Текст книги "Квартира (рассказы и повесть)"

Автор книги: Геннадий Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Он закрылся в ванной, не торопясь, основательно помылся до пояса под душем, вытерся первым попавшимся полотенцем – ничего, не заразятся! – и так же неторопливо переоделся. Робу свернул аккуратным свёртком, привязал к чемоданчику с инструментом. Вышел причёсанный, приглаженный, со стиснутыми зубами и невидящим взглядом.

Уже в прихожей его настиг тихий оклик Христины Афанасьевны. Она торопливо ковыляла за ним, морщась от боли.

– Серёжа, Серёженька, постойте, не угнаться за вами. С ногой что-то, видно нервное. Серёжа, голубчик, зайдите через денёк-другой, Андрей Леонидович сейчас не может принять вас, тяжко ему. Заходите, ладно?

Сильным злым тычком Сергей открыл дверь, хотел было хлопнуть с маху, но придержал в последний момент – старик всё-таки там лежит, тяжёлый…

Лифт почему-то не работал, и на восьмой этаж Сергею пришлось подниматься по лестнице. Шестнадцать маршей по одиннадцать ступенек – у Сергея невольно, как при кладке, застучало в висках: раз – два – три – четыре… В задумчивости он чуть было не дошагал до самого чердака.

Надюха сразу, по его лицу, поняла, что стряслась беда. Он швырнул деньги на стол в кухне, прошёл в комнату, свалился на тахту. У соседей справа орал телевизор, стоял такой галдёж, как будто там скандалили. Слева, на соседнем балконе, тявкал терьер Артурка, скрёбся в дверь, просился к людям. В комнате было сумеречно-прозрачно, мягкий полусвет лился сквозь широкое окно от белесоватых туч, висевших над домом и подсвеченных прожекторами стройки.

Надюха подошла к нему, присела рядом на тахту.

– Неужели ты не мог ничего сказать? – в голосе её дрожали слёзы. – Взял и ушёл?

– Да, да, да. Взял и ушёл! – прокричал он, рывком передвинувшись от неё к стене.

– Не кричи на меня. И вообще не повышай голос, ребёнок спит.

Она резко поднялась, ушла из комнаты. Сергей повернулся вниз лицом. Злость и тоска сдавили сердце. Он зажмурился, зажал уши ладонями, но звуки проникали, и ему было ясно, где ходит и что делает Надюха. Она протопала по коридору в кухню, в ванную, заглянула в комнату, включила зачем-то и тут же выключила свет, снова ушла в кухню. Ревущим потоком зашумела вода в соседском туалете, потом загудели трубы в ванной, донеслось из кухни, не поймёшь из чьей, звяканье посуды. Загорелся ночник.

– Уже спишь? – округляя глаза, спросила Надюха, и в голосе её не было обычной теплоты. Он промолчал, и она, постояв перед зеркальным шкафом, сказала с горечью: – Опять высыпало. От краски.

– От дурости! – не сдержался он.

– Да, с тобой сдуреешь. Даже заработать как следует не можешь. Я должна вкалывать.

– А ты бы хотела, чтобы я день и ночь ишачил, да? Я не ишак!

Он вскочил, убежал в ванную. Разделся, открыл душ, влез под ледяные струи. Приплясывая от жгущей воды, он яростно тёрся мочалкой и ругался сквозь стиснутые зубы. Он катал себя и так и этак, поминал и тестя с тёщей, бог знает за что, и Александра – "эту помесь кретина с ЭВМ". Душ успокоил его, сбил ярость, притушил злость. Он вышел из ванной, ощущая лишь горечь да смутную вину перед Надюхой – она-то меньше всего виновата в том, что у них срывается квартира.

Надюхи в комнате не было, и он заглянул в кухню. Она сидела за столом, уронив голову на руки. Он поворошил ей волосы на затылке. Она вяло отвела его руку.

– Иди, я посижу, – сказала она.

– С Магдой говорила?

– Не буду я с ней говорить, мразь она.

Сергей помолчал, сдерживая вновь колыхнувшееся раздражение.

– Тогда я с ней поговорю, – сказал он.

– Говори, – равнодушно откликнулась Надюха.

Он потрепал её за плечо.

– Надюха, кончай! – бодрячески воскликнул он, но сам же сморщился от фальши, которая прозвучала в его голосе. – Знаешь что, – сказал он устало, – пошли спать.

За ночь погода переломилась, небо очистилось от туч, стих ветер, и к полудню солнце вошло в полный майский накал. Над Летним садом, над Марсовым полем струился, качался нагретый воздух – словно дымок поднимался от свежей тонкой листвы и сочных молодых лужаек. Шумными стаями носились взад-вперёд драчливые воробьи; перекаркиваясь через весь сад, торчали в ветвях лип тяжёлые вороны; на самом краю кирпичной кладки ворковали, урчали голуби. Нева блестела меж каменных берегов льдисто и полноводно. Серо-зелёные катера деловито таскали по реке баржи. С люлек, подвешенных на Кировском мосту, красили ажурные чугунные перила. На жёлтой прибрежной полосе под стенами Петропавловской крепости было густо от загорающих, как в выходной день.

С утра Сергей отпросился у Пчёлкина закончить свои квартирные дела. Целый час он караулил, когда появится Магда, чтобы потолковать с ней насчёт денег, но, как выяснилось, она мотается по базам, по заводам, добывает какой-то дефицитный профиль проката – раньше обеда не появится. Время поджимало. Сергей отыскал председателя постройкома Киндякова и, объяснив ему положение с деньгами, попросил помощи. Киндяков растерянно развёл руками: а чем он может помочь? Личных денег у него нет, постройкомовские им уже дали, сколько могли, так что "худо, брат, совсем худо". Встретившийся в коридоре управления Нохрин, узнав, о чём разговор, так и закрутился на месте от досады – что ж ты, дескать, раньше-то не сказал! "А вы что, дали бы взаймы?" – резко, в упор спросил его Сергей. "Взаймы? – удивился тот. – Сколько ты получаешь и сколько я? Кто кому может давать взаймы? Квартиру бы не потеряли!" Сергея повели к Долбунову. Начальник выслушал, глянул исподлобья, пробурчал что-то сквозь зубы. Хмуро помолчав, спросил, сколько не хватает, и, когда Сергей сказал "шестьсот", присвистнул. Нохрин куда-то торопился, сидел как на иголках, и Долбунов кивнул ему: дескать, валяй. Тот сказал на прощанье, что надо бы что-то придумать, спасти квартиру, но времени у него уже не оставалось – в управлении было назначено какое-то совещание.

Сергей сказал про вариант с отпускными. Киндяков с воодушевлением воскликнул:

– Во, почти половина есть! И я дам сотню.

Долбунов посмотрел на него из-под ладони – он сидел в раздумье, подперев голову руками. Глаза у него были больные, красные.

Тяжёлым медлительным движением он снял телефонную трубку, набрал номер и, когда ответили, сказал:

– Бухгалтерия? Долбунов. Оформите-ка Метёлкину и его жене отпускные. Вне графика. Да, да, я прошу. Он сейчас придёт.

– Значит так, Метёлкин, – заговорил он, положив трубку и с неприязнью поглядывая на Сергея. – Оформишь вместе с женой очередной отпуск. Это примерно две с половиной сотни. Сотню даст Киндяков, сотню дам я, а две – или сколько там останется – ищи, проси, шапку по кругу, добывай где хочешь. Понял? Мою сотню получишь завтра утром, сейчас с собой нет, – как бы оправдываясь, добавил он.

– И я завтра принесу, – сказал Киндяков.

– Всё, Метёлкин, жми. – Долбунов резко провёл ладонью по столу, словно смахнул невидимый мусор.

– Спасибо, Андрей Андреич, – как-то уныло, без должного подъёма поблагодарил Сергей, прижал руку к груди, чуть поклонился Киндякову и торопливо вышел из кабинета.

На скамейке, в дворовом скверике, они с Надюхой подвели итог: тысяча восемьсот пятьдесят на руках плюс триста отпускных (Долбунов почему-то ошибся, приуменьшил), плюс сотня Долбунова и плюс сотня Киндякова – всего две тысячи триста пятьдесят. Остаётся сто пятьдесят… Шапка по кругу? Или две печки с Мартынюком? Шапка, конечно, найдётся, а вот где найти ещё один круг? Мартынюку кланяться в ножки? В который раз намекать Магде? Надюха передёрнулась вся при упоминании имени Магды, но так ничего и не сказала Сергею про губную помаду – стыдно было, и вообще настроение у неё было унылое после вчерашней размолвки и почти бессонной ночи.

Пообедав, они сходили в бухгалтерию, оформили и тут же получили в кассе отпускные – триста двадцать рублей. Сергей подумал было про Иринины две сотни, но тотчас отогнал эту мысль – брать взаймы у девушки, которая сохла по нему, он не мог.

Надюха сложила все деньги в специально заведённый кошелёк, сунула его в сумку, в самый потайной карманчик, и пошла к себе в управление. Сергей остался на лавочке караулить Магду. Он решил торчать тут, в скверике, хоть до самого вечера, пока не дождётся её. Должна же она хоть на час забежать, показаться на службе.

Ждать ему пришлось порядочно: часов около четырёх пополудни во двор влетело забрызганное грязью такси, и Магда собственной персоной выгрузилась из кабины, как всегда, с полными сумками в обеих руках.

Сергей окликнул её, подбежал к машине, помог, подхватил у неё сумки. Магда удивлённо вздёрнула бровь, но это был только момент, она приняла его помощь как должное, и, пока рассчитывалась с таксистом, Сергей держал её сумки. На них из окон пялился служилый люд управления.

– Слушай, Магда, – сказал Сергей, когда таксист рванул с места и укатил по внутреннему кольцу двора, – я тебя жду. Догадываешься, зачем?

– Конечно, – беспечно ответила она, играя глазами и наслаждаясь тем, что такой статный парень держит её вещи. – Ты соскучился.

– Это как всегда, – стараясь попасть ей в той, сказал Сергей, по, видно, не получилось у него в тон, потому что Магда пристально посмотрела на него и качнула головой.

– Что-то случилось? – спросила она.

– Видишь ли… – Сергей помялся, преодолевая нерешительность, и сказал: – Ты как-то обещала нам в долг триста рублей…

– Ах, это! – воскликнула она.

Сергей перебил её:

– Нам уже не триста нужно – двести. Можешь выручить? А то полный зарез.

Покусывая свои сочные, полные губы, она пытливо посматривала на Сергея, и в глазах её, светло-карих при дневном свете, проскакивали шальные искры.

– Так, так, так, – задумчиво произнесла она, – значит, не триста, а двести… Понятно…

Сергей ждал – каждый миг казался ему вечностью, но Магда не торопилась с ответом, она как будто что-то прикидывала про себя, думала о чём-то своём…

– Ладно, – сказала она, – деньги будут. Только дома. Приходи вечером – получишь на блюдечке с голубой каёмочкой. Договорились?

Сергей засмеялся, хотя на душе у него скребли кошки. Деваться было некуда, надо было соглашаться, и он сказал:

– Конечно, приду.

Она взяла у него сумки и пошла к подъезду, покачиваясь на высоченных каблуках, – здоровая, молодая, красивая баба…

Он тоже зашёл в управление, сказал Надюхе про обещание Магды нынче же дать деньги. Надюха равнодушно восприняла новость, как будто речь шла не о их будущей квартире, а о каких-то осточертевших ей накладных.

До конца рабочего дня оставалось чуть более часа, и Сергей не торопясь пошёл на участок, в вагончик, пере одеться в домашнюю свою одежду.

Мимо него на всех парах промчался Пчёлкин – в грязной робе, стоптанных сапогах, которые и сапогами-то трудно было назвать, до того они стоптались, протёрлись и покрылись пятнами краски, извёстки, цемента и грязи. Каска, от долгого употребления потерявшая свой цвет, держалась на самых бровях, и казалось, будто Пчёлкин специально для форсу носит её так. Прошёл совсем рядом и не заметил Сергея. "На Чайковского помчался, бедолага", – подумал Сергей и ощутил прежнее, когда-то испытанное чувство жалости к бригадиру.

В вагончике Сергей застал Ботвина – тот разглядывал чертёж, делая пометки в записной книжке. Папка его лежала на скамье, а сверху на папке покоился сине-буромалиновый берет. Сергей поздоровался. Ботвин молча кивнул, едва взглянув на него.

Переодеваясь у шкафчика, Сергей заметил, как Ботвин вдруг выпрямился, сморщившись, торопливо достал пробирочку, вынул из неё и кинул в рот крохотную белую таблетку. Гримаса боли постепенно сошла с его лица, и он снова уткнулся в чертёж.

За тонкой стеной вагончика проносились по улице машины, гудели, щёлкали троллейбусы. На стройке внутри двора монотонно пыхтел компрессор, и в его металлическое пыхтенье врывались упорные злые очереди отбойного молотка. И странно, среди этих, казалось бы, громких звуков отчётливо раздавались мерные шлепки капающей из умывальника воды: "кап-кап-кап.." Сергею вспомнилась профессорская кухня, завалы грязной посуды на столах, напряжённая тишина в квартире, настороженность и тоже – "как-кап-кап…" И то и это капанье, как показалось ему, имело одну какую-то общую тревожную основу, намекало на что-то таинственное и важное, прячущееся за шумом и грохотом суетливой жизни. Но суть связи, которую он вдруг почувствовал, ускользнула от него, оставив лишь смутное, как недомогание, томление.

Переодевшись, Сергей причесался перед зеркалом, поправил куртку и заметил на себе внимательный задумчивый взгляд Ботвина. Какой-то миг они смотрели друг другу прямо в глаза, и Сергей смутился, удивлённо вскинул бровь: дескать, в чём дело, прораб, – но тотчас понял, что прораб смотрит сквозь него – смотрит и не видит, ушедший в свои мысли. Так Сергею показалось, однако Ботвин снова перевёл взгляд, и теперь для Сергея было несомненно, что тот разглядывает его уже вполне осмысленно, намереваясь о чём-то спросить. И он действительно спросил:

– Как дела у профессора? Закончил?

Сергей, сначала нехотя, но постепенно разгорячась, рассказал про то, как профессорский сынок рассчитался с ним по науке: учёл всё, кроме человеческого к себе отношения.

– То есть, – пояснил Сергей, – когда ханыги и хапуги приходят и делают тяп-ляп, а потом берут хозяев за глотку и вытряхивают из них деньги, то это по нормальной схеме, а когда по-человечески, без каждодневных выклянчиваний на бутылку и без халтуры, тогда – по науке, по трудозатратам. Скажите, Юрий Глебыч, за их квартиру, за четыре комнаты, кухню, коридор и прочие бытовки двести девяносто – это цена? Вот вы, прораб, должны примерно знать. Как это, кто кого ободрал как липку?

Ботвин опустил глаза и долго молчал, машинально разглаживая чертёж. Лысая его костистая голова с рыжими лохмами над ушами и на затылке покачивалась из стороны в сторону, как у куклы в немой сцене образцовского спектакля. Он недовольно сопел и, видно, сдерживал себя, наконец поднял глаза, и в них Сергею почудилась такая глубокая тоска, такая грусть и печаль, что Сергей даже крякнул, смешавшись от внезапности такого настроения прораба.

– Да, я понимаю, – сказал Ботвин, – тебе нужны деньги. – Он подумал и добавил: – Больше, чем Александру… В данной ситуации что я могу сделать? – Он снова помолчал и молча же вскинул плечи. – Андрей Леонидович болен, а с Александром у меня контакта нет…

Он неторопливо порылся в карманах, выложил на стол несколько мятых пятёрок, трояки, рублёвки. Цокнув языком, он вскинул палец, достал паспорт, вынул из него десятку, сунул паспорт обратно в карман, пересчитал деньги, отложил самый мятый рубль – остальные ровной пачечкой протянул Сергею.

– Пятьдесят. Бери! – прикрикнул он вдруг неожиданно капризным тоном. – Ну, кому говорят!

Неуклюже переминаясь с ноги на ногу, Сергей взял деньги. Надо было бы поблагодарить прораба, но Сергею было до того неловко, что он не мог вымолвить ни слова.

Получалось так, будто он выпросил, вынудил эти деньги как бы за то, что прораб подсунул ему таких плохих клиентов. Краска заливала лицо Сергея, он разом вспотел и стоял перед столом, нелепо вытянув руку с зажатыми деньгами.

– Бери, бери, – добродушно усмехаясь, сказал Ботвин. – И не переживай. Деньги – не самое главное в жизни.

– Да я верну! – воскликнул Сергей и повторил: – Честное слово, верну!

– Конечно, вернёшь, не сомневаюсь.

– Понимаете, эти пятьдесят, – Сергей прижал деньги к груди, – дороже всех остальных. Верите?

– Верю, верю, – поморщившись, быстро согласился Ботвин и, как бы показывая Сергею, что ему некогда, придвинул к себе стопку чертежей, которые предстояло разобрать.

Сергей понял, что мешает человеку, что всё это излияние не столь уж и нужно Ботвину – достаточно и того, что тот дал деньги, но Сергею как-то неловко было прерывать разговор просто так, заканчивать вроде бы ничем, и он сказал:

– Юрий Глебыч, давно хочу вас спросить, не по каким-то там причинам, а просто так: почему вы понужаете Пчёлкина и в хвост и в гриву? Он же вроде вам ничего такого не сделал…

Ботвин поковырял шариковой ручкой и внезапно рассмеялся:

– И в хвост и в гриву, говоришь?

– Ага, точно.

Ботвин как-то по-детски надул щёки, ткнул в одну щеку пальцем, фыркнул от удовольствия и сказал, отведя повлажневшие глаза:

– Горяч Пчёлкин, неосмотрителен. Случится что – пропадёт ни за грош. Вот и берегу, а ты говоришь – "понужаю". Ну, понял?

– Дошло. Спасибо вам, Юрий Глебыч! – Сунув деньги в карман, Сергей торжественно протянул прорабу руку. Ботвин пожал её со снисходительной усмешкой.

– Ну всё, Метёлкин, чеши по холодку, а то мне тут до ночи не размотаться, – сказал он, махнув Сергею на дверь.

– Всё, всё, чешу. До свиданья!

– Пока, – рассеянно ответил Ботвин, склонившись над чертежом.

Сергей решил не заходить к Надюхе – и часу не прошло, как расстались, всё ясно, всё обговорено, к тому же была она нынче какая-то вялая, вроде бы не в духе: дуется из-за чего-то или просто устала. Так или иначе, Сергею захотелось побыть одному, расслабиться впервые за многие дни, побродить по улицам, по набережной Невы.

Завтра последний день, срок уплаты. Если Киндяков и Долбунов не забудут и принесут обещанные взаймы деньги, то у Магды можно взять сто пятьдесят рублей. Даже сто хватило бы. Всего сто! Последние метры до вершины, но, как они тяжелы! А если забудут начальники или вдруг по какой-то причине не смогут, хотя бы один из них… Нет, не сто пятьдесят возьмёт он у Магды, а триста. Триста – это с гарантией, триста – это спасительная верёвка с надёжным крючком, который он забросит на вершину горы сегодня, чтобы не сорваться и покорить вершину завтра…

До девяти вечера Сергей проболтался в городе. Пешком прошёл по Невскому, мимо Адмиралтейства, до набережной, потом возле Медного всадника и Исаакиевского собора, через Мойку и канал Грибоедова, по Измайловскому проспекту, почти до самого Варшавского вокзала – к дому, где ждала его Магда.

Давно он не ходил так вольно и так долго по городу, и его поразили пестрота и разноязыкость бродящих по улицам людей. То по-немецки вдруг заговаривали рядом с ним, то по-английски, то вообще на непонятном языке. Массы людей текли по улицам вечернего города, в неистовом блеске низко висящего солнца, в терпком чаду автомобилей, под только-только включёнными и ещё тускло горящими светильниками.

Ровно в девять он нажал кнопку звонка на площадке Магдиной квартиры. И как только Магда открыла, принятое было им решение не проходить дальше порога рассыпалось, исчезло.

– Ты точен, – сказала она, подбадривая его улыбкой. – Только что началась программа "Время".

– Значит, опоздал, раз уже началась.

Она взяла его за руку и повела через тёмный коридор, не зажигая света.

– Нет, Серёженька, сначала раздался звонок, а потом заиграла музыка, – говорила она, всё ещё улыбаясь.

Она внезапно остановилась, и Сергей по инерции надвинулся на неё, даже чуть навалился. Она помедлила, тихо фыркнула, распахнула дверь.

– Прошу, пан!

– О! – невольно вырвалось у него от яркости, блеска, чистоты и комфорта комнаты. – Ты неплохо окопалась.

Он был у неё довольно давно, вместе с Надюхой, вскоре после появления Магды в группе металлов РСУ. Тогда всё здесь было гораздо скромнее, если не сказать – беднее. Перемены в облике комнаты настолько поразили Сергея, что на некоторое время он как бы даже и забыл про хозяйку, про Магду, которая, воспользовавшись его замешательством, успела выкатить из другой комнаты столик на колёсиках и переставить с него на журнальный стол возле тахты поднос, заставленный тарелочками с закусками. Коньяк и шампанское, оказывается, были выставлены заранее – он их заметил только теперь. Коньяк светился тёмным янтарём, бутылка шампанского отпотела в тепле и матово серебрилась.

Уходить было невозможно – этим столом, этими закусками Магда словно задвинула в двери мощный засов. Сергей поднял руки, изображая сдающегося на милость победителю, и, сбросив куртку, уселся на тахту.

– Открывай! – весело приказала Магда, острым взглядом подмечая перемену в нём и радуясь ей.

Сергей взялся открывать шампанское, нацелившись пробкой в фарфорового слона с поднятым хоботом, стоявшего на серванте. Магда в последний момент отвела горлышко, и пробка улетела в угол, ударила рикошетом в телевизор.

– Сумасшедший! – с хохотом закричала Магда. – Ты мне всё тут перебьёшь!

– А что, гулять так гулять! По-нашенски, по-русски! У нас в деревне, это ещё когда мы в Турской жили, был такой мужичонка по прозвищу Жучок. Хилый такой, как сушёный пескарь. Кругом все сети вяжут, так уж издревле пошло – сети, а он дымари и роёвни мастачил, ну и, конечно, грёб деньгу лопатой, потому как у всех пчёлы, всем надо. Дом у него, конечно, две коровы, двадцать ульев, медогонка из нержавстали и всё в доме есть. А тут как-то был в городе у врача, и признали у него рак – не прямо, конечно, сказали, а с намёков понял. И вбил себе в голову, что за Новый год ему не выползти. Вернулся из города да как начал поддавать – вся деревня месяц ходуном ходила. Медовухой этой его запились все, только ноги не мыли, а так даже бычков подпаивали, из озорства. Месяц гудела деревня. Всё промотал, всё продал, пустил по ветру: и улья, и коров, и дом чуть было не подарил по пьяной лавочке. И вот уже Новый год, помирать вроде пора, а смерти нет, толстеть начал. Раньше всю жизнь кожа да кости, а тут вдруг понесло: морда – во, брюхо из штанов вываливается. Что за чертовщина? Поехал опять в город, к тому же врачу. Почему, дескать, не помираю, рак же. Обсмотрели его, общупали, покрутили так и этак – никакого рака. Рак помер, а Жучок остался. Вот что значит погулял по-нашенски! Вернулся – и опять за дымари.

Сергей налил шампанского в два больших фужера полняком. Магда, увидев, сколько он набухал шампанского, расхохоталась до слёз. Сергей наклонился и отпил из своего фужера. Магда, чуть отхлебнув, вспомнила о чём-то, подхватилась и убежала в другую комнату. Она тотчас вышла, держа перед собой блюдечко, на котором несколькими стопками, аккуратно перетянутыми бумажными лентами, лежали деньги.

– Ты говорил про гульбу, – сказала она, подойдя к нему, – а я вспомнила поговорку: кончил дело – гуляй смело. Так что вот: здесь пять раз по сто, бери, сколько надо. К сожалению, не нашлось блюдечка с голубой каёмочкой, – с золотистой. Не обидишься?

Сергей глянул на деньги, на Магду и вздохнул про себя с облегчением, подумав, что ведь самое главное, зачем он тут, уже решено. До этого момента в глубине души у него было как-то вертляво, но теперь, когда Магда сама сразу предложила деньги, он успокоился. Значит, не такая уж и мразь она, как расписывала её Надюха…

Сергей взял три пачки, как и надумал по дороге.

– Всё, спасибо, – сказал он, пряча деньги в карман куртки.

– Хватит? – спросила Магда, покачивая перед ним блюдцем со столь заманчивыми толстенькими пачками.

– Вполне.

Магда небрежно сбросила оставшиеся пачки в бар серванта, сунула туда же блюдце, вернулась на тахту и взяла свой фужер.

– Ну, Серёжа, за твою квартиру! – Она потянулась к нему с шампанским, и они чокнулись.

– Спасибо, Магда! – воскликнул Сергей, тронутый её добротой и щедростью. – За твоё счастье!

Он выпил целый фужер залпом, хотя и не любил шампанское, не считал его вином, предпочитая простую водку.

Магда пила маленькими глотками, не сводя глаз с Сергея. Ему вспомнилось, как кто-то когда-то говорил, кажется ещё в армии, что если женщина пьёт вино и при этом смотрит вам в глаза, то это значит, что она интересуется вами, и вы смело можете идти в атаку. Ему стало смешно: какая атака, когда он только и думает, как бы побыстрее смыться от этого полированного стола с шикарными закусками и непочатой бутылкой коньяку, от этой вальяжно-красивой бабы, наверное жаркой и многоопытной в любви…

Она заметила его усмешку, погрозила ему пальцем:

– Не думай обо мне плохо.

– Да что ты! – Он смутился, как пойманный с поличным начинающий воришка. – С чего ты взяла?

Она рассмеялась – принуждённо, невесело.

– Так, глупости. Странно всё это, не правда ли?

– Что странно?

Она обхватила колено сомкнутыми руками, покачалась с боку на бок, грустно улыбаясь своим мыслям.

– Между прочим, если хочешь уйти, пожалуйста, не стесняйся. – Голос её прозвучал вполне доброжелательно, Сергей не почувствовал в её тоне ни обиды, ни осуждения.

– Нет, нет, – торопливо, может быть, даже слишком торопливо отказался он. – Так что же "странно"? О чём ты?

– О чём? – Она помолчала, отведя взгляд, и вдруг снова подняла на Сергея глаза, мягкие, карие, чистые. – Всё странно, – с печальной улыбкой сказала она. – Коленька в море, ты – здесь. У меня денег куча, у тебя – нет. Мать-врачиху ненавижу, а тёмную свою бабку нежно люблю. Муж-лётчик, правильный-расправильный, дал мне пинка, сына себе оставил, а сын не любит его, хочет ко мне. У меня же всё перегорело, пусто… Дрянь я, авантюристка…

Она рассмеялась, но глаза её оставались печальными, влажно блестели, как бывает, когда смех прорывается сквозь слёзы.

– Чего уж ты себя так?.. Валишь на себя.

– Не валю, Серёженька, не валю.

Она вдруг встрепенулась, взлохматила причёску, хлопнула в ладоши и, показав Сергею на коньяк, объявила:

– Коньяку хочу! Наливай – трахнем!

Сергей, у которого чуть зашумело в голове от шампанского, выпитого натощак, оживился, подхватил её тон:

– Пьём только коньяк! Я, честно говоря, шампанское не признаю. Газировка, и всё.

– Не скажи!

– Газировка!

– А я уже загудела.

Смеясь, болтая, препираясь в шутку, поддразнивая и подталкивая друг друга, они выпили коньяку, смачно, с аппетитом поели, причём Магда дважды добавляла закусок: подрезала сервелата и осетрины.

– Эх, напьюсь сегодня! – сказала она с видом человека, которому теперь всё трын-трава и терять нечего. – Хочешь? Но коньяк противный, от него икаю. Хочешь, шампанским напьёмся? Ты побудешь ещё часок? – Она погрозила ему, ударила себя в грудь кулачком. – Надолго не задержу – не дура… Тошно одной – хоть вой. Уже стихами заговорила баба. Значит, до точки дошла. Коленька-то мой в море, и холодный он, как море. Для себя горячий, для других – лёд. А ты, Серёжка, человек…

Она обвила его шею, тотчас разомкнула руки, но не убрала, оставила на его плечах, стала поглаживать шею, лицо. Он сидел в каком-то безволии, словно в помрачении, чувствуя, как безнадёжно теряет ощущение времени, места, себя. Ему было всё равно, что произойдёт сейчас, он уже не владел собой. Его тело как бы отделилось от него и перешло к ней, а он вроде бы знать ничего не знал и знать не хотел…

Домой он вернулся в половине двенадцатого. Надюха вышла в халате, с заспанным лицом, вялая.

– Что так долго? – спросила она, зевая.

– Да разболталась твоя Магда, коньяком угощала, – стараясь говорить как можно более небрежно, ответил Сергей.

– Коньяком? – равнодушно переспросила Надюха. – А деньги дала?

– Дала, – сказал Сергей, поджав губы.

Надюха посмотрела на него сонно, как-то уныло, и, ничего не сказав, ушла в комнату.

– Есть хочешь? – донёсся её голос.

– Нет, – откликнулся Сергей, в третий раз за нынешний день расшнуровывая ботинки. – Спать хочу.

"Что было – не было, забыто", – пронеслось у него в голове. Он хотел скорее уснуть, чтобы назавтра совсем уверить себя в том, что всё происшедшее у Магды – лишь сон.

20

Через неделю после уплаты денег Сергей получил ордер на квартиру и извещение о том, что заселение разрешается с десятого июля. Настала пора приятных хлопот: сборы, увязывание вещей, осмотр квартиры, переезд.

Квартира выпала им по жребию на пятом этаже, окнами на юго-запад. Отделана она была, к удивлению Сергея и Надюхи, великолепно. Ровные паркетные полы, аккуратно поклеенные обои приятного зеленоватого цвета и весёлого рисунка, чистая, сверкающая арматура в кухне и ванной, газовая плита без единой царапинки. И двери вовсе не скрипят и не болтаются, как ожидалось, а прикрываются тихо и плотно, без щелей и перекосов. Конечно, не всё было безукоризненно: в кладовке, например, забыли прибить полки – они так и остались стоять, прислонённые к стене; на кухне не оказалось дверной ручки, кое-где не прокрашены были подоконники и плинтусы, но всё это были такие мелочи по сравнению с великолепием новой пустой квартиры" что даже заикаться о них было бы грешно. Один запах нового жилья чего стоил!

Надюха ходила из комнаты в комнату, раздувая от наслаждения ноздри, смеялась, всплёскивая руками, и поглядывала на Сергея счастливыми влажными глазами. Сергей, тоже чуть очумелый от остроты впечатления, обнимал её, гладил по лицу, бормотал: "Вот тебе и квартира…" Надюха сказала, что отец на радостях вдруг расщедрился и отвалил им на обзаведение сто рублей.

Долбунов выделил Сергею грузовую машину. Кузичев и Коханов вызвались помочь перевезти вещи. Мартынюк тоже попросился было в помощники, но к управлению в назначенный час не подошёл, и Сергей решил, что они обойдутся и без него. Вещей-то было всего ничего: тахта, шкаф платяной, кроватка детская, два чемодана тряпок да три стула. Всё остальное, чем они пользовались у бабки, принадлежало ей.

Пока Сергей с помощниками перевозили вещи, Надюха с подружками по прежней работе, Майей Чекмаревой и Лизой Громовой, во главе с неугомонной и вездесущей Магдой, поехали по магазинам купить кое-каких мелочей: вешалку, крючков, лампочек, полочки в ванную и на кухню, немудрёные для начала шторы на окна. Магда, не спрашивая ни о чём и ни с кем не советуясь, купила овальное зеркало, а потом, забежав в гастроном, набрала продуктов и вина. Магда же заплатила и за такси, когда они торжественно подкатили к новому дому.

Мужики только-только расставили по комнатам вещи и собирались было раздавить бутылочку в честь переезда, как в квартиру ввалились женщины. Магда с ходу определила, что всё стоит не так, что всё надо поставить наоборот, и с решительностью, которой мужики безропотно повиновались, повелела переставлять шкаф, тахту и кроватку. Всё было тотчас переставлено так, как она показала, и по её же идее был сооружён стол – из кроватки и полок от платяного шкафа. Женщины приготовили закуски: колбасу, сыр, яичницу, рыбные консервы – всё на скорую руку, вскипятили чаю, лишь бы не всухомятку.

Магда вспомнила про зеркало. В прихожей она ткнула пальцем в стену, и Сергей торжественно вбил первый гвоздь. По настоянию Магды, зеркало было повешено не вертикально, а горизонтально. Когда перед ним очутились все трое: Магда, Надюха и Сергей между ними, Магда дотянулась за спиной Сергея до Надюхиного локтя и, обняв Сергея за талию, сказала со смехом:

– Групповой портрет с мужчиной.

Надюху покоробила эта шутка, но так празднично было на душе, что она тут же и забыла про неё. К тому же пора было угощать гостей-помощников.