Текст книги "СТАНЦИЯ МОРТУИС"

Автор книги: Георгий Лорткипанидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

   И все-таки ее иногда охватывает безотчетный страх и тогда она желает ему смерти. Смерти, а не боли. Но это страх за себя, такую стройную и тоненькую, нетвердо стоящую на земле, а не желание отомстить человеку, любившему ее так сильно, что любовь эта, естеству и назначению вопреки, обратилось в бесполезное знание застлавшее ему небо. Что ни говори, а гордость ее была уязвлена, она никому не разрешала так разговаривать с собой. Он и только он повинен в том, что сегодня ей труднее обманывать себя, чем когда-либо раньше. Иногда ей кажется, что будь он хоть на капельку глупее, их роман мог бы состояться. Но и это, наверное, неправда. Просто они не подходили друг другу. И еще, – и это тоже важно, – он был слишком далеко. По правде говоря, она неплохо к нему относится. Во всяком случае гораздо лучше чем раньше, когда она всячески подчеркивала равнодушную дистанцию: "спасибо. .. извините... спасибо... извините...". Она оказалась послушным инструментом в руках высшей силы. Не виновата же она, в самом деле, в том, что Антон влюбился в нее и захотел взять в жены, как и в том, что она ответила ему взаимностью и вышла за него замуж. Она, слава богу, не жалеет о сделанном выборе. Антон заботливый и нежный супруг и, – она полностью уверена в этом, – в скором будущем достойный отец ее детей. Кроме того Антон трудолюбив, на работе его ценят и уважают, он обязательно добьется своего, и у него не пусто ни в голове, ни в кармане. В общем, Антон как ему и положено, настоящий мужчина в доме, и отныне ей не придется вертеться как белке в колесе. Впрочем, время покажет. Им предстоит длинный-длинный путь – целая жизнь, а жизнь прожить – не поле перейти. А лайнер вокруг Европы возникнет в их жизни всенепременно...

   ...Средний план. Солнце давно ушло за горизонт и над скамейками ярко вспыхнули светлячки лампионов. Женщина, будто очнувшись от тягостного сновидения, неожиданно встрепенулась и резким движением отстранилась от неподвижно сидящего мужа. С моря завеяло прохладным ветерком. Мужчина поежился и вынул сигарету из нагрудного кармана. Через минуту-другую пара поднимется со скамьи и неспешно побредет по аллее. В гостиничном буфете их ожидает легкий ужин перед сном. Стоп-кадр.

   X X X

   Планета Земля шагнула в двадцать первый век.

   Несмотря на то, что за последние два тысячелетия матушка-Земля основательно поистрепалась, она все же оставалась удивительной и прекрасной колыбелью редчайшего галактического чуда – жизни. И не просто жизни, а жизни разумной, – такой не следовало бы слепо страшиться естественных напастей. Постепенное исчерпание невосстанавливаемых природных ресурсов, загрязнение рек, морей и океанов, разорение нерестилищ и сокращение лесных массивов, повышение концентрации углекислого газа в атмосфере и утечка фреона из холодильных агрегатов: эти – и другие подобные – раны продолжали саднить и в двадцать первом веке, но разум на то и разум, чтобы успешно справляться с задачами неизбежно возникающими в ходе технологического прогресса. Причин для воодушевления хватало. Век двадцатый человечество отметило воплощением в металлическую конструкцию дерзкого проекта инженера Эйфеля, век двадцать первый – окончательным посрамлением черно-белого телевидения. Где-то вблизи маячила победа над сердечно-сосудистыми заболеваниями и автомобильными катастрофами, ну и что с того, что плоды прогресса не валялись на скамейках и тротуарах, в урочный час они превратились бы в общедоступный товар, так всегда бывало в истории. Итак, с прогрессом дела обстояли неплохо, научные исследования шли своим чередом, аспиранты недосыпали, мыли пробирки в лабораториях, и, улучшив минутку, забегали в библиотеку за новыми научными журналами; их шефы покушались на сокровенные тайны мироздания, капитаны промышленности внедряли в производство обещавшие принести наибольший экономический эффект новинки, с компьютерами и мобильными телефонами научились обращаться даже домашние хозяйки и дети. Сложнее было с социальными проблемами. Тут в сущности похвастаться было нечем. За последние лет пятнадцать-двадцать политическая карта мира так и не претерпела сколь-либо заметных изменений. В список знаменательных событии конца прошлого столетия можно, пожалуй, включить падение диктатуры Дювалъе на Гаити, народно-демократическую революцию в Боливии, осуществленную президентом левой ориентации национализацию базовых отраслей экономики в Сенегале, восстановление демократических форм правления в Чили, Парагвае и Бангладеш, официальное объявление независимости Намибией, подписание мирного договора между Ираком и Ираном, успешные военные перевороты в Таиланде и Габоне, неудавшуюся попытку вырвать из орбиты империализма Пакистан (пришедшее в Исламабаде к власти популистское правительство не устояло под натиском реакции и через несколько месяцев было в буквальном смысле похоронено в ходе успешного контрпереворота нити которого тянулись в ЦРУ), да еще кровавую вакханалию на Ямайке, напомнившей всему миру о том, что маньяки полпотовского типа не перевелись окончательно и готовы показать когти при каждом удобном случае. Вот, пожалуй, и все. Но какими бы важными перечисленные события стороннему наблюдателю не казались, полюса власти в Москве, Вашингтоне и Пекине практически полностью сохранили свою притягательную силу. Замедлила бег Япония, начала сказываться острая нехватка собственных ресурсов и окрепли конкуренты, особенно в отраслях где японцы занимали лидирующие позиции – в электронике и робототехнике. Несколько подтянулась Западная Европа и интеллектуальный мир вновь обратил воспаленный взор на европейский культурный феномен. Возрождалась и крепла вера в духе "ретро", вера в особое предназначение Старого Света как Ноева ковчега современной цивилизации. Увеличение доли Западной Европы в валовом производстве капиталистического мира естественным образом сопровождалось ростом ее политического веса. Евросоюз постепенно обретал черты сверхдержавы и, как очевидное следствие, возрос интерес к материальным и духовным условиям существования западноевропейских народов. Не дремали, разумеется, философы. Не случайно настольной книгой многих западных интеллектуалов стал фундаментальный труд некоего Байара "Антишпенглер", изданный впервые в Париже в 2007 году.

   Сейчас уже нелегко установить, что было причиной, а что – следствием; новый ли цикл экономического подъема способствовал развитию политической лихорадки, или наоборот – возросшая активность различных слоев самодеятельного населения привела к заметному ускорению темпов роста производительности труда, но, к большому сожалению европейских либералов, экономическое процветание, как это случалось и встарь, так и не одарило европейцев сколь-либо гармоничным сосуществованием. Хотя в ходе военных действий было безвозвратно утеряно слишком много документов той эпохи, бесспорно одно: уже к концу первой четверти двадцать первого столетия капиталистические страны Европы столкнулись с новой серьезной пролемой – экономическим кризисом особого рода и связанной с ним опасностъю дестабилизации привычных политических устоев общества. Да и кризис ли это? – вопрошали экономисты и политические комментаторы. Его нельзя было назвать кризисом перепроизводства, ибо безработных в очередях на биржах труда и копавшихся в мусоре в поисках съестного нищих в странах Западной Европы насчитывалось в процентном отношении не больше чем, скажем, в восьмидесятых годах двадцатого столетия. Основная масса выбрасываемых на рынок товаров находила своего покупателя, изделия сложного технологического профиля пользовались все возрастающим спросом населения. Неверно было бы окрестить кризис "сырьевым", "базисным" или "надстроечным". Новизна момента состояла в том, что уже к концу первой декады годам нового века границы национальных экономик превратились в совершенно расплывчатую условность. "Общему рынку" такое и не снилось. Элементарный арифметический подсчет показывал, что около четырех пятых всего валового продукта любогоо западноевропейского государства производилось на принадлежавших транснациональным концернам предприятиях. Число действовавших под наднациональным флагом фирм угрожающе возросло. Процесс концентрации капитала с невиданной ранее легкостью подминал собой гербы, гимны, флаги и прочую национальную символику. Данный процесс сам по себе не был нов, новизна заключалась в его поистине всесокрушающих масштабах. Процесс глобализации уверенно шагал по планете. Погрязшая в схоластических дискуссиях интеллигенция никак не могла разобраться к какой нации она, собственно говоря, принадлежит. Космополитизм стал модой дня. Шовинисты и самые разнообразные люмпены драли глотки на демонстрациях, направленных против распродающих национальное достояние с молотка предателей-депутатов, а в то же самое время велеречивые министры, руководствуясь программными установками крупного капитала, втихую накладывали очередную положительную резолюцию на очередной проект по слиянию отечественной когда-то фирмы с иностранной компанией. Это были времена триумфального торжества принципов свободного предпринимательста и беспошлинной торговли. Конечно, подобное практиковалось и раньше, но масштабы, масштабы... Да разве только Западная Европа. Нынче дельца с Филиппин можно было так же часто встретить на Елисейских полях, как истинно парижского ажана. Гиндзё заполонили хваткие бизнесмены из апельсиновой Сицилии, а подряды на строительство кемпингов на Фиджи или отелей на Балеарских островах с большей охотой предлагались не испытанной, но постепенно прогоравшей в жесткой конкурентной борьбе "Хилтон Корпорейшн", а англо-испано-сингапурскому гиганту "Хэвиленд Янг Парана Интернэшнл" – быстрее, лучше, дешевле. И даже хамбургеры вне которых типичный американец с трудом представлял себе рабочий день, ныне поставлялись в автоматизированные кафетерии итало-американской пищевой монополией "Макдонаддс Пиццериус Компани". Контрольные пакеты переходили из рук в руки на торгах и тендерах, и вот уже основную массу тонизирующих напитков поставляла в супермаркеты супермонополия "Мессершмидт Пепсико", а бананами в придорожных палатках и ресторанчиках чуть ли не по всему миру торговала всесильная "Шелл Фрют". И даже прибравшим к рукам большую часть чаеразвесочных фабрик мира владельцам концерна "Дарджалинг инкорпорэйтед" отныне приходилось общаться друг с другом исключительно на английском языке, – факт, мимо которого не прошел дотошный репортер из "Уорлд пэрейд", этого выходящего в свет на двадцати семи языках Земли сверхпопулярного иллюстрированного еженедельника...

   Такие были времена. Дошло до того, что объективные исследователи столкнулись с неожиданными методологическими затруднениями: национальную принадлежность типичного буржуа, и ту невозможно становилось определить, ибо источники приносившие ему доход и прибыль находились, как правило, за тридевять земель от места его жительства. Непонятно было из каких поступлений складывался его доход, так все было запутано-перепутано. Неясно было куда вкладывалась прибыль – цепочка оказывалась слишком длинной, а банковские операции занимали миллисекунды – поди-ка, разберись. Неизвестно, хотели того профсоюзные вожаки или нет, – но организованный рабочий класс европейских капиталистических стран стал расслаиваться на страты по тому же принципу, что и буржуазия. Ведь испокон веков голосовавшего за левого депутата Жану из парижского предместья, теперь приходилось работать не на Францию, и даже не на Хозяина, а черт-знает на кого, а то что американскому брату Жана по классу также нередко выпадало прислуживать некоему суровому иностранному господину (при том, что американцы все-таки стояли на капитанском мостике, а доллар оставался сильнейшей из мировых валют), служило весьма слабым оправданием происходившему в глазах немногих независимых людей, олицетворявших национальную совесть Франции. Итак, экономика процветала, рынок насыщался продуктами, спрос поспевал за предложением, темпы инфляции оставались терпимыми, а клубок противоречий становилось все труднее распутать. Фактически гражданам предложили – во имя процветания транснациональной экономики – не валять дурака и навсегда позабыть о таких понятиях, как "родина", "национальная честь", "национальный экономический интерес", тем самым взвалив на их психику непосильную ношу. Но в который раз хитрецы обманули только самих себя. Как и можно было ожидать, национальные предрассудки оказались слишком живучими для того, чтобы с ними удалось расправиться так же легко, как с геральдикой и символикой. Чересчур сильно натянутая пружина вскоре пошла сжиматься в обратном направлении. Для нарушения неустойчивого равновесия достаточно было малого толчка, и толчок этот не заставил себя ждать. К началу второй декады века экономическая конъюнктура ухудшилась и количество безработных в Западной Европе в течение каких-то трех-четырех месяцев увеличилось на пять миллионов человек, а угрозу почувствовали все. В прежние времена может и обошлось бы, но сейчас... По всей Западной Европе прокатились мощные выступления трудящихся, в передних рядах демонстрантов, конечно же, находились коммунисты и другие леваки. Наибольшей популярностью пользовался лозунг призывавший всех, всех, всех бойкотировать производимые на заводах и фабриках транснациональных компаний товары. Бойкот, разумеется был неосуществим, но в создавшейся обстановке левые силы перехватили инициативу и, оттеснив назад исконно правых националистов, под ура-патриотическим покрывалом повели наступление на святыню святых "свободного мира" – частную собственность. Запахло гарью, и на политическом горизонте западноевропейских стран отчетливо замаячил призрак Народного Фронта. На стороне буржуазии и транснациональных компаний были безработица и угроза заморить ослушников голодом и нищетой, окончательно заменив их роботами и автоматами. На стороне пролетарских и полупролетарских слоев – классовая дисциплинированность, а также четкое осознание того факта, что борьба против отечественных эксплуататоров и иностранных экономических агентов суть неделимое целое. Как ни странно, но идею бойкота поддержали многие мелкие и средние буржуа из тех, что оставались за бортом транснационального процветания. С другой стороны, в двойственном положении очутились миллионы и миллионы рабочих, занятых на предприятиях транснациональных концернов. Ведь их благополучие, как и благополучие их семей, целиком зависело от финансовых показателей работы тех предприятий, на которых они гнули спину. Но и таких, склонных к оппортунизму рабочих трудно было заставить производительно трудиться в атмосфере нетерпимости, нагнетавшейся вокруг деятельности "трансков" – этих чудовищных монстров эпохи империализма, осыпавших граждан дешевыми калориями и джоулями в блестящих упаковках и отбиравших у них последние крохи национального самосознания. Но, в конечном счете, завоевать симпатии людей оказалось не под силу даже этим монстрам. Выборы, прошедшие в странах Западноевропейского Союза в 2011-2012 годах, принесли внушительную победу левым партиям. Чудесным образом, а больше под влиянием обстоятельств, социалисты и коммунисты временно забыли об идеологических разногласиях и выступили на выборах как единая, хорошо организованная сила. В Италии, Испании, Франции, Дании, Швеции, Бельгии, Нидерландах, Португалии, Греции, на Мальте к власти пришли социал-коммунистические коалиции. В Англии у руля встали лейбористы, в Западной Германии – социал-демократы. И хотя почти всюду роль первой скрипки в коалициях досталась социалистическим, следовательно реформистским партиям, крупная европейская буржуазия наконец-то почуяла смертельную опасность своему классовому господству. Политическое наступление левых грозило взорвать все здание европейского порядка, дельцы в панике переводили свои состояния за океан, лихорадило биржи; фунты, марки и франки покатились вниз, мечту о едином евро пришлось забыть, жадные заокеанские банкиры радостно потирали руки, не забывая, впрочем, о политике. Белый Дом и госдепартамент тоже забили тревогу. Но традиционная европейская буржуазия обладала достаточным историческим опытом классовых сражений. Проявив полную готовность игнорировать формальные и неформальные признаки национального суверенитета она перегруппировала силы, сомкнула ряды и ринулась в контратаку. На стороне европейских буржуа был могучий фактор, который она не преминула использовать в своих классовых интересах. Великая Америка, несмотря на интернационализацию ее экономики, оставалась отменно капиталистической страной без каких-либо вывихов левого толка. Противоборство классовых соперников в Западной Европе происходило на неизменном фоне стратегического паритета великих держав. И это обстоятельство лишало рвущийся к революционной власти рабочий класс западноевропейских государств надежд на открытую и эффективную помощь с Востока. Ну и, кроме всего прочего, буржуазия держала в запасе штык – в любой момент улицы европейских городов могли окраситься алой кровью рабочих и студентов. Армия, как и прежде, оставалась наиболее консервативным институтом общества. Невзирая ни на какие изменения экономической и социальной конъюнктуры, НАТО и Варшавский блок продолжали укрепляться и противостоять друг другу. Таким образом, официальная военная политика социалистических правительств Западной Европы была ничуть не менее, а часто даже более антисоветской, чем политика их предшественников, ибо социалисты ничего не опасались больше, нежели оказаться обвиненными политическими оппонентами в том, что они-де сплошь агенты Кремля. Что же до коммунистических партий, то многие из них, сосредоточив все внимание на внутриполитической борьбе, в пылу этой борьбы при каждом удобном и неудобном случае подчеркивали свои независимые от КПСС позиции, любовно пестуя действительные или надуманные разногласия в коммунистическом движении. Для любого объективного наблюдателя сейчас очевидно, что в долгосрочном плане антисоветизм левых только ослаблял их, но участники политических битв не были и не могли быть такими наблюдателями. Следуя по пути тактических уловок в ущерб стратегическим интересам, левые очень скоро очутились в патовом положении. Когда на поверхность всплыл решающий вопрос – вопрос об отношении к собственности – никакие антисоветские реверансы не могли ввести буржуазию в заблуждение: для нее самой черной тенью на свете оставалась тень социалистического грехопадения. Повисли в воздухе предвыборные обещания национализировать важнейшие отрасли промышленности и покончить с засильем "трансков" и их духовных прислужников. Немедленно активизировались, почуяв запах гари, фашисты. Обласкивая лидеров нелегальных экстремистских групп крайне правого толка, крупный капитал намекал на возможность устройства кровавой бани и установления фашистской диктатуры как панацеи от всех бед демократического разложения. Попытки бойкотировать продукцию "трансков" привели к довольно неожиданным последствиям. "Трански" добровольно сократили производство многих товаров широкого потребления с целью вызвать рост цен и безработицы и подогреть антиправительственные настроения. Сокращение непосредственных доходов от розничной торговли обернулось для большинства транснациональных фирм ощутимым, но отнюдь не фатальным уроном. И, как ни странно, они готовы были до поры до времени его терпеть. "Компании-самоубийцы", как нарекла их пресса, на деле выполняли социальный заказ флагманов мирового капитализма, находивших в своих поистине бездонных сокровищницах необходимые средства для поддержания этих компаний на плаву. Нарушение равновесия между спросом и предложением еще более обострило внутриполитическую обстановку. Возросшая нестабильность принудила реформистские правительства притормозить свою же политику реформ, расхождения между словами и делами привели к новому расколу электората рабочих партий. Началось движение вспять. Пресса, основной тираж которой был на корню скуплен транснациональными монополиями, охотно предоставляла страницы комиксам, слащавым рассказам из семейной жизни и экономическим обзорам, призванным убедить обывателей в том, как "хорошо было раньше", когда все эти коммунисты и прочие "соци" знали свое место. Политический престиж левых сил неудержимо падал в сознании народных масс. Настало время расплачиваться за допущенные стратегические просчеты и излишнюю уступчивость. С другой стороны, для буржуазии отпала необходимость прибегнуть к сильнодействующим средствам, фашистов опять загоняли на задворки. На очередных и внеочередных западноевропейских парламентских выборах 2015-2016 годов, левые партии, понеся тяжелые потери, перешли в оппозицию. Праздник пришел на улицу правых, облегченно вздохнули мелкие держатели акции, лозунг бойкота был немедленно снят, биржа отреагировала моментальным ростом индексов, "трански" получили возможность возмести понесенный ущерб. Ура-патриоты во весь голос поносившие национал-предателей всего несколькими годами раньше, скопом превращались в отчаянных сторонников "Объединенной Европы" или даже Всемирного Правительства всего западного мира. Столь крутой разворот событий хоронил надежду на стабильную разрядку напряженности между Западом и Востоком, ибо если левые реформаторы в глубине души мечтали о такой разрядке, то правые морализаторы не признавали ее как таковую. Именно с середины второго десятилетия двадцать первого века начался новый виток гонки вооружений в космосе и на земле – новый виток накопления средств уничтожения людей и взаимной ненависти. Хотя демократические формы правления и удалось отстоять, маятник политической жизни в Европе и во всем капиталистическом мире качнулся вправо. Государственные деятели получившие во временное хранение шифровальные коды запуска баллистических ракет, демонстрировали еще меньшую сговорчивость, чем их предшественники конца двадцатого столетия. Социалистическая часть планеты, с внимательной настороженностью следившая за ходом политических процессов в стане своего исторического оппонента, занялась, как и следовало ожидать, ускоренным залатыванием прорех в системах противоракетной и гражданской обороны.

   Ну а матушка-Земля как ни в чем ни бывало продолжала вращаться вокруг собственной оси. День сменяла ночь, а ночь сменял день. Могло показаться, что особых оснований для беспокойства у человечества нет и в помине.

   X X X

   Облаченный в белую фланелевую пижаму, склонный к полноте мужчина средних лет мирно возлежал на широкой, мягкой постели. На высокий, гладкий лоб его были водружены дорогие очки в тонкой золотой оправе; рядом, на ночном столике, стоял недопитый стакан воды. Не падай проникавший из широкого, чуть приокрытого окна дневной свет на страницы книжки, которую он попеременно перелистывал, можно было бы подумать, что мужчина ненароком спутал шумный полдень с тихим полуночным умиротворением. На глянцевой суперобложке книги художником была изображена исполинская черно-белая рыбина, навалившаяся верхней половиной тулова из набегавшую фиолетовую волну. Пенистый кончик волны залихватский изгибался вниз, к рыбьей голове, а сама рыба чем-то напоминала потерявшую оперение и рухнувшую в море гигантскую птицу, которая теперь безуспешно пыталась выбраться оттуда. Всем своим добропорядочным обликом мужчина походил на отставного банковского клерка поднакопившего за век своей службы кое-каких деньжат, и вряд ли кто, глядя на его упитанное лицо предположил, что лицезреет дипломата номер один нашей планеты. И тем не менее это было именно так: волею судеб склонному к полноте мужчине принадлежала одна из самых высокооплачиваемых и величественных синекур, когда либо придуманных человечеством. Да полно, синекура ли?... Работа на такой должности поглощала массу энергии и времени, и непонятно было, как мог дипломат номер один валяться днем на мягкой постели при столь напряженной обстановке. Фамилия этого деятеля была известна всем международным обозревателям так же прекрасно, как и их собственная; количество больших и малых дипломатических узлов в распутывании которых ему довелось принимать непосредственное участие впечатляло, – и все же он обладал непропорционально малой реальной властью, настолько малой, что порой ему становилось стыдно. Стыдно до отчаяния, поскольку все вокруг, включая президентов и премьеров, общаясь с ним соблюдали декорум будто он был, скажем, Римским Папой. Но куда ему до влияния католического первосвященника! Всего четыре года назад, когда он был всего лишь министром иностранных дел республики Колумбия, он, пожалуй, пользовался большим авторитетом у себя в на родине, чем сейчас – на посту Генерального Секретаря Организации Объединенных Нации.

   Дочитав наконец последнюю страницу, Генеральный Секретарь положил книжку на столик, откинулся на подушки и, призадумавшись, замер. Книга произвела на него сильное впечатление, но, окончив ее он ощутил глубокое уныние. Всегда неприятно, когда покрытое библиотечной пылью чужое предсказание, никогда не принимавшееся никем в серьезный расчет, с течением времени обретает вполне конкретные очертания.

   Впервые этот роман попался ему в руки давным-давно, еще когда он совершенствовал свои знания в привилегированном британском колледже, а нынче ему случилось перечитать ее вновь. В те далекие годы его отец, будучи послом своей страны при дворе Ее величества и дальновидным человеком, добился, благодаря своим связям, определения своего отпрыска в Итон. Отец восхищался британской системой закрытого образования, и будущий Генеральный Секретарь впоследствии вынужден был признать, что диплом выпускника Итона пользовался у него на родине совершенно особенным кредитом. Именно наличие этого диплома выступало в роли дополнительной гирьки, когда на бюрократических весах определялась относительная ценность различных кандидатур на замещение какой-либо лакомной вакансии в системе министерства иностранных дел. Он также понимает, что годы учебы в Итоне воспитали в нем такие не очень характерные для представителей романской расы качества, как терпимость, хладнокровие, умение владеть собой в запутанных ситуациях и искусство ладить с незнакомыми людьми, с совершенно иными взглядами на жизнь. Эти приобретенные качества, вкупе с отцовскими деньгами и аристократической родовитостью, предопределили его успешную карьеру. И вот так, штурмуя одну дипломатическую высоту за другой, он дослужился до высшего дипломатического поста на земном шаре. Судьбе и случаю угодно было вознести его в святую святых наиболее представительного международного форума, а весной 2019 года он был избран Генеральным Секретарем ООН и, как ему показалось, понял что это означает – быть счастливым. Тогда он никак не ожидал, что именно здесь – в ООН, ему предстояло испытать как глубокое разочарование в коллективном разуме населяющих планету наций, так и абсолютное бессилие перед лицом нависших лавиной международных проблем. Он неспроста вспомнил об этой книжке, и привел в недоумение личного секретаря, когда ранним утром позвонил в офис и попросил того не только раскопать томик в библиотеке, но и прислать его к нему на квартиру. Сквозь молчащую мембрану микрофона Генеральному Секретарю передалось так и не высказанное вслух изумление своего ближайшего сотрудника: как, неужели господин Генеральный Секретарь не собирается приезжать в дом на Ист-Ривер именно сегодня – когда амплитуда неуправляемого кризиса достигла апогея? Неужели он не информирует Совет Безопасности об итогах своей поездки в Пномпень и переговорах с лидером Движения Неприсоединения, премьер-министром Кампучии Со Нимом? Личный секретарь не вешал трубку как бы ожидая новых указании, молчание затягивалось и Генеральный Секретарь решился-таки удовлетворить законное любопытство своего испытанного помощника. Нет, он не сможет сегодня приехать, пусть его не ждут. Ни сегодня, ни – вероятно – завтра. Он болен. У него жар, и после всех этих путешествий сильно болит голова. Три дня назад – Москва, позавчера Пномпень. Есть предел его силам. Все необходимое он сообщил своему заместителю ранее, пусть тот сам проведет все запланированные заседания. А ему нездоровится, голова трещит, он придет в форму через денек-другой. Все равно у него создалось впечатление что все в руках божьих и их усердие не способно внести какой-либо вклад – плюсовый или минусовый – в общее решение. Так или иначе, но работа Совета Безопасности парализована двойным вето – американским и советским, – и пока он ничего ни придумать, ни поделать не может. У него сейчас к личному секретарю одно-единственное поручение, вернее просьба: прислать ему искомую книгу, и как можно скорее. Он повторил секретарю название романа и фамилию автора: "Разумное животное" некоего Мерля, Робера Мерля. Надо внимательно поискать в каталоге, так как, возможно, книга давно не переиздавалась. На французском она издана в конце шестидесятых, так что если в хранилище не найдется английского или испанского перевода, его вполне устроит французский экземпляр. Итак, он надеется получить эту книгу через час-полтора... Личный секретарь не подвел и вскоре он держал книгу в руках. Читал дипломат номер один быстро.

   Желание перечитать фантастическую по жанру повесть, созданную писателем, бесспорно придерживавшимся левых убеждений, родилось у него неспроста. Так он отреагировал на факт стремительного изменения к худшему положения в мире за последнюю неделю. В юности он отнесся к этому занятному чтиву достаточно легковесно. Что ж, это была довольно лихо закрученная история о мыслящих и говорящих дельфинах с ясной пропагандистской подкладкой: наука на службе военных ведомств способна принести человечеству немало вреда. И кабы не резкое обострение советско-американских отношений, он, возможно, об этой книге и не вспомнил бы. Но единожды вспомнив, обнаружил, что один ее эпизод созданный воображением автора шесть десятилетии назад, почти адекватно описывает некоторые определяющие моменты нынешней международной обстановки. Трагедия недельной давности – гибель американского авиалайнера над Сахалином – всколыхнула мир, и лихорадочная эта неделя лично для него завершилась вот этой, тупой и сердитой мигренью, когда он, обессиленный и окончательно разуверившийся в своей миссии доброй воли, в середине рабочего дня разлегся в широкой, мягкой постели с поучительной книгой в руках. Он вполне представляет себе о чем шепчутся в эти минуты сотрудники его аппарата в небоскребе на Ист Ривер, ну да черт с ними, пусть думают что хотят! Так или иначе, работа Совета Безопасности парализована двойным вето и он бессилен предпринять что-либо. Посмотрим, что принесет завтрашний день, а пока он взял себе небольшой отпуск.