Текст книги "Квартира (рассказы и повесть)"

Автор книги: Геннадий Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Тут у Магды была целая драма, об этом знало всё управление: когда-то бабушка жила в прекрасной однокомнатной квартире в Новой Деревне, но матери Магды зачем-то потребовались деньги, и она заставила старуху совершить обмен с компенсацией: старушка переехала в коммунальную, шестикомнатную квартиру, а денежки за обмен получила мать Магды. Магда в это время была ещё замужем за своим лётчиком и жила далеко на востоке. Когда после развода она вернулась в Ленинград и узнала о махинации, то устроила страшный скандал, пыталась опротестовать обмен, но где там – старушка осталась в тёмной комнате с окнами в колодец. С матерью Магда прекратила всякие отношения.

Далее они заезжали в какие-то дворы возле кинотеатра "Меридиан" и на Авиационной улице, причём Магда предварительно звонила из автоматов, а уж потом нагружалась сумками и тащилась по одной ей ведомым адресам. При этом она никак не комментировала свои отлучки.

Около восьми вечера, накрутив по счётчику червонец с мелочью, они выгрузились у Магдиного дома, напротив Варшавского вокзала.

– Ох, будет мне сейчас! – с беззаботной весёлостью сказала она, кивнув на свои окна. – Коленька вчера с моря, а после праздников снова в рейс – из дому не отпускает…

Она засмеялась, подмигнув Надюхе, – во рту её в самых углах изящно засияли золотые коронки.

По узкой и тёмной лестнице со стёртыми ступенями они поднялись на пятый этаж. Им тотчас открыли – Коленька собственной персоной. Муж не муж, друг не друг – залётный, прибившийся на время приятель из разряда тех, кто появляется странно, без предупреждения и исчезает внезапно и надолго. Правда, Коленька был более-менее определён в служебном отношении: он плавал, "ходил в загранку", как он сам выражался. Отлучки его были объяснимы и закономерны, но возвращения его в эту квартиру, к ней, Магде, казались ей повторением одного и того же чуда. Он никогда ничего не обещал, не заводил никаких серьёзных разговоров об их отношениях, но, возвращаясь из очередного рейса, первым делом шёл по уже протоптанной дорожке, нимало не заботясь, что за эти полгода, или чуть больше, сталось с его Магдой. Как сама Магда не раз говаривала то ли в шутку, то ли всерьёз, их объединяет только дело – никаких чувств нет и быть не может: он привозит "товар", она помогает реализовать. Не без некоторой собственной выгоды, разумеется. Этого она никогда не скрывала, хотя и не очень-то афишировала свои торговые успехи.

Магда занимала две смежные комнаты в пятикомнатной квартире. Обшарпанный, сумрачный коридор зигзагами, стены увешаны рухлядью, заставлены ободранными шкафами, с антресолей свешиваются какие-то тряпки, ленточки, верёвки, но зато комнаты Магды сияли, как драгоценные камни в куче мусора. Хрусталь, бронза, старинный фарфор. В одной комнате, – ковёр на стене, ковёр на полу, столовый гарнитур под орех, в спальне – комбинированные шкафы "стенкой". В раскрытом баре переливчато блестят толстостенные флаконы резного стекла, бутылки с заморскими винами и ликёрами, сверкают хрустальные фужеры, стаканчики из тонкого серебра. На полках камни, переливающиеся радужными огнями, огромные раковины, фарфоровые рыбы, вазы, разлапистые ветки кораллов.

Сам Николай – тоже как герой заграничных боевиков: одет в фиолетовые джинсы с пуговицами вдоль бёдер, затянут широким ремнём с позументными украшениями – невозмутим, даже меланхоличен. Белая трикотажная майка с женской головкой на груди – в обтяжечку, играет каждый мускул. Крепок, жилист, силён моряк. В прошлый раз, когда Магда затащила к себе в гости Надюху и Сергея, он показывал корабельный фокус: брал двадцатикопеечную монету и гнул углом между тремя пальцами. Сергей тоже не слабак, но пробовал – не получалось. А Николай снисходительно усмехался и доставал новую монету – дескать, смотри, как надо: легко, с улыбочкой. Правда, после второй монеты он сделался красно-медным – на мощной шее, на жилистых руках, покрытых ровным нездешним загаром, стал заметен нежный золотистый пушок. Пушок этот больше всего и поразил тогда Надюху – не сам фокус, не сила моряка, а этот какой-то детский и беззащитный пушок. Таким вдруг по-мальчишески наивным и хвастливым показался ей морячок, что Надюхе стало почему-то жалко его.

Едва вошли, Магда вспомнила, что надо кому-то позвонить, и, плюхнувшись в кресло, подтянула к себе телефон. Николай, чуть под хмельком, вальяжный, лениворазвинченный, выкатил из угла столик на колёсиках, небрежным жестом сдёрнул большую белоснежную салфетку и указал Надюхе на тахту – дескать, садись. На столике – коньяк, минеральная, яблоки в вазе, конфеты, лимон кружочками. Надюха простодушно всплеснула руками: "Ого! Шик!" Николай разлил коньяк по рюмочкам, минеральную – по фужерам, подошёл к стене и, не обращая внимания на то, что Магда уже начала с кем-то разговаривать по телефону, выдернул телефонную вилку из розетки. Магда с удивлением повертела умолкнувшую трубку, рассмеялась и бросила на аппарат.

– Не переносит, когда я кому-нибудь звоню, – сказала она, подсаживаясь к Надюхе. – Считает, что, когда он на берегу, всё должно остановиться и стоять, как при полном штиле. Но, милый мой, колесо истории вертится непрерывно, и кто-то должен крутиться вместе с ним.

– Крутись, пока я в море, – насмешливо ответил он.

– Но колесо не может останавливаться!

Они неотрывно смотрели друг на друга блестящими глазами, и Надюхе сделалось неловко, она почувствовала себя лишней, мешающей им.

– Не сердись, но мне пора, – сказала она, притронувшись к руке Магды.

– Ах, да, да, – спохватилась Магда.

Николай протянул Надюхе полную рюмку и фужер с минеральной.

– За встречу положено выпить.

– Муж домой не пустит, – засмеялась Надюха, принимая рюмку и фужер.

– Ничего, у тебя нормальный мужик. Ну, почапали.

Магда, призадумавшаяся на миг, легко улыбнулась, подхватила со столика свою рюмку и, посмотрев сквозь коньяк на Николая, сказала загадочно:

 
В бананово-лимонном Сингапуре…
 

Николай подмигнул ей, чокнулся с Надюхой и опрокинул рюмку в рот – залпом, одним духом. Надюха переглянулась с Магдой и тоже выпила до дна. Магда пригубила, поставила рюмку на столик и, сунув Надюхе яблоко, потянула её за собой в другую комнату.

Там она открыла один из шкафов "стенки", вынула коробку с яркой заграничной фирменной этикеткой, раскрыла – в коробке оказались великолепные туфли на высокой пробковой платформе. Не туфли – мечта! Повелительным жестом она велела Надюхе снять её поношенные босоножки и поставила перед ней заграничные туфли.

– Ну-ка, примерь.

Надюха примерила – в самый раз, как на неё, лёгкие, красивые, а уж о модности и говорить нечего.

– Пошли Коленьке покажем, – приказала Магда.

И Надюха пошла – неловко, неуверенно, словно ребёнок, делающий первые шаги. Туфли без пяток волочились по полу, и она боялась поднять ноги, чтобы не свернуться с неустойчивой платформы.

– Детка, смелее! – прихлопнув в ладоши, озорно закричала Магда. – Живее! Свободнее! Шаг левой – хоп! Шаг правой – хоп!

Надюха вышла в комнату, где был Николай. Он глянул мельком на неё и сказал ворчливо:

– Привожу ей, а она раздаёт. Но тебе в самый раз, бери, так и быть.

Надюха замерла в каком-то как бы смятении, испуганно посмотрела на Магду – та вошла в раж и кричала с искренним восторгом:

– Хоп! Хоп! Ну, что же ты, пройдись как следует, не бойся, они же твои!

С жалким лицом, готовая расплакаться, Надюха решительно замотала головой.

– Нет, нет, Магдочка, сейчас никак не могу. Понимаешь, у нас же кооператив…

Николай, успевший наполнить рюмки и собиравшийся выпить за обнову, кинул на неё насмешливый взгляд.

– В новую квартиру на новых колёсах.

Магда, округлив глаза, всё смотрела на стоящую рядом Надюху, как ворона склонив голову чуть набок.

– Дурочка, дурочка, – сказала она каким-то каркающим хриплым голосом, – тебе же так идёт!

Николай глотнул коньяку, поперхнулся, закашлялся, побагровел лицом и могучей, набычившейся шеей.

– Не сердись, – жалобно сказала Надюха и погладила Магду по плечу, – ладно?

– Да что ты, бог с тобой! – отшатнулась от неё Магда. – С чего ты взяла, что я сержусь?

– Ну, так просто. Знаешь, я поговорю с мамой, может, у неё на работе кто-нибудь возьмёт, – пробормотала Надюха.

– Милочка, не волнуйся, туфли уйдут. Оторвут с руками, только свистнуть.

Магда нетерпеливым жестом показала на туфли – дескать, снимай, – наклонилась, сама сняла с неё и, не оборачиваясь, унесла в спальню. Вынесла простые Надюхины, кинула ей под ноги. Она уже снова казалась весёлой и беспечной, и на щеках её горели два ярких красных пятна. Она лихо прищёлкнула пальцами, с грубоватой ласковостью пожулькала Надюхину голову, поправила ей причёску, прижала к себе и тут же оттолкнула.

– Эх ты, человек – два уха. От таких вещей отказывается. Да я бы всё с себя сняла, голенькой бы осталась – в одних этих туфлях.

Николай, откашлявшись, погрозил ей:

– Не мельтеши, сядь, выпьем по-человечески.

Магда села, чинно положив руки на колени, как пай-девочка. Надюха присела на самый краешек тахты.

– Деньги – это вода, – изрёк Николай, наполняя свою рюмку, – а вот вода – это деньги! Верно, Магдо?

– Да вы понимаете, нам за кооператив скоро вносить, я не то что купить, занять у вас хотела, – пролепетала Надюха, чувствуя, как её вдруг прошиб пот, а лицо заливает жаркая краска.

Магда чуть театрально откинула голову и, выпучив глаза, ахнула.

– Ах, милочка, прости, прости, прости! – Она прижала руки к груди и от души рассмеялась. – Господи, б этом мире, который вертится, немудрено запутаться. Ведь ты же за деньгами, а я, дурочка, туфли. Тьфу! Закрутилась баба, совсем закрутилась.

Она вдруг нахмурилась и озабоченно закусила губы.

– Что же мне с тобой делать? Ты понимаешь, детка, наличных-то сейчас нет. Как же нам быть?

Николай, пожав плечами, выпил. Надюха окаменело смотрела на розовую ажурную коралловую ветвь, которую держал в лапах фарфоровый медвежонок, сидевший за стеклом на полке серванта.

– Наличных нет и пока не предвидится, но вот если бы ты захотела, – задумчиво проговорила Магда и, поднявшись, поманила её за собой в спальню. – Пойдём-ка, кажется, я кое-что придумала…

Из этой же "стенки" она достала свёрток, аккуратно запакованный в полиэтиленовый мешок. Развязав капроновую тесьму, она вынула из мешка тёмно-вишнёвый стаканчик с золочёным ободком посередине.

– Ультра глоу липстик, девять, ройял велвет, – прочла она надпись на этикетке. – Английская губная помада. Светлый коралл. Сорок тюбиков, по семь пятьдесят – это как раз три сотни. Ведь вам надо триста?

– Четыреста бы, – смущённо, не догадываясь ещё, куда клонит Магда, сказала Надюха.

– Ага, значит, – Магда закатила глаза, крутанула ими туда-сюда и выдала результат: – Пятьдесят три, пятьдесят четыре штуки. Ну, дать?

– А что с ними делать? – растерянно спросила Надюха. Голос её дрожал, дрожали и кончики пальцев, когда она прикоснулась ими к вискам.

– Чудачка! В "Пассаже", в любом туалете наконец, да где угодно. За один вечер с руками оторвут. Можешь и не по семь пятьдесят, это я по курсу тебе даю, а ты смотри, как пойдёт, может, и по десятке. Всё, что выше, – твоё. Ну, как?

И не дожидаясь ответа, она стала вытаскивать из пакета тюбики помады и, считая про себя, складывать ровными штабельками по десять штук.

– Шестьдесят – для ровного счёта, – сказала она, придвигая Надюхе по лакированной поверхности стола всю горку тёмно-вишнёвых стаканчиков. – Четыреста пятьдесят. Отдашь потом. Можешь по частям. Давай сумку.

Надюха медлила в растерянности, брать или не брать всё это богатство, и Магда вдруг прикрикнула на неё:

– Не будь дурой! Тащи сумку!

Когда помада была завёрнута в газету и уложена на дно Надюхиной сумки, Магда строго сказала:

– Не вздумай выносить сразу всё – лучше по пять-шесть штук. В случае чего скажешь: была в Москве, купила по случаю, но, дескать, тебе не подходит – цвет не тот. Поняла?

Надюха понуро вздохнула, как бы смиряясь перед Магдиным напором, но за вздохом этим скрывалось ещё нечто такое, что вывело Магду из себя.

– И не вздыхай, не жмурься! – закричала она, побагровев от возмущения. – Подумаешь, чистюля! Хочешь жить, умей вертеться, милочка! Думаешь, мне так просто эти рублики даются. На одной святой воде каши не сваришь. Бери, и без гримас! А то отберу, – пригрозила сна уже отходчивым тоном.

Николай хотел, чтобы Надюха выпила "посошок", но она отказалась наотрез и, озабоченная, расстроенная, заспешила домой. Действительно, было уже поздно, а ей надо было ещё забежать к своим, взять Оленьку, поговорить с матерью, а может быть, и с самим отцом насчёт денег. С виноватой улыбкой она прижалась к Магде, испытывая и благодарность за помощь, и смятение от ощущения чего-то нечистого, зазорного, неотвратимо нависшего над ней. Магда небрежно потрепала её по плечу и подтолкнула к двери:

– Давай, детка, жми по холодку – хвост дудочкой!

В трамвае, по дороге к родителям, Надюха прикидывала так и сяк, думая об одном и том же, и ей вдруг пришёл на ум простой выход, по крайней мере – отсрочка: она решила держать помаду до самого последнего момента и пуститься в торги лишь в самом крайнем случае. Такое решение сразу просветлило ей настроение, и она вздохнула с облегчением: авось как-нибудь выкрутятся и без помады.

6

В небольшом садике во дворе старого питерского дома, прежде чем пойти по адресу, который дал Ботвин, Сергей выслушал поучения бывалого Мартынюка: осмотрись, не спеши соглашаться, прикинь с прибросом, напомни про высоту и дефицитные материалы, а главное – не торопись с разговором об оплате, заранее ни-ни, прогоришь, как швед, лучше в конце шандарахнуть, никуда не денутся, рассчитаются как миленькие. Сергей согласно кивал, слушая Мартынюка одним ухом, хотя в душе и понимал, что тут говорит опыт работника, более двадцати лет ходившего по людям.

Как и договорились, Мартынюк остался ждать во дворе, на лавочке, а Сергей отправился с запиской Ботвина к профессору Кислицыну А. Л.

Квартира оказалась действительно огромной: из четырёх больших комнат, старинная, с высокими потолками, с мраморным камином, с широким коридором, кладовочками, нишами. Не квартира – хоромы! Кухня просторная, метров пятнадцать, не меньше.

Да и хозяева не лыком шиты. Мать – старуха, открывшая дверь, хрупенькая, рыженькая, в брючном костюмчике и в переднике – была подобранная, ходкая, глаза живые, внимательные, зубы белые, сигарета в откинутой руке – и старухой-то не назовёшь. "Христина Афанасьевна", – представилась, прочитав записку Ботвина, и руку пожала крепко. Парень, сын её, назвавшийся Александром, был с важным надутым лицом, явно не простой инженер, наверняка начальник – из молодых да ранний.

Мальчуган лет шести-семи, большеголовый, кучерявый, в очках, выбежавший в прихожую, подал Сергею руку и сказал с уморительной серьёзностью: "Павел Кислицын. Будем знакомы".

А в большом кабинете с потолком резного дерева вдруг вылез из-за баррикады книг, лежавших на столе, низенький седой старикан в сером свитере, тоже в очках и с трубкой во рту. "Андрей Леонидович", – назвался и, сердито пыхтя, выпятив живот, уполз за книги, как крот в свою нору. "Закончу мысль – выйду", – проворчал он.

Кабинет, как и сам хозяин, показался Сергею диковинным. Мало того, что потолок тёмный, деревянный и книг уйма, так ещё посередине два старинных кожаных дивана спинками друг к другу, как два бегемота, только коричневые, возле каждого на полу по медвежьей шкуре. Вспомнилась и широкая латунная пластина на входной двери: "А. Л. КИСЛИЦЫН" – чернью.

Намётанным глазом окинул он изрядно выцветшие обои, тусклую, потрескавшуюся краску дверей, стёртый, потемневший паркет, серые, облупившиеся стены кухни.

"Работёнки тут – ого-го", – с каким-то весёлым изумлением, даже со страхом подумал Сергей. Одних книг натаскаешься – на всю жизнь хватит, и учиться не надо. Вот у кого можно будет попросить "Роль труда", наверняка есть, отметил он себе на память. Тогда и в библиотеку не надо – экономия времени.

Он ходил из комнаты в комнату и всё никак не мог соединить себя с этой квартирой, с этой немыслимой на первый взгляд работой. Не мог представить, как это он, Сергей Метёлкин, будет всё это скрести, чистить, белить, красить, покрывать лаком или позолотой. Такой сумасшедшей работы не бывало во всей его жизни, это уж точно.

В самой маленькой, относительно других, комнате, расположенной в глубине квартиры, какой-то особенно запущенной и пустой, Христина Афанасьевна показала на плитки, мешки с цементом и песком.

– Саша говорит, что хватит, я, право, не знаю. Вы как считаете, хватит?

Сергей не удержался, подошёл к мешкам, потрогал песок – крупноват, глянул на плитку – харьковская. Что сказать: хватит или нет? Он же не вычислительная машина – те и то ошибаются, а тут такая пропасть работы.

– Видно будет. Должно хватить, – сказал он и, поморщившись, спросил: – А чего комната такая?

– Пустая? Это вы имеете в виду?

– Да, и как бы нежилая вроде.

– Здесь, знаете, жила мать Андрея Леонидовича, очень больная. Последний год, можно сказать, и не вставала. Из-за её тяжкого состояния мы и не могли ремонтировать квартиру. – Христина Афанасьевна стряхнула пепел себе в ладошку, обвела дымящейся сигаретой комнату. – Я понимаю, квартира запущена, не год и не два – с шестьдесят восьмого без ремонта, без такого, основательного. Так складывались обстоятельства… – Она тревожно, выжидающе посмотрела на Сергея и добавила: – Свекровь была категорически против плитки, вообще против излишеств. Сложный была человек. Месяц назад скончалась. Вещи, мебель, деньги кое-какие оставила нянечке, которая за ней ухаживала. Мы всё и отдали.

Сергей понимающе покивал, дескать, да, жизнь есть жизнь, когда-то начинается, когда-то и кончается. Христина Афанасьевна помолчала в грустной задумчивости и, оживляясь, сказала:

– Теперь здесь будет Саша. Нам ведь нужно два кабинета. Андрею Леонидовичу и Саше – он кандидат, делает докторскую. Одну минуточку. – Она порылась в карманах передника, не нашла то, что искала, и, поманив за собой Сергея, пошла в кабинет.

Настороженно поглядывая на баррикаду, за которой скрывался профессор, она приложила палец к губам и показала Сергею на потолок:

– Это резной дуб, красить надо особым лаком. Ага, вот! – Она взяла с дивана клочок бумаги и подала Сергею. – Марка лака. Нигде не можем найти. Говорят, редкий лак. Может, вы найдёте?

Из-за книг на столе раздалось глухое недовольное покашливание.

– Вы мне мешаете! – высоким раздражённым голосом сказал Андрей Леонидович. – Вы мне мешаете, повторяю!

Христина Афанасьевна, виновато пригнувшись, прикусив язык, озорно подмигнула Сергею и быстро-быстро убралась из кабинета. В коридоре Сергей развернул бумажку – да, действительно, лак особый, тёмно-вишнёвый, в магазине его, конечно, не достанешь.

– Будем искать, – сказал он.

Закончив осмотр, они вернулись на кухню. Сергея разбирало любопытство, хотелось спросить про то, про сё, но, помня наказ Мартынюка, он сдерживал себя, не торопился, считая, что работа уже в кармане.

Да, заказ будь здоров! Четыре комнаты, прихожая, кухня, не говоря о мелочовке, – есть где развернуться. Но и подвигать тоже есть что. И вот что любопытно, вот о чём хотелось бы узнать в первую очередь: вроде бы не из простых, такие важные люди, а ремонтируются частным образом, как какие-нибудь Ивановы, Сидоровы, Петровы, – почему? И он не удержался, спросил:

– А в контору насчёт ремонта не обращались?

– Ну как же, обращались. Через три месяца, не раньше. А мы ждать не можем. Комната будет пустовать, а дети – мучаться?

– Ясно. А где хозяин служит, там что, нельзя?

– Андрей Леонидович в основном дома работает. Он вообще был против ремонта, это для него нож острый.

Я настояла. Шутка сказать, с шестьдесят восьмого без ремонта. Так что, как видите, мы как все: никаких у нас связей, никаких знакомств. Вот на вас одна надежда. Выручайте.

– Выручим, выручим, – пообещал Сергей.

Он всё поглядывал по сторонам, трогал косяки, ковырял ногтем краску, оценивал про себя предстоящую работу. С разговором об оплате не торопился, а то, действительно, брякнешь с потолка, потом кусай локти, ни рубля не добавят, будут парить мозги, знаем мы их! Сколько Мартынюк порассказывал про такие случаи…

В кухню вышел Александр, одетый по-рабочему, в старый лыжный костюм. Костюм был явно тесноват, и Александр казался в нём раскормленным переростком, сбежавшим с урока физкультуры. Христина Афанасьевна критически оглядела его и насмешливо хмыкнула. Он подмигнул Сергею, сказал:

– Ну, я готов. Жду указаний.

Сергей только развёл руками: дескать, ничего ещё не решено, никаких указаний нет.

– Ну как, берётесь? – спросила Христина Афанасьевна.

Сергей помедлил, пожал плечами, чтобы не думали, будто ремонт этот нужен ему больше, чем самим хозяевам. Пусть-ка попросят хорошенько, а он ещё подумает, браться или нет.

– Тяжёлое дело, – вздохнув, сказал он. – Квартира сильно запущенная.

– Да мы и не скрываем, запущена, – согласилась Христина Афанасьевна.

– Одному тут делать нечего – этакие хоромы. Угробишься тут один, никакие лекарства не помогут. – Хозяева ждали решения, томить их дальше было опасно. – Напарник мой в отпуске, – присочинил он. – Попробую жену уговорить. Она у меня маляр, штукатур, отделочница – мастер высшего разряда.

– Значит, возьмётесь? – обрадовалась Христина Афанасьевна.

– Поговорить надо, я за неё не решаю.

– Ах, вон как у вас. Правильно, молодец, с женой надо считаться.

– Не всегда, но в данном случае – конечно.

Александр коротко рассмеялся.

– Здоровый взгляд на эмансипацию, – сказал он и снова стал надутым и хмурым, словно разом придавил прорвавшееся было хорошее настроение.

– Жёнам глава мужи, а мужем князь, а князем бог, – процитировала Христина Афанасьевна и хлопнула в ладоши. – Не будем отвлекаться. Мы привыкли болтать, а Сергей человек дела – недосуг. Значит, поговорите с женой?

– Да, сегодня же.

– А с кафелем, как вы думаете, Серёжа? Можно мне вас так называть?

– Называйте, конечно. А с кафелем… класть надо, чего ещё с ним делать?

– Но, наверное, прежде надо договориться… Сколько вы хотите за работу? Как вы считаете?

Лицо у неё было растерянное, жалкое. Сергей поморщился: работать нанимать – ласковые, про оплату говорить – кислые.

– Работа такая, сразу и не скажешь. Плитку ценят с квадрата. Значит, замерим, тогда и определимся, – сказал он без всякого интереса, лично ему все эти дела и разговоры до лампы, не хотите, так и не надо.

– Ну что ж, хорошо, – неуверенно согласилась Христина Афанасьевна.

Александр усмехнулся и сказал, обращаясь к матери:

– В принципе, можно составить программу для ЭВМ. Вся сложность в определении коэффициентов к базовой величине. Машина должна учесть вечерний характер работ, средний уровень зарплаты, качество, дефицит наёмной рабочей силы. Что ещё?

– А ну тебя! – отмахнулась Христина Афанасьевна. – Я думала, он всерьёз. Человеку надо заработать, а нам – сделать ремонт.

– Между прочим, мама, – сказал Александр, вдруг надувшись и выпучив серенькие свои глазки, – между прочим, я не шучу. Если уж делать такие вещи, так делать по науке. По крайней мере, максимально объективно.

– А кто определит качество? – спросил Сергей. – Машина, что ли?

– Оценивает тот, кто заказывает работу, – невозмутимо ответил Александр. – Я думаю, мы люди разумные, поймём друг друга. Ни вам неинтересно плохо работать, ни нам – привередничать. Делайте нормально, и всё у нас пойдёт по-нормальному. По науке!

В кухню стремительно вошёл Андрей Леонидович и вслед за ним, держась за край свитера, хвостиком – Павлик.

– Вива республика! Шестая глава! – торжественно произнёс Андрей Леонидович, вскидывая сжатый кулак. – Рот фронт!

Павлик вскинул кулачок и пропищал:

– Вива республика! Долой тиранов!

– Ой, Андрюша, какой ты молодец! – Христина Афанасьевна так и всплеснула руками от радости. – Значит, освободился и поможешь в нашем трудном деле.

– А я думал, "молодец" за шестую главу, – сказал Андрей Леонидович весело и прошёлся по кухне, припадая на правую ногу. Павлик проехался вслед за ним, как на прицепе.

– Речь зашла об оплате за плитку, – с нервной торопливостью начала Христина Афанасьевна, стараясь не глядеть на сына. – Вот Сергей говорит, что обычно берут с квадратного метра.

– Разумно, вполне разумно с квадратного метра, – перебил её Андрей Леонидович. – Пусть сам мастер прикинет, во сколько это нам обойдётся. Я ему верю. Честный парень.

– Да я лишнего не возьму! – горячась, искренне воскликнул Сергей.

– Думаешь, здесь лишнее дадут? – быстро спросил Андрей Леонидович, придвинувшись к нему и кивая на жену и сына. – Пустой номер. У них никогда ни копейки за душой. На табак не выпросишь. Ты со мной дело имей. Два раза в месяц, с получки, я богатый, вот эти моменты и лови.

– Ладно, усёк, – согласился Сергей. Такой поворот разговора, пусть не всерьёз, пусть в шутку, ему больше нравился.

– Усёк, усёк, – смакуя слово, повторил Андрей Леонидович. – Секущий парень. Сергей, Сергей, как по батюшке?

– Иванович.

– А по фамилии?

– Метёлкин.

– Метёлкин! – воскликнул Андрей Леонидович. – Интересная фамилия. Раньше говорили: "Пугачёв попугал господ, а Метёлкин их пометёт". Не из этих ли ты Метёлкиных?

– Не знаю. Отец смирный. Рыбачил, сети вязал – это когда в Турской жили, а теперь на кожевенном. В Осташкове, на Селигере.

– О! Знаменитые места. Волоки, монастыри, курганы. Древнейшая русская земля. Кривичи жили, славянские племена.

– Вы бывали в тех местах? – спросил Сергей.

– До войны. Копался в старинных рукописях у монахов. Монастырь там был, – Андрей Леонидович поморщился, пытаясь вспомнить название, с досадой взлохматил седой вал на затылке. – Вылетело.

– Нилова пустынь?

– Нет, как-то по-другому.

– Никола-Рожок?

– Точно! – Андрей Леонидович азартно, смакуя слова, произнёс: – Никола-Рожок! Какое пронзительное название! В те годы там жили монахи, вымирающее племя когда-то весьма деятельных людей. Помнится, меня поразило тогда, какую гигантскую работу проделали монахи на острове: насадили сады, укрепили берега каменными плитами, а сам монастырь – крепость! Интересно, что там сейчас?

– Реставрация. Многие годы была детская исправительная колония…

– Представляю, что натворили там шалые отроки.

– Да, всё ободрали, поломали.

– Как сильно в нас ещё варварство! – воскликнул Андрей Леонидович, не обращая внимания на укоризненные взгляды Христины Афанасьевны. – Древнейший монастырь – под колонию, этакое заведение. Сами собственное богатство разрушили. И во многих местах так, весь наш Север испакостили.

– Осташковцы тут ни при чём, – возразил задетый за живое Сергей. – Наши, наоборот, всю дорогу воевали за этот монастырь. Я ещё в школе учился, горком комсомола и музей за это дело брались, в газеты писали. В конце концов добились, очистили. Вообще, у нас интересно, места интересные, Волга берёт начало, путь здесь проходил из Новгорода в Торжок, раскопки здесь в Березовском городище. Вот вы историк, наверное знаете, читали: в одном из курганов, возле озера Щебериха, древнего купца откопали – при нём железные гирьки, ножик, бронзовые чашки от весов. Не слышали?

– Нет, не слышал. А ты что, участвовал в раскопках?

– Ездил смотреть. В отпуск приезжали, мы каждое лето дочку возим к моим старикам. У отца катер, я обычно рыбачу на Близне, речушка такая есть, а через Березовский плёс – Залучье, село большое, там ещё на холме могила генерала Шевчука. Так вот, мужички из Залучья подряжались на земляные работы, рассказывали, я и сгонял поглазеть.

Андрей Леонидович, внимательно слушавший Сергея, одобрительно кивнул.

– Любознательный. Учишься?

– В строительном, на заочном.

– Значит, инженером будешь?

Сергей пренебрежительно махнул рукой:

– А, не очень-то и хочется. Честно говоря, мне и без диплома не скучно. Каменщик – всегда на стенке, воздух свежий, ветерком обдувает, сам себе хозяин, и вид отличный. И при всём том гегемон!

Андрей Леонидович раскатисто расхохотался, и смех его был таким молодым, заразительным, что вслед за ним засмеялись и Христина Афанасьевна, и Сергей, и Павлик, и даже Александр снисходительно хмыкнул.

– Не хочешь и учишься? – спросил Андрей Леонидович, продолжая смеяться. – Как же так?

– Жена заставляет, – в шутку ответил Сергей. – Не может, чтоб муж был простым рабочим, хочет быть инженершей.

– Ну, ну, так я и поверил. – Андрей Леонидович рубанул рукой, как бы завершая разговор и явно намереваясь исчезнуть из кухни, но Сергей вспомнил про книжку и, решив, что настал самый подходящий момент, сказал:

– После праздников зачёт по диамату. "Роль труда" Энгельса. У вас не будет книжки на несколько дней?

– Почему же не будет? Будет. Пошли.

В кабинете из левого крайнего шкафа, одного из пятнадцати, а может и двадцати, стоявших вдоль стен, Андрей Леонидович сразу извлёк тоненькую брошюрку.

– Вот тебе "Роль труда". – Он повертел брошюрку, полистал, размышляя о чём-то, и протянул книжку Сергею. – Держи. Будут вопросы, не стесняйся, хотя ты парень, видно, не из робкого десятка.

Павлик, крутившийся тут же, возле деда, не преминул вставить слово:

– Дедушка всё знает, он вам всё объяснит.

– Слышал, какая серьёзная рекомендация? Павлик у нас большой авторитет, – сдерживая улыбку, сказал Андрей Леонидович и протянул руку Сергею: – Значит, в принципе согласен взяться за наши авгиевы конюшни?

– Да, да, – поспешно ответил Сергей, смутившись то ли от крепкого рукопожатия, то ли потому, что вдруг показался сам себе серым и неуклюжим рядом с таким интересным стариком.

В прихожей ожидавшим его Христине Афанасьевне и Александру Сергей дал твёрдое согласие взяться за ремонт, наказал, чтобы приготовились, убрали бы всё на кухне, в ванной, и, пообещав явиться завтра вечером с женой, распрощался.

7

Печь, которую давно присмотрел Мартынюк, действительно была ни к селу ни к городу: не в углу и не у стены, а выпершись чуть ли не на середину и без того тесноватой комнатки, она стояла громоздкой тушей, кособокобезобразная, обтянутая листовым железом. Ею давно уже не пользовались, наверное, с блокады, и занимала она, пожалуй, добрых полтора метра площади. Конечно, права была хозяйка, ещё молодая женщина с блеклым усталым лицом, в сильно поношенной, какой-то бурой кофте: если бы печь убрали, то вся их скромная обстановка разместилась бы куда как удобнее. И высвободилось бы место у окна для письменного столика девочке, сидевшей с уроками в дальнем тёмном углу.

Екатерина Викентьевна, как назвалась женщина, оказалась проворной на работу: в каких-то десять-пятнадцать минут она собрала, свернула с кроватей бельё, укрыла тряпками, вынесла к соседям лишние, мешавшие вещицы со столика и буфета, убрала половички, настелила газеты. Ей помогали девочка, должно быть, пятиклассница или шестиклассница, и старушка, еле ковылявшая на больных ногах. И уж собравшись уходить вместе со старухой матерью и дочерью, чтобы не мешать работе, спохватилась: