Текст книги "Отзвук"
Автор книги: Георгий Черчесов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
– И это сделает… Я не знаю твое имя, – она хитро улыбнулась, глядя на меня исподлобья.
– Олег меня зовут.
– Очень приятно, – и выдержав довольно продолжительную паузу, лукаво спросила: – Я тоже должна назвать свой имя?
– Свое, – невольно вырвалось у меня и, заметив веселые искорки в ее глазах, я спохватился: – Извини.
– Пожалуйста! – охотно простила она меня и, помедлив, объявила: – Я есть Эльза.
Я с сожалением посмотрел на водную гладь пруда. Сейчас бы я с удовольствием окунулся в его прохладу.
Заметив мой взгляд, великодушно махнула рукой:
– Я вам разрешаю купаться в мой время.
… Обычно в бригаде мы делимся всем, что случается с каждым из нас. Но на этот раз мне почему-то и в голову не пришло рассказать о блондинке-латышке. Весь день меня преследовали ее насмешливые глаза… А, может, она не перепутала время? Может, она ждала… меня? Нет, вряд ли она пришла бы из-за меня. Такая красивая… Очень я ей нужен!..
Вечером я опять устремился к пруду. И взобравшись на скалу, увидел ее лукавые глаза. И она, дерзкая, мгновенно бросилась в атаку.
– Мое время – вечер, – заявила она, а в глазах прыгали бесенята. – Сейчас вечер, и я здесь.
Я молча разделся, твердо решив не обращать внимания на ее шутки. Буду приходить в любое время дня и купаться, когда мне вздумается.
Я пошел к краю скалы. Она встала у меня на пути, не позволяя прыгнуть в воду. Я шагнул вправо, она тоже. Я попытался обойти ее слева, но не тут-то было. Расставив руки, она с детским упрямством преграждала мне путь, явно не веря, что я пойду напролом, оттолкнув ее в сторону. И тут я рассердился. Всерьез. Схватив в охапку вещи, произнес:
– Дарю вам этот пруд, – и, скользя, стал спускаться.
– Ты куда? – растерянно спросила она. – Погоди! – закричала она и догнала меня. – Куда мы идем?
– Ты у меня спрашиваешь? – не глядя на нее, сердито буркнул я.
– А тут еще кто-то есть? – съязвила, оглянувшись, Эльза и деловито уточнила еще раз: – Куда мы идем?
– Куда хочешь, – неожиданно для самого себя вполне миролюбиво произнес я и тут же пожалел, потому что Эльза торжественно выпрямилась:
– Вот так и надо. А-а, наверно, ты еще никогда не ходил на свидание. Признайся! – потребовала она.
– Нет, почему же… Мне уже… – растерялся я и тут же опять рассердился: – Ну и что?
– А ничего. Я тебе назначаю свидание. Первый в твоей жизни. Исторический! Где это будет? В поселке есть театр?
– Не построили еще.
– Ресторан?
– Прикрыли. В столовую превратили.
– Кафе? Тоже еще нет. Но обещают. Да?
– Угадала.
– Кино? Нет, это скучно, – и, дурачась, она прошептала: – В библиотеке! Правда! Библиотека уже построена?
– Выделили один вагончик, – и опять неожиданно для себя я вдруг заявил: – Во Владикавказ цирк приехал. Отсюда километров шестьдесят. Можно на самосвале друга. Выговор обеспечен, да ведь – цирк! Идет?
– Идет! – подняла она палец: – Дама запомнит твой подвиг. Ну ты даешь! Очень прыткий! – Она сделала ударение на последнем слоге, и я, естественно, поправил:
– Прыткий.
Эльза вздохнула:
– Придется привыкать к этой профессорской манера. Ради цирк!
С этого дня время у меня было наполнено… страхом. Просыпаясь, я боялся, не опоздал ли. Работая, гадал, придет ли она вечером. И постоянно дрожал: не сон ли мне снится.
Ущелье, горы, небо, солнце теперь принадлежали нам и только нам. Я забыл о футболе, о телевизоре, о занятиях в танцевальном ансамбле. Я забыл о своих друзьях! Я ни с кем не желал делиться своим счастьем. Ее быстрый взгляд, нечаянное прикосновение вызывали у меня дрожь, сердце замирало так, будто я парил в невесомости. А когда расставались, я явственно слышал ее голос с мягким акцентом. Бульдозер ревел, ползал по крутым склонам, сгребая породу и сбрасывая в пропасть, – а у меня перед глазами была только она.
На самосвале, конечно, я ее катать не буду, ну в самом деле – в цирк на самосвале! Я уговорил Ацамаза доверить мне свои «Жигули». Он сделал щедрый жест – чем, мол, не пожертвуешь ради друга, попавшего в сети любви?! – отдал мне автомобиль на воскресенье. Я уже обдумал маршрут, предусмотрев посещение Цея, Садона, Алагира, и, наконец, Владикавказа. Эльзе ничего не стал говорить, пусть это будет для нее сюрпризом…
Глава девятая
В субботу вечером я попросил мать приготовить еду на дорогу. Она, затемно поднявшись, сунула в духовку пироги, затем набила полиэтиленовый куль сыром, вареным мясом, колбасой. Когда я на «Жигулях» заскочил на минутку домой, мать заворачивала пироги в полотенце.
– Куда столько? – ахнул я. – Нас же всего… – и прикусил язык: я ведь ей сказал, что еду с друзьями в Цей.
– Пусть строго не судят о пирогах, – сказала мать. – Объясни, что ты лишь ночью заявил мне о поездке, поздно было соседей беспокоить, а у меня закваска старенькая…
– Да когда это было, чтоб у тебя пироги не получились! – обнял я ее, что весьма редко случалось, – я ведь горец, а нам не позволяется быть неженками…
Мать счастливо засмеялась.
Я побежал к «Жигулям» и, к своему недоумению, увидел, что переднее сиденье занято. Оккупировал его, – естественно, без спроса, – Савкудз, один из старцев аула. Были бы волы – погонщики найдутся, поморщился я, но ничем не выдал своего недовольства. Савкудз был еще в силе: крепкий, с налитой кровью шеей, во всем его облике сказывались безбедное существование и довольство собой.
– Как ты угадал, что мне арба нужна? – встретил он меня вопросом: – Вот это и есть настоящее уважение к старшим, когда не успеешь подумать, а младший уже знает, что надо делать.
Он очень старался выглядеть солидным, и для этого приобрел широкую папаху из серого каракуля, сшил себе белую черкеску, мягкие сапоги, отыскал в чулане старинную с набалдашником палку. И хотя в колхозе он ничем себя особенно не проявил, осанкой, многозначительным молчанием, строгим взглядом исподлобья ему удалось внушить уважение односельчан если не к собственной персоне, то к возрасту. Он держав молодежь под прицелом, давая убийственную оценку любому факту, противоречащему законам адата, делал глубокомысленные выводы, мол, за этим парнем нужен глаз да глаз, как бы он не опозорил фамилию, аул и даже все ущелье. Свадьба ли, похороны, он кропотливо выискивал детали, свидетельствующие о том, что хозяева отошли от старинных обычаев, и, укоризненно покачивая головой, сурово изрекал: «Представляю, как себя чувствуют на том свете предки этих нарушителей адата…» Попасться ему на язык – этого пуще всего боялись сельчане. В зев змеи пальца не клади, – вспомнил я осетинскую поговорку и обреченно плюхнулся рядом.
Но ведь Эльза ждет меня у пруда, нетерпеливо поглядывая на дорогу. Я хотел подъехать к ней с шиком, так, чтобы тормоза заскрипели. И вот этот старец… Правду говорят, что бремя старших падает на младших. Хотя на душе кошки скребли, я и виду не подал. Более того, я улыбнулся, будто до смерти рад был старцу, и бодро спросил:
– Куда ехать?
– Ты, родной, доставишь меня во Владикавказ, – объявил он.
Он не поинтересовался, куда я собрался ехать. Зачем? Разве важны дела молодого парня, если он понадобился старшему? Я уверен, ожидай меня на работе начальство, он и тогда бы потребовал, чтоб его отвезли в город. А служба подождет. Ах, выговор тебе объявит? А разве твой начальник не осетин? Объясни ему, что понадобилась машина мне! И с каких это пор молодежь перестала считаться с желанием старшего? Так что вперед, лаппу![1]1
Мальчик, парень.
[Закрыть] И много не разговаривай, не положено молодежи молоть языком, ее дело – слушать. Такой – в лучшем случае – разговор произошел бы у нас. А если младший тем не менее откажется? Об этом лучше не думать. Такое и во сне не пережить… Впрочем, никогда не случалось, чтоб кто-то отказывался. По крайней мере, мне неизвестно. Из-за старца получали выговоры, лишались даже работы, но и в таких случаях парню не следовало ворчать. Он страдал, а старец наслаждался жизнью и непременно гордо выпрямлялся, чуть речь заходила об обычаях предков…
Так хороший обычай – уважение к старшему – некоторые из старших нещадно используют в личных интересах. И невдомек им, что время уже иное, исполнение каприза старца порой оборачивается вредом не только для парня, но и для дела. Горькие мысли овладели мной, так и подмывало остановить машину, высадить Савкудза и возвратиться к пруду. Еще можно было застать там Эльзу, которая, конечно же, медлит уйти. Но я терпеливо улыбался, слушая набившие оскомину рассказы о том, как раньше жили в Хохкау и какие отчаянные схватки с природой приходилось выдерживать…
Время шло. «Жигули» глотали километры. Эльза, конечно, уже в поселке и негодует, и недоумевает, почему я не появился.
– Долго будем во Владикавказе? – спросил я, воспользовавшись паузой.
Савкудз покосился на меня и хладнокровно и бесстрастно, самим тоном подчеркивая неуместность моего вопроса, произнес:
– Успеем… – ничего толком не объяснив. «Успеем» – это могло означать и до обеда и до вечера. И до утра!
Подъезжая к городу, я уточнил:
– А теперь куда?
– На Горку…
Так и есть. Мы едем в ту часть города, которая когда-то была южной окраиной старого Владикавказа и называлась Осетинской слободкой, потому что до революции сплошь была заселена осетинами. Хотя район находится в нескольких минутах езды от центра, в нем сохранились старые домишки и узкие улочки, и он не выглядит городским. Здесь нет сумятицы, шума и оживленного движения машин, что так гнетет горожан. Улицы пустынные, тихие. Лишь изредка на них появляются прохожие, медленно, не опасаясь транспорта, пересекают проезжую, заасфальтированную часть, которая еще недавно бывала оккупирована многочисленными лужами, так что и перейти ее становилось проблемой. Двухэтажное здание средней школы возвышается над домами, прячущимися за высокими каменными заборами.
Дома здесь точно близнецы. Отличаются только размерами, а построены на один лад: с непременной верандой, застекленной во всю длину, с железной крышей и дубовыми расписными ставнями. Крыши чуть виднеются сквозь пышную листву деревьев, выстроившихся вдоль тротуара. Собаки, беснуясь за заборами, по мере продвижения по улице ночного прохожего передают его друг другу точно эстафету.
Когда-то этот район был известен чистыми, выложенными камнем тротуарами и… недоброй славой. И сейчас каждое утро хозяйки подметают улицу, прилегающую к окнам их домов. Но и злая молва до сих пор упорно держится, хотя за последние тридцать лет можно было от силы насчитать всего две-три скандальные истории, случившиеся тут. Может быть, эти слухи и толки живучи оттого, что на слободке с виду ничего не изменилось и жизнь ее обитателей все так же скрытно протекает за высокими заборами, подальше от чужих взглядов. Здесь не любят посвящать в свои дела соседей, хотя на лавках, поставленных возле каждой калитки, в хорошую погоду с утра устраиваются седобородые старики в лохматых папахах и выцветших черкесках и часами, опираясь подбородком о набалдашник сучковатой палки, греются в лучах жаркого солнца и беседуют, как правило, о давних делах. Но не чураются и сегодняшних проблем, особенно если это касается молодежи, которая совсем не такая, какой они хотели бы ее видеть…
Блюдя старинный осетинский обычай, они при приближении прохожего чинно встают и торжественно приветствуют его, вконец смущая отвыкшего от таких почестей незнакомца. И если человек не посвящен в местные обычаи, он багровеет от прилившей к лицу крови и, неловко бормоча ответные приветствия, ретируется восвояси. Хуже будет, если он остановится и задаст какой-либо вопрос. Тут его начнут упорно приглашать в ближайший дом, и спеши человек хоть на свои похороны, ему отсюда в ближайшие три-четыре часа не вырваться. Он будет сидеть за наспех накрытым столом на почетном месте, и старики станут провозглашать тосты, обращаясь, в первую очередь, к нему, и их, этих тостов, страшно много, и совершенно нет возможности пропустить хотя бы один, ибо это оскорбит старцев, и, в конце концов, незнакомец встанет из-за стола в таком состоянии, когда все люди на одно лицо. А старики, отдав дань обычаю гостеприимства, вновь устроятся на солнышке, поразительным образом сохранив ясность взгляда и трезвость мышления, и продолжат с того самого места, на котором они остановились, рассказы о подвигах дедов и прадедов, о далеких и опасных походах в Турцию и Иран, из которых наши предки или вовсе не возвращались, или приезжали с золотом, коврами и с закутанной в черную паранджу красавицей-турчанкой.
Огромные железные ворота двора распахиваются лишь в торжественных случаях – во время свадьбы или кувда по поводу рождения сына, прибытия родственника из далекого путешествия или проводов сына на службу в армию. И еще в дни похорон. Тогда дом, двор и улицу заполняют многочисленные родственники, приезжающие из самых отдаленных аулов, друзья, друзья друзей, сородичи, соседи и друзья соседей. Есть даже поговорка, что грузины приходят на свадьбу с вином, а осетины с друзьями. Иногда ее произносят не без намека…
На всю улицу устанавливали длинные доски, ибо где достать столько столов, чтоб усадить многочисленных гостей? Тут же из черного от копоти, вскладчину приобретенного котла – таких чудовищных размеров, что в него легко помещалась целая туша быка, – вытаскивали огромные куски мяса и клали на голые доски… Но никто не усаживался за стол, потому что не прибыли еще жители аула, из которого вышла семья виновников торжества. Наконец, на улицу, походившую на потревоженный улей, въезжала грузовая машина, через борта ее степенно переваливались горцы в папахах, с кинжалами на поясах, и, опустившись на землю, долго отряхивали полы черкесок. Направлялись к столам живописной толпой – впереди вышагивали старики… Гости приходили в движение и, уговаривая друг друга занять места попочетнее, долго рассаживались. Начинался пир, но народ продолжал прибывать. На улице выстраивались машины всех мастей от «Волг» до самосвалов. И каждый прохожий, кто в это время оказывался на слободке, водворялся за стол, и ему тут же всучивали в руки бокал. И хорошо, если, прежде чем провозгласить тост и выпить, ему удавалось узнать, ради какого события накрыты столы, радость или горе посетили этот хадзар, чтоб ненароком не попасть впросак, особенно пропустив рюмку-другую.
До рассвета стоял гул на улице, и далеко по окрестностям разносились звуки гармоники и песни. Обременительные пышные свадьбы, кувды и похороны нередко вгоняли хозяев в такие долги, что рассчитываться приходилось годами…
Наконец, охмелевшие и охрипшие от тостов и песен гости седлали своих стальных коней и разъезжались по домам. Железные ворота закрывались. Во всей слободке вновь воцарялись тишина и покой. Глядя на эти пустынные улицы, с трудом верилось, что еще вчера здесь было полным полно народу и стоял веселый гул. Вновь слободка походила на аул, удаленный на много километров от больших дорог. В каких-то сотнях метров отсюда находился центр города, по соседней улице мчался сплошной поток «Москвичей», «Волг», «Жигулей», грузовиков, автобусов, позвякивали трамваи, – а здесь тишину нарушали лишь кукареканье петухов и лай собак, да гулко отдавался в ушах стук каблуков одинокого путника…
Мы объехали лужу и, нацепив на колеса пудовую грязь, с трудом добрались до новенького, только что сданного здания.
– Подожди, – предупредил меня Савкудз и вылез из машины.
– Но мне надо быть в ущелье! – я был в отчаянии.
Он даже не посмотрел в мою сторону. Старательно поводил подошвой сапог по острым краям ступенек, сбивая комья грязи, и исчез в подъезде.
Целый час торчал я у дома, а его все не было. Чего он там застрял? Меня же Эльза ждет! Все-таки мягкотелый я. Взять бы да уехать. Другой бы так и сделал. А я вот не могу.
Было двадцать две минуты десятого, когда Савкудз показался в подъезде. Неторопливо оглядев новые дома, выстроившиеся вокруг, он уселся в машину, коротко сказал:
– А теперь давай посетим моего приятеля. Больше месяца у него не был.
Когда я подъехал к дому с высоким, в полтора метра цоколем, старец вытащил из нагрудного кармана исписанный лист бумаги, пояснил:
– На этой стороне указано, что надо купить, на обороте – фамилии тех, кого пригласить на кувд. Да не по телефону приглашай! – предупредил он: – По-осетински: постучав в двери и лично передав приглашение… – и добавил: – Часа через три жду тебя здесь.
Фамилий было около сорока. Прикинув же, что надо купить, я присвистнул: где взять деньги? Но старец даже не поинтересовался, есть ли у меня такая сумма… И я взбесился: сорвавшись с места, влетел во двор, поднялся по ступенькам, громко постучал кулаком в дверь, и когда на пороге показался паренек, сунул ему лист бумаги, бросив:
– Отдай гостю! – и побежал к калитке.
Я знал: теперь мне житья не будет в ауле. Савкудз прожужжит всем уши, какой я подлый, как бросил его в городе «посреди улицы», объявит, что я позор для Хохкау и еще покажу себя во всем блеске. И при этом будет жалеть мою маму.
… Я жал на газ. Машина, постанывая, повизгивая шинами, мчалась по горной дороге, чудом огибая скалы, оставляя след у самого края пропасти. Быстрее! Быстрее! Я должен скорее увидеть Эльзу! Я повезу ее в Цей, а затем в Нар. Я как-нибудь поведу ее маршрутом, которым водил нас, детишек аула, Валентин Петрович. Я никому не рассказывал, как он умер. Но Эльзе расскажу, все расскажу, – и как отозвал меня в сторону, и какие слова произнес. Не скрою и то, что часто вспоминаю его, что во сне советуюсь с ним, особенно когда мне трудно, и я не знаю, как поступить.
Эльза встретила меня дрожащей улыбкой. Ей очень хотелось выглядеть беспечной и равнодушной, но тягостные часы ожидания у пруда все-таки сказались, наложив густые тени под погрустневшими глазами. Она не упрекнула меня, не стала жаловаться, как ей было мучительно больно, как сжималось сердце при мысли, что я пренебрег ею, покинул ее. Она даже не заметила, что я приехал не на самосвале, а в «Жигулях»…
Щадя самолюбие Эльзы, я старался не смотреть в ее сторону, сделав вид, что внимание мое поглощено крутыми поворотами горной дороги, на которых малейшая оплошность приведет к внезапному прыжку ретивой машины в пропасть.
Потом я рассказывал ей о проделке Савкудза. С каждой новой подробностью озадаченность все сильнее угадывалась на лице Эльзы. Наконец, она не выдержала:
– Ты отвез его во Владикавказ?
– Ну!
– И ждал больше часа, когда он соизволит выйти от друга?
– А что было делать? – пожал я плечами.
– А почему ты не забрал меня, когда отправлялся во Владикавказ?
Теперь удивился я. Неужели она не понимает? Мне и в голову не пришло пойти на такой чудовищный поступок.
– В машину, где старец, усадить тебя?!
– А что тут плохого? – в ее голосе было неподдельное удивление.
– А что бы я сказал ему? Как объяснил, кто ты? Почему везу тебя во Владикавказ? Что бы он подумал?
– А какое ему дело до тебя и до меня?
Я через зеркальце посмотрел на нее. Она не шутила, она в самом деле хотела понять, в чем тут загвоздка…
– Ну, знаешь, – ошарашено пожал я плечами. – Представлять старцу свою девушку? Это не по-осетински.
– И потому ты гнал автомобиль целых сто километров, чтоб возвратиться за мной и вновь сделать еще сотню километров?! – и она решительно заявила: – Я не понимаю! – Когда мы проехали три-четыре километра, она глухо, с сожалением произнесла: – Какие мы разные…
– Ну, а как бы поступил твой земляк? – поинтересовался я.
– У меня есть двоюродный брат, Готтфрид. Я знаю, он выставил бы любого, самовольно севшего в его машину. А если бы решил довести старика до города, то не как хозяина, а как попутчика. Но главной в автомобиле была бы его девушка. Да, он заехал бы за мной, и ему было бы… – она поискала посильнее слово: – начихать – так, кажется, у вас говорят?г на то, что подумает старец. – И еще раз повторила: – Разные мы, разные…
Возвращались мы из Владикавказа в седьмом часу. День еще был во власти летнего удушливого зноя. Асфальт на трассе местами поплыл блестящими лужицами, вязко цеплявшимися за колеса. Слева цепь гор, притихших, блаженно подставивших бока прозрачным лучам, – ни дать ни взять громоздкие, бесформенные тюлени нежатся на солнце – становилась рельефнее, громаднее, выше, и, наконец, подперла свод присмиревшего, отливавшего золотом неба. Впереди смутно угадывалось полное таинственности ущелье, ласково маня к себе, суля тишину и навевая неясные мечты.
Я не помню, когда мне было так хорошо… Я готов был обнять горы, небо, трассу, деревья, выстроившиеся на обочине. Казалось, сама природа потворствовала клокотавшему во мне пьянящему чувству.
Воображение понесло меня, точно необузданный мустанг, и я не только увидел Эльзу в своих объятиях, – я ощутил ее гибкое, трепещущее тело, податливые губы… Это было жутко и одновременно мучительно сладко. В сознание ворвались видения, так безжалостно мучившие меня во сне из ночи в ночь… И когда казалось, что еще миг – и я окажусь во власти безумных желаний, – добрым избавителем пришел стыд… Смутившись, я тайком покосился на Эльзу: не догадалась ли она о моих бесстыдных мыслях?
Но она сидела, расслабившись, полузакрыв глаза, то ли еще находясь во власти красочного циркового представления, то ли наслаждаясь скоростью, подставив лицо струе ласкового ветерка. Эльза встретила мой взгляд улыбкой – не дразнящей, не ироничной, а нежной и… ждущей. Или мне показалось?
Мне захотелось сделать для нее что-то необыкновенное, радостное. Но в голову ничего не приходило, и тогда я спросил:
– Хочешь поводить машину?
Она посмотрела на меня, как мне показалось, удивленно. Она не верит, что это возможно, усмехнулся я и возбужденно заверил ее:
– Я научу, и у тебя получится!
Не спуская с меня глаз, она, поколебавшись, нерешительно кивнула, мол, давай попробуем…
Трасса была пустынна, не грозила неприятностями, и я затормозил, подумав: чего откладывать, когда можно прямо сейчас и начать первый урок. Мы поменялись местами. Она внимательно слушала мои разъяснения, повторяя: зажигание, тормоз, газ, коробка скоростей.
– Не бойся, это поначалу страшно, сложного здесь ничего нет.
Она оказалась способной ученицей, быстро освоила, как переключать скорость, и все премудрости того, как сдвинуть машину с места. Наклонившись к ней, я вцепился руками в руль:
– Ну, начинай, как учил, – приказал я. – Сперва что надо сделать?
– Включить зажигание.
– Молодец! Действуй!
Мотор глухо заурчал, отдавшись в салоне мелкой дрожью – Что теперь? – подражая инструктору, строго уточнил я.
И на этот раз Эльза оказалась на высоте.
– Перевести ручку коробки передач на первую скорость…
И ручка верно двинулась в нужном направлении.
– А теперь что? – спросил я требовательно.
– Нажать на газ правой ногой? – озорно посмотрела она на меня.
– Не оглядывайся! – сказал я назидательно, растягивая слова, строго предупредил: – Верный путь к гибели: будучи за рулем смотреть по сторонам. Никогда ни при каких обстоятельствах нельзя отрывать взгляд от дороги. Ясно?
– Слушаюсь, – проворковала Эльза, уставившись на трассу и вцепившись руками в баранку, и робко спросила: – Можно газануть?
Я крепче ухватился за руль и нечаянно коснулся ее руки. Сердце мое бешено забилось, и я поспешно передвинул ладонь.
– Слегка нажимай на газ… Едва-едва…
«Жигули» ожили, еле заметно двинулись с места и вновь замерли.
– Так? – шепотом спросила Эльза, по-прежнему, стоически глядя прямо перед собой.
Я решил, что не мешает ее немного подбодрить:
– Ну, ты уж совсем робко… Смелее! Ничего не случится, я же подстраховываю.
– Да?
Руль Эльза держала крепко, и «Жигули» не виляли из стороны в сторону, как это случается у новичковг. Умница, – удовлетворенно подумал я и, смилостившись, разрешил:
– Можешь сильнее нажать на газ…
Учеба шла успешно. Через четверть часа Эльза увеличила скорость до двадцати километров, потом до тридцати…
– Нравится? – в который раз допытывался я у нее.
– Очень! – выпалила она и слегка прижалась ко мне.
Тут бы мне рассердиться, пресечь на корню такую вольность за рулем, но инструктор во мне спасовал, безалаберно уступив все права влюбленному. Я закрыл глаза. Голова моя кружилась…
Открыл глаза я в тот момент, когда нас перегоняла «Волга», из салона которой уставились в нашу сторону пять или шесть пар взрослых и детских глаз. Удивленные черепашьим ходом «Жигулей», пассажиры пялились на нас, как на чумных. На их месте и я бы полюбопытствовал… Прошуршав шинами, лимузин проскользнул мимо, обдав нас презрением; мальчуган лет семи скорчил нам рожицу…
– Можно? – с детским азартом в глазах произнесла Эльза.
Я не успел осмыслить, на что она спрашивает разрешения, как почувствовал, что «Жигуленок» плавно набирает скорость. Мне бы остановить Эльзу, но машину не дергало, да и я на всякий случай держал баранку.
Теперь «Волга» и «Жигуленок», точно привязанные, шли одна за другой на расстоянии десяти-двенадцати метров. Будь я сам за рулем, я бы, пожалуй, предпринял попытку перегнать их.
Прошло минуты три, когда показался элегантный, несмотря на громоздкость, «Икарус». Меня это не смутило: автобус шел строго по своей половине дороги, мы – по своей…
Но не зря говорят, что трасса коварна и ни на минуту не позволяет расслабляться. Там, где большая скорость, нельзя терять ни доли секунды, чтоб избежать беды. Оттого-то и необходимы водителю такие качества, как быстрота реакции, находчивость, умение мгновенно выбрать единственно верный спасительный вариант…
Мы беспечно ехали по ничем не грозящей дороге, но вдруг буквально в мгновение ока все преобразилось. Еще секунду назад безоблачное небо радовало глаз, горы манили, обещая прохладу и покой, деревья мягко шелестели листвой. Все кругом дышало безмятежностью и умиротворенностью. Но это был обман, ловушка для простачков и беспечных людей.
Я услышал рычание мощного мотора и краем глаза увидел справа карабкающийся на трассу с проселочной дороги огромный КамАЗ, который перевалил через обочину и устремился вслед за нами. Приближавшийся шум громадины-самосвала немного действовал на нервы, но я на это не обратил внимания. Шум машины уже оглушал, как несущаяся из усилителей пронзительная музыка «металлистов». Меня и это не насторожило. Лишь раздражал нарастающий гул КамАЗа, и я нетерпеливо ждал, когда самосвал, обдав скрежетом железного кузова и шипением гигантских шин, обгонит нас, и адский грохот убежит вдаль…
Паренька-подростка на мопеде, вынырнувшего откуда-то слева с тропинки, я заметил лишь тогда, когда он замаячил перед нами. Мало того, что он выскользнул на трассу, не пропустив нас, он еще и не вырулил, чтоб идти параллельно с нами. Пересекая дорогу, будто она была свободна, он шел наперерез «Жигулям». Казалось, паренек не видит ни «Волгу», ни нас, ни КамАЗ, ни мчащийся навстречу автобус… Вцепившись в руль, неестественно выпрямившись на сиденье, он, обеспокоенный тем, как бы не свалиться, тупо смотрел под переднее колесо мопеда, не видя, что нацелился прямо в бок «Волги»…
– Да куда он… – взревел было я.
Но колесо мопеда уже ткнулось в «Волгу». От толчка мопед резко брыкнулся, подбросив в воздух неопытного всадника, и тело паренька распласталось на асфальте метрах в трех от нас…
Я инстинктивно вытянул ноги, ища тормоз, но… Позже, еще раз прокрутив в голове ситуацию, я убедился, что это было неудачное решение. Тормозить ни в коем случае нельзя было, ибо для этого требовалось семь-восемь метров, а значит, не удалось бы избежать наезда на паренька. И еще сзади нас поджимал КамАЗ, который непременно врезался бы в «Жигуленка», смяв его в лепешку. Свернуть же налево, где мчался встречный «Икарус», значило подставить себя под удар автобуса. В этой ситуации девяносто девять из ста водителей наехали бы на подростка.
В тот момент, когда паренек распластался на асфальте, я почувствовал резкий толчок плеча Эльзы, и от неожиданности отпустил баранку. В тот же миг я с ужасом увидел, как нога Эльзы с силой, до упора нажимает – не на тормоз! – на газ! «Что она делает?! – ахнул я. – Перепутала?!» Взвизгнул мотор, и руки Эльзы решительно повернули руль налево. «Жигули», заскрежетав шинами, рванули в сторону, обходя неподвижное тело подростка.
Я увидел стремительно несущийся на нас «Икарус» и в ужасе закрыл глаза. Удар лоб в лоб был неминуем. Вновь заскрипели шины… Теперь меня бросило налево – «Жигуленок» перед самым носом «Икаруса» нырнул направо, в каких-то двух-трех сантиметрах увильнув от автобуса…
Скрежет шин тормозящих КамАЗа, «Икаруса», «Волги», «Жигулей», испуганные вопли пассажиров слились в один грохочущий и свистящий рев…
Открыв дверце, я выскочил на дорогу. Бледный водитель КамАЗа, застывшего в нескольких сантиметрах от паренька, дрожащими пальцами никак не мог открыть пачку сигарет. Шофер «Икаруса», лежа на земле, в истерике бил кулаками о землю. Взволнованный собственник «Волги», обращаясь к ахающим, охающим, плачущим пассажирам, спускавшимся с салона автобуса, повторял раз за разом одну и ту же фразу:
– Едва успел подставить под удар колесо, а то бы хана и ему, и нам!..
Я пробился сквозь толпу к пареньку. Глаза его были закрыты. Я склонился к нему, расстегнул ворот рубашки, положил ладонь на грудь и облегченно вздохнул: сердце подростка пугливо и лихорадочно билось.
– Живой? – раздался женский голос.
– Без сознания.
Наконец паренек открыл глаза, порывисто привел:
– Мопед цел?
Он с испугом смотрел на нас в ожидании ответа, будто это не он минуту назад был на волоске от смерти. По толпе пробежал нервный смешок.
– Еще о мопеде беспокоится, – возмутился хозяин «Волги».
– Жив остался, вот и радуйся…
– Отец только сегодня купил мопед, – заплакал подросток. – Он сказал, чтоб я не прикасался к нему до его прихода…
– А ты ослушался, – укорила его женщина в шляпе.
– И зачем надо было тебе на трассу выезжать? – спросил паренька я.
– Я остановить не мог, – признался он и сморщился: – Совсем разбился?
– Колеса крутятся, значит, цел, – успокоил я его.
– А сам-то ты цел? – склонился над пареньком седой мужчина. – Нигде не болит? – он стал ощупывать его плечи, спину, руки.
– Ничего…
– А колено-то кровоточит.
– Товарищи, у него шок, – вмешалась женщина в шляпе. – Он боли пока не чувствует, это верный признак. У него наверняка сотрясение мозга. Его надо в больницу. Давайте его в «Волгу».
– Мне нельзя покидать место происшествия, – сказал владелец «Волги». – Ждать придется ГАИ.
– Помогите мне уложить его в «Жигули», – попросил я.
Ко мне подошел шофер КамАЗа.
– Ну, друг, ни за что бы не поверил, что можно так вывернуться. Она, наверное, гонщица.
Я молчал. Скажи я ему, что я давал ей первый урок вождения, точно подумает, что я немного не того. Я вспомнил, как она плечом оттолкнула меня, чтоб я не помешал ей сманеврировать. Ну, конечно же, она давно водит машину. И получше меня. Хорош же я был, самодовольный инструктор! Я поискал глазами в толпе Эльзу, но ее не было. Я поспешил к «Жигулям». Она сидела, уронив голову на руки.
