Текст книги "След голубого песца"
Автор книги: Георгий Суфтин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
Глава шестая
Девушка из далекого становища
1
День, когда в чумах оленеводов услышали о приходе на Печору красных, был настоящим праздником для Ясовея. Чтобы убедиться в достоверности этого слуха, юноша поехал по соседним чумам. И везде уже знали: белые убежали без оглядки. Со всем пылом юности Ясовей приветствовал это событие. Он ликовал: ведь и он маленько-то помогал прогнать беляков. Ему хотелось, чтобы все торжествовали так же, как и он. А кое-где к его восторженности относились равнодушно, порой даже насмешливо, снисходительно: мол, ребячество, что с него возьмешь, молод ещё...
Вот приехал он к Манзадею. Тот сидел посреди чума и набивал патроны. Мешочек с порохом стоял меж его согнутых калачом ног.
– Доброй удачи охотнику, – сказал Ясовей, усаживаясь напротив хозяина.
– Проходи-ко, садись да хвастай, – добродушно ответил Манзадей.
– Похвастать есть чем, – прямо с ходу начал Ясовей. – Знаешь ли ты, что интервенция хвост показала?
– Ха! Чего мне на её хвост смотреть, – отшутился хозяин. – За него в саудовской лавке чаю не дадут, пороху тоже не дадут... Так я думаю. – Манзадей хитровато сощурился.
– За нее нынче мятого пера из крыла старой куропатки никто не даст! Этому-то и надо радоваться...
Манзадей покачал головой.
– Мне чего радоваться. Мне всё равно. Я эту поганую интервенцию и в глаза не видал. Выдумки всё. Навыдумывали мудреных слов, какой в них толк... Интервенция, кооперация, конференция – поди разберись, что к чему. Русские навыдумывали, пусть они и разбираются. Мне некогда, патроны набивать надо.
– Ты глупо рассуждаешь. Нельзя так, – загорячился Ясовей. – Политика всех касается...
– Вот-вот, ещё политика. Скоро лишний ларь придется делать, ваши хитрые слова возить... И где вы, молодые, их берете? – насмешливо поглядывал старый оленевод на юного агитатора, а тот кипел, точно переполненный чайник на крутом жару.
Ах, Ясовей, видимо, кроме горячего сердца, ещё что-то нужно, чтобы люди слушали твои слова.
Назавтра Ясовей решил поехать, невзирая на бездорожье, в Широкую Виску. Хотелось самому, собственными глазами увидеть, что в деревнях действительно интервентов и белогвардейцев не стало. И едва он выехал на берег Печоры, понял: всё так. Над большим купеческим домом в центре Широкой Виски горел на солнце алый флаг. Юноша от полноты души гикнул, встав на нартах во весь рост. Упряжка одним духом перемахнула реку, вихрем ворвалась в село. Ворота купеческого двора были раскрыты настежь, и олени, часто дыша, остановились перед крыльцом. Первое, что бросилось в глаза Ясовею, это вывеска. Ярким суриком на куске холста было выведено слово: Совет. Неровные, расползающиеся вкось буквы показались юноше прекрасными.
Николай встретил Ясовея ласковой усмешкой.
– Не от стаи ли волков спасался? Куда так спешишь?
Ясовей отмахнулся и сам набросился на Николая с градом вопросов.
– Опять Совет появился?
– Появился, как видишь...
– Теперь уж твердо, навсегда. Правда?
– Теперь уж навсегда, Ясовей.
– А интервенция где?
– Интервенция тю-тю, – Николай помахал рукой по направлению к морю.
– Сбежала и духу не осталось?
– Ты догадлив.
– Вот хорошо-то! – с такой непосредственностью, с таким чувством воскликнул Ясовей, что Шурыгин крепко обнял его.
– Очень хорошо, Ясовей, очень, – сказал Шурыгин серьезно. – Нелегко обошлась нам эта интервенция. Многих друзей мы недосчитались, много хороших людей погибло. Тяжелые испытания перенесли люди. Но всё это позади. Теперь за дело браться надо, друг мой. Много дела, ой, много. Отдыхать некогда. Надо сейчас же засучивать рукава. Сегодня ты поедешь к Тирсяде. Скажешь ей, чтобы она Совет собрала, всем ненцам пусть объявит: интервенция кончилась. Белые больше не вернутся. Передай ненцам ленинское слово: Советская власть – это власть трудящихся. Она принесет ненцам свет и счастье...
Восторженно, срывающимся голосом Ясовей повторил:
– Советская власть принесет ненцам свет и счастье. – И добавил: – Все ненцы за Советскую власть!
Шурыгин добродушно прищурился.
– Ну-ну, агитатор...
В тот день в Широкой Виске состоялось заседание Совета. Первым делом говорили о школах. При интервентах занятия во многих школах прекратились, школьные здания были заняты под солдатский постой. Требовалось восстановить все школы, наладить регулярные занятия. Речь зашла и о создании ненецких школ.
– Дать возможность ненцам учиться – это наш первейший долг, – говорил Шурыгин. – Как это сделать – вот трудный и сложный вопрос, над которым придется всем нам поломать головы. Ведь нужны учителя, знающие ненецкий язык, нужны учебники. Где их взять? А откладывать в долгий ящик нельзя. Первые шаги надо делать сейчас же. Вот я и думаю... – Шурыгин помолчал, побарабанил пальцами о столешницу. – Позовите-ка сюда Ясовея, – сказал он.
Ясовей смущенно остановился у дверей, окидывая быстрым взглядом сидящих за столом людей.
– Вот что, Ясовей, у нас к тебе есть предложение, – сказал Шурыгин, медленно произнося слова. – Ты грамотный человек, читать и писать умеешь. Надо, чтобы все ненцы научились грамоте. А для этого нужны учителя. Хочешь стать учителем?
– Я буду учителем. Хорошо, Николай Васильевич, – впервые Ясовей назвал своего друга по имени и отчеству.
– Но тебе для этого самому надо учиться. Согласен поехать в Архангельск?
Ясовею было просто удивительно, почему его об этом спрашивают. Поедет, конечно же! Хоть завтра, хоть сейчас...
– Не торопись, торопыга. Сделаем запрос, получим ответ – тогда и поедешь. Ну как, пошлем этого молодца?
Ясовеевым оленям, наверно, показалось, что их хозяин хватил лишнего, столь необычно подбежал он к саням и, дав передовому полную волю, запел во весь голос:
Солнце, ты ярче сияй
Над моею родной землей
Скоро холодный наш край
Будет разбужен весной...
Ну, Ясовей, вот и попал ты на след твоего голубого песца. Смотри, чтоб не убежал он, дался в руки...
2
У Нюди было тайное зеркальце, которое она не показывала никому, даже близким подругам. Кругленькое, в красной бархатной оправе – подарок отца. Это зеркальце она берегла пуще глаза. И как любила Нюдя покрасоваться перед ним в утренний час, когда в чуме никого нет, а костер пылает так жарко и так весело переливаются в отсветах его пламени стеклярусные бусы на смуглой шее и матово поблескивают монетки и кольца в черных косах, тугими жгутами падающих на плечи. Счастливо зеркальце, если попало хорошенькой девушке. Счастлива девушка, если она со своим сокровенным другом-зеркальцем может провести приятные минуты.
– Нюдя, ты все еще не уехала? Смотри, опоздаешь, отец сердиться будет, – беспокоится мать, заглядывая в чум.
– Нет, мама, я успею. Ведь до озера Салм-то всего пять оленьих передышек, долго ли доехать... Ты посмотри, как эта лента идет мне.
Мало ли дела у матери – надо перебрать и развесить для просушки оленьи шкуры, вымять и очистить от мездры камусы, из которых мастерят обувь, насушить оленьих жил для шитья одежды, подобрать меха на мужний совик, а потом приготовить мясо на обед, начистить рыбы, вымыть посуду и на весь завтрашний день нарубить тальника, чтобы огонь в чуме горел ярко и весело. Но всё равно разве удержится мать, чтобы не полюбоваться своей ненаглядной единственной дочерью, когда та убирает себя лентами, бусами и иными украшениями?
– Пуночка ты моя, – говорит Мунзяда, ласково глядя на дочь.
Нюдя пунцовеет, потупляя взор. И вдруг кидается матери на шею, тормошит, щекочет её.
Мунзяда, проводив дочь, смотрит ей вслед, смахивает с глаз слезу. Все матери таковы, что же тут удивительного!
Нюдя едет, радуясь простору, быстроте, с которой мчатся олени, и ещё чему-то смутному и неясному, что тревожит душу и заставляет сладко биться сердце.
Молодые олени бегут резво, они чувствуют настроение своей хозяйки. Но ведь никогда не бывает в жизни так, чтобы всё шло одинаково хорошо и гладко от начала и до конца. Уж на что была гладка тундра, по которой ехала Нюдя, а вот нашлась на пути кочка, наскочил на нее полоз – и хрустнул копыл, и сани ткнулись боком в землю. Не удержалась Нюдя, упала с саней. И, падая, разбила заветное зеркальце в потайном карманчике. Вот стоит она и плачет. Оттого ли плачет, что сани сломались и дальше ехать нельзя, оттого ли, что зеркальца жалко?
Как узнать молодому ненцу, отчего плачет девушка в тундре одна-одинешенька? Очень просто: следует подъехать и спросить, не надо ли чем помочь.
– Пусть будет солнечным днем вся твоя жизнь, красавица, – приветствовал девушку Ясовей, неслышно подъехав сзади.
Нюдя вздрогнула и торопливо сунула разбитое зеркальце в карман.
– Хорошего тебе промысла, доброго пути, – ответила она, сквозь слезы глядя на Ясовея.
– Какая беда настигла девушку?
– Да вот копыл треснул... Как теперь ехать?
Ясовей осмотрел сломанные сани, минуту подумал.
– Можешь не горевать, дело несложное.
Он разыскал в своем обозе запасной копыл и быстро починил покалеченные сани.
– Вот и всё...
Вот и всё. Надо бы ехать девушке, а она чего-то медлит, не берет хорея в руки. Юноше надо бы распрощаться, сесть на свою упряжку и умчаться вдаль, а он стоит, переминается с ноги на ногу, смотрит на девушку молча. Хоть сказал бы что-нибудь, не говорит.
– Спасибо, – сказала она или так ему показалось, кто знает.
Она улыбнулась, садясь на сани. Уехала.
А Ясовей стоял и тоже улыбался. Жаль, что человек не может в таких случаях посмотреть на себя со стороны.
3
В крутике вырыты землянки, бугры по-местному. Над ними высокие вешала с просыхающими сетями. Ветер колышет сети, по их прозрачной стенке идёт легкая веселая волна. Нюдя любит в полуденный час, когда припекает солнце, бродить около вешал, подвязывая кибасья, чиня огромной костяной иглой обнаруженные в сети прорехи. Рыбаки далеко, на озере. Нюдя одна. Но её не томит одиночество, тундровые женщины привычны к нему. И всё же сердце девушки неспокойно. Сети почему-то на этот раз не пользуются её вниманием. Она только по привычке перебирает ячеи. И даже перезвон поплавков не ласкает её уха. Нюдя вздыхает, смотрит вдаль, вздыхает снова...
То правда или только в сказках, которые поют старики, так говорится, что если человек сильно чего-нибудь хочет, это сбывается. Наверно, только в сказках. Вот Нюдя очень хотела бы, чтоб из-за сопки показалась оленья упряжка и чтобы на ней ехал тот самый юноша, который починил её сани. Очень хотела бы... И по странной случайности это её желание совпало с желанием Ясовея снова увидеть ту девушку, которая так безутешно плакала над поломанными нартами. Бывают ведь в жизни совпадения...
– Легкого скольжения игле девушки, поправляющей сети!..
Нюдя вздрогнула и обернулась. Сквозь колышущуюся на ветру сеть она увидела того, кого ждала. И покраснела. И растерялась. И сказала невпопад:
– В буграх никого нет, все на озере...
Юноша улыбнулся.
– А мне никого и не надо, кроме тебя.
– Зачем я тебе?
– Посмотреть...
Нюдя зарделась окончательно и не знала, куда себя девать. Всё же нашла силы сказать:
– Если ты голоден, я дам тебе рыбы. Если тебя долит жажда, я вскипячу чайник.
– Я голоден, как семь волков и ещё три волчонка. Я жажду так, что готов выпить все озеро и ещё три чашки. Можешь ли ты утолить мой голод и жажду?
Девушка ничего не ответила. Она стала хлопотать, подживляя костер, навешивая чайник, добывая из садка рыбу.
Никогда не ел с таким аппетитом Ясовей. Нежная пелядка так и таяла на языке. Никогда он не испытывал такого удовольствия от чая. Был чай удивительно сладким, оттого, наверно, что пил его Ясовей вприглядку – не спускал глаз с хозяйки, красневшей от этого пристального взгляда, улыбавшейся чуть-чуть краешками губ и вдруг озарившей его таким ответным взглядом, от которого захватило бы дух у каждого, кто имеет сердце.
Но нельзя же пить чай и молчать. Надо хоть слово сказать. А мысли у Ясовея все перепутались, и никакое толковое слово не шло на язык.
– Погода, кажется, завтра будет хорошая, – выжал он наконец.
– Наверно, будет хорошая, – как эхо повторила Нюдя.
Помолчали.
– На промысле-то всё ладно? – спросил он.
– Всё ладно на промысле, – ответила она.
– Спасибо за угощенье, – хмуровато поблагодарил он, вставая.
– Пей ещё, – с заметной лукавинкой в голосе попотчевала она и перевернула вверх дном пустой чайник.
– Лакомбой. До свиданья, – бросил он через плечо, беря хорей и падая на сани.
– Приезжай, буду ждать, – послышалось ему, а сказано это было или нет, кто знает.
4
Лето стояло в тот год на редкость жаркое. Солнышко, не желая прикрыться облачком, ходило и ходило над тундрой, палило нещадно, будто всю землю высушить хотело. Земля трескалась. Зелень увяла. Ягельник пожух. Олени изнывали от зноя и, гонимые оводом, лезли в озера. При перегонах стад по суходолу у оленей появлялись ранки меж копытами. Они гноились, ноги распухали. Олени тощали и падали. «Копытка!» – в тревоге говорили оленеводы. Ликовали только одни шаманы. При любой невзгоде они в выигрыше. На сопках пылали костры. Грохот бубнов раскатывался далеко по тундре вместе с сумасшедшими воплями шаманов. Выли псы, зажмурив глаза и протянув морды к солнцу, задернутому желтым маревом. Сядей-Иг встревожился не на шутку. Два его стада отстали на кочевьях и теперь находились в тяжелом положении. Он поехал сам к этим стадам, чтобы быстрее привести их к морю и выбрать более безопасные пути перекочевок. Уезжая, он наказывал Мунзяде:
– Смотри за девкой. Не отпускай её одну никуда. Долго ли до беды...
Да разве усмотришь за девушкой, если она захочет встретиться с милым. Куда бы ни ехала Нюдя, пути её обязательно перекрещивались с путями Ясовея. Теперь уже не краснела девица, встречая молодца, а он не искал пустых слов для разговора. И не нужны они были. Зачем слова, если сердце сердцу весть подает. И не было для Ясовея в ту пору ничего слаще, как думать о своей любимой, вспоминать её глаза, веселые и лукавые, такие, от которых становишься сам не свой. Ему хотелось слушать ещё и ещё её смех такой чистоты, что, кажется, будто ломаются, позванивая, тонкие льдинки. Он не мог налюбоваться её походкой, столь легкой, что ей позавидовала бы сама горностайка. Да что говорить, всяк бывал молод и всяк влюблялся. Выйдет Ясовей вечерней порой из чума, уйдет подальше в тундру, заберется на вершину сопки и сидит, глядя в дымчатую даль, долго-долго. Мечтает. И случается, что в мечтах рядом с обликом смуглой девушки в белой панице появится другой облик – девочки в ситцевом платьице, с косичками, курносой и милой, которую он называл Озерной Рыбкой. Вздохнет Ясовей, подумает: надо бы письмо написать. И скоро забудет. Что делать, в жизни так случается.
Видимо, передовой в Ясовеевой упряжке особенный – куда бы ни приходилось ехать, он упрямо забирает в ту сторону, где сегодня Нюдя. И как он чует это, удивительно! Вот и нынче надо бы Ясовею ехать на лабту, к стадам, а передовой утянул его в сторону Салм-озера, к буграм. Ничего не мог Ясовей поделать с упрямым оленем...
Рыбаки возвращались с тоней усталые, но довольные добычей. Лодки были загружены рыбой по край бортов. Женщины кинулись принимать улов, сортировать и чистить толстобрюхих омулей, золотистых пелядок, поблескивающих матовым серебром сигов. Ясовей искал глазами Нюдю и не мог найти. Около лодок её не было. Где же она? Может, уехала в свой чум? Нет, не уехала. Она сидела возле землянки на нартах и весело разговаривала с кем-то. Ясовей узнал Лагея. Сын крепкого оленевода, недавно получивший после смерти отца тучные стада оленей, Лагей считал себя завидным женихом и даже с лучшими тундровыми красавицами обращался снисходительно, свысока. Бровастый, кареглазый, с прямым, лишь слегка приплюснутым носом, он мог бы и сам сойти за красавца, если бы не заячья раздвоенная губа, которая безобразила его. Но Лагей верил в свою неотразимость и ходил с горделивой осанкой, выпячивая грудь, слова бросал так, будто делал собеседнику одолжение. Сейчас он картинно сидел на краешке нарт, поигрывая ножнами, украшенными резными костяшками, и, оттопыривая заячью губу, что-то, видно, очень смешное рассказывал Нюде, потому что она беспрестанно смеялась. Ясовей сделал вид, что его больше всего на свете интересует рыбацкий улов. Он смотрел, как женщины наполняли рыбой плетеные из ивовых прутьев корзины и таскали их на берег. Смотрел и ничего не видел. И ненки, как и все на свете женщины, заметив, что на них обратил внимание мужчина, прихорашивались и с улыбками поглядывали на него. Но молчали. Ничего не поделаешь, если мужчина сам первый не начинает разговор, женщине приходится молчать. А хочется поговорить с молодым парнем. Женщины переговаривались между собой, но так, чтобы слышал Ясовей.
– Кто бы помог таскать такие тяжелые корзины...
– У мужчин силы больше, мужчине такая корзина нипочем...
– Наши-то мужчины на промысле устали, им отдохнуть надо...
– Кто и не был на промысле...
Ясовей рассмеялся.
– Про меня, видно, слово. Я не устал. Давайте помогу.
Взвалив двуручную корзину на плечо, он легко вынес её на берег. Взял другую, третью. Женщины ахали, удивляясь такой силище в этом гибком юноше, у которого только-только обозначился первый пушок на верхней губе. А он, разгорячившись, совсем увлекся работой, женщины еле успевали наполнять корзины рыбой. И когда была вынесена последняя корзина, он в растерянности остановился. В серебристых чешуйках была вся его малица, лицо, и даже взлохматившиеся волосы были пересыпаны перламутровыми блестками. Женщины окружили его.
– Спасибо, Ясовей, за помощь.
– Приезжай к нам каждый день после промысла. Ждать будем.
– Такого парня отчего не ждать...
Ясовей смущенно потупился, что-то отвечал женщинам, счищая чешуйки с одежды. Поднял голову и встретился глазами с Нюдей. Сразу нахмурился. Посмотрел, где Лагей. Лагея не было.
Безмолвно Ясовей направился к своей упряжке. Женщины с недоумением глядели ему вслед.
5
В тундре, на берегу безымянной речушки, произошел серьезный разговор. Его слышали только низкорослые, не выше колен, березки, слабо шелестевшие листочками. Двое стояли один против другого, говорили негромко, сдерживая голос, словно боясь, что услышит дальняя сопка.
– Ты, Лагей, часто сюда ездишь?
– Дорога не заказана. Езжу. А часто ли ты ездишь, Ясовей?
– Когда вздумаю. Надо мной хозяина нет.
– Вот плохо, что нет хозяина. Ты бы лучше не ездил сюда.
– Я думаю, тебе бы следовало забыть эту дорогу...
Лагей стоял, засунув руки за ремень, в гордой позе человека, чувствующего свое превосходство над противником. Чего, дескать, этот облезлый неблюй попусту бьет копытами. Разве ему тягаться с Лагеем, безоленщику, живущему в чужом чуме!
Взмахнув, как пикой, длинным хореем, Лагей кинулся на нарты.
– Садись, подвезу! – крикнул он, и уж издалека долетело до Ясовея: – А то твои сустуйные задохнутся на ходу...
Ясовей долго стоял, глядя на взрытый полозьями снег. Он мучительно силился понять, что произошло. Что такое сделал Лагей? Он не причинил Ясовею никакого зла, не оскорбил, не ударил. Только посидел, поболтал с девушкой, рассказал ей что-то смешное. Фу, какой глупый Ясовей, по всякому пустяку готов кидаться на человека, как пёс Нултанко!
Ясовей повернул свою упряжку обратно. Он всячески старался успокоить себя. Но всё равно на сердце лежал ком. Какое у человека странное и непонятное сердце! А почему непонятное? Очень даже понятное. Вот у Нюди – да, трудно разобраться в сердце. Сегодня она тебе улыбается и смотрит так, что хоть в самую лютую метель, хоть в самую ледяную воду кинуться нестрашно, лишь бы она сказала. А завтра она так же глядит на другого и для другого звенит её смех, будто ломаются тонкие льдинки...
Уже солнце опустилось низко к горизонту и висело над дальними сопками, огромное, бурое, негреющее. Из болотных трав поднялись тучи комаров, кидающихся на человека с большим остервенением, нежели голодный волк кидается на отставшего теленка. В становище рыбаков утихла жизнь. Все забрались в землянки и, натрудившись за день, крепко заснули. Даже собаки спрятались между бугорками у входа в землянки и сладко дремали, засунув головы в густую траву.
Над становищем стояла тишина. Только издали доносилось утиное кряканье.
Ясовей остановил упряжку и спросил себя: «Зачем же я приехал сюда? Верно, зачем? Все спят. Спит, конечно, и Нюдя. Не бродить же ей вокруг становища невесть для чего...» Только кто знает, как и почему это случается: юноша уезжает от девушки, не приняв её взгляда, а потом возвращается; девушка не может уснуть, теряясь в догадках, почему он уехал, и бродит вокруг вешал и неожиданно видит сквозь сеть его, грустного и одинокого... Не чудо ли это!
– Ясовей...
Негромкий, осторожный её голос звучит для него сильнее призывного лебединого крика весенней порой.
– Нюдя, ты?..
Нужны ли слова там, где и без них все понятно. Серебряная белая ночь мерцает над тундрой. Неясные, смутные тени танцуют меж сопок. Сонное озеро что-то нашептывает мирное и убаюкивающее. И даже комары исчезли куда-то. Поняли, знать, и они, что влюбленным не до комаров.
