Текст книги "Отзвук"

Автор книги: Георгий Черчесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

– Герр Ункер делать вам невероятный предложени! – торжественно начал Лотар. – Он желать отдать дочери все свои деньги, дом, машины, виллы! Все, все, что у него есть, будет принадлежать ей, и главное – дело, который он посвящать жизнь. Слышать, самый счастливый в мире человек? Он все отдает ей! Ви сейчас всего лишь танцовщик Олег, – а можете стать герр Олег, бизнесмен!

Он говорил горячо, взволнованно, задыхаясь от одной мысли, что такое вообще может произойти!

– Но у герр Ункер есть один услови. Он рискует, и ви должен рискнуть. Ради свой счастья. Ви должны доказать, что ви лучше меня. Да, да, он сравнивает нас. Во мне есть практический жилка. Есть ли у вас, он не знает. Вам надо показать себя. Он даст хороший место в своей фирме и год будет смотреть, как ви справитесь. Ему надо знать, есть ли у вас будущее. От этого зависит, достойны ли ви его дочери…

Я был крайне озадачен…

– Он это что, – всерьез? – спросил я.

– Герр Ункер все продумать. И его предложение есть разумно. И справедливо! – поднял вверх палец Лотар. – И для вас, и для меня. Он мне тоже оставлять шанс, и я буду следить за ваше дело…

– Но…

– Вас волнуют формальность? – Л отару и в голову не приходило, что такое предложение можно отклонить. – Ничего трудный для герр Ункер нет. От вас надо только один слово: – да! И я буду давать интервью телевидение, рассказывать, как герр Ункер приобрел зятя. Да, да! Он не делает вас наследник, но если ви остаться здесь, в нашей стране, и доказать, что ви достоин Эльза и его фирма…

Такого поворота дела я никак не ожидал. У меня голова пошла кругом. Остаться в этой стране? С перспективой стать совладельцем дома, марины, виллы, всего дела герра Ункера? То-то поразились бы там, в ауле! А ребята из ансамбля? Да узнай они об этом предложении… Захотели бы оказаться на моем месте? Я перебрал по памяти всех и никак не мог определить, кто бы из них стал мне завидовать. А вот на насмешки все горазды. Узнают – прохода мне не будет. Я, Олег, – бизнесмен?! Не приведи господи, чтобы слух об этом дошел до них…

Но, предположим, я согласился с предложением герра Ункера? Взял и остался. Кому не хочется пожить в достатке и себе в удовольствие? А здесь все так устроено, что только трудись – не так, как мы у себя в стране, а по-настоящему вкалывай, – и все блага будут доступны тебе. Не стану же я кривить душой и отрицать, что много здесь такого, что нам, увы, недоступно. Глядя на улицы, жилища, автомобили, магазины, начинаешь чувствовать свою ущемленность. Сколько еще лет потребуется, даже с нашей перестройкой, чтобы достичь такого уровня жизни… А тут вот тебе уже сегодня предлагают, бери и пользуйся…

Учителя и лекторы, помню, рассказывая о западном образе жизни, не забывали напомнить, что здесь властвует закон: все люди враги. Роман Олдингтона так и назван. Значит, надо быть очень осторожным, чтобы выжить в этом мире крокодилов… Я усмехнулся: кажется, я уже вхожу в роль.

Конечно, придется приспосабливаться к новому образу жизни, менять привычки и даже мышление. Впрочем, последнее нам предлагается уже и дома. Объявлено: новое мышление. Интересно, как себе мыслят авторы новейших идей процесс изменения мышления? В одно прекрасное утро вчерашний хирург проснется брокером или менеджером, а бабуся, шепелявя, станет повторять вполголоса вместо молитвы в жисть не слыханные слова – инфляция, приватизация?.. Мне будет куда легче перевоплощаться. Здесь, по крайней мере, цели и задачи четко определены и предметы подражания – налицо. Добро, благородство, любовь, ненависть, зло, подлость, измена… Интересно, мучили когда-нибудь моего будущего тестя эти понятия, которые затеяли теперь отчаянную драку в моей несчастной голове? И сумею я когда-нибудь выбросить их оттуда, как ненужный хлам, чтобы моими мыслями всецело владели деньги?

А как же Эльза? Ведь и она перед выбором. Выбором между жизнью без забот и тревог, когда, не задумываясь о том, где взять деньги, можно поехать в любую страну, – и жизнь, в которой что заработаешь – то и твое, и нет фантастических возможностей, тех, что дают миллионы. Отправляясь на Кавказ, она лишается не только всех благ безбедной и беззаботной жизни, дома, виллы, машины, но и отца, своей родины. Значит, ты без родины не можешь обойтись. А она должна? Значит, то, что неприемлемо для тебя, вполне подходит ей? Посмотри правде в глаза: не взваливаешь ли ты на ее хрупкие плечи груз, которого сам избегаешь? Не эгоизм ли двигает тобой? Не делаешь ли ты ее несчастной ради своего счастья?

Я схватился за голову. Что же мне делать, что делать?

Луч прожектора, скользнув по залу, заблудился на донышке фужера с виски и затрепетал, ища выход и повсюду натыкаясь на граненные хрусталики.

Герр Ункер, казалось, понимал мое состояние и не подгонял меня. Глаза его были устремлены на сцену.

А там творилось черт-те что… Парень, схватив девицу, вскидывал ее вверх ногами, так, что полы платья, скользнув вниз, оголяли бедра, потом опускал ее меж своих ног, чтоб вновь с размаху кинуть вверх. От резкого движения смокинг на спине у парня лопнул. Не прекращая «танца», под аплодисменты посетителей он ловко сбросил его с плеч. Тут затрещало по швам платье у партнерши. Парень чувственно провел рукой вдоль распоровшейся материи, и девица осталась без платья…

Посетителям было не до вилок и ножей, все глаза были устремлены на сцену, где двое, кажется, совершенно забыли, где они находятся, и стали срывать друг с друга одежду. Сорочка, брюки, нижнее белье – все полетело к черту, и вот они остались в чем мать родила… Но, кажется, на этом представление не кончилось, потому что герр Ункер и Лотар с затаенным ожиданием смотрели на сцену. Боясь встретиться с ними взглядом, я низко опустил голову и исподлобья наблюдал за свихнувшейся парой, моля судьбу, чтоб это безумие поскорее закончилось. И когда двое служащих быстро расстелили на сцене какое-то полотно, я похолодел: что еще они надумали? Потом служащие почему-то вынесли два ведра.

– Краска, – шепнул мне Лотар.

Парень, оторвав партнершу от себя, небрежно бросил ее на полотно. Она не успела приподняться, как он окатил ее с головы до ног желтой краской из ведра. Она в отместку облила его синей. Потом они в ярости сцепились и, ухватив друг друга за волосы, стали кататься, дрыгая ногами, по полотну. Наконец он встал, схватил за талию партнершу, она подпрыгнула, ноги ее скрестились у него за спиной, но вульгарные движения, от которых взревел зал, были уже не для моих глаз, и я в ужасе закрыл их.

Музыка вопила, рыдала, оглушала, билась о потолок, о стены. Боже мой, неужели от такого зрелища можно прийти в восторг?

Но вот музыка стала стихать и, наконец, совсем смолкла. Раздались аплодисменты. Как на обычном представлении. Будто танцоры исполнили обыкновенный концертный номер, без всяких непристойностей.

Я открыл глаза. Голые, покрытые с ног до головы краской, артисты устало кланялись. Без всякого смущения и неловкости. Никто ни на сцене, ни в зале не был смущен, все весело переговаривались и аплодировали от души. Неужели того, что видели мои глаза, – не было?

– Очаровательное зрелище! – Лотар был искренен.

На сцене подняли полотно, показывая посетителям, как оно теперь выглядело. Вновь послышались аплодисменты. Потом вышел метрдотель в строгом смокинге, обратился к присутствующим, и с лиц их соскользнули улыбки, – теперь эти лица были серьезны и сосредоточены.

– Аукцион, – объяснил Лотар. – Картина достанется тому, кто даст больше.

– Картина? – поразился я. – Эта… подстилка – картина?

– Ну да. У нее есть и название. Как это по-русски? «Страсть».

Между тем то за одним столиком, то за другим посетители поднимали руки и выкрикивали свою цену. Метрдотель, протягивая молоточек в сторону претендентов на «картину», начал отсчет:

– Айн… Цвай…

– Уже дают четыреста шестьдесят марок! – восторженно воскликнул Лотар. – Какой ловкий трюк – за час столько заработать!

– Скажите, у того работника, что вас учил, есть семья, дети? – неожиданно даже для самого себя спросил я Л отара.

– У него жена и четверо детей, – после секундного замешательства ответил Лотар. – Я их всех знать. Мы часто встречаться.

– А что он будет делать, когда вы займете его место? Ему дадут другую работу?

– Это я не знать, – начиная подозревать, к чему я клоню, тем не менее искренне ответил Лотар. – Такие вопросы решать фирма.

– А может так случиться, что он вовсе останется без работы?

– Конечно. Так, наверно, и будет, капут.

– Значит, по твоей милости он останется без работы, а ты будешь загребать деньгу лопатой? – забыв о правилах приличия, я перешел на ты, но Лотар, кажется, этого и не заметил.

– Это не есть правильный постановка вопроса, – твердо заявил он. – Не я, тогда другой займет его место. А чем другой лучше меня?

– Я не говорю о другом, – отмахнулся я. – План выработал ты, а не кто-то другой.

– Но и у другого есть свой план! – поднял вверх палец Лотар.

– В этих планах нет… совести!

– Совесть?! – Лотар был ошарашен. – Я тоже у него могу спросить: где твоя совесть? Я лучше тебя, а ты занимаешь это место и не желаешь уступить мне. Разве я не прав?

– Нельзя устраивать свое благополучие за счет несчастья других, – я слово в слово повторил выражение, которое мать твердила мне с детства.

– Это есть губительный позици, – возразил Лотар. – Мир построен иначе. А природа? У всех зверей тоже так: сильный выживает, слабый погибает. Все века так было, так будет до конца свет. Кто слаб, должен уступать место сильным. Если это не будет, то исчезнет динамизм, все будут топтать на месте. Если я буду думать о других, кто будет думать обо мне? Я просто останусь в хвосте. Всегда были победители и побежденные. И каждый должен стремиться быть победителем. А побежденный должен уступить победителю все! – Лотар долго говорил в этом духе, убеждая меня и уговаривая отказаться от крайне ошибочного взгляда на людскую общность, завершив свою речь снисходительной фразой: – Ты не виноват. Виноват советски власть.

Да, этот легко пройдет там, где я надолго застряну. Переступит и пройдет. И герр Ункер наверняка считает, что Лотар прав, что так и должны поступать деловые, хваткие люди. И можно было бы успокоиться на том, что они все такие. Но разве у нас мало дельцов типа Лотара? Разве они ради карьеры и выгоды не поступаются честью и совестью? Конечно, они не расписывают в блокноте четкий план своего продвижения по ступенькам, ведущим к власти, богатству, но они так же бессердечны, тоже здорово работают локтями. Многие из них долгие годы держались в тени, боясь обнажить свое нутро. Но вот открыли шлагбаум, и новое мышление хлынуло во всю мощь на наше общество, и с каждым днем их, этих предприимчивых лотаров, становится все больше.

Мои размышления прервал Лотар:

– Герр Ункер ждет ответ.

– Спросите его, – попросил я, – будем мы вместе с Эльзой или нет – это зависит от моего ответа?

Отец Эльзы ничем не выдал своего недовольства, но сухо ответил:

– Я сделал очень лестное предложение. Мне было нелегко пойти на этот шаг, и я не желаю, чтобы мне ставили условия.

– Но я должен знать, как вы относитесь к тому, что ваша дочь решила ехать в Советский Союз.

– Ни от нее, ни от вас не скрываю: я не одобряю ее решения, – жестко произнес герр Ункер и покосился на меня. – Но Эльза упряма.

– Она не знает о вашем разговоре со мной?

– У немцев не принято вводить женщин в курс мужских дел, – резко ответил герр Ункер. – Учтите это, как бы ни сложились ваши взаимоотношения с моей дочерью. Мужчина потому и рождается мужчиной, чтобы быть мужчиной и не потакать женщинам…

– Странно, у осетин тоже было такое отношение к женщинам, – усмехнулся я.

– Очень жалею, что «было», – оборвал Лотара герр Ункер. – Но мы собрались не на дискуссию о роли женщин. Я жду ответа на свое предложение.

– Хотя вы есть мой соперник, я советовать сказать да. Скорее! – от себя добавил Лотар. – Я знаю герра Ункера давно и вижу: он сердится и может отказаться от свой намерени.

Лотар в самом деле желал мне добра, и мне было непонятно, как это его поведение увязывалось с его теорией борьбы за выживание. Или все-таки заговорила совесть? Стоило бы расспросить его, но герр Ункер ждал ответа…

– Лучше б он не делал этого предложения! – выдохнул я.

– Как понять ваша фраза? – насторожился Лотар.

– Я ценю доверие, которое проявил ко мне герр Ункер, – вежливо произнес я. – Но я не могу дать согласия…

– Подумайте! – ужаснулся Лотар. – Я пока не есть переводить! Ви… ви сбудете жалеть!

– Я все сказал.

– Мне переводить? – все еще медлил Лотар.

– Переводите.

Лотар сделал еще одну попытку:

– Ви же терять целый состояни! Зондерлинг! – запальчиво обозвал он меня чудаком.

– Хорошо, я сам переведу, – и я обратился к отцу Эльзы: – Герр Ункер! Найн! Ферштейн зи? Найн!..

Глава двадцать первая

К тому времени, когда артисты вышли к завтраку, администратор и костюмерша уже добрых два часа находились в аэропорту, где сдавали реквизит. За границей эта процедура, которая в Шереметьево превращается в настоящую нервотрепку, предельно упрощена.

Фрау Тишман уже позавтракала и, выразительно постукивая пальцем по циферблату часов-кулона, свисающего на золотой цепочке на ее груди, твердила:

– Нам никак нельзя опоздать. В мюнхенском аэропорту это абсолютно исключено. Там не смотрят, на час опоздал или на секунду. Опоздавший есть опоздавший, и ему не попасть в самолет, даже если еще не убрали трап. Так что ешьте побыстрее.

– Так-то и не попасть, – усмехнулся многоопытный Алан. – У нас сегодня виза заканчивается.

Фрау Тишман восприняла его реплику как желание опоздать и бросилась к Аслану Георгиевичу.

– Ну что вы, фрау Тишман, – успокоил ее министр. Глаза его весело смеялись: – Когда это мы с вами опаздывали?

– Не было такого, – вынуждена была признать фрау Тишман. – Но знаете…

– Ансамбль вовремя будет в автобусе, – заверил ее Аслан Георгиевич… – Он поманил меня к себе пальцем. – Это правда? – спросил он по-осетински. – Девушка летит этим же самолетом?

– Этим…

– Поздравляю, – протянул Аслан Георгиевич. – То-то обрадуется Серафима…

– Да как сказать…

Аслан Георгиевич озадаченно посмотрел на меня.

– Ты это всерьез?

Я нехотя признался:

– Мать невзлюбила Эльзу. Как узнала, откуда она, да еще это имя… В общем, не может забыть.

Аслан Георгиевич несогласно покачал головой:

– А знаешь, каким образом ты оказался в ансамбле? Думаешь, это легко, – включить самодеятельного артиста в профессиональный коллектив? А именно с такой просьбой и обратилась ко мне. Знаешь, кто?

– Кто? – насторожился я.

– Да Серафима. Твоя мать.

– Как?! – вырвалось у меня. – Не может быть!

– Кажется, это и вправду для тебя новость, – произнес Аслан Георгиевич задумчиво: – А я-то, грешным делом, думал, что ты попросил мать поговорить со мной.

– Я думал, что вы вспомнили обо мне, потому что видели на фестивале хореографии.

– Вспомнил, – подтвердил министр. – После того, как Серафима навестила и все про тебя и Эльзу рассказала. Ведь она понимает, что стала виной твоих душевных мук. И, услышав мое интервью по телевидению о предстоящей поездке ансамбля в Италию и ФРГ, решила, что это единственный твой шанс вновь встретиться с Эльзой. Разве Эльза тебе ничего не сказала? – недоверчиво посмотрел на меня министр.

– А что она должна была сказать? Неужели…

– Ну да! Ведь это Серафима предупредила ее о твоем приезде.

– Не может быть…

– Сам заклеивал конверт, – виновато развел руками Аслан Георгиевич.

Я был не в состоянии отвести взгляда от лица Аслана Георгиевича. Так вот как это было! Мама, мама… Ты все-. таки сумела перебороть себя… Сколько ж страданий я тебе принес?! Могу только представить, что ты пережила, решившись на этот поступок. Родная моя, а я-то проклинал свою судьбу.

Я явственно увидел сухую фигурку матери, которая, точно заведенная, вечно в движении: руки то мяли тесто, то стирали, то наводили порядок в доме… Я почувствовал, как сердце сжалось в тоскливой и вместе с тем радостной истоме. Захотелось скорее оказаться в ауле, обнять мать, поцеловать… Я же никогда не делал этого. Из ложного чувства мужского стыда… Но теперь я жаждал поскорее увидеть мать, и пусть соседи укоризненно смотрят, я не стану таить сыновних чувств…

Все, что подспудно угнетало меня при мысли о возвращении в аул, – вдруг исчезло. Как просто все решилось!

Я крепко обнял Аслана Георгиевича.

– В аэропорт, в аэропорт, – похлопал он меня по спине. – Она, небось, уже заждалась.

– Ребята, чего расселись, точно на кувде в Куртатинском ущелье? – весело закричал я. – «Боинг» ждать не станет.

– Не бойся! Мы его прямо в ущелье посадим! – решительно поднял кулак Аслан, и дружный хохот покрыл его слова.

В отличие от многих других аэропортов, в каких побывал Алан, по его словам, Мюнхенский был не шумен, спокоен. Здесь не было ни сутолоки, ни криков, ни торопливых жестов, – все без суеты и по-деловому: объявили регистрацию – и тут же две девушки в четыре руки заколдовали над билетами, служащий в фирменной одежде немедля начал взвешивать багаж, и не проходило и минуты, как чемоданы и сумки с бирками уплывали по ленте транспортера вглубь багажного отделения. И никаких тебе вопросов-ответов, никаких разъяснений, точно служащие и пассажиры договорились не отвлекать друг друга лишними разговорами. Взгляд на билет, – четким почерком нанесена отметина, взгляд на шкалу автоматических весов, – опять короткое прикосновение авторучки к билету, одна рука вручает бирки от багажа пассажиру, а вторая уже тянется к следующему регистрируемому.

И таможенники орудуют быстро и ловко, мгновенно подставляя ручную кладь под всевидящее око рентгена. И тоже никаких вопросов, разговор ведется одними жестами: ладонь выворачивается в воздухе – значит: откройте сумку, ладонь встряхивает – значит: вытащите вещи, ладонь двигается к стойке – положите содержимое сюда. Глаза внимательно скользят по сумке, вещицам, взвешивают-определяют, нет ли чего потаенного и незаконного.

Потом полицейский, тоже ни слова не произнося, деловито ощупывает пассажиру спину, грудь, бедра, голени, даже щиколотки и, не обнаружив ничего опасного, пропускает к кабине с красной и зеленой лампой, и важно, чтоб не вспыхнул красный свет и не заверещал звонок, иначе придется вытаскивать из кармана монеты, ключи и вообще все металлическое, и доказать, что эти вещи абсолютно не опасны, и вновь придется пересекать кабину.

Один за другим артисты прошли эту процедуру. Вот уже и Аслан Георгиевич, который всегда замыкает очередь, пожал руку фрау Тишман, поблагодарил за помощь, попрощался с другими провожающими из общества «ФРГ – СССР». Секретарь советского посольства посмотрел на меня – я все еще медлил, – мол, в чем дело. У министра озабоченно нахмурились брови, он направился ко мне:

– Нет еще?

– Нет…

– А, может, она уже там? – показал Аслан Георгиевич на зал ожидания, отгороженный от всего помещения толстым стеклом.

Оттуда на меня смотрели сочувственные лица Алана, Казбека, Зифы и других артистов ансамбля. В ответ на жест Аслана Георгиевича Алан внимательно оглядел зал ожидания и помахал рукой, показывая, что Эльзы нет и там.

– Еще есть две-три минуты, – обнадежил меня министр и стал всматриваться в снующих по огромному помещению аэровокзала людей. Эльзы среди них не было…

Секретарь посольства поинтересовался:

– А она точно этим рейсом летит?

– Я видел билеты, – помедлив, ответил я.

– А она… не могла передумать? – осторожно спросил дипломат.

Мне точно нож в грудь вонзили. Этого не может быть!

– Что вы! – поспешно сказал Аслан Георгиевич. – Просто женщины умудряются в последний момент что-то забыть.

– А, может, на дороге образовалась пробка, – исправил свою оплошность дипломат.

Большая стрелка на огромных часах, свисавших с потолка, дернулась еще на одно минутное деление. Я неотрывно смотрел на широкую входную дверь, при приближении человека открывающуюся автоматически, но показывалась фигура то мужчины, то незнакомой женщины. Эльзы все не было. По залу разнесся гулкий голос.

– Все. Последнее предупреждение, – сказал секретарь посольства. – Сейчас закроют дверь. Надо идти.

– Да, больше ждать нельзя, – развел руками Аслан Георгиевич.

Дипломат, заметив мое замешательство, встрепенулся:

– Дайте ее телефон. Я уточню, в чем дело…

– И как это раньше нам в голову не пришло? – огорчился Аслан Георгиевич. – Позвоните вон с того автомата. А мы пройдем в зал-накопитель и оттуда будем смотреть на вас.

Так, Олег?

Боясь, что дрожь в голосе выдаст меня с головой, я молча вытащил блокнот, написал телефон и вырвал лист. Секретарь посольства подхватил бумагу и поспешил к телефону-автомату, на бегу нащупывая в кармане монету.

Весь ансамбль, столпившись возле меня, наблюдал, как раз за разом дипломат набирал номер, выжидал, потом опять набирал и жадно вслушивался в трубку.

– Не отвечает, – догадался Алан. – Значит, она в дороге.

Казбек, снисходительно посмотрев на нас, изрек:

– Мы вот волнуемся, а она, может, давно уже в салоне самолета.

– Так посадки ж еще не было, – возразила Зифа.

– У богачей свои законы, – упрямо настаивал Казбек. – Что для них правила?

– Может, и так, – пробормотал Аслан Георгиевич.

В дверях «Боинга» нас встретила широкой улыбкой стюардесса. Я нетерпеливо бросил взгляд в салон самолета, и в глазах у меня потемнело: он был пуст. Я глазами отыскал четвертое место в девятом ряду и, сев на свое, не сводил взгляда с Эльзиного. Просторный салон быстро заполнялся. Третье место в девятом ряду занял высокий и худой немец в тирольской шапочке с пером, пятое и шестое места оккупировали две упитанные дамы. Четвертое место все еще ждало своей хозяйки…

Артисты ансамбля с нетерпением поглядывали на вход, ожидая появления Эльзы. Цепочка проходящих в салон пассажиров редела, и, наконец, вовсе иссякла. Все. Надежды больше не осталось…

Теперь ребята старались не смотреть в мою сторону. Я чувствовал, что побледнел и уставился глазами в потолок, дав себе слово, что больше не взгляну на незанятое место. Как-то я выгляжу в глазах артистов? Наверное, они думают, что Эльза подшутила надо мной. Эльза, Эльза, неужели я не разглядел тебя, и ты так зла? Неужели не понимаешь, в какое положение поставила меня? Если передумала, то почему не позвонила в отель, не предупредила? Я бы с утра не сиял, как медная пуговица! Представляю, каким болваном выглядел… Как же ты могла так поступить?..

Люк задраили. Самолет вздрогнул и медленно поплыл по бетонной дорожке на привязи у машины-малютки, которая рядом с огромным лайнером казалась еще меньше, чем была.

Кто-то тронул меня за плечо. Аслан Георгиевич.

– Ты вот что, парень… Не надо сгоряча делать какие-то выводы. Без причины она не могла не приехать. Сергей Сергеевич, ну, тот, из посольства, постарается уточнить… – и, помолчав, добавил: – Чует мое сердце, виноват этот гусь, как ты его назвал? Кофман?

К Аслану Георгиевичу поспешила стюардесса, настойчиво повторяя одну и ту же фразу, и, взяв под локоть, отвела назад, к его месту.

«Боинг» разбежался по длинной, сверкающей под солнцем бетонированной полосе и оторвался от земли. Через минуту он врезался в океанскую ширь облаков и, разрывая их, цепляя крыльями белоснежные лоскутки, взял курс на Москву…

Удушливо вязкая, белесая муть курилась за иллюминатором, обволакивая охваченный мелкой дрожью лайнер. В глухом, надсадном рокоте работающего на пределе реактивного двигателя слышалась скрытая угроза… В сердце вползло отчаяние, пугая и лишая воли. Я чувствовал себя жалкой песчинкой, совершенно беззащитной в жестоком мире, где нет места счастью, где судьбами людей играют невидимые и таинственные силы, часто в угоду призрачным идеям и амбициозным устремлениям.

Душу обжег полыхающий взрыв негодования: я не желаю, чтобы кто-то решал за меня, вместо меня, что для меня хорошо и что плохо! Хочу, чтобы мое будущее принадлежало только мне и зависело от меня. Почему кто-то должен управлять моей судьбой? Я такого права никому, – кем бы он ни был, и где бы он ни жил, – не давал и не намерен давать! Желаю жить сам, своим умом, своими чувствами!

Я смотрел в иллюминатор, дымившийся светлой пеленой и покоем. Небо нахально лгало: в нем не было ни искалеченной судьбы матери и отца, ни отзвука пронзившей меня боли, в нем вообще не было памяти. Но в нем не было и границ. Не желая высвечивать правду, оно спасалось туманом. Его не пересилишь, думал я, не перекричишь. В этом тумане увязнет всякий крик.

Словно в оправдание небо что-то шептало о вечности, но и тут лгало – ведь что такое вечность и зачем она, если в ней сплошная боль…

Я прикрыл глаза и слушал, как самолет упрямо продирался сквозь облака…

1987 год