Текст книги "Отзвук"
Автор книги: Георгий Черчесов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)
Глава вторая
Спустившись со сцены, я увидел Аслана Георгиевича в окружении толпы. Собственно, не в окружении. Итальянцы стояли двумя группами, а в центре – Аслан Георгиевич. Во главе правой стоял представительный мужчина лет пятидесяти с удивительно ровным и красивым загаром. Воплощение уверенности, спокойствия и солидности. Но при этом доброжелательно учтив.
– Мэр Капри, – пояснил Алан. – Сразу видно, особых забот у него нет. И свита шикарная. Он только что представил своих спутников Аслану Георгиевичу: два министра, три депутата Европарламента, остальные тоже шишки. А дамочки с украшениями – это их жены.
– А слева? – спросил я, имея в виду одетых разношерстно: в рубашки и футболки людей, многие из которых были в сандалиях.
– Коммунисты. Гордо стоят. Тот, в джинсах, невысокий, что обратился сейчас к Аслану Георгиевичу, – заместитель мэра. Видишь, обе группы отдалились друг от друга. Стоят вроде на одном пятачке, но не общаются. Свита мэра – сама по себе, товарищи его зама – сами по себе… Нелегко приходится нашему министру.
Но Аслан Георгиевич умудрялся общаться и с теми, и с другими, отвечая на вопросы то мэра и его свиты, то заместителя мэра и его товарищей.
– Кто такие осетины? – переспросил наш министр. – Выходит, наши танцы вызвали интерес к народу. Осетины – немногочисленны, обитают в центральной части Кавказских гор. Кстати, наши предки – скифы, сарматы и аланы, в свое время, точнее, в первые века нашей эры, жили по соседству с римлянами. Гунны, появившиеся с Востока, увлекли массу алан за собой на Запад. Лишь часть алан, решившаяся не соединяться с Аттилой, отошла на Кавказ. Мы-то и являемся потомками непокорившихся гуннам алан. Нас около пятисот тысяч человек…
– Всего пятьсот тысяч? – поразился мэр и спросил: – И как вам удалось в наш нивелирующий все и вся век сохранить столь самобытный фольклор?
– Народ, который не сохранил танцев, песен и обычаев предков, становится их тенью, – так говорят осетины, – сказал министр и крикнул по-осетински администратору ансамбля: – Ацамаз, принеси шампанское!
Один из коммунистов что-то проговорил оживленно.
– Он по профессии историк, – пояснил Виктор. – И вспоминает, что аланы славились своей кавалерией. Рим вынужден был даже выпустить специальное руководство по борьбе с ней…
– Впрочем, мы не только враждовали, – вмешался заместитель мэра. – Риму удалось сделать алан союзниками. Одна из северных провинций так и называлась – Сарматия.
– Вот видите, и тогда разные народы находили общий язык, – улыбнулся Аслан Георгиевич. – Пример для нас.
– А это уже пропаганда! – уличая нашего министра, мэр под хохот итальянцев ткнул ему в грудь пальцем.
– А я этого и не скрываю! – в тон ему ответил Аслан Георгиевич. – Мы прибыли в вашу прекрасную страну не только показывать свое искусство, но и ратовать за мир! – и, увидев прибежавшего с тремя бутылками шампанского Ацамаза, добавил: – И я думаю, сейчас самое время подтвердить это тостами. Извините, что шампанское придется пить из бумажных стаканчиков…
Открыв бутылку, Ацамаз привычно наполнил стаканчик шипучей и искрящейся жидкостью и вручил его мэру; второй стаканчик оказался в руках у заместителя мэра. Так поочередно он вооружил стаканчиками всех присутствующих. Наблюдая за этой процедурой, один из депутатов Европарламента что-то весело воскликнул, и все опять засмеялись.
– Он говорит, что вы, Аслан Георгиевич, великий дипломат, – перевел Виктор.
– Я тут ни при чем, это наши обычаи, – усмехнулся министр. – Ацамаз строго следует им, вот и все. У нас во главе стола сидят старшие, и бокалы вручаются сперва тому, кто справа от тамады, потом слева – и так до конца… Не забудь импресарио, – кивнул он на синьора Чаку. – Ну что ж, все вооружены – пора провозгласить тост. Сегодняшний концерт – лучшее доказательство того, что люди прекрасно могут понять друг друга, даже без знания языка. Важно чаще встречаться и обмениваться тем, чем мы богаты. И не обязательно при этом чем-то материальным. Осетины говорят: если мы обменяемся конями, то в принципе ничего не изменится: каждый из нас останется владельцем коня. Но если мы обменяемся песнями, то каждый из нас станет богаче на целую песню и на одного друга, который поделился песней. Позвольте мне поднять тост за такое общение, которое делает нас духовно богаче, которое несет не страдание и горе, а радость и удовлетворение. А это возможно при одном условии – если мир на земле. За мир, за радостное общение народов! И не хочу скрывать от вас: это тост-призыв, тост-пропаганда! Кому не нравится – пусть не пьет, – и весело улыбнулся.
– Глас-ность!.. Пе-ре-строй-ка!.. – слова мэра вызвали гул одобрения, аплодисменты, смех.
И справа, в свите мэра, и слева, среди коммунистов, повторяли на разные лады русские слова-символы. Мэр добавил по-итальянски:
– Мы желаем вам успехов в перестройке. Очень рассчитываем на вашу удачу.
И какая их корысть в нашей перестройке? – удивился я.
– В этом пожелании мы, коммунисты, – заявил заместитель мэра, – единодушны с христиан-демократами.
– Это, пожалуй, впервые! – раздался веселый возглас, и вновь итальянцы оживленно зашумели.
– Да, да! – закивал головой мэр и обратился к Аслану Георгиевичу: – Убедились, что перестройка благотворно влияет не только на ваш народ?
Один из депутатов Европарламента что-то тихо произнес, и итальянцы дружно обрушились на него.
– Знаете, какую реплику бросил депутат? – спросил Аслана Георгиевича Виктор: – «Если классовая борьба позволит осуществить перестройку…» Но ему дали отповедь. Старик-коммунист бросил ему: «Когда русские что-то затевают – это всерьез. Так было всегда…»
– Я вновь собираюсь в Россию, – заявил мэр. – Очень хочется вблизи посмотреть, что такое: глас-ность, пе-ре-строй-ка, – вновь отчеканил он слова по-русски.
– Вы успешно осваиваете русский язык, – подбодрил его Аслан Георгиевич.
– Насколько я овладею им, зависит от того, как будет двигаться перестройка в вашей стране! – усмехнулся мэр и, демонстрируя свое знание русских обычаев, чокнулся с Асланом Георгиевичем, и его не смутило, что в руке у него не хрустальный бокал, а бумажный стаканчик: – За мир и… пе-ре-строй-ку!
– Итак, вы – аланы! – восхищенно чмокнул губами историк. – Почему же вы отказались от этого имени, а называетесь осе-ти-на-ми? – с трудом произнес он незнакомое слово.
– Так получилось, – посерьезнел Аслан Георгиевич, не скрывая, что и его угнетает эта мысль. – Вся история алан состоит из ожесточенных войн. Рим, парфяне, персы, готы, арабы, хазары, половцы, – с кем только не приходилось скрещивать оружие нашим предкам! Пришлось пройти через три кровавые катастрофы. После гуннов последовал стремительный поток монгол – и в изнурительной борьбе с ними наши предки сумели отстоять свое имя. Едва оправившись, аланы подверглись трем опустошительным походам полчищ Тимура. От мысли, что его, владыку мира, дважды не пропустила через Дарьяльское ущелье кавалерия каких-то малочисленных алан, Тимур пришел в ярость и, пробравшись на Кавказ через Дербентские ворота, повернул войска на алан и приказал уничтожить их, не только мужчин, но и женщин, детей, стариков… Чудом оставшаяся в живых горстка алан укрылась в труднодоступных местах высоко в горах. А когда через века вновь показались на равнине, соседним народам неловко было назвать остатки некогда великого и могущественного народа гордым именем алан. И к их потомкам пристало имя овсы-осетины…
– Почему же они не возроптали?
– Может быть, по скромности, а может, потому, что сами стыдились своего унизительного состояния и не желали бросать тень на славных предков. Спасибо, что вы еще раз подтвердили, что и поныне в Европе, как и в Азии, и в Северной Африке тех, кто завещал нам свои обычаи, нравы, чья кровь течет в жилах осетин, знают как алан.
– Но это нелепо, отказываться от своего имени, – возмутился историк – Это равносильно тому, если бы мы, итальянцы, переименовали Рим!.. У алан такая богатая и интересная история – и отречься от нее!?
– Почему же отречься? – вяло возразил Аслан Георгиевич. – Мы любим свою историю…
– Э-э, как ни говорите, а отказавшись от названия алан, которые известны во всем мире, вы как бы отдалились от них.
– Многих осетин огорчает это. Будем верить, что справедливость восторжествует.
Раздался третий звонок, извещавший о том, что антракт закончился. Итальянцы поспешили на свои места, Аслан Георгиевич приблизился к синьору Чака и взял его за локоть:
– Почему вы сторонитесь их?
– Лучше быть подальше от них, – махнул рукой импресарио. – У мэра, министров и депутатов Европарламента колоссальная власть. Стоит одному из них пошевелить пальцем – и я вылечу в трубу. В этом сила политиков. Все они циники, уж поверьте – меня самого после войны, когда побрякушки-ордена еще были в цене, уговорили попытать счастья в политике, но я вовремя спохватился. Я сказал себе: хочешь потерять лучшее, что есть в тебе, – становись политиком. Я человек гордый и не стал ломать себя.
До боли в глазах всматривался в лица зрителей, стараясь отыскать ту, которую высветила вспышка блица… Начался танец, защелкали затворы «Кодаков»… Аслан Георгиевич, заметив меня, сердито спросил:
– Ты почему здесь? Второе отделение началось.
Он устремился к своему месту в девятом ряду, а я поспешил на сцену.
Зал буквально замер – такого зрелища здесь еще не видели. Танец, который во всем мире исполняли всего три человека, – и все выходцы из одного ущелья. Коста легко прошелся по сцене на носках с веером из десяти кинжалов в руках, спрятав за черкеску два и сжав губами еще пять. А он все брал и брал их у ассистента, пока у него не оказалось ровно тридцать кинжалов, которые вскоре засверкали, вонзившись в пол. Семь кинжалов он острием вложил в рот и резким движением – через голову – кинул на сцену, – и ни один не свалился! Переждав гул аплодисментов, Коста продолжил танец. Молниеносное движение – и кинжал, зажатый под коленом, воткнулся рядом с другими в пол… Собрав семнадцать кинжалов острием в пучок, танцор запрокинул голову, медленно поднес их ко рту, и зрители, не сводя с него глаз, затаили дыхание, понимая: это коронный номер…
Короткое, резкое движение головой – и все семнадцать выстроились, покачиваясь и сверкая, в ряд. Резкие удары доули и вздохи гармоники утонули в буре восторга и аплодисментов. А солист носился на носках по сцене, утыканной тридцатью кинжалами, не задевая ни один из них…
Шум постепенно стихал, когда раздался веселый хохот: одному из итальянских рабочих, собиравших на сцене кинжалы, никак не удавалось вырвать лезвие из деревянного покрытия.
Концерт подходил к концу, а я никак не мог отыскать смутившее меня лицо девушки, и почти успокоился, – да, показалось. И все же… Глаза могли подвести, но сердце… Какое-то смутное предчувствие не давало покоя.
Наступил финал: танец с саблями, в котором каждый должен быть весь внимание. Удары обрушиваются мощные, партнеры бьют сильно, без дурачков, искры так и взлетают над сценой… Вся мужская труппа ансамбля – сорок четыре человека – участвует в танце, и ты едва успеваешь отбиваться от сверкающих лезвий то щитом, то подставляя под удар саблю – и при этом вертишься-крутишься. На миг отвлечешься – и беды не избежать: или сам поранишь партнеров или они тебя… Чувствуя, как затаили дыхание зрители – не так ли смотрели римляне на поединки гладиаторов?! – как ежатся от охватившего их озноба при виде мелькающих сабель, я невольно забыл о своей тревоге, весь отдался танцу… И лишь потом, когда зрители, аплодируя, обрушили на нас восторг, в душе опять шевельнулось беспокойство.
Танцоры устало снимали грим, переодевались. В открытые настежь окна проникал шум толпы, которая никак не желала расходиться. Так было везде. Так будет и здесь.
– И как это мэр Капри сдержался, не выбежал на сцену?! – глядя на нас большими глазами, удивлялся Казбек.
Мы в ответ невольно засмеялись. В самом деле, у этого мэра выдержка еще та… А вот мэр города на юге Италии повеселил нас изрядно. До начала концерта чопорно-недоступный, пренебрежительно отвергший предложение Аслана Георгиевича выступить на сцене со взаимными приветствиями, – «это у нас не принято», мэр, убедившись, какой восторг вызвали танцы у зрителей, едва дождался антракта и потащил за рукав министра на сцену. Он жаждал поскорее получить от успеха, как ехидно определил Алан, дивиденды, политический капиталец, и начал свою речь с нетерпеливого возгласа: «Это я дал согласие на выступление в нашем городе замечательного ансамбля! Я! Запомните мое имя! И не забудьте в день выборов!» Подняв обе руки над головой, он взывал к зрителям, раз за разом повторяя свою фамилию, пока присутствующие не начали весело скандировать ее. Потом, вспомнив об ансамбле, он обернулся к Аслану Георгиевичу и горячо поблагодарил его и танцоров за великолепное зрелище. Аслан Георгиевич надел мэру на голову горскую войлочную шапку, тот под неистовство зрителей стал еще и еще раз требовать, чтоб фотокорреспонденты запечатлели его в уникальном головном уборе, и настойчиво повторял, чтоб снимки опубликовали в газетах…
Вмиг изменилось к нам и отношение организаторов концерта, это проявлялось даже в мелочах: если до начала представления они доставили за кулисы всего с десяток бутылок газированной воды, хотя в такую жару танцорам, чтоб не сбавить темп, просто необходимо поглощать ее литрами, то затем несли ящик за ящиком, и не только с водой, но и с кока-колой, фантой, соками, пивом… А после концерта, заняв свои места в автобусе, мы не смогли двинуться с места – перед нами вдруг выросла группа улыбающихся итальянцев, которые настойчиво просили нас зайти в тратторию, где уже были накрыты столы, и держали там до двух часов ночи…
Такая метаморфоза происходила чуть ли не в каждом городе. Было приятно, когда на следующее утро после концерта на улицах прохожие, узнавая, останавливались и приветствовали нас. У ребят, направлявшихся к автобусу, невольно появились горделивая осанка и счастливая улыбка. Казбек же, переложив магнитофон в левую руку, останавливался и крепко жал руки итальянцам, всем подряд, и так у него это получалось трогательно и дружелюбно, что никто из танцоров не подшучивал над ним.
Каждый концерт сопровождается подобными сценами, а мы никак не привыкнем спокойно, без волнения воспринимать восторженные взгляды, рукопожатия, объятия совершенно незнакомых людей.
Вот и на Капри, когда мы, облачившись в приобретенные в Италии куртки и джинсы, показались в проеме двери и на нас опять обрушился шквал аплодисментов, предательская слеза туманила взор. Мы шли сквозь толпу по узкому коридору, и я пристально всматривался в женские лица, стараясь отыскать знакомые черты, но тщетно.
На том же самом пятачке, что и в антракте, стоял Аслан Георгиевич в окружении мэра с его свитой и товарищей заместителя мэра.
– Посмотрите на них, – мэр показал на нерасходящуюся толпу. – Они жаждут и во второй, и в третий раз попасть на ваш концерт. А сколько осталось там! – махнул он в сторону ворот, и, явно наслаждаясь властью и возможностями, которые она предоставляет, мэр преподнес Аслану Георгиевичу лестное предложение: – Я предлагаю вам дать здесь… еще… семь концертов. Да, да, семь! Подряд! И обещаю полный аншлаг.
Импресарио обхватил руками голову и простонал:
– Где вы были раньше, синьор?!
– На острове отдыхают состоятельные люди, – продолжал мэр. – Они не станут скаредничать. Вы можете установить любые цены на билеты. Возьмут нарасхват. Такое великолепное зрелище!
– У нас – увы! – расписанный по часам гастрольный маршрут, – развел руками Аслан Георгиевич. – Уже завтра нас ждут в Сорренто.
– Неустойку я беру на себя, – заявил мэр.
Импресарио, не выдержав, воскликнул:
– Я на этом предложении заработал бы несколько миллионов лир!.. Но это невозможно. С советским коллективом маршрут не изменить…
– Тогда на будущий год, – не сдавался мэр.
Сквозь толпу обступивших пятачок зрителей к нам продвигалась хрупкая, моложавая старушка. Несмотря на возраст, она была стройна и легка, да и одета не слишком строго: белая маечка на бретельках, свободные брючки. На загорелой морщинистой шее дешевое украшение – бусы из разноцветных ракушек. По тому, как все расступались перед ней, нетрудно было догадаться, что здесь ее многие знают.
Старушка уверенно прошла вперед, но не стала приближаться к свите мэра, а, остановившись поодаль, подозвала – пальчиком! – его к себе. И он, этот холеный, представительный мужчина, оборвав себя на полуслове, поспешил к ней. Почтительно поцеловав ей руку, внимательно выслушал ее и тотчас обернулся к Виктору:
– Эта женщина – американка. Мультимиллионерша…
Я с любопытством глянул на старушку. Когда мне еще удастся увидеть мультимиллионершу?! Нет, если б мне не сказали, ни за что бы не признал в этой простенькой старушке миллионершу. В моем представлении женщина ее положения должна быть в шикарном платье, со сверкающим ожерельем, все пальцы унизаны дюжиной колец с драгоценными камнями. А тут чистенькая, аккуратная старушка, старающаяся нравиться окружающим…
– Погляди, какие серьги! – шепнул Алан. – Платина, бриллианты и изумруд.
Ага! Все не так и просто, как кажется на первый взгляд, какой-то штрих все же есть, причем наверняка хорошо продуманный. Ну что ж, надевать бусы из ракушек не возбраняется и миллионерше, но допустить, чтоб ее приняли за простолюдинку, – ну зачем же? Я в жизни не видел таких серег. Зелень изумруда отражалась даже в ее глазах. Но тут же я сообразил, – глаза-то у миллионерши зеленые, в тон им и подобран камень.
– …Ей очень понравился концерт, – продолжал Виктор.
Аслан Георгиевич неопределенно кивнул головой, то ли соглашаясь с мэром, то ли утверждая, что по-другому быть и не могло.
– Ей пришлись по душе и костюмы, особенно женские, и она просит продать ей один из них.
– Продать? – растерянно переспросил Аслан Георгиевич.
– Да. За любые деньги, – бесстрастно переводил Виктор.
– Но это невозможно, – развел руками министр. – Объясни ей.
Миллионерша бросила короткую фразу – Она говорит: назовите любую сумму, – перевел Виктор. – Она не намерена торговаться.
Аслан Георгиевич поежился.
– Нет, нет, это невозможно…
Старушке показалось, что ее слова неправильно перевели. Когда же ее убедили, что руководители ансамбля прекрасно поняли ее предложение, она, повернувшись к заместителю мэра, попросила его вмешаться.
– Вы коммунист, скорее найдете с ними общий язык, – заявила она.
Тот послушно шагнул к Аслану Георгиевичу.
– Она вложила большие деньги в развитие нашего острова. И мы, – он оглянулся за поддержкой к своим товарищам, – тоже присоединяем свою просьбу…
Я был удивлен: куда девались доброжелательность и любопытство, которыми только что искрились глаза итальянцев? Теперь на их лицах явно прочитывались озадаченность, настороженность и удрученность. Отказать в такой по-человечески понятной и даже лестной просьбе, которая к тому же вела к материальной выгоде?! Всего две минуты назад итальянцы твердили, что советские люди, оказывается, такие же, как и они, что между ними нет ничего, что мешало бы жить в мире и дружбе, что пресса зря наговаривает на «людей по ту сторону железного занавеса», – и вот, пожалуйста. Не все так просто, как кажется на первый взгляд. Но почему? Ведь такая в общем-то пустячная просьба. Никакой политики, ничего такого, чего можно опасаться.
Аслан Георгиевич покраснел от досады. Как же он выйдет из положения? – гадал я. Станет рассказывать о таможенных страданиях? О-о, нас еще задолго до поездки начали шпиговать-пугать: сколько вывезет ансамбль за кордон танцевальных костюмов, кинжалов, ичигов, бурок, башлыков, поясов, даже бижутерии, столько и должен ввезти в страну. Проверка самая суровая: каждую вещь таможенник тщательно ощупает, сделает пометку не только в декларации, но и у себя в блокноте, фиксируя особые приметы, чтобы, не дай бог, там, за кордоном, вещь не подменили. Но кому и для чего нужно подменять ее, – об этом хитроумные сочинители инструкций не задумываются. Главное – предусмотреть, перекрыть любую лазейку для тех, кто попытается нарушать правила. Побыть бы им в нашей шкуре. У солистов, руководителей, костюмерши дрожь вызывает сама мысль, что возможна потеря какой-то детали реквизита! Видели бы они, как после концерта уставшие танцоры, укладывая костюмы в кофры, раз за разом пересчитывают даже газыри, зная, что потеря и одного из них чревата большими осложнениями. Никакие объяснения в расчет не берутся, и считай, что ты родился в сорочке, если дело закончится тем, что станешь «невыездным», хотя для танцора этот ярлык страшнее пули…
Аслан Георгиевич бы охотно подарил американке понравившееся ей платье, наверняка уплатил бы сам за него втридорога, – но этот поступок может закончиться для него серьезнейшим обвинением, от которого не отмыться до конца жизни.
Заместитель мэра подошел к переводчику и прошептал ему что-то на ухо.
– Он советует облегчить кошелек американки, потребовав чек на две-три тысячи долларов, – перевел Виктор. – Для миллионерши это мелочь, а вы сможете приобрести для ансамбля подержанные автомобили. Разве они будут лишние?
Аслан Георгиевич усмехнулся: ансамблю-то они нужны… Чтоб «заделать» концерты, приходится порой гонять автобус с единственным пассажиром – администратором. Но привезти из Италии автомобиль?! Да какой чиновник поверит, что обошлось без преступления закона?
Потом еще не раз ансамблю будут делать выгодные предложения. В Мюнхене владелец одного из отелей предложит тысячу марок только за то, чтобы мы выступили в его ресторане с одним танцем. «Фотограф сделает несколько снимков, и мы их выставим в витринах, чтоб все видели: у нас в ресторане танцевал кавказский ансамбль», – пояснил он. Он целый час будет ходить следом за Асланом Георгиевичем и доведет оплату до десяти тысяч марок!.. И когда в очередной раз услышит твердое «Нет!», он схватится за голову и воскликнет: «Деньги сами плывут вам в руки, а вам лень протянуть ладонь! Странные же вы люди!»
Перебирая ракушечные бусы на груди, миллионерша молча переводила взгляд с Аслана Георгиевича на мэра и обратно, и по выражению ее лица было видно, что она недоумевает, почему министр не то что не благодарит ее, а упрямо отказывается от небезвыгодного предложения.
Виктор тронул за локоть Аслана Георгиевича:
– Она ждет ответа…
– Я же сказал…
– Американка не поймет, – пожал плечами Виктор. – У них все продается и покупается.
И тут спасительная мысль осенила меня:
– Виктор, объясни им, что так и так, традиции нашего народа не позволяют продавать одежду. На такого рода дела – табу.
Итальянцы закивали головами. Вот чем объясняется странное поведение министра! Конечно, этот доброжелательный человек – сын своего народа, и ему трудно переступить его традиции.
– Не все можно купить! – удовлетворенно и с вызовом произнес синьор Чака.
Аслан Георгиевич незаметно подмигнул мне, облегченно вздохнул и сказал:
– Передай, чтоб поскорее все одевались. Мэр организует нам прием.
… У входа в ресторан Аслан Георгиевич попридержал меня за локоть, благодарно произнес:
– Здорово ты придумал насчет табу…
Я петушком выгнул грудь, пожалев, что ребята не слышат похвалу начальства. Для меня доброе слово министра было особенно дорого. С того дня, как он прислал машину в аул и предложил мне, участнику художественной самодеятельности, поездку за границу в составе самого яркого осетинского профессионального ансамбля «Алан», да еще в капиталистические страны, я не переставал удивляться, как он, однажды увидев концерт строителей тоннеля, запомнил меня и решился пригласить в коллектив, являющийся несбыточной мечтой многих юношей и девушек нашего горного края. Я хотел высказать Аслану Георгиевичу, как тронут его вниманием, поддержкой, но теплые слова благодарности застряли у меня в горле: лицо министра побледнело, в глазах – выражение боли и негодования. Он глядел на меня в упор, но я знал – не видел.
– Как жаль, что приходится прибегать к подобным ходам, – глухо вымолвил министр, говоря скорее для себя, и, спохватившись, мягко положил ладонь на мое плечо: – Иди, Олег…
