Текст книги "Отзвук"

Глава десятая

Мать что-то заподозрила. Нюх у нее острый. Особенно относительно того, что касается меня. Она поглядывала на меня загадочно и озабоченно, и в ее глазах прочитывалось одно-единственное желание – уберечь сына от всех бед и напастей. Вчера ходила на почту. Какая-то идея ее одолевала. Интересно, какая?

В воскресенье утром мать разбудила меня еще до звонка будильника.

– Вставай, сынок, пора, – сказала она.

– Пришел кто?

– Нет, – глядя в сторону, несмело повела плечом мать. – Я пироги испекла. Один завернула, возьмешь с собой.

Я смотрел на нее непонимающе.

– Угостишь…

– Кого?!

– Свою девушку…

– Узрела-таки?! – ахнул я.

– Я издали… – оправдывалась мать. – Лица не видела. А так девушка стройная!

– Понравилась?

Мать вместо ответа развела руками, мол, твоей девушке, какой бы она ни была, я всегда буду рада. И такой она показалась мне слабенькой и надломленной, что комок подступил к горлу. Мало я ей уделяю внимания, мало…

– Сегодня не задерживайся, – попросила она несмело.

– Нужен буду?

– Мария приезжает, – сообщила она радостно.

Догадка молнией пронзила меня. Я вскочил с кровати, бросился к матери, повернул ее лицом к себе, заглянул в глаза, в которых притаились и боль, и хитринка, та, что заставляет матерей ускорять события, устраивая судьбу любимого чада.

– Погоди, погоди… Ты, случайно, не смотрины хочешь устроить? Впутываешь и тетю Машу! Но зачем?

Она не смутилась, не стала вилять, только нервно повела худеньким плечом, раздражаясь от моей непонятливости:

– Не терпится, сынок, увидеть невестку в доме.

– Может, сегодня же тетя Маша и сосватает ее?

– Ты не дерзи, сынок. Все сделаем, как положено по обычаю: пошлем сватов к ее родителям, договоримся обо всем, – мать торопливо вытерла руки о передник, точно сейчас же собираясь пуститься в дорогу.

– Далеко же им придется ехать, – усмехнулся я. – В Ригу.

– Ну что ж. В Ригу, так в Ригу, – ничуть не удивилась мать.

Я укоризненно покачал головой:

– Уже женила меня…

– Приведи ее, сынок. Приведи сюда!

Я оторопел от такого предложения.

– В осетинский дом привести невесту до свадьбы?! А что скажут твои соседи? Или этот, с длинным языком, Савкудз? Он целый короб небылиц наплетет…

– Да пусть его! – беззаботно махнула она рукой. – Наболтал о тебе, – а тебя все равно все уважают. – Она прижалась горячим лбом к моей груди, умоляюще прошептала: – Приведи ее сегодня! Я так мечтала об этом! И Марию порадуй…

Она еще никогда меня ни о чем так не просила. Большие, умоляющие глаза смотрели в упор. Я заколебался.

– Не придет она…

– Придет! – ухватилась обеими руками за меня мать. – Она смелая. Со скалы прыгает в воду. В купальнике ходит, не стыдясь солнца! Она…

– Э-э, да ты ее уже изучила. Не один раз, небось, выслеживала?

– Не один, – не стала отнекиваться мать.

– Может, еще что-то приметила? – покраснел я.

– Не-ет… – отвела она глаза. – Вы только из воды – я тут же убегала. Боялась, увидишь меня и рассердишься…

Я поддался ее уговорам, взял сверток с еще горячим пирогом. Щурясь от яркого солнца, мать долго смотрела мне вслед, заранее радуясь приходу желанной невестки…

День зачат был как на заказ, – прекрасный летний день. О таком выходном только мечтать. Сверкающие блики в ледниковых храмах на скалистых вершинах. По ночам так пугающе грозный рев Ардона сейчас перешел в мелодичный, вполне дружелюбный напев. Гибкими изваяниями застыли на крутых склонах деревья. Легкий ветерок нежно касался волос, щек, обещая близкое счастье. Наверно, в такой день сбываются все мечты.

… Часа через полтора я возвратился домой. Хлопнув дверью, вбежал в комнату возбужденный, довольный тем, как складывается все задуманное. Еще с порога закричал:

– Мам, ты готова? Через час она будет здесь…

И тут в глазах у меня потемнело, – на полу выстроились наполненные водой тазы, баллоны, кастрюли, банки, кружки, стаканы, тарелки… В углу, прижимая к груди вазу, облив блузку, сиротливо и беспомощно приютилась мать с остекленевшими глазами… Рядом на полу валялись выплеснутые второпях цветы.

Опять?! – задохнулся я от горя. В такой день! А я, чудак, размечтался… Да разве может у меня быть нормально? Я открыл глаза. Мать смотрела на меня кротко и извиняюще, коря себя, проклиная судьбу. Я обнял ее за сухонькие плечи, безутешно простонал:

– Мама, мама, ну зачем ты так? Ничего этого уже нет! Ничего! Прошлое ушло! Сгинуло…

– Понимаю, сыночек, понимаю, – сквозь слезы прошептала она. – Да не совладать с собой… – она зашлась в плаче.

Безвольная, увядшая, дрожа всем телом, мать ткнулась лицом мне в грудь, и зловещее, удушливое облако вьюном оплело меня, оторвав от грез, начисто обчистив, вмиг лишив меня чувства острого счастья, которым я был полон всего минуту назад, но на проверку оказавшегося слащавым обманом. Кто-то сильный и могучий, вволю насладившийся моей наивностью, взял меня, беспомощного слепца и фантазера, за шиворот и сбросил с небес на землю, ткнув лицом в ее суровую реальность. И вот мы сидим на полу, прижавшись друг к другу, мать обливаясь слезами, а я, стиснув зубы и прикрыв ладонью глаза.

А в открытое окно заглядывало любопытное, все понимающее солнце, водя лучами по зеркальной глади воды в посуде…

Время замерло, всматривалось в нас. Не знаю, долго ли мы сидели бы еще так, если бы не услышали голос тети Марии:

– Двери нараспашку… Узнаю тебя, доверчивая Серафима.

В кителе с погонами, она стояла на пороге, укоризненно качая головой. Увидев нас посреди батареи посуды, ничуть не удивилась:

– Та-ак… Выходит, в самый раз прибыла, – склонившись к подруге, обняла ее за плечи: – Ну, здравствуй, Серафимушка.

Мать долго всматривалась в ее лицо, казалось, она забыла, что сама пригласила подругу в гости, с трудом признала:

– Ты… – она в отчаянии показала на посуду: – Видишь?

– А чего тут такого? – Мария повела ее к столу, нарочито равнодушно произнесла: – И я всегда держу воду про запас.

– В тарелках?! – ужаснулась мать.

– Тоже посуда, – пожала плечами Мария и только тут соизволила глянуть на меня: – Привет, лоботряс! – голос ее звучал бодро, будто она не была свидетельницей нашей трагедии. – Прослышала про твои жениховские дела и прибыла подсобить.

– Отменяется матч, – грустно покачал я головой. – Из-за плохой погоды.

– Ничего, – только и сказала Мария, и тут же повернулась к матери, кокетливо прошлась перед ней. – Любуйся. В последний раз. Сейчас скину – и больше никогда погон на мне не увидишь.

– Ушла?! – ахнула мать.

– Полная отставка! Хватит дисциплины! Пора и погражданствовать. Раз, два, три! – и подполковника нет!

– Протасов отпустил? – все еще не верила мать.

– Весь аппарат выстроил генерал. Поблагодарил, как положено. Честь отдал. На память сувенирчик вручил, – она показала часики. – Тикают.

Но мать смотрела на нее серьезно.

– Как же ты в гражданке сможешь?

– Это ты в корень, Серафимушка, – посерьезнела и Мария. – Мне вне армии нельзя, она мне силу дает. И одиноким себя не чувствуешь, всегда кто-то рядом. И знаешь, кто за спиной, чей сон охраняешь…

– Почему же ты ушла, Мария?

Мария подошла к окну, помолчала.

– Знаешь, армию укрепляют не только тем, что служат в ней, но и тем, что освобождают ее от тех, кто ослабел да отстал.

В ее голосе звучала горечь, и я возмутился:

– Это вы-то, прошедшая войну, отстали от тех, кто не нюхал пороха?

– Знания у меня не те. Комиссия недавно проверяла, как мы работаем с призывниками. Одному военруку член комиссии задал вопрос: «А как вы ходите в атаку под зонтом?» Бывший фронтовик аж побагровел: я, говорит, ходил в атаку и в дождь, и в ливень, и в снег, ходил без шинели, в рваных сапогах, но никогда не пользовался зонтом! И невдомек было бедняге, что это термин такой теперь в военном лексиконе появился: под зонтом, значит, после ядерного удара, – Мария причмокнула губами: – Не хочу попасть в такую ситуацию. – Скользнув взглядом по посуде, она сочувственно спросила: – Плохо?

– Наплыло, – призналась мать.

Мария понимающе кивнула:

– И горами не заслониться… Да и то сказать, куда от себя убежишь? Часто настигает?

– Нет! – мать испуганно покосилась в мою сторону. – В этом году первый раз.

– Ладно. Забыли, – заявил я и привычно взялся выносить посуду на кухню, выливая воду в раковину. – Но сегодня, пожалуй, я не приведу ее.

Мать испуганно встрепенулась:

– Нет! Тесто уже подошло. Пироги испеку, – и попросила, глядя мне в глаза: – Сегодня. Пожалуйста.

– Откладываются смотрины, – жестко возразил я.

– Я уже-все… Видишь? – бросилась она ко мне: – Кофточку сменю – и готова!

Мария, провожая взглядом меня, несшего наполненные водой стаканы в ванную, укоризненно покачала головой:

– Женихаешься, а смекалки никакой. Притащи ведро да слей всю воду.

Я уважительно посмотрел на нее. И как это я никогда не догадался о существовании такого простого способа?

Я услышал, как мать торопливо прошептала Марии:

– Скажи, чтоб привел ее.

– Ты – мать, а я говори? – возразила она, но, сжалившись над ней, спросила меня: – Во сколько будете?

– Не придем мы, – глухо сказал я.

– Не подведу, сынок, все будет чин чином, – заверила мать.

Мария погрозила мне пальцем:

– Ее репетируй, нас не надо. Какие есть, такими пусть и принимает.

Я уловил в ее словах укор и спросил:

– Не то я задумал, да, тетя Маша?

Мария неторопливо закурила.

– Посмотрю на нее, тогда и оценю, ладное задумал или худое, – и обернулась к матери: – Говори, чем помочь.

Мать несмело спросила:

– Придете?

– Не трясись, – прервала ее Мария. – Приведет. Ты посмотри на него, ему ж похвастать невтерпеж!

– А что? У меня вкус – во! Долго выбирал, зато теперь все ребята завидуют.

– Иди-иди, – отняв ведро, подтолкнула меня в спину Мария. – Кто завидует, тот и отбить может.

– Не отобьют! – заверил я. – Она кроме меня никого не замечает.

Уходя, я весело насвистывал. Но знали бы они, как скребли на душе у меня кошки. Проходя мимо окна, я услышал, как Мария, затягиваясь сигаретой, напрямик, сурово заявила:

– Кто столько пережил, сколько мы с тобой, не должен создавать семью. Боком выходит.

Мать стукнула ладонью по столу:

– Хочу, чтоб у меня, как у людей, было! И дом, и семья, и малыши чтоб бегали! Внучат хочу! – слышно было, как на стол плюхнулось тесто.

– Блажь, – нравоучительно протянула Мария. – У нас не может быть, как у всех. Олег видит твои муки. Жалеет, страдает. И стыдится. Да, стыдится!

– Врешь ты, Машка, – вдруг спокойно заявила мать. – И тебе хочется иметь при себе кровного, родного. Не забыла, как ты убивалась по Сережке.

Мария ненадолго умолкла, потом призналась:

– По Сережке и сейчас стону. Бывает, и реву. Все кажется, – живой он! Наяву – нет, а во сне плачу. Сорок пятый год пошел бы ему, а мне он является таким же крошкой. Уж сколько раз кляла себя, зарекалась, что притихну, свыкнусь с мыслью, что не видеть мне больше Сережки. А час пройдет, и опять…

Я медленно брел по тропинке, ведущей к нашей скале, и мучительно прикидывал: приводить Эльзу в дом или нет?

Взвешивая доводы за и против, я терялся, хорошо понимая: болезнь моей матери станет большим испытанием для девушки. Возможно, Эльза пожалеет ее, но ведь от этого никому не будет легче. Или еще хуже, – станет избегать ее, что свойственно большинству людей, когда на их пути встречается человек со странностями, и понять это можно. Или возненавидит ее. Я ни в чем не смогу упрекнуть Эльзу, но страдать буду…

Когда я уже окончательно решил, что не следует приводить Эльзу домой, взбунтовались мои чувства. Ведь я так хотел дать Эльзе понять, что она значит для меня. Не терпелось увидеть блеск в ее глазах в тот миг, когда она поймет это и ответит улыбкой, в которой будут и благодарность, и торжество, и ласка, и обещание неземного счастья…

…Приблизившись к дому, Эльза, охотно согласившаяся идти в гости, хотя я и не сказал, к кому, вдруг замедлила шаг и растерянно глянула на меня.

– Входи, чего ты? – подтолкнул я ее к входу, а у самого сердце чуть не выскочило, и, не желая выдавать себя, я рывком открыл дверь, бодро воскликнул: – Гостей здесь встречают?

В комнате никого не было.

– Куда ты меня привел? – прошептала Эльза.

– Пока тайна…

– Я прошу тебя…

– Не догадываешься или делаешь вид?

– Почему ты так волнуешься? Ничего не понимаю…

Я смущенно отвернулся, тихо признался:

– Я привел тебя познакомить с… мамой.

Эльза вздрогнула, быстро-быстро заморгала, но справилась с волнением, попробовала даже пошутить:

– О-о! Это большое сдвижение в наших дипломатических отношениях. Твоя идея или мамы?

Меня так и подмывало сказать, что моя, но совесть не позволила.

– Общая, – неловко щурясь, сказал я.

– А мое согласие надо? – спросила Эльза.

Об этом я не подумал и, помявшись, неуверенно ответил:

– Не съедят же тебя…

– Как это говорят? И на том спасибо! – Она посерьезнела и, отвернувшись к окну, произнесла: – У меня был страх. Как вошли, подумала плохо. Что у друга какого-нибудь ключи взял. Молчи, я знаю, так делают. Это очень плохо. Когда молодой человек делает так, значит, нет уважения, любви. Я тебе не давала повод так думать? – Она прильнула ко мне. – Ты такой, каким хочу тебя видеть. Я люблю тебя…

Я обнял ее, прошептал:

– И я тебя люблю. Поэтому и боюсь. Боюсь потерять тебя.

Мы молчали. Она мягко высвободилась из моих объятий.

– У меня тоже есть тебе кое-что сказать… Даже не одно, – она усмехнулась. – Целых два сюрприз. Тебе надо сесть, чтоб иметь опор, – ткнула она пальцем в кресло.

– И чем ты, интересно, хочешь меня огорошить?

Эльза, вдруг испугавшись, стала оттягивать объяснение:

– Огорошить? Огород – знаю. А что такое огорошить?

– Вроде как стукнуть по голове…

– Нет. Стукнуть не буду, – сказала она серьезно. – Сядешь, тогда скажу свой сюрприз. Так – нет. – И когда я, снисходительно улыбаясь, послушно уселся, она удовлетворенно протянула: – Та-ак, опора есть.

– Сюрприз! – потребовал я.

Эльза глубоко вздохнула и сообщила:

– Мне надо срочно ехать домой. В Мюнхен.

– Куда?! – не поверил я своим ушам.

– Я не латышка, как ты думаешь, – заявила Эльза. – Я есть немка.

Точно пружина сработала подо мной, – я так и подскочил.

– Немка?! – и, схватив ее за плечи, стал трясти. – Скажи, что это неправда. Ты соврала, да? Это ложь?

Буря мыслей завихрила мою бедную голову. Немка! Немка!? Странное дело – я знал, что сказанное Эльзой – сущая правда, но вер во мне возроптало, не желало принимать истину. И, глялн в ошеломленные, растерянные глаза Эльзы, я с беспощадной настойчивостью повторял, что это дурная, глупая шутка… Но Эльза не спешила опровергнуть свое утверждение. Она беспомощно и виновато поежилась. И я понял: это крах… Злой рок продолжил свою жестокую игру со мной.

Я отпустил плечи Эльзы, и руки мои повисли, как подбитые крылья. Эльзу мое поведение весьма озадачило. Она не ожидала такой реакции и была смущена, не понимая, почему я так болезненно воспринял ее признание. Мне же предстояло тягостное и унизительное объяснение, от одной мысли о котором я заскрежетал зубами. Она протянула ко мне руку, но не посмела притронуться и извиняюще произнесла:

– А я… А я еще хотела второй сюрприз…

– Говори, – безучастно буркнул я, не ожидая больше ничего хорошего от этой жизни.

– Не имеет смысл… – отрицательно покачала головой Эльза.

– Что ты натворила, Эльза! Что ты натворила?!

– Олег! – теперь побледнела и она. – Олег! Ты что-то имеешь против… немцев?

Я молчал, тупо глядя в окно.

– Я два года живу в вашей стране, и никто не упрекнул меня, что я немка, – сказала она. – Мне уйти?

Я встрепенулся.

– Уходи… Нет! Я тебе все объясню. Я люблю тебя, Эльза… Но… моя мама… – я беспомощно развел руками.

В комнату, совсем некстати, вошла тетя Мария. Услышав за спиной шаги, я, боясь оглянуться, испуганно спросил:

– Мать?

– Ну, знакомь, – приказала тетя Мария.

Я хмуро протянул руку в сторону Эльзы:

– Это моя невеста, – и с вызовом заявил: – Моя любимая! Ясно?! А где мать?

– За горючим пошла. Очень уж желает угодить невестке. А ты что-то не в себе. Или мне показалось?

В этот момент на пороге показалась сияющая мать, поставила на стол сумку.

– Отчего так долго? – спросила ее Мария.

Но мать не слышала, все ее внимание было приковано к Эльзе.

– Симпатичная! Я их на улице встретила. Смотрю и не верю: рядом с моим-то – писанная красавица! Повернула я, пошла за ними, а они меня не замечают, друг другом любуются. Иду, а сама по сторонам смотрю – видят люди, какая она, или незрячими стали? Видят! Оглядываются на невестку мою, шеи сворачивают! – Присмотревшись к притихшей Эльзе, спросила меня: – Ты случайно не обидел ее? – и обняла Эльзу: – Ничего, теперь сообща будем воспитывать его.

Я нагнулся к уху Эльзы, прошептал:

– Мне что-то надо тебе сказать, – и нерешительно произнес: – Мы пойдем, мама.

– Как это пойдем? Готово ведь уже все, – возразила она и, выкладывая покупки, обернулась к Марии. – Армянского не было. – Ее восторженные глаза вновь замерли на Эльзе. – Я на радостях вот шампанское купила! Садитесь за стол.

– Нельзя нам, опаздываем, – умоляюще посмотрел я на мать.

Ничего не понимая, она оглянулась на Марию:

– Увести хочет, – и с упреком произнесла: – ей с нами побыть хочется, а он тащит ее вон…

Эльза обернулась ко мне:

– Почему ты так торопишься?

Я выдержал ее взгляд:

– Тебе кое-что следует знать…

Мария, вслушиваясь в ее акцент, осторожно сказала:

– Отложим на другой раз, Серафима.

– Да что с вами?! – взмахнула руками, недоумевая, мать. – И пироги готовы, и коньяк есть, и шампанское. Я годы ждала этого дня!

Эльза сердито прошептала мне:

– Я не понимаю, зачем уходить…

Ну вот, уже единым фронтом против меня. Мелькнула мысль: а вдруг все обойдется, и я сдался:

– Хорошо, мы останемся. Но чтоб потом упреков не было.

Я решительно придвинул стул к столу и уселся. Мать, обрадовавшись, торопливо подвинула второй стул, фартуком обмахнула его, с нежностью сказала Эльзе:

– И ты садись. Рядышком. – И успокоила меня: – Сынок, все будет хорошо, вот увидишь. Пироги на стол – и сядем, – она поспешила на кухню.

А Мария вдруг спросила Эльзу:

– А как вас, милая, звать?

– Я Эльза.

Мать замерла с подносом в руках у дверей, медленно повернулась к Эльзе, тихо прошептала:

– Нет…

– Олег называть меня Эльзик, – ни о чем не подозревая, с улыбкой продолжила Эльза.

– Эльза, – со значением повторила Мария.

– Это имя у всех народов встречается, – словно отгоняя наваждение, проговорила мать.

– И акцент у каждого народа свой, – глядя в тарелку, сказала Мария.

– А люди разные, – постарался смягчить ее намек я. – У одного народа двух одинаковых не найдешь. Даже в одной семье.

Мария, уже почти уверенная, что ее догадка верна, напомнила:

– Один народец мы хорошо изучили. Так хорошо, что на всю жизнь запомнили. Так, Серафимушка?

– Нет-нет, не надо об этом, – поспешно замахала рукой мать, – Не надо!

– О чем они? – дернула меня за рукав Эльза: – Я не понимаю.

Мария наклонилась через стол к Эльзе:

– У нас, кисочка, одна знакомая была. И не хотели, а пришлось каждый день с ней якшаться. Тоже звали Эльзой. Как появлялась – глаз не спускали с нее.

– Такая красивая была? – уточнила Эльза.

– Серафима, – усмехнулась Мария, – красивая она была?

– Не надо, Мария, – умоляюще попросила мать.

– Красивая, – подтвердила Мария. – И сумочки у нее были настолько красивые, что мы не могли от них взгляда оторвать…

– Я плохо понимать русский язык, – растерялась Эльза.

Я вскочил с места, в сердцах воскликнул:

– Мать, тащи же пироги!

– Да-да, пироги… – поспешила она на кухню и тут же вернулась с пирогами в руках. – Удались… – доверительно зашептала Эльзе: – Олежка их за обе щеки уплетает. И тебя научу их печь. Только называются они мудрено: цахараджин. Это значит, с листьями свеклы, начинка такая.

– Ца-ха-рад-жин… – произнесла Эльза с сильным акцентом.

– Ну вот, уже знаешь, – обрадовалась мать и уселась рядом с ней.

– Слух режет твой акцент, – жестко сказала Мария. – Откуда он у тебя?

– А Олег сразу угадал, – подколола меня Эльза. – У вас, говорит, в Латвии, только вверх смотрят? Я в воде его чуть не убивала, упала на него, – и рассмеялась.

– Латышка, выходит, – удовлетворенно произнесла, глядя на Марию, мать.

– Кто у вас в Латвии – мать, отец? – не спуская настороженного взгляда с девушки, спросила Мария.

Эльза опять засмеялась:

– Я не из Латвии. Это Олег так думал.

Мать нетерпеливо повернулась ко мне:

– Откуда она? – И не дождавшись ответа, почти закричала: – Мария, кто она? Почему смеется?

– Значит, кошечка не из Латвии? – спросила Мария.

– Почему вы меня называть кошечка, кисочка? – недовольно произнесла Эльза. – Я есть Эльза.

– Что Эльза, знаю, – медленно проговорила Мария. – И откуда, тоже догадываюсь.

В комнате воцарилась тишина. Мать, прижав ладони к груди, испуганно переводила взгляд с одного лица на другое.

– Что затеяли?! – испуганно спросила она.

– Скажи им, откуда ты, – не выдержав, толкнул я локтем Эльзу.

– Откуда? – эхом повторила мать. – Скажи, откуда?

– Мой отец живет в Мюнхен, – сказала Эльза и добавила: – Я не есть латышка. Я есть немка…