Текст книги "Открыватели"

Автор книги: Геннадий Сазонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Уже прошли Ханты-Мансийск, прошли Малый Атлым, Большой Атлым, река все ширится, раздвигает долину. Басков, улыбаясь, вглядывается в сорокаметровые обрывы, заглядывает в блокнотик, быстро ставит значки.

– Наш район начался, – объясняет он. – Не поняли? Здесь мы начнем работать. Видал – места высокие, до двухсот метров. И повыше. Здесь и начнем искать поднятие.

В Матлыме спрыгнули на берег, не заходя в тихий поселок, подошли к обрыву и увидели светлые, хорошо отмытые кварцевые пески.

– Атлымская толща! – палкой отгребает песок Басков. – Неогенные, третичные породы. Вот оно – поднятие! Леонид Иванович сам себе голову закружил – опорные скважины, конечно, дороги, но и геофизика тоже не мед – сотни тысяч. А съемка… съемка, брат, самое дешевое и эффективное. Пока они с геофизикой развернутся, мы тут наоткрываем структур, погоди!

– Современные наносы здесь, поди, до двухсот метров, – заметил я. – Как тут до структур доберешься?

– Правильно! – обрадовался Басков. – То в долинах их накопилось сотни метров, а на гривах, на водоразделах, чуешь? Вот мы на правобережье, где рельеф повыше, и будем ловить структуры. Шурфы бить. Ручное бурение до двадцати пяти – тридцати метров.

– Тридцать метров – это здорово! – согласился я с ним. – Только ведь не в любом месте пройдешь скважину, валунов и галечника полно.

– Вот! – прямо ликует Басков. – Понимаешь ты что-то, черт возьми! По аэрофотоснимкам выделяем зоны поднятий – они выражаются в рельефе, значит, где гряды, там близко к поверхности древние породы, мы доберемся до них ручным бурением, съемкой и отыщем эти поля, оконтурим структуру, и будь друг – бури, хоть нефть, хоть газ.

– Но поднятие может оказаться пустым – без газа! – вступился Юрка.

– Ну, наука сейчас снова прогнозирует тут и нефть, и газ! – ответил Басков.

За Малым Атлымом по правому борту простирался наш будущий район, и мы уже не спускались в свою клетку, а вглядывались пристально в берег, глубоко взрезанный множеством речек и ручьев. Видно было с парохода, как перевернуты, смяты, изогнуты пласты, как ритмично чередуется глина и песчаники, как все здесь сложно, сдвинуто и разорвано.

Басков объясняет нам свою методику поисков: тщательный осмотр всех обнажений, геологические маршруты и ручное бурение.

– Посмотрим! – грозится он кому-то. – Посмотрим, как забывать геологическую съемку.

– Круговерть! – решил Витька. – Каждый здесь мастер-самородок. Как в широком поле витязи собираются – кто силой бьет, кто умом, кто красотой да хитростью; силу свою тешат, а что дальше, когда настоящие дела подоспевают?

Глава третья

От самой Тюмени до Березова нас заливало светом. Днем и ночью. Прошли мы через два дождя да несколько туч. В Березово прибыли утром, в разгорающееся солнце. Сам поселок нисколько не напоминал грозный казацкий острожек, и когда месили по нему оттаявшую глину, то нигде не увидели ни вала, ни тына – просто небольшой поселок, по статусу даже не рабочий.

Мы пробирались окраинными улочками вдоль берега реки, спускались в овраги, падали на скользких крутых склонах и наконец дотащились до базы экспедиции. Она раскинулась на бугорке за тремя буераками. С северо-запада протекает река Вогулка, с юго-востока – Северная Сосьва, а Вайсова протока шириной в полтора километра соединяет поселок с Обью, до которой всего восемнадцать километров. Завязались здесь реки в крепкий гидрологический узел.

В экспедиции три вместительных дома, четыре маленьких и три сарая-склада. В одном из домов, оклеенном от завалинки до крыши плакатами и транспарантами, – контора. В другом – камералка и лаборатории, в третьем – общежитие, разделенное фанеркой на две половины, а домики разбиты на клетушки, куда по вечерам исчезает руководство. Рабочие и младший инженерно-технический персонал селятся в круглых полярных палатках, полученных от Папанина, когда тот директорствовал в Севморпути. Каждому палаточнику завхоз сбрасывал с чердака конторы две оленьи шкуры и спальный мешок. На пол палатки стелился лапник, за которым отправлялись в соседний лес, или мох, на них набрасывалась шкура. Второй шкурой можно было укрываться, бывшие в употреблении спальники, засаленные, как тракторный капот, не особенно хранили тепло. Шкуры линяли и на глазах лысели, и утром тот, кто укрывался, вылезая из палатки, долго не мог понять, на какого мохнорылого зверя он похож.

Старожилы сооружали в палатках топчаны, настилали полы, а стенки оклеивали газетами или обложками журналов, закаляли тело в морозе, а душу в борьбе с завхозом. Грузы застряли где-то за Уралом, баржи стоят в Тюмени, оборудование каплями капает воздушным путем. Нет гвоздей. Пришли гвозди – нет сапог. Завалили склады сапогами – нет труб. «Где трубы, останавливаем бурение!» Прибыли трубы – потеряли шланги. Все это называется организационными производственными трудностями, связанными с отдаленностью, поэтому никто не разрывает себя в клочья и не наживает инфаркты.

Экспедиция нам понравилась: из каждой комнаты валит табачный дым, гремит хохот, самому старшему начальнику сорок пять, а остальные как на подбор – от двадцати до тридцати, бодры, энергичны, демократичны, все на «ты». Таков стиль. И еще – почти все ходят в тельняшках и черных беретах. Когда мы их напялили на себя, то сразу же смешались с массой. Для полного стиля нам не хватало мушкетерских бородок, но мы с первого же дня прекратили скоблить подбородки, и у Витьки на щеках появилась рыжая щетина, а у Ивана потемнело над губой.

В одном из маленьких домиков с высокой трубой ютилась столовая. Там стояли два длинных стола от стены до стены, вдоль них – скамейки. В экспедиции летом деньги никому из сезонников не выдавали, а в бухгалтерии напечатали «боны» – карточки, где стояли число и год, но не было месяца. Почему-то здесь не завтракали, а выскакивали из-под шкур и, стряхнув шерсть, мчались на работу, зато обедать можно было с одиннадцати. Подходишь к раздаточному окошку, протягиваешь свою карточку, отрывают талончик и наливают трехлитровую миску борща, или лапши, или супу горохового.

– Кому добавки? – кричат из окна.

Подходишь за добавкой – опять полна миска. Половник у них трехлитровый. Те, кто дома привык к завтракам, в ужин подходили раза два за добавкой, чтобы впрок! И многие ошибались. Набьет себя первым, а на второе сил не хватает. Второе – гуляш с гречкой или пшенкой, или манкой, или просто каша без гуляша. И снова кричат:

– Кому добавки?

Подходишь – опять полна миска. Как лопатой кинут, горкой. На третье всегда подается коричневый компот из груш или свирепой крепости чай индийской заварки. Компот и чай выкушивается из пол-литровой стеклотары. В общем, такой столовой я никогда не видел и, наверное, не увижу. Меню вечное, но зато сытно, зато много – как раз для студентов и молодого растущего специалиста. За столом вперемежку – и главный геолог, и бухгалтер, плановик и прораб, рабочий третьего разряда, техник-геолог, радист и каюр. Столовая хороша еще тем, что со всего поселка она приманивает собак – вогульских и мансийских лаек, хотя они не все чистопородны к не отвечают всем требованиям знатоков, но их клубилось столько, что можно было выбирать, как в питомнике. Каждый присмотрел себе собачку и одну добавку второго относил ей.

Часто с банкой компота застаем в «котлопункте» начальника экспедиции Фишмана, носатого, черноголового, волосатого. У него отросла такая борода, что он выглядывал из нее, как из скворечника. Вертит во все стороны носом и быстро-быстро говорит – разобрать трудно, слова путаются в бороде и никак не могут выбраться. Фишман так погружен в дела экспедиции, до того рассеян, что на работу иногда появляется в разной обуви, на левой – черная сорокового размера туфля, а на правой – коричневый туристский ботинок. Единственный бритый мужчина в экспедиции и ее окрестностях – главный геолог Рудкевич. Он не только брит, не только в белоснежной сорочке и в галстуке, он ежедневно чистит штиблеты, и они одичало и вызывающе слепят из раскисшей грязи. И вообще, Рудкевич – явление, незаурядная личность среди чернобереточников, и каждый раз, видя его, приятно удивляешься: он появляется словно лорд – статный, осанистый, сдержанно улыбающийся. Фишман что-то жужжит из своей бороды, проглатывает и выплевывает слова, а Рудкевич сдержанно резюмирует, комментирует начальника, будто переводит с дельфиньего языка на человеческий.

– Яков Семеныч требует, чтобы к тридцатому мая все партии были готовы к выезду в поле, – переводит Рудкевич. – Он лично проверит каждого… И каждую мелочь. Ибо мелочей нет. – Начальники партий молча слушают. Фишман, разбежавшись, несется рысью, совсем слов не разобрать, а Рудкевич переводит: – График составлен, первой высаживается Черногорская партия, затем Обская. Никто без очереди не пролезет.

– Поняли?! – внятно и властно вдруг спросил Фишман.

– Поняли! – хором ответили начальники.

– И чтоб каждый медосмотр прошел, – совершенно отчетливо произнес Фишман. – Нечего грыжи и ревматизмы в поле таскать.

– Яков Семеныч, с обувью плохо – кирзачи! Больше месяца не держатся в лесу да по болоту. Резиновых бы хоть немного, – молит начальник партии.

Фишман что-то быстро и резко сказал, Рудкевич даже не перевел.

– Понятно! – ответил начальник партии. – А где взять? По такому адресу я рабочего не пошлю.

Опять резкая короткая фраза.

– Так бы и сказал, – умолкает начальник.

– Мне бы денег, Яков Семеныч! – поднялся Басков. Фишман что-то бормотнул в бороду. – Да немного – тысяч десять на первое время.

– Хватит и семи, – перевел Рудкевич.

Фишман отомкнул сейф, бросил на стол семь пачек.

– Пиши расписку, – внятно сказал Фишман. – Я же разрешил в партии брать охотников. Их оформляйте рабочими, пусть рыбу ловят, зверя бьют… – закончил Фишман, а Рудкевич добавил: – На каждую партию оформлено по две лицензии на лося. Ловите и бейте, а тушенки со склада не получите.

– Тушенка, масло и борщи – все это транспорт. Очень дорого, – произнес Фишман.

Фишман и Рудкевич чем-то похожи друг на друга. И одного без другого невозможно представить, хотя Фишман – типичный технократ, мыслит трезво, руководствуется инженерным расчетом и остается рационалистом, а Рудкевич более мягок, тонок, более доступен, что ли. Хотя оба они геологи-поисковики, но Рудкевич более интеллигентен, эрудирован и элегантен. Фишман проводит техническую линию, зажимает деньги и кадры, бьется, чтобы уменьшить себестоимость и затраты, экономит на всем, чтобы сохранить фонды, урезает сметы, портит кровь себе и начальникам партий. Рудкевич создает геологическую позицию, имеет дело лишь со старшими геологами партий, прогнозирует и направляет поиск, разрабатывает методики, вырывает деньги и кадры у Фишмана, а сэкономленное и собранное по крохам пускает на исследования. Так у них и крутится: уезжает в Москву Фишман, начальником остается Рудкевич, оснащает лаборатории новыми приборами, переманивает из других организаций специалистов, переставляет кадры и пересматривает объемы работ. Уезжает Рудкевич, Фишман садится за геологию, из лаборатории выгоняет всех в «поле», находит пути к сокращению и уплотняет кадры. Москва знает обоих хорошо, и когда экспедиция не выполняет финансовый план, Фишмана переводят главным геологом, а Рудкевича – начальником, а когда Рудкевич не выполняет геологическое задание уже будучи начальником, то вновь ставят Фишмана. Каждый из них уже по два или три раза побывал и в той и в другой должности, они знают друг друга до молекулы, доверяют, уважают и дорожат друг другом. Оба они кандидаты наук, оба преферансисты, но один любит Дебюсси, а другой – Грига, у одного жена – начальник отдела кадров, а у другого – геологического отдела. Так что Москва может спать спокойно: план будет, фонды сохранятся, геологическая позиция создана!

– Перед тобой, Николай, – похлопал Рудкевич Баскова по плечу, – поставлена сверхзадача. Геологической съемкой отыскать поднятия. Утвердить наш метод, наш стиль. Дерзай!

Так как наш начальник умеет искушать и обаятельно улыбаться, то ему ничего не стоило в течение трех дней получить оборудование, а на четвертый поставить к причалу на заправку стопятидесятисильный катер. Фишману импонирует Басков своей хваткой, и он, не глядя, подписывает накладные, по которым мы получаем палатки, надувные лодки, карабины, ракеты, рацию и медикаменты.

В партии, чтобы выполнить задание, необходимы старший геолог, два начальника отряда, три прораба, три геолога и пять-шесть техников. Ну и, конечно, пятнадцать – двадцать рабочих – в маршруты, на проходку шурфов и скважин, а также каюры-конюхи, лодочники-мотористы, радист и завхоз. Все они обоснованы в проекте, утверждены сметой, и на них экспедиция спустила фонд зарплаты. Но кадров нет.

О том, как Басков укомплектовывал партию, можно было бы написать целую книгу. И началась бы она с того момента, когда Басков месяца за три до описываемых событий нашел в Москве молодого радиста Гошу, только что демобилизовавшегося из армии.

– Хочешь заработать? – без предисловий спросил его Басков.

– После дембиля я, – улыбается Гоша, – как не хочу! В плавание собираюсь, а через год проектирую жениться!

– Может, со мной поплаваешь, а? – предложил Басков. – По Оби да по тайге, ну? Тысяча двести окладу, да пятьдесят процентов полевых, да пятьдесят коэффициент, как?

– Мало! – ответил Гоша, перемножив в уме. – Столько я и в Москве заработаю. А там – тайга, без всяческих удобств. Я в театры собираюсь походить да музеи-галереи посетить.

– Но получишь кучкой! – обрушился на него Басков. – Деньги выдают под расчет, за все проработанное время, ясно?

– Кучкой хорошо, но маловато, – не соглашается Гоша. – Здесь я могу и по совместительству, ведь я радиотехник – кому приемник, кому радиолу, магнитофон… часовой я мастер… и слесарить могу… Нет, маловато… А медведи там есть?

– Окорок хочешь? – ехидно спросил Басков и прищурился, и Гоша понял, если сейчас он откажется, то мечте никогда не сбыться, никогда он не встретится со зверем один на один на глухой заросшей тропе, среди бурелома и вывернутых корней. – Окорок хочешь или шкуру?

– Мне бы шкуру, – дрогнул Гоша и проглотил слюну. – До мяса я не жадный, а вот шкура с мордой… с когтями, ой… Только вот денег маловато. Я ведь жениться собираюсь…

– После армии да жениться? – улыбнулся Николай. – А что ты ей дашь, жене, чему научишь, когда мира краешек не видел. Не тонул ты, не горел, не голодал, зверь тебя не пугнул, даже в лесу ни разу не заблудился ты, а вырос вон на два метра. Биографии нет – школьник, пионер, солдат, и ты думаешь: для мужчины достаточно? А ты вот погибни раза два да раза три воскресни, вот тогда я тебя Георгием назову. Привет, Гоша! – И пошел размашистой, покачивающейся походкой, но не быстро. Гоша догнал его, когда он еще не успел скрыться за углом.

– Я же еще в моторах разбираюсь, – в голосе мольба и нетерпение. – Машину любую могу водить, права имею…

– В тайге полное бездорожье, – отрезал Николай, – зачем мне моторы? – Но, помолчав, добавил: – У меня две лодки-шестисилки и подвесной мотор «Москва». Сколько у тебя школы?

– Восемь классов… – растерялся Гоша.

– Есть такое предложение… Имеется в партии должность завхоза. И вот если радист, что работает всего лишь час в день, возьмет на себя и хозяйство, то ему еще пол-оклада, с добавкой.

– Вот это подходит – радист-завхоз, – обрадовался Гоша.

– Нет, назовем так: радист-базист, – ответил Басков. – Если ты согласен, то договор у нас с тобой сразу – будешь еще мотористом, но уже как общественная нагрузка, понял? Отвезти-привезти ребят на работу, с работы перебросить в лагерь, с участка на участок. Ты молодой – это ерунда. В общем, радист-базист.

Все это Гоша, голубоглазый продолговатый парень в тельняшке, галифе и хромовых сапогах, рассказал нам в первый день нашего приезда, но рассказывал так, будто Басков едва-едва его уговорил: ведь сюда еще не больно-то едут, в такое безлюдье, но мы поняли одно – Басков Гошей убил трех зайцев: взял радиста и не возьмет завхоза и моториста.

– У меня все готово! – Гоша провел нас в палатку, где стояли проверенная рация, тщательно смазанные моторы, по-солдатски аккуратно и толково сложена одежда, сапоги, оборудование, продукты – все как надо.

Перед тем как нам идти оформляться в отдел кадров, Басков провел с нами летучее совещание.

– Вопрос не столь сложный, сколько формальный. Решим мы его сразу, если поймем друг друга. Без паники и шума. Дело в вас самих – что вам нужно от этой практики?

– Как что?! – враз все заволновались. – Странный вопрос…

– Ну, вот ты, Юрий, что ты хочешь? – в упор спрашивает Басков. – Отвечай только за себя!

– За себя и отвечу! – твердо заявил Юрка. – Мне нужен полный, емкий, качественный материал для диплома. Первое, нужен руководитель диплома – опытный, знающий геолог. Возможно, что дипломом я не ограничусь, а приеду сюда на работу – второе. Третье, – у него даже лицо стало каким-то незнакомым, ведь он отвечал только за себя, – третье, чтобы вы, Николай Владимирович, предоставили мне какую-то самостоятельность, мне нужно пройти несколько маршрутов.

– Понятно! – кивнул Басков. – Тебе, значит, нужна должность техника…

– А я и работал техником на Урале, – отрезал Юрка.

– Понял, понял, – махнул рукой начальник. – Ты, Иван?

– Я тоже склоняюсь к самостоятельной работе и целиком разделяю позицию Юрия, – ответил Иван.

– Петр? Виктор?

И Петр и Виктор ответили одинаково:

– Знаешь, Николай Владимирович, ты нас сманил с Камчатки, там капитально оформляли нас на должности техников. Вот и давай нам их, не жилься!

– А я и не жилюсь, – засмеялся Басков. – Дело в том…

– Да, дело в том, – перебил его Юрка. – Мне кажется, и это стало не только очевидностью, но правилом, что творческая биография геолога начинается в студенчестве… да и стаж пригодится…

– Зачем? – удивился начальник. – Для пенсии?

– Всякое бывает, – уклонился Юрка. – Но геолог, его известность начинается с практики…

– Верно, – согласился Басков. – Отсюда начнется ваша творческая биография. Но ведь вы еще не готовы к самостоятельной работе, здесь черт ногу сломит… И дело в том, что у меня только три места, а вас – пятеро. Вы все для меня равны, вот и решайте, кто пойдет на эти места. Меня не касается, решайте сами.

– А ты психолог, Коля! – говорю начальнику.

– Должность такая, Женя, – улыбается он. – Даю нам полчаса на раздумье. Но хочу сказать одно: рабочие все на сдельщине. Хочешь заработать – заработаешь!

– Сколько? – спросил я у Николая.

– Тысяч пять-шесть, – небрежно ответил Басков. – В месяц. Но задаром здесь копейку не дадут. Решайте.

Еще в Саратове я решил, что буду проситься рабочим, силенки не занимать, работой никакой не брезгаю – хоть лес валить, хоть землю копать. А геологией здесь, как я посмотрел, можно только на ручном бурении заниматься. Что здесь дадут маршруты по залесенности и заболоченности – совсем мало. Конечно, на бурении! Думать мне нечего – дома мать одна осталась с тремя девчонками да дед ветхий, помочь рады бы, да нечем, а я обносился, одеться хочется. Чего там говорить, и у Витьки так, и у Петра…

– Ну, как ты, Женя? – поднял на меня глаза Юрка. – Давайте решать по справедливости, но заранее скажу, что в работяги не нанимался. Жмет он нас, полно у него инженерных должностей. Ну как, Женя?

– Ты же за себя ответил. Николай тебя понял. Нам дали право выбирать, и я выбрал бурение. Рабочим.

– Кого ты заработаешь? – завопил Иван. – Кого? Сдельщина, это же хитрая штуковина, с зари до зари нужно вкалывать. Нет, ну ее к черту… Я на съемку, техником.

– Чего ты волнуешься? – отвечаю Ивану. – А что в тайге делать, ты скажи? Вернулся из маршрута, умылся, разобрал образцы и спать иди? Так ведь?

– Брось ты, Женя! – поднялся Юрка. – Ты же знаешь, сколько времени тратишь на анализ.

– Иди ты… – огрызнулся Витька. – Анализ… строишь из себя кандидата… Да тебе и геология-то не нравится, а туда же мне… Давай, Жень, я с тобой…

– Силенки накачаем, материал буром вытащим – ой-ей, диплом! – согласился Петро. – Ну вот, как раз трое, бригада.

– Решайте сразу, потом не возьмем, – полушутя пригрозил Витька.

– К вам-то? – усмехнулся Иван.

– На деньги менять геологию, – печально так покачал шевелюрой Юрка – Вот так неожиданно узнать друг друга – раскрылись нараспашку.

– У меня мать одна, понял? – заорал Витька. – И больная она. А я, гад, учусь, жилы у нее тяну, хотя должен ее покоить и кормить, понял?

– Понял! – откликнулся Юрка. – У меня тоже одна мать… И если она главный экономист завода, ей что, легко со мной? Так что не козыряй!

– Ну что, орлы? – вошел начальник. – Решили?

Ему протянули список. Он прочитал его внимательно, пошевелил губами, оглядел всех поочередно, словно, знакомясь с нами вновь, и посуровел. Взгляд его окреп, отвердел, и уже как-то казенно-официально он сказал:

– Почему-то так и думал. Ладно, как решили, так и будет. Вы двое, – он зачитал фамилии, – да будьте вы техниками. А вы, ребята, поставьте в заявлении «рабочим 3-го разряда». Но один из вас должен быть мастером.

– Есть у нас мастер, – кивнул на меня Витька. – Мастер по вольной борьбе.

– Что ж, прекрасно!

Так нас и оформили.

Техники отправились представляться главному геологу и засели в геологическом отделе, мы же двинулись на склад получать буровой инструмент и засели в кузнице: гнули скобы, обрезали патрубки, оттягивали ломы и топоры. Два дня мы гремели железом и падали ночью в сон – уже не мешала нам белая ночь. А потом меня, как мастера, вызвали в контору и часа три объясняли, как составлять наряды, определять категорийность пород, где и за что платить, как распределять тарифное время и сдельщину. Вручили кипу документов: бланки нарядов, акты на списание инструмента, оборудования, фуража, ведомости на зарплату…

Мне стало нехорошо.

– Ничего, крепись, паренек, – подбадривает меня экономист. – Мастер, он в любое время заменит начальника. А бумаги… вот эти бумаги – лицо твоей работы. Все, что ни сделаете – бурнете ли, копнете ли, дерево повалите, шаг куда сделаете, – все должно лечь в эти бумаги. Вот, держи расценки – это на переноску тяжестей. Значит, как заполнять: груз весом в 25 килограммов на расстояние десяти километров… так… 2 рубля 30 копеек.

– Ерунда! – махнул я рукой. – Стоит ли писать.

– Нет, ты гляди, – вцепился в меня расчетчик… Он же, этот груз, в 25 кг на расстояние 11 км… так… – 2 рубля 98 копеек. Видал, потяжелел?.. А возьми 15 км? 4 рубля 44 копейки. Вот туды-сюды находишься, тысячи кэмэ набегаешь, тогда узнаешь… Понял?

– Понял, – отвечаю, – то начальника работа.

– Э, нет! – погрозил мне пальчиком расчетчик. – Ты составишь, заполнишь, сосчитаешь, начальник подпишет, визу экспедиция приложит, тогда попадет ко мне, а я уже погляжу, где ты по закону, а где ты приписал. Счас, слушай меня, паренек, счас во главе всего экономист идет, он свое слово говорит – надобно, не надобно… выгодно или убыток. А за головой-экономистом идут уже геологи. Ты от этого дела не беги… не беги, паренек… Годика через три начнешь сам партии водить. Так вот я тебе скажу: будешь знать, как планировать, будешь знать, как копейку держать, и будет у тебя работа…

– Мне геология важна, понял? – отвечаю расчетчику. – А это ваше дело – оценить, расценить, на счетиках кинуть.

– Мы тебе так кинем, что по миру пойдешь. А когда у тебя люди зарабатывают и видят, что ты нигде их не зажимаешь, то они тебе горы своротят. И не в деньгах дело, пойми, паренек, а в оценке… в оценке… будь то рабочий, прораб или геолог…

Басков отозвал меня в коридоре в темный уголок.

– Слушай, Женя, коль ты мастер по вдохновению, по судьбе, так сказать, есть предложение. – Он выглядит усталым от беготни и суеты. – У вас в буровом отряде должны быть начальник и геолог для описания скважин и составления разрезов. Дают такого мне зануду, что от одного его вида у всех изжога. Его никто из начальников не берет – приказом его дают.

– Ну и что? – отвечаю ему. – Рога ему обломаем, если подниматься начнет.

– Да нет, не про то я… Сумеете сами скважины описать?

– Опишем, – заверил я Баскова. – Керн весь на виду, подняли змеевики и записали, делов-то… А у нас будет хоть один геолог?

– Один-то будет, – поморщился Басков. – Галкин… парень интересный, но стукнутый наукой… В дебри лезет…

– Вот и пусть, – ответил я Баскову, – мы опишем керн, образцы отберем, а он в журнале распишется; будто его документация.

– Молодец! – похвалил меня Басков и пристально вгляделся.

– Чего ты? – не понял я начальника.

– Большого ума ты человек, – усмехнулся начальник и отошел.

За эти дни мы узнали, что в Березове базируется контора бурения и Обская геофизическая партия. И в конторе, и в партии работают немало наших земляков, двое из них окончили прошлый год, жили рядом в общежитии. Когда мы полностью экипировались, Витька предложил навестить земляков.

– Конечно, это нужно для диплома, – подхватил Юрка.

К землякам нужно было тащиться по весенней грязи километров пять, но стояли такие вечера, что сидеть на базе, в палатке, на прокисших шкурах было противно. И мы отправились.

Шли по улицам, перекликались, гремели деревянными тротуарами, а они как клавиши или еще того хуже: наступаешь на доску, а она, как живая, взвизгивает и прицеливается в лоб. На тротуарах грели свои меха собаки, мохнатые и грязные, словно о них ноги вытирали. Прошли мы центр поселка, где райком, Дом культуры, почта, столовая и милиция, так сказать, на едином плацдарме. Книжный магазин уже закрывался, хотя солнце стояло высоко. Заглянули в рощу лиственниц на обрыве реки, здесь нам березовец показал место, где ютился Меншиков – «вон, видишь, пекарня… вот здесь часовенка стояла». Но берег тот, где был захоронен сиятельный муж, унесла река, а до нас даже не дотронулась грусть. В северном небе нет грусти, оно ярится все лето – прозрачное бездонье, распахнутое так просторно, что захватывает дух. Какие здесь древние, словно литые из железа, лиственницы – стремительные колонны, взлетающие в небо. И видели они все: и каторгу, и Меншикова, и казацкие струги.

В роще танцплощадка, гулкий деревянный помост поднимается, словно языческое капище, в котором гремит и разрывает себя музыка. Туда, в этот загон, стайками впорхнули местные девчата, а потом потянулись парни в резиновых, кирзовых сапогах и одиночки – в туфлях. Мы не собирались танцевать, нам нужно к землякам. Но когда мы стали выходить из рощи, нас встретили настороженные, чересчур серьезные взгляды парней в пиджаках, на которых лежали навыпуск белые воротнички. Они словно принюхивались к нам, прицеливались и брезгливо, равнодушно отвернулись, нехотя, лениво уступая тротуар. Двое самых грузных заняли его лицом к лицу и хохотали, глядя в глаза, плевали кедровые орешки на землю. Витька шел первым и наткнулся на заслон. Он становится всегда изысканно вежливым, когда собирается дать кому-нибудь в морду.

– Сэры приветствуют нас? – обратился он к парням. Те продолжали хохотать. – Я хотел бы пройти, – жалобно протянул Витька и дотронулся просительно до одного парня.

– Он хотел бы пройти, – захохотал один, а другой просто вытянул потную лапу и провел Витьке по лицу. – Он пройти хочет!

Я оглянулся – точно, окружили со всех сторон, и крепкие такие парни, скулы у всех, как чугунные, жалко – кулаки в кровь разобьешь. Витька резко зацепил тех за воротники и шибанул лбами. Они еще не поняли, улыбки идиотские свои еще не успели убрать, как он развел их на вытянутые руки и плотненько так приложил друг к другу. И пали те по обе стороны тротуара, спинами пали, на вытянутых ногах. Сбоку на Витьку бросился темноглазый восточный человек, его я легонько под коленку тронул – тот ударился лицом об загородку, вот до чего торопился. От задних тоже отмахнулись, и пока они вопили и орали, вышли на улицу по направлению к буровым партиям.

Тут из переулка выдвинулась еще одна команда, но эта уже шла, заполнив всю улицу, с музыкальным сопровождением, с гитарами и аккордеоном. Музыку спрятали в середину, вокруг музыки обертка из прекрасного пола – колыхающаяся, щебечущая, розово-зелено-малиновая сердцевина. В авангарде приземистые крепыши – челочки на брови спустили. По сторонам маячат парни повыше, а тылы держит тяжелая пехота – давят грязь сапогами, как гусеницами.

Отряд повернул к нам, и музыка в середине заиграла туш.

– Под мелодию бьют, – прошептал радист Гоша.

– Тихо! – напрягся Витька.

От капеллы отделилась тройка – прямо как при вручении грамот – и подошла к нам.

– Привет! – улыбается рыжий.

Мы вежливо поздоровались.

– Из экспедиции, значит?

Нас уже окружила капелла. Мы стояли в серединке, и нас обволакивала душистая зелено-малиново-розовая сердцевина, и девушки пялились на Витьку, на его заплывший глаз, что уморительно подмигивал.

– А вы чейные? – поинтересовался Витька.

– Мы-то – контора бурения! – представился рыжий. – Маклаков я, Василий, помбур. Може, земляки? – спросил он с надеждой.

– Откуда же ты, Маклаков? – вытирает Петр разбитую бровь. – Уж не хвалынский ли?

– О! – вскрикнул Маклаков, ударил себя по коленям и присел. – Из Балакова я, друг!

– А я из Вольска, – едва успел сообщить Витька, как на него набросился Маклаков и принялся душить. У них здесь так обнимаются – душат.

Взыграла музыка, девичьи голоса взвились.

– А дружок мой из Ершова, – орет помбур Маклаков. – Из Ершова, понял. Иди сюда, Семен… иди… земляки.

Семен подал руку. Приятно ощутить ее тяжесть, словно гирю двухпудовую поднес.

– Рад, – он засмущался и добавил: – Как там? Тепло у нас там, мягко? – И отошел.

– Эй, Паша, двигай сюда! – скомандовал Маклаков. Придвинулся Паша с хозяйственной сумкой, спокойный такой, невозмутимый каптенармус. – Приглашаю послезавтра к себе, к Василию Маклакову, на товарищеский… понимаешь… обед. Или на ужин, как говорится в благородных слоях…

– Уходим послезавтра, Василий!

– Не уйдете! – отрезал Маклаков. – Паша, угощай!

Показались черные береты, заголубели тельняшки – Басков, запыхавшись, привел помощь. Думал, у нас неприятности, а тут, понимаешь, встреча с земляками.

– Да не боялся, нет, – оправдывается Басков. – Взял ребят на всякий случай, думал, заплутаетесь…

Так и не успели мы толком познакомиться с Березовом. Утром сели на катер и через двое суток были на месте, в маленьком поселке на берегу Оби. Здесь мы пробыли двое суток, отобрали в табуне коней, арендовали лодки. Горючее доставил нам катер, колхоз отсыпал овса, пекариха нагрузила хлебом, и мы врезались в тайгу. До нас тут прошли геофизики, и на планах были обозначены полутора-двухметровые просеки, что рубились осенью позапрошлого года. По этим профилям мы должны пройти сотни две километров с бурением и составить подробную геологическую карту.