
– Кто дальше прокатится? Выходи!
Один за другим ребята взлетали на скользкую дорожку. Оказалось, что у Ясовея нет соперников. За ним держался только Филька Дуркин, да и тот, как ни пыжился, перегнать не мог. Филька горячился, сбросил с себя всё до рубахи, а Ясовей в неуклюжей малице, парусящей на ветру, все же оказывался впереди. Но Филька не думал сдаваться. Посоображав, он понял, в чем секрет противника.
«Ишь ты, хитер! – думал он. – Тобочишки-то у тебя выношены, на подошвах одна гладкая кожа, вот и несет тебя по льду. Но и я не лыком шит, всё равно перехитрю, утру нос».
Назавтра, став пораньше, Филька добыл из колодца ведро воды и наморозил на подошвы валенок корку льда. Ещё задолго до восхода он забарабанил в окно ночлежки.
– Эй! Кто хочет сразиться на пруду? Айда!
На лёд высыпали все ночлежники. Ясовей, уверенный в себе, улыбаясь, стоял у забереги.
– Начинай!
Филька вихрем взлетел на лёд. Ясовей вразвалку за ним. Что ему стоит перегнать соперника! Увы, на этот раз его ждал конфуз. Филькины валенки оказались легче ясовеевых тобоков. Не успели ребята ахнуть, Филька уж докатился до середины пруда. Ясовей отстал. Филька торжествовал победу. Остановясь, он повернулся лицом к отставшему сопернику, чтобы насмешливо махнуть ему рукой. И тут почувствовал, что ноги теряют опору, проваливаются.
Солнышко сделало свое дело. На середине пруда, как раз в том месте, докуда докатился Филька, старый лед разъело и образовалась полынья. Ночью её затянуло свежим ледком. Но он был тонок, слаб, не выдержал, и Филька, не успев крикнуть, пошел ко дну.
Ясовей сразу сообразил, что случилось. Не раздумывая, он плашмя упал на лёд. Широкая малица затормозила движение. Парня не донесло до полыньи, в которой барахтался, захлёбываясь, Филька.
– Погоди, не утопай, Филька! – крикнул Ясовей, скинул с себя малицу и, подталкивая её перед собой, стал двигаться к полынье.
– Держись за рукав! За рукав хватайся...
Филька уцепился за малицу. Ясовей тянул его, напрягая силы. Лёд хрустел и оседал. Испуганные ребята стояли на берегу, кричали, беспомощно махали руками. Кто-то догадался притащить доску. Её кинули на лёд и сразу же нашелся смельчак, поползший по ней к утопающему. С противоположной стороны подбросили две жерди. И по ним тоже кто-то полз к полынье. Когда Фильку вытащили, он был без памяти. Куртка на нем сразу же заколела от мороза. Появились взрослые, заголосили женщины. Фильку на санках увезли домой.
И только тогда все увидели Ясовея. Он стоял и дрожал, недоуменно озираясь по сторонам. Его ветхая рубаха была разорвана. Сквозь дыры просвечивало посиневшее тело. Малица его утонула в полынье, её затянуло под лед.
– Заколеешь, парень. Ступай в ночлежку.
– Ишь шалопутный, каку игрушку выдумал, в полынью кататься...
– Он Фильку спасал, сам чуть не утоп.
– Спасал он, знаем мы... Зря что ли батюшка-то про него сказывал – кощунственник...
– И чего его из школы не прогонят?
– Прогонят ужо, Дуркин-то про него бумагу в епархию направил...
– Эх вы, нечто бы спасибо сказать парню да пожалеть его, так вы ещё его же и шпыняете... Люди тоже! Иди-ко, милый, я тебя обогрею в избе, чайку горяченького дам... А то зачахнешь, долго ли до беды...
Жалостливая старушка натянула на плечи Ясовею свою кацавейку и за руку, как маленького, повела к кособокой избёнке.
6
Печора, мутная, рассерженная, ломала лед и с натугой, с кряхтеньем, с тяжелыми вздохами уносила его к океану. Берега оголились, леса зазеленели. Цепочки гусей в подоблачной выси, оглашая речные просторы торжествующим гоготом, тянулись на север. Вырытые в береговых откосах печурки зачадили смоляным дымом – у рыбаков началась страдная пора, надо конопатить, заливать пеком борта лодей, карбасов, шняк. И будто учуяв этот животворный смолистый дух, старое село стряхнуло зимнее пуховое одеяло, ожило, замигало солнышку подслеповатыми оконцами, заголосило песнями, ребячьими криками, густым мычаньем коров, почуявших приближение воли.
Ясовей рано поутру выбегает на берег, подставляя студеному ветру распахнутую грудь, смотрит с тоской на плывущие льдины. Теснясь, перегоняя друг друга, они стремятся туда, где вольные печорские воды разливаются среди тундр широкими рукавами – «шарами». Может, там, у Пустозёрска, у Тельвиски либо у Андега стоит на едоме родительский чум. Сидит Хосей на берегу, глаз не спускает с реки – ждет сына. Выглядывает из чума мать, щурится от яркого весеннего света, кашляет от сырого тумана, прислушивается к глухим звукам ледохода. Похоже, скрипит уключина, будто стукнуло весло о борт лодки, чу, шуршит песок под лодочным днищем... Уж не Ясовей ли, не сын ли приехал? «Отец, слышишь! Что же ты не поможешь парню-то вытянуть на берег лодку?..»
И так хочется Ясовею в тундру, так хочется, – нет покою.
Идет Ясовей в боковушку, где ютятся бородачи, стоит у порога.
– Ты что-то тих очень, Ясовей, скромен. Не смеешь от двери шагу шагнуть? Да и хмур отчего-то. Какой ты там интересный сучок на полу нашел? Глаз не оторвешь.
– Я не сучок нашел, – отвечает, глядя в пол, Ясовей. – На что мне сучок? В тундру поеду. Вот...
Бородачи понимают парня, они молча переглядываются. А он продолжал искать щели на полу, не смея поднять глаз на своих покровителей. Как же, они его пригрели, накормили, в школу пристроили, столько добра сделали, а он от них хочет удрать. Хорошо ли это! А?
– Что ж, дружище, если тебе так в тундру захотелось, поможем тебе. Не горюй, увидишь своих оленей, наживешься в чуме.
Ясовея будто подбросило, он рывком подбежал к столу, заговорил быстро и без остановки.
– Приеду в тундру – вас не забуду. Спасибо вам скажу. Отца, мать найду, помогу старикам жить. Не дам Обрядникову больше возить их по далеким городам. Чум починим, пушнину промышлять будем, оленей, может, заведем...
Бородачи улыбаются, слушая бессвязные, но радостные слова. Садят парня за стол, угощают как всякий раз, когда он приходит.
– Счастливо тебе, Ясовей. Добирайся до тундры, найди родителей. Ты уж теперь немножко грамотный, так дальше учись, не бросай. Кто знает, может, придет пора, грамота очень тебе потребуется. А в случае, если трудно будет, обращайся к нам. Поможем чем сумеем.
Как только первая рыбацкая лодка пошла вниз, Ясовей сел в греби и до самого Пылемца не выпускал весла из рук, разве что только на ночлег. Выйдя на берег, он опьянел от запаха луговых трав, от ветров со всех четырех сторон, от солнечного сияния над безбрежными просторами тундры, о которой так грустилось на чужбине.
– Огей!
На бугре, как раз против солнца, стоял чум. Казалось, веселый солнечный шар поддерживается концами шестов, торчащими веером над вершиной чума. Ясовей даже забыл попрощаться со своими спутниками, со всех ног кинулся на бугор.
– Ань здорово!
– Здорово, здорово.
У раскрытого выхода из чума стояла старуха в бурой выношенной панице. Она смотрела на незнакомого парня, закутанного в ветхую кацавейку, равнодушными глазами и сказала сухо, будто не к нему и обращаясь:
– В чуме никого нет.
– Ты, бабушка, не узнала меня? Ясовей я, сын Хосея...
– Вот ныне-то узнала. Помню, что Ясовеем звали. Слышала в Андеге, люди говорили: уморил купец Обрядников и Тахаву и Хосея на чужой стороне. А чум взял себе. И олешков взял, сколько было. Тебе-то что-нибудь дал ли?
Старуха говорила и говорила. А Ясовей стоял, не двигаясь, слушал и не слушал, смотрел за реку, в синеющую даль, и ничего не видел...
– Ты уж большой стал, парень, – продолжала старуха, – вымахал, ишь ты, до мокодана, поди, рукой достанешь. Где живешь-то?
– Нигде не живу.
Старуха с недоумением посмотрела на Ясовея, пошамкала губами, тронула за рукав.
– Что ты, милый! Нигде-то жить нельзя. И олень где-нибудь живет, комар и тот под листом в болотине ночует. Зайди-ко в чум, кипятком прополощись, согрейся. Заходи...
Глава четвертая
Революция на краю света
1
Осень сменяется зимой, зима убегает от весны, весна зовет лето. Сколько раз повторился этот круговорот с тех пор, как снова попал Ясовей в родные края, он не считал. Без родителей, в чужом чуме приходится ему жить и всё же он доволен тем, что дышит чистым воздухом тундры, ходит по снежным равнинам, слушает лай собак у дальнего чума, будто музыку, знакомую с детства. Медлительна и размеренна жизнь в тундре, привычны и просты занятия жителей чумов. Где-то в дальних краях загремели, говорят, небывалые грозы, забушевали невиданные пожары, а в тундре тихо. Тихо? Тихо ли?
Ясовей по лисьему следу идет, капкан несет. Смотрит, выбирает, где лучше его поставить. Вот здесь лисица копала, тут и капкану стоять самое место. Насторожил Ясовей железную пасть, снежком припорошил, полюбовался: хорошо. Осторожна лисица, да не заметит, быть ей в капкане. Поднял голову – что такое? Будто человек вдали движется. Правда, и с ружьем. Вот рукой машет. Откуда бы тут человеку? Напряг Ясовей зрение, всмотрелся – еле идет человек, шатается, ноги волочит. Что с ним? Ясовей быстро направил к нему свои лыжи. Ой-ой! Замерз путник. Лицо посинело, брови и борода в куржевине. «Русский заблудился, наверно, в тундре», – подумал Ясовей. И тут заметил, что за плечами у путника не дробовик, а винтовка. Эге, военный, значит.
– Хороший наст под ноги идущему по тундре! – приветствовал Ясовей незнакомца. А тот с трудом произнес коснеющим языком:
– Далеко ли до чума? Отведи, пожалуйста. Окоченел совсем. Едва плетусь...
Повел Ясовей незнакомца к чуму, да мало прошли, окончательно ослаб человек, свалился. Тогда снял охотник лыжи, положил на них путника, привязал и повез. Ладно, наст крепкий оказался, ногу прочно держит, преступается редко. Немало поту пролил парень, пока добрался до чума охотника Лаптандера. Хозяин чума встречает, недоуменно разводит руками.
– Что за упряжка такая! Гляжу. Э, да это Ясовей! Уж не медведя ли он подстрелил, думаю...
– Шутки потом, Лаптандер. Сейчас скажи, чтобы в чуме костер развели, чайник скорей кипятили. Видишь, человек замерз...
Лаптандер сокрушенно закачал головой, велел жене развести костер.
В чуме незнакомца положили на оленьи шкуры, разули, оттерли снегом закоченевшие ноги и руки. Когда он стал приходить в себя, дали горячего чаю. Постепенно неожиданный гость отогрелся. На ночь его с головой укутали в теплые меха.
2
Утром русский проснулся рано, ещё все спали. Только Яхако, шустрый и непоседливый, беспокойный, как весенний ручей, уж выглядывал из-под мехового одеяла, поблескивая глазенками. Чужой, незнакомый человек в чуме, разве можно проспать, не увидеть, как он будет подниматься. Вот больной высвободил руку из-под мехов, отряхнул куржевину на изголовье, хочет приподняться, стонет... Встретился глазами с Яхако.
– Мальчик, ты не спишь? Дай напиться...
Яхако дал воды. Смотрит на незнакомца исподлобья.
– К нам зачем пришел? – говорит неприязненно.
– Да вот видишь, в гости, – слабо улыбнулся русский.
– Оленей наших увести хочешь!
– Нет, оленей ваших мне не надо. А что, жалко оленей-то? Да ты не бойся, садись поближе... Вот сюда...
Мальчик осторожно придвигается. Ощупывает чужого глазами. Спрашивает с неуверенностью в голосе:
– Ты не начальник?
Гость смеется.
– Нет, не начальник я. А ты что же, боишься начальников-то?
Яхако поднял голову. Волосами тряхнул.
– Не боюсь я начальников. Они у отца олешков увели. У меня если захотят взять, я не отдам. Придут – вот мое ружье. Я стрелять умею, отец научил.
– Хороший у тебя отец. Спасибо ему, меня вчера подобрал в тундре, не дал погибнуть.
– Это какой отец. Это не отец...
– А кто же? Брат?
– Просто в нашем чуме живет. Ясовей.
Незнакомец встрепенулся.
– Ясовей?
– Чего удивительного. Имя такое.
Мальчику непонятно, почему так изумился русский простому ненецкому имени, почему он вдруг замолчал и задумался.
Между тем проснулись взрослые, запылал костер, в чуме стало тепло. Выдвинули поближе к огнищу столик, хозяйка навалила на него гору мороженой рыбы да оленины. Приглашают к столу русского.
– Вставай-ка, поайбурдаешь, вся немочь пройдет, крепче будешь...
Гость, постанывая, поднялся. С большим трудом взял кусок мяса. Обмороженные пальцы ныли, горели, как в огне. Выпив чашку чаю, он лег на груду оленьих шкур.
– Спасибо, хозяюшка, полежу, отдохну, может, лучше станет...
– Отдохни, слаб ты очень...
Залаяли собаки.
– Ясовей приехал, – закричал Яхако, – вот хорошо-то, сказки сказывать будет...
Ясовей, войдя, аккуратно выбил снег из малицы, свернул её и положил в сторонку.
– О, тепло у вас и не дует. А поайбурдаем покрепче, совсем хорошо будет... Как он? – покосился Ясовей на незнакомца.
– Ожил. Со мной говорил, – бойко ответил Яхако, – про тебя спрашивал. Нынче спит, наверно...
Но незнакомец не спал. Он смотрел на Ясовея и... и узнавал его. Он, верно он. Тот же упрямый разрез рта, та же ямочка на подбородке, тот же хитроватый и веселый взгляд черных чуть-чуть с косинкой глаз. Повзрослел, посуровел лицом. Копна волос подстрижена кружком по тундровому обычаю. Но всё равно это он. Вот берет нож – его движения, быстрые, угловатые... Вот улыбнулся, разговаривая с Яхако, – его улыбка.
– Ясовей...
Услышав свое имя, Ясовей повернулся к незнакомцу.
– Как, лучше стало? Напиться не надо ли?
– Ясовей... это ты?
– Это я. Как вы узнали мое имя? Яхако сказал?
– Ясовей, подойди ко мне, посмотри на меня. Не узнаешь?
Ясовей всматривается в бородатое лицо, опухшее от мороза, качает головой.
– Ну, как же ты забываешь друзей? Ведь я – Шурыгин Николай...
Ясовей минуту сидел, как истукан, потом сорвался с места и бросился к больному.
Яхако сперва испугался, но видит, пугаться нечего, успокоился, хотя и не понимал, отчего это вдруг Ясовей начал обнимать чужого начальника.
3
Был этот вечер не короче других заполярных вечеров, а пролетел он словно миг один. Не заметили ни Ясовей, ни Шурыгин, как улеглась пурга и в дымоход заглянули чистые звезды. Друзья, взволнованные неожиданной встречей, наперебой спешили рассказать о себе.
– Так вот и было, Ясовей, – говорил Николай, – потаскали меня по тюрьмам, а потом загнали сюда, на твою родину. Жил сначала в Усть-Кальме. Товарищи там мне рассказывали, что ты бывал у них. Ушел, говорят, в тундру подался. По песцовому следу... Ну, мне недолго довелось пожить в Усть-Кальме, не потрафил начальству, ещё дальше отправили. Революцию встретил в Широкой Виске. Хотел сразу же восвояси ехать, да надо было здесь Советскую власть устанавливать, задержался. А тут вот интервенты нагрянули, пришлось за винтовку взяться. О тебе я вспоминал не раз, разыскивать пытался, да где найдешь в этом глухом просторе. А ведь нашел вот! Может же так случиться. От беляков бежал, чудом вырвался, думал уж погибну. А не только не погиб, ещё друга разыскал...
– А мне, думаешь, просто было до родных мест добираться, – горячился Ясовей, как будто действительно кто-нибудь утверждал, что просто. – Э, поди-ка попутешествуй, где с обозом, где пешком, где на лодке – всякое бывало. Добрался же, однако. Добраться добрался, а жить как? Родителей не нашел, погибли, говорят, родители... Питался охотой, случайными заработками. У богачей оленей пас, рыбу промышлял. Так и ныне живу по чужим чумам. Спасибо, Лаптандер приютил. Квартира, как видите, не очень богатая, не чета барыниной...
– Не забыл всё-таки городское житье?
– Забудешь ли! Уйдешь иногда в тундру, сядешь на бугорок и вспоминаешь всё, как было. И кажется, что и не было ничего, всё сказка или сон... Вот Яхако рассказываю, так не верит, говорит, на хынос похоже, старинную сказку, только чуднее... Сердце наше какое-то странное: из города в тундру рвалось, казалось, что лучше нет наших родных мест, а в тундре живу – о городе вспоминаю. И особенно жалко: уехал – революция без меня прошла.
– Не горюй, приятель, – улыбнулся Николай, – тебе ещё предстоит революцию у себя здесь делать. Как, согласен на это?
Ясовей встрепенулся, по-мальчишески задорно выправился.
– Будем делать революцию. Когда начинать?
– Вот видишь, какой ты горячий. Выдержки, выдержки больше, всему своё время, революционер.
Глаза Ясовея потемнели. Он сник.
– Вы шутите, Николай. А я серьезно...
– Я ведь тоже серьезно, дорогой мой, – Николай посмотрел юноше в лицо. – Революцию с бухты-барахты не делают. Сейчас на Печоре интервенты – заграничные буржуи. Они приехали помогать местным богачам задушить революцию, отнять у народа свободу. Надо прогнать интервентов, разбить белогвардейцев и установить везде Советскую власть. Вот что надо делать. И дело это не простое, трудное...
4
Будто за отцом родным ухаживал Ясовей за больным Николаем. Обмороженные руки и ноги жиром смазал, мягкими пыжиковыми мехами укутал. Лежит Николай на груде оленьих шкур неуклюжий, неповоротливый, только глаза сверкают из вороха мехов. Днем Ясовей на промысле, вечером не отходит от Николая: то чаю ему подаст, то рыбой угостит, то подушку поправит, то одеяло подоткнет, чтобы не дуло. А Николай все расспрашивает о жизни в тундре, интересуется бытом ненцев, их думами.
– Ты расскажи мне, Ясовей, как в тундре жизнь идет. Давно ли кочевники узнали, что царя у нас не стало? О Советской власти все ли знают?
Ясовей подумал.
– Рассказать-то можно бы, да ведь долго – слушать будете ли? Если хотите, расскажу.
– В далекий наш край даже ветер редко заносит тепло. Живем мы, сами видите, на краю земли. Дальше и ехать-то уж, кажись, некуда. А как жизнь идет в далеких больших городах, в чужих краях, мы и знать не знаем. В большом море буря гуляет, волны до облаков гребни вздымают, а в маленьком дальнем заливчике тишь, как в чайном блюдечке. Так и мы, обитатели тундр, ничего не знали, что на земле происходит. О войне слышали маленько, да не очень понимали, кто и зачем воюет. Потом начали говорить, что царя не стало. Из чума в чум новость пошла: «царя ссадили». А было это в пору, когда оленеводы готовились кочевать из лесов к морю, потому собирались вместе. Кто первый принес слух, попробуй узнать. Только при встречах люди сообщали друг другу:
– Слышали? Говорят, царя ссадили...
– Ну? Как же это ссадить царя?
– А вот так, взяли да и ссадили.
– А кто ссадил?
– Ну, кто...
А в самом деле, кто? Нелегко ненцу ответить на такой вопрос. Откуда ему знать, кто там около царя живет. Из начальников ненец знает старшину да урядника, да попа.
– Кто ссадил? Урядники, старшины да попы, наверно...
– Видать, они. Кому же больше...
– А куда ссадили?
Вот тебе-тебе! Опять неизвестно, куда царя можно ссадить. Что царь сидит на престоле, это слыхали. А престол, поди, такой, как в пустозерской церкви, золотом сверкает. Куда же с престола царя можно ссадить? На пол? Ой, будет ли на полу царь сидеть! На лавку? Кто знает, есть ли лавки в царском чуме. Может, на полати? Полати-то уж, наверно, есть...
– Надо быть, на полати, – решили скопом, – всё-таки на полатях теплее царю лежать, чем на полу.
На этом все и сошлись бы, если бы не Халтуй.
– А я видал царя, – сказал он.
Оленеводы ахнули.
– Вот так да! Халтуй наш с царем встречался. Уж не вместе ли айбурдали? Может, он тебя чаркой угостил?
А Халтую хоть бы что, только глазами моргает.
– Мимо правленья ходил. В двери смотрел. Картина висит. Царь. На плечах золотые кисти. Кругом ремни наплетены.
– Так ты, Халтуй, пожалуй, коновала видел, коновалы в ремнях-то.
– Ну вот, не отличу коновала от царя, – горячился Халтуй. – Над головой две куропатки, в лапах у них палка золотая и круглый камень. Вот.
– Раз две куропатки, так да, это непременно царь.
Тут кто-то вспомнил, что я в городе бывал, может, про царя слыхал. Позвать, говорят, Ясовея, пусть он скажет. А я бы и рад сказать, да сказалка коротка. Что я знал о царе? Почти ничего. Тру ладонью лоб, вспоминаю, о чём с вами говорили. О царе-то говорили ли? Говорили. Да. Царь помогает тем, кто угнетает рабочих. У царя жандармы толсторожие, с красными мясистыми руками. Их я и сам видал. С шашкой на боку – нож такой большущий, селедкой называется...
– Вот так да! Селёдка – рыба...
– Верно, как рыба и есть – длинная, тонкая. Для смеху так зовут.
– Разве что для смеху.
Крестьянам царь земли не дает, всю роздал своим приятелям. С крестьян налог большой берет, ясак.
– Вот и с нас царь тоже ясак берет?
– Конечно, царь. Он, – говорю, – бедняков готов ободрать, как охотник песца обдирает, раз – и нет шкуры... А вот богатым от царя помощь. Поэтому правильно сделали, что царя ссадили. Словом это называется таким: ре-во-лю-ци-я...
До тех пор Сядей-Иг сидел, невозмутимо слушая нашу болтовню. А тут резко встал, гаркнул:
– Будет вам пустое трепать! Без костей язык-то. Никакой революции не бывает. Враки всё!
Оленеводы опасливо замолкли. Сядей-Иг сердится. Прогневили Сядей-Ига. Это не царь, а хуже ещё...
