Текст книги "Вкус запретного плода"
Автор книги: Генри Денкер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)
– Почему?
– Либо из-за строгой дисциплины, либо потому, что это позволит им ощутить себя центральными фигурами процесса, который будет слушаться в Верховном суде. Фанатики всегда видят себя в роли героев. Это превращает их в мучеников. И убийц.
– Но вы считаете, что мы сделали доброе дело? – спросил Джеф, ища одобрения.
– Мы поступили правильно. Защитили невинных.
Похоже, какая-то мысль встревожила Манделла.
– Скажите мне, среди них есть хорошие актеры?
– Двое, возможно, трое, – ответил Джеф.
– Подождите немного, и вы увидите, что произойдет с ними теперь, когда они стали мучениками. Их признают талантливыми, даже гениальными. Политические герои обладают поразительным даром создавать себе репутацию с помощью левых критиков. Через два-три года они станут самыми известными сценаристами в Голливуде.
Они подъехали к отелю. Манделл повернулся, чтобы взять портфель с заднего сиденья. Достав его, он снова посмотрел Джефу в глаза и сказал:
– После сегодняшнего вас вознесут на пьедестал. Однако вам следует сохранять бдительность. Если вы не намерены всегда подыгрывать боссам.
В голосе Манделла звучал искренний страх, порожденный личным опытом и разочарованиями.
Он протянул руку. Мужчины обменялись рукопожатиями.
– Будете в Нью-Йорке или Вашингтоне – загляните ко мне. У меня есть офисы в обоих городах. Еще раз спасибо.
Манделл вышел из машины и отдал свой портфель швейцару. Он направился по красной бетонной дорожке к входу. Походка Манделла выдавала его усталость и подавленность. Джеф проводил взглядом юриста почти до большой входной двери; сигнал нетерпеливого водителя заставил актера включить скорость и отъехать.
Когда он вернулся домой, Марта говорила кому-то по телефону:
– Да, да, я скажу ему, как только он приедет… а, вот он…
Улыбнувшись, она протянула трубку. У Джефа не было сил разговаривать, но после слов Марты ему было трудно сказать «нет».
– Алло?
– Джеф! Это Кристофер Краун!
Возникла короткая пауза, словно Краун ожидал возгласа изумления.
– Я все видел, Джеф. Вы были великолепны. Просто бесподобны! Именно в таком выступлении нуждалась вся эта чертова киноиндустрия! Вы встали и защитили нас. История с вашим отцом… это потрясающе! Чьей бы ни была эта идея, она превосходна! Я бы мог снять картину, основанную на этом эпизоде. Но я позвонил не для того, чтобы говорить о фильмах. Я хочу сказать вам следующее – для меня вы стали сегодня Гражданином Номер Один в Голливуде!
– Спасибо. Большое спасибо, – сказал Джеф, помня о том, что четыре месяца тому назад Краун искал актеров для фильма, в котором была отличная роль для Джефа, но контракт сорвался, потому что Краун не принял условий Джефа, хотя актер значительно снизил гонорар по сравнению со своей последней ставкой.
– Между прочим, – сказал Краун, – я снимаю новый вестерн. Для вас есть отличная роль. Характерная, но отличная. Настоящая жемчужина из числа тех, за которые дают «Оскара».
– Пришлите сценарий, – сказал Джеф, изображая энтузиазм; он не рассчитывал получить рукопись.
– Обязательно! Обязательно! – обещал Краун.
В этот момент он действительно собирался сделать это, но позже передумал.
Джеф положил трубку, заглянул в блокнот, где неразборчивым почерком Марты было выведено более тридцати сообщений. Он вспомнил кое-кого из звонивших. Другие неправильно написанные фамилии ничего ему не говорили. Одна фамилия бросилась в глаза. Самая простая. Ирвин Коун. Доктор звонил трижды.
Взяв листок, Джеф прошел к бассейну, чтобы посидеть под уходящими лучами солнца. День был солнечный, но прохладный.
Напряжение, порожденное дачей показаний, начало исчезать. Процедура оказалась более утомительной, чем он ожидал. В отличие от съемок тут не было дублей. И Джеф не создавал образ, а был самим собой. Это требовало большей вовлеченности, отнимало больше сил. Две ситуации отличались друг от друга, как кетчуп и подлинная грязь в батальной сцене.
Он встал, подошел к бару, приготовил себе напиток, и вдруг снова зазвонил телефон. К черту, подумал в первый момент Джеф, пусть Марта возьмет трубку. Но поскольку напиток был уже готов и Джеф все равно поднялся с кресла, он сам снял трубку.
– Мистер Джефферсон? – спросила телефонистка. – Вас вызывает междугородная.
– Кто и откуда?
– Амарильо, – произнесла девушка с тягучим техасским акцентом.
– Да, мистер Джефферсон слушает, – сказал актер.
– Джеф… дорогой… ты был великолепен, – прозвучал женский голос. – Выглядел весьма благородно.
– Спасибо, Дорис… ты видела все?
– Все! И мою голубую рубашку тоже. Ты надел мою голубую рубашку! Я сидела, улыбалась и говорила себе: «Он выступает по общенациональному телевидению, его видят миллионы людей, но только мы двое знаем нашу маленькую тайну».
Джеф посмотрел на манжеты своей рубашки и понял, что, желая избежать появления ореола на телеэкране, он действительно надел ее голубую рубашку. Но Дорис усмотрела в этом нечто большее. Гораздо большее. Однако после всех испытанных им за эти недели разочарований он не посмел отнять у Дорис ее иллюзии.
– Ты не собираешься приехать снова в Техас, дорогой?
– Пока не планирую.
– А в Нью-Йорк?
– Нет.
– Я бы могла прилететь туда, – предложила она. – Это было бы неразумным шагом. Ты знаешь этот город.
– Поэтому я и подумала… если бы ты смог вырваться… Нью-Йорк, Лондон, Париж… я бы прислала мой самолет.
– Скоро начинаются съемки двух картин. Я должен находиться поблизости. Мой агент настаивает на этом.
Конечно, он лгал. И она знала это.
– Будем поддерживать связь, – сказала Дорис. – Я по-прежнему жду.
Помолчав, она добавила с нежностью и смущением:
– Люблю тебя…
Дорис положила трубку.
Джефа охватила жалость к этой женщине; внезапно зазвонивший телефон прервал его мысли.
– Звонит Доктор Коун! Из Нью-Йорка! – бодрым голосом сообщила Элиза.
Затем она добавила более интимным тоном:
– Вы были сегодня великолепны, просто великолепны!
Прежде чем Джеф успел ответить, Коун произнес:
– Джеф, дорогой! Какой спектакль! Потрясающе! Я сидел в Нью-Йорке и плакал, как ребенок.
Джеф попытался представить себе Ирвина Коуна, снимающего свое пенсне и плачущего, как ребенок. Актеру не удалось сделать это. Доктор явно готовил его к какому-то известию, и Джеф не стал перебивать агента.
– Как бы я хотел лично присутствовать там, видеть это своими глазами! Но я смотрел телевизор. Господи, какой сильный эффект! Я не знал про твоего отца. Странно, я всегда подозревал, что ты нес в глубине души бремя личной беды. Наверно, именно это делает тебя тонким, чувствительным актером!
Теперь Джеф всерьез забеспокоился. Никогда прежде Доктор не называл его тонким, чувствительным актером.
– Помнишь, я сказал, что все это пойдет тебе на пользу. Вышло даже лучше. Я по-новому взглянул на тебя. Увидел на телеэкране такого Джефа Джефферсона, какого мне еще не доводилось видеть! А ты знаешь, что я смотрел все твои картины, Джеф!
Это не составляло большого труда, сказал себе Джеф, особенно в последние годы. Он ждал. Доктор никогда не проявлял восторг без умысла. Его кобры, Спенс Гоулд, Фредди Фейг или Бадди Блэк, могли изливать неискреннее восхищение, как все голливудские агенты, но Доктор приберегал самые щедрые эпитеты для тех моментов, когда они могли послужить важным целям.
Похоже, такой момент настал. Джеф хотел, чтобы Доктор заговорил о деле.
– Джеф, сидя здесь, в Нью-Йорке, и глядя на тебя, я сказал себе: «Как мы могли так недооценивать этого человека?» Да, мы! Я виню ТКА! Виню себя! Мы совершили ошибку, зафиксировав раз и навсегда твой типаж. Ты сам виновен в том, что позволил нам сделать это. Ладно, все это в прошлом. Глядя на тебя сегодня, я решил, что отныне все будет по-другому!
– Да? Как? – спросил Джеф, с трудом скрывая свое вновь вспыхнувшее любопытство. Это было проклятьем любого актера. Никакие удары судьбы не могли загасить ту искорку надежды, которая была готова разгореться в пламя при первом обещании хорошей роли.
– Мы извлечем из этого выгоду немедленно! Прежде чем все остынет. Как только я вернусь из Нью-Йорка, самое позднее через три дня, мы устроим с тобой долгое совещание вдали от офиса. Мы посвятим целый день обсуждению Джефа Джефферсона!
Впервые за много месяцев Джеф почувствовал, что маленький человек намерен активно заняться его карьерой.
– Через несколько недель тебя засыплют предложениями! – ликующе выпалил Доктор. – Я позвоню тебе, как только вернусь, малыш! Я повторяю – это было потрясающе!
Согласно своей привычке Доктор положил трубку. Теперь он мог полностью сосредоточиться на серьезной неприятности, которая заставила его прилететь в Нью-Йорк. Звезда, игравшая в новом телесериале, подготовленном ТКА для Си-би-эн, в приступе ярости ушла со студийной сцены.
Как только Доктор освободился, Спенс, вместе с Фредди находившийся на телестудии, в комнате для переговоров, попросил своего шефа:
– Вы не поговорите снова с Кларком Фордом? Пожалуйста?
– Где он сейчас? – устало произнес Доктор.
– В своей костюмерной. Он не желает продолжать репетицию! Говорит, что не выйдет в эфир! Что с самого начала не хотел работать на телевидении!
– Хорошо, хорошо, – сказал Доктор, шагнув к двери. – Я схожу к нему. Пусть режиссер устроит пятиминутный перерыв.
Часть третья
1
Несчастье, заставившее Доктора находиться в Нью-Йорке, когда Джеф давал показания в Калифорнии, было связано с событиями, происшедшими задолго до прибытия в Голливуд комиссии по расследованию антиамериканской деятельности.
Эта опасность была более коварной и вызревала гораздо дольше, чем расследование конгресса. Но, как обычно, Доктор первым заметил и диагностировал ее. И первым понял, что ТКА может извлечь из нее выгоду.
Все началось с неожиданной речи, произнесенной новым председателем федерального комитета по СМИ.
До этой важной речи, прозвучавшей на ежегодном обеде национальной ассоциации владельцев радиостанций, последние являлись поставщиками эфирного времени. Оно было их товаром. И поскольку три главные радиокомпании фактически стали монополистами, фирмы типа ТКА продавали исполнителей рекламным агентствам, а те, в свою очередь, – спонсорам. Агентства боролись между собой за лучшее эфирное время.
Разумеется, когда несколько крупных агентств дрались за самый желанный час, в ход шли закулисные интриги, личные услуги, тайные вознаграждения.
В таких условиях Доктор, его кобры и ТКА процветали в лучшие для радио годы и в период появления телевидения. При одновременном существовании многих звезд и развлекательных программ, предлагаемых к продаже, порой случалось так, что два или три пакета ТКА конкурировали за одно эфирное время. И поскольку десять процентов ТКА составляли для каждого пакета практически одинаковую сумму, не имело значения, какой именно пакет был продан. В большинстве случаев для проигравших находилось другое место, и к концу периода торгов ТКА оказывалась впереди своих соперников.
Но успех ТКА, большие гонорары клиентов начали пробуждать зависть у руководителей радиокомпаний. Они испытывали чувство разочарования. Они владели студиями, управляли станциями, продавали время, но были вынуждены мириться с тем, что главные агентства забирают себе прибыль. Они стремились легально захватить обе части бизнеса – продажу программ и времени.
Но они постоянно колебались, помня о недавнем бедствии, постигшем кинокомпании, которых государство заставило продать кинотеатры. Несмотря на свою алчность, компании не хотели навлечь на себя подобные репрессии. Однако когда доходы от продажи телепрограмм стали достигать миллионных сумм, соблазн возрос.
Доктор давно замечал это беспокойство, но он и его коллеги верили в то, что антимонопольные законы защитят их бизнес.
Доктор с изумлением обнаружил свою ошибку во время торжественного обеда, которым по традиции завершалось ежегодное совещание национальной ассоциации вещателей. Это пышное, хорошо организованное мероприятие началось в одном из гостиничных залов, где руководители демонстрировали свои успехи с помощью нарядов и драгоценностей своих жен.
ТКА купила свой обычный стол; Доктор настоял на присутствии Спенса, Бадди, Фредди и нескольких других молодых сотрудников.
После обеда зазвучали речи. Люди из вещательного бизнеса пели дифирамбы самим себе за великие услуги, оказанные обществу. Главным оратором, как всегда, стал председатель федерального комитета по СМИ. Гордон Уиллис занял эту важную должность недавно.
Его представили собравшимся. Назвали талантливым молодым человеком, отказавшимся от доходной карьеры адвоката ради служения на благо общества. Человеком, способным поднять вещание на еще более высокий уровень…
Доктор перестал слушать. Все это напоминало съезд политической партии. Даже когда Уиллис заговорил, Доктор позволил своим мыслям блуждать где-то далеко. Но после того, как Уиллис произнес свою обязательную долю похвал в адрес вещателей, его тон вдруг стал враждебным. Да, все лестные оценки оправданы, сказал он и тут же заговорил о провинностях и долге перед обществом.
Доктор настороженно приподнялся на своем неудобном стуле. Уиллис упрекнул людей, несущих громадную ответственность, в пренебрежении своими обязанностями. Они позволили художественному и творческому уровню программ опуститься так низко, что огромный потенциал телевидения обратился в ничто.
Это обвинение было неожиданным для Доктора. Оно вызвало возмущение у президиума. Лица побагровели. Или побелели. Руководители испугались, что они могут потерять свои высокооплачиваемые должности.
Даже за столом ТКА все неожиданно замерли. Но через несколько мгновений Доктор начал успокаиваться. С присущей ему проницательностью он заметил явление, которое еще оставалось невидимым для других. В президиуме, где царили страх и сметение, сидели три человека, которым плохо удавалось изображать даже уместную тревогу.
Заявление председателя ассоциации, похоже, не испугало эту троицу. Оно явно не было для них неожиданным. Они слушали Уиллиса невозмутимо. Один из этих людей, пожилой руководитель компании, даже кивнул головой, как бы соглашаясь с обвинениями в адрес индустрии. Два других президента проявили большую сдержанность; они явно не поддались панике. Лица этих людей оставались невозмутимыми.
Доктор увидел в этом весьма важный симптом. Тем временем Гордон Уиллис сказал, что он ждет от компаний большей ответственности при выборе и подготовке своих программ.
Вечер закончился вялыми аплодисментами. Один из президентов, ощущая необходимость в каком-то ответном слове, обещал, что компании непременно прислушаются к критике Уиллиса и учтут ее при составлении новых программ.
Доктор и Спенс Гоулд направились пешком к отелю, где остановился Коун. Ночной воздух был прохладным и гораздо более свежим, чем в прокуренном зале, который они только что покинули. Доктор был молчаливым и задумчивым. Но Спенс, испытывая чувство беспокойства, оживленно говорил.
– Господи! Какой удар по яйцам! В присутствии всей индустрии! И прессы. Завтра утром новость появится на первой странице «Таймс».
Доктор не раскрывал рта.
– Зачем, черт возьми, он это сделал? Одной подлой речью поставил индустрию в ужасное положение!
Доктор по-прежнему молча обдумывал важный симптом.
– Неужели он надеется что-то изменить с помощью речей, терроризирующих индустрию? Люди наживут себе язву желудка, но все останется по-прежнему!
– Если ничего не изменится, почему ты так волнуешься, Спенс?
– Нам хватает проблем и без таких речей! Подумайте, как отреагируют агентства и спонсоры. Я готовлю сейчас три контракта. Когда спонсоры прочитают эту речь, они скажут: «Стоит ли покупать такие программы?» Стоимость программ растет ежеминутно. Нам и так трудно добиваться положительных решений!
– Я так не считаю, – задумчиво произнес Доктор.
– По-вашему, это легко? – удивился Спенс.
– Я считаю, что тебя беспокоит другое, – заявил Доктор. – Видишь ты это или нет, но ситуация действительно меняется. С сегодняшнего вечера. Подозреваю, что это началось раньше.
– Что вы имеете в виду? – растерянно спросил Спенс.
– У меня есть версия. Примерно к концу года наш талантливый молодой председатель уйдет в отставку, заслужив репутацию великого благодетеля общества. Он решит, что личная выгода все же важнее. Вернется к адвокатской практике. Готов держать пари – он получит солидное вознаграждение от одной, двух или всех трех вещательных компаний!
– За тот удар, который он нанес им сегодня? – изумился Спенс.
– Через год ты поймешь, что я прав.
– Но почему? Почему? – спросил Спенс.
– Мой дорогой выпускник Гарварда, тебя научили красиво говорить, но не развили твою смекалку. Своей речью Уиллис подарил компаниям полную монополию на составление программ!
Доктор впервые проявил свои эмоции.
– Монополию…
– Конечно! Именно его заявление позволит им сказать: «Мы отвечаем за всю продукцию компаний. Председатель комитета напомнил нам, что мы должны контролировать все программы. Отныне мы будем сами покупать или создавать программы и продавать их спонсорам!»
– Думаете, они осмелятся…
– Я это знаю! Через шесть месяцев они станут нашими партнерами. Запустить программу в эфир станет возможным только через них!
– Они откупятся от нас! – простонал Спенс.
– Откупятся? Это будет грандиозным ограблением. Мы сможем забыть о тайных вознаграждениях. Компании потребуют свою долю! Жирный кусок! Неудивительно, что эти трое не проявили изумления… тревоги…
– Кто?
– Неважно, Спенс. Конечно, с другой стороны, чем сильнее монополизируется бизнес, тем меньше кнопок надо нажимать. Можно добиться больших результатов, прилагая силу к немногочисленным слабым местам…
– Если они владеют и товаром, и магазином… какие слабые места у них могут быть? – спросил Спенс.
– Разве я не говорил тебе, что при отсутствии слабых мест их надо создавать? Спокойной ночи, Спенс!
Доктор резко повернулся, чтобы войти в отель.
События развивались в соответствии с предсказаниями Доктора. Он лишь немного ошибся в сроках. Гордон Уиллис покинул свой пост не в конце года, а через тринадцать месяцев. Когда это произошло, он вернулся в свою старую юридическую фирму со щедрым вознаграждением от Си-би-эн в кармане.
Другой прогноз Доктора оправдался еще быстрее, чем он думал. Меньше чем через шесть месяцев все три занялись постановкой программ, оправдывая каждый свой монополистический шаг ссылкой на их полную ответственность. Они перестали продавать эфирное время. Они составляли «сбалансированную» программу на всю ночь. Качество передач не улучшилось. На экране в прежних количествах появлялись ковбои, детективы, воры, убийцы, адвокаты, комики. Изменилось только одно: компании владели всей передачей в целом или ее половиной.
ТКА пришлось давать колоссальные взятки уже не управляющим рекламными агентствами, а самим вещательным компаниям.
Доктор мирился с таким положением, но это не означало, что оно нравится ему. Он еще не отыскал слабое место, к которому можно приложить силу, однако не оставил таких попыток. Удобный случай представился однажды вечером, когда Спенс Гоулд позвонил на Западное побережье, чтобы сообщить о проделанной за день работе в Нью-Йорке.
Спенс передал важную информацию. Вся программа на вечер четверга, составленная «Континентал Бродкастинг», похоже, рассыпалась. Комик, которому Си-би-эн собиралась предоставить лучшее время, внезапно заболел. На Мэдисон-авеню ходили слухи, что у него обнаружен рак. Это означало, что вся программа на четверг находится под угрозой срыва. ТКА имела в исходной программе получасовой семейный сериал и часовую драму. Неожиданное несчастье могло привести к отказу от этих двух пакетов. Все зависело от того, чем будет заменено шоу комика. Один пакет в программе принадлежал Уильяму Моррису. Остальными передачами владела телекомпания. Независимые поставщики пакетов были фактически вытеснены из бизнеса после знаменитой речи.
Спенс сказал, что если западное отделение ТКА располагает новыми идеями передач, возможно, целесообразно использовать их сейчас, а не беречь для следующего сезона. Энсон Тафт, президент Си-би-эн, сказал сегодня днем Спенсу, что они ждут предложений по программе на четверг.
Доктор задумчиво слушал Спенса. Впервые с того обеда в его душе забрезжила надежда. Энсон Тафт… программа на четверг… Спенс сказал, что она не заполнена… Энсон Тафт…
Но Спенсу Доктор сказал лишь следующее:
– Я прилечу в Нью-Йорк завтра утром.
Коун положил трубку.
Меньше чем через полчаса зазвонил личный телефон Спенса.
– Спенс? – произнес Доктор. – Кажется, Энсон Тафт находится в затруднительном положении, верно?
– Еще бы! Вся программа на четверг развалилась!
– Нет, я имею в виду личные проблемы…
– Связанные с разводом? – спросил Спенс, почти раздраженный таким пустяком, не имевшим отношения к делу.
– Именно, – сказал Доктор. – Как обстоят его дела?
– Насколько мне известно, они делят собственность через суд.
– Так я и думал, – задумчиво сказал Доктор.
– Какое это имеет значение?
– Объясню тебе, Спенс. Все эти управляющие крупных компаний, обладающие большой властью и влиянием, свободно распоряжающиеся деньгами, все равно остаются наемными работниками. Вечно едва сводят концы с концами. Когда такой человек заключает соглашение о разделе собственности, судья принимает во внимание его «грязные» доходы. Но бедняге приходится жить на то, что остается после уплаты налогов. Это нелегко…
– Вы хотите предложить ему кое-что под столом… – понизил голос Спенс.
– Конечно, нет! – возмущенно произнес Доктор – не потому, что он возражал против таких методов, а потому, что считал это средство опасным в данной ситуации. – Мы окажем Тафту услугу, своевременную услугу, которая поможет ему уладить его бракоразводные проблемы.
– Каким образом?
– Как может такой тип, как Тафт, законным путем достать деньги, необходимые для развода, не беря взятки?
– Не знаю.
– Я тебе перезвоню.
Озадачив Спенса, Доктор положил трубку.
В десять часов, когда Спенс вышел из театра после прогона спектакля, сценаристом, режиссером и исполнителем главной роли которого были клиенты ТКА, он обнаружил в вестибюле ждавшего его Фредди Фейга.
– Доктор весь вечер пытался дозвониться до тебя. Свяжись с ним немедленно.
Они пересекли 45-ю улицу, прошли по переулку Шуберта; зайдя в «Сарди», Спенс попросил подключить на втором этаже телефон. В углу просторного пустого зала Спенс Гоулд связался с Доктором, обедавшим в «Чейзене».
– Спенс, я получил сегодня известие от моего брокера. Выпускаются новые акции – «Федерейтед Электроникс». Номинальная стоимость – пять долларов. Биржевая цена уже составляет семь долларов. Она должна в самое ближайшее время подскочить до двадцати или больше. Я собираюсь купить сейчас десять тысяч акций. Я готов уступить Энсону Тафту любую часть этого пакета, если он пожелает.
– Любую часть? – спросил Спенс.
– Или весь пакет, – заявил Доктор. – Так он сможет сорвать куш законным способом. Без мошенничества. Без взятки. Простая, честная сделка. Предложи ему это завтра.
– Хорошо, хорошо, – сказал Спенс и тут же спросил: – А что, если у него не окажется денег?
– Сообщи мне. Я смогу решить эту проблему.
Следующим утром, в девять тридцать, Спенс прибыл в офис Энсона Тафта. Он рассказал о возможности приобретения акций и стал ждать реакции. Тафт молчал. Тогда Спенс произнес:
– Если вам нужны наличные для покупки акций, Доктор достанет их.
Выражение лица Тафта сильно изменилось. Он улыбнулся и сказал:
– Это будет займом. Не подарком. Я не хочу стать жертвой расследования федерального комитета по СМИ.
– Обещаю вам, это будет займом, – сказал Спенс.
– О’кей.
Тафт кивнул.
Через три часа Энсона Тафта по рекомендации Ирвина Коуна посетил мистер Бартон. Молодой, коренастый, смуглый Бартон говорил негромко, произнося каждое слово с излишней тщательностью. Он изложил условия. Тафт сможет получить краткосрочный займ величиной в пятьдесят тысяч долларов. Принимая во внимание риск, связанный с приобретением новых акций, Тафту придется выплачивать пять процентов от этой суммы еженедельно.
Тафт слушал, проделывал в уме арифметические операции. Десять тысяч акций при недельном подъеме на пятнадцать пунктов принесут доход в сто пятьдесят тысяч долларов. Пять процентов от пятидесяти тысяч долларов за этот промежуток времени составят две с половиной тысячи долларов. Он сможет продать акции, вернуть кредит вместе с грабительскими процентами и положить себе в карман более ста сорока пяти тысяч долларов. Даже после уплаты налогов у него останется достаточно денег, чтобы рассчитаться с женой.
В худшем случае, если ему придется продержать акции на руках в течение двух недель, проценты возрастут до пяти тысяч долларов – сущий пустяк по сравнению с прибылью. Если курс возрастет только на десять, а не на пятнадцать пунктов, он все равно получит девяносто тысяч долларов. Тафт принял предложение мистера Бартона. Они пожали друг другу руки; Бартон обещал, что деньги поступят к Тафту достаточно быстро и он успеет купить акции.
Позже, днем, в офис Доктора позвонил его старый друг, Кошачий Глаз Бастионе.
– Док? Мой парень был там сегодня утром. Мы сделали хорошее предложение. Считай это одолжением тебе. Пять процентов в неделю. Пятьдесят тысяч.
– Спасибо, Кошачий Глаз. Но не забудь – когда он попадет в затруднительное положение, сначала позвони мне. Прежде чем ты что-либо сделаешь.
– Ты меня знаешь, Док.
Помолчав, Бастионе добавил с некоторым смущением:
– Док… может быть, ты сделаешь кое-что для меня…
– Конечно, Кошачий Глаз! Что угодно!
– У меня здесь есть одна девушка. Славная маленькая итальянка. Она умеет трахаться и держать язык за зубами. Никогда не поставит мужчину в неловкое положение. В конце концов, у меня есть жена и дети. Ну, ты сам все понимаешь, – сказал Бастионе тоном студента-первокурсника.
– Конечно, Кошачий Глаз. И что?
– Она не удовлетворена тем, что поет в «Ше Пари». Говорит, что с ее голосом и грудями она может стать звездой в кино и на телевидении. У меня нет связей на телевидении.
– Ты считаешь, что она может стать звездой, Кошачий Глаз?
– Видел бы ты ее груди. Но голос… – честно признал Кошачий Глаз. – И все-таки пристрой ее в какое-нибудь шоу, ладно? При каждом свидании я устаю от ее жалоб и слез. Она говорит, что я гублю ее жизнь и карьеру. Теперь она уже начинает ныть до того, как мы забираемся в постель. Ладно бы только после. Я могу быстро заснуть. Но так это убивает все удовольствие от секса. Ты меня понимаешь.
– Кошачий Глаз, – сказал Доктор, – если эта сделка с Тафтом состоится, я ее пристрою в Си-би-эн. Если нет – найду другой способ.
– Спасибо, Док, – с благодарностью в голосе произнес Бастионе. – Я знал, что ты поймешь.
Акции «Федерейтед Электроникс» были выпущены, как планировалось, с номинальной стоимостью пять долларов, но продажная цена на Западном побережье сразу составила девять долларов. Энсон Тафт узнал эту новость во время совещания. Секретарша вручила ему записку. Эта высокая блондинка по имени Баффи, казавшаяся в рабочие часы неприступной и деловитой, была любовницей Тафта. Она могла, отказывая Тафту, доводить его до состояния безумия, что отражалось на работе всей компании. Бешенство Тафта представляло опасность для карьер и целых программ. Отдав записку боссу, Баффи отошла к двери, подождала, пока Тафт читал ее, и посмотрела на него. Их глаза встретились. Они оба умело скрыли свое ликование. Через неделю-другую они смогут пожениться.
На третий день после выпуска акций «Федерейтед Электроникс» Коун позвонил Энсону Тафту. Заставив ждать трех других абонентов, Тафт ответил Доктору.
– Как наши дела, мистер Коун?
– Сегодня курс продажи – четырнадцать с половиной, покупки – тринадцать с половиной.
– Отлично! – радостно отозвался Тафт, быстро вычисляя в уме. Десять тысяч умножить на тринадцать с половиной. Прибыль уже составила восемьдесят пять тысяч, хотя прошла только половина недели.
– Вы можете выйти сейчас из игры с хорошим наваром, – осторожно предложил Коун.
– Я подожду, – сказал Тафт. – До двадцати!
– О’кей, – отозвался Доктор, ожидавший такого ответа.
Затем он добавил легкомысленным, шутливым тоном:
– Не забывайте, говорят, что на Уолл-стрит водятся три вида животных: быки, медведи и кабаны.
Они оба рассмеялись. Доктор положил трубку и тотчас позвонил своему брокеру на Беверли-драйв.
– Дейв, какова ситуация с «Федерейтед Электроникс»?
– Господи! Надеюсь, вы их уже скинули?
– Я спрашиваю для друга.
– О, – с облегчением выдохнул брокер. – Мы продали акции большинства наших клиентов. Мы считаем, курс достиг потолка и теперь начнет падать. Когда это произойдет, берегитесь! Позвоните вашему другу, пусть продает.
– Хорошо, хорошо, – торопливо сказал Ирвин Коун, словно он спешил освободиться, чтобы оказать услугу другу.
Однако, положив трубку, он позвонил не Энсону Тафту, а Спенсу Гоулду. На все вопросы Спенса Доктор ответил только одной фразой:
– Когда Тафт позвонит, немедленно свяжись со мной.
В понедельник, когда на Побережье открылась биржа, курсы покупки и продажи составили пять и шесть долларов соответственно. В одиннадцать часов Тафту позвонил мистер Бартон. Он напомнил мистеру Тафту, что пришел срок выплаты процентов в размере двух с половиной тысяч долларов наличными.
– Не беспокойтесь! – нервно ответил Тафт. – Я отдам их вам. – Когда?
– Завтра!
– Хорошо. В противном случае мне придется обратиться в наш отдел сборов. Хотя мне очень не хочется поступать так по отношению к человеку, имеющему жену и детей, – зловеще произнес Бартон.
Тафт положил трубку, решив выждать один день. К шести часам по нью-йоркскому времени, когда закрылась биржа на Тихоокеанском побережье, курсы покупки и продажи упали до трех с половиной и четырех долларов при минимальном объеме сделок.
Все остальные сотрудники Си-би-эн ушли домой. Только Тафт оставался в своем темном кабинете над Рокфеллер-Плаза. Он посмотрел на город, на Пятую авеню с ее яркими магазинными витринами и потоком такси, частных автомобилей, автобусов. Внизу люди катались на коньках по льду под музыку, не проникавшую через стеклянные окна комнаты.
Баффи тихо вошла в кабинет. В окне появилось отражение ее хорошенького лица и светлых волос. Тафт повернулся, собираясь обнять ее; он протянул руку к груди женщины. Баффи немного отстранилась. Он посмотрел на нее. Лицо секретарши было спокойным, холодным.
– Баффи?
– Что ты собираешься делать? – деловито спросила она.
– Пойдем в «21». После обеда с мартини мой мозг заработает лучше.
– Хм, – произнесла она, отклоняя его приглашение.
– Бафф? – растерянно сказал он.
– Я сегодня приняла решение. Я войду в «21» только в качестве миссис Энсон Тафт. Сейчас это кажется весьма маловероятным, да?
