Текст книги "Открыватели"

Автор книги: Геннадий Сазонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Сазонов Геннадий Кузьмич
ОТКРЫВАТЕЛИ

Геннадий Сазонов впервые попал на Тюменский Север студентом-геологом почти три десятилетия назад. И с тех пор его жизнь и творчество связаны с этим суровым краем. Будням геологов Севера, их неустанному поиску посвящены многие рассказы и повести Сазонова. Образ северной тропы проходит через все книги тюменского писателя. «Сделан первый шаг, второй – и потянулась тропа, как слабая нитка за пронзительно дерзкой иглой…»

Наряду с ранее публиковавшимися произведениями тюменского писателя в книгу вошли и новые его рассказы. Стержневая тема сборника – жизнь и труд геологов Севера.

Свердловск Средне-Уральское книжное издательство, 1985

Мамонты и фараоны
(Повесть)

Глава первая

Давно уже не содрогалась наша планета так мощно и судорожно, как в марте тысяча девятьсот пятьдесят шестого года. Колыхнулась Камчатка. Сопка Безымянная, немая, окованная в лед, безымянная горушка в три тысячи метров – взорвалась. Вершину ее сорвало, стряхнуло словно пепел с окурка; развороченное жерло гудяще раскрыло глубины, а столб пепла смерчем поднялся на сорок километров. Клокотала, причмокивала, расплавленно пузырилась, окаменевала и трескалась кожица юной земли. Над ней полыхали ею же рожденные грозы, обрушивались горячие ливни грязи, но она не захлебывалась, а первородно поднималась из пара и зазывала к себе глубинным голосом.

– По ночам там не уснуть, – взъерошенный, раскаленный Витька мечется по комнате, натыкается коленками на стулья и диковато отсвечивает пожелтевшими глазами. – Вулкан ворчит подземельно: ур-р-р-ру из конуры, земля дрожит по-собачьи, газ гадючий и пар из трещин истекают бесшумно. Обволакивают все… Нет, не уснуть… Кам-чат-ка!

Мы бились за эту сопку, за эту Безымянную в мыле и в пене, изворачивались, сгибались в три погибели, перебаламутили кафедру и деканат… И вот добились.

Сейчас май пятьдесят шестого, сессия за четвертый курс университета, одетый в зелень Саратов и направление на Камчатку – преддипломная практика у жерла неостывающего вулкана. Будто вымолили, выклянчили свидание у непостижимой женщины, и теперь пришло состояние томления и ожидания: ты изнемогаешь от нетерпения, но тебя держит крепко время, срок, и натягиваешь до предела нервы – только бы не сорваться, И почему вдруг Камчатка? Потому что так громко позвала из своего далека? Или дотронулась до честолюбия, ударила по тем глубинам, что таятся в нас и выбрасывают, как из катапульты, в неизвестное? Кто знает, откуда проникает в нас зов далеких земель…

В Фиолетовых закатах тихо протаивают дни, и душно пахнет сиренью. В комнату, где мы заживо замуровали себя, приглушенно доносится Волга, сипловатые голоса пароходов, вечерние шорохи притомившегося города. Мы подгоняем дни, досрочно сдаем экзамены, и наши сны разрывают вулканы.

Вот здесь-то и заявился к нам Николай Басков, громоздкий и шумный, и тесно ему в студенческой комнатушке, словно бульдозеру среди керамики.

– Что-то нас много стало, – прищурился Витька.

– Камчатка, да? Гейзеры там, да? – загремел Николай, распахнул белозубый рот, и его приятно видеть, крупного, тугого и загорелого. – Камчадалы, черт вас возьми. Захожу сегодня к декану, а тот тоненько ухмыльнулся: «На гейзеры собрались. А может, на грязевые ванны».

– Гейзеры! – отрезал Витька. – И вулкан еще, Безымянная сопка, понял?

– Что безымянная, понял. И то, что вам делать там нечего, тоже понял. Вул-ка-ны?! – голос Николая дробится смешком, наливается ехидством и холодит лезвием. – Земля там дышит в пару, а? Желаете вкусить пер-воз-данность? Плутонисты! – презрительно фыркнул он и засел за стол.

Баскова мы немного знаем, однако многие поступки его необъяснимы, точнее, мотивы их. Он считает себя неотразимым и, будучи довольно тщеславным, изо всех сил старается произвести впечатление, что часто ему удастся. Но он никогда не заигрывает и не кокетничает, а просто дышит на тебя чистотой и нерастраченностью. Басков так накачал себе бицепсы штангой и борьбой, что смотреть боязно. Были у меня с ним две встречи на ковре, и обе он выиграл, просто раздирал меня на детали и приятно улыбался. Аспирантура, а точнее, шеф и тонконогие аспиранточки отучили Николая от крепких словечек, но не смягчили ухваток – он остался человеком-тараном.

– А подпустят ли вас к жерлу, а? – задрожал Басков в смехе. Вытащил папиросы, швырнул пачку на стол, закурил. – Подпустят, спрашиваю? Не раненько ли? Или сразу решили в мальчики на побегушках определиться, а? Не гляди так на меня, не гляди, – стул под ним заскрипел, он усаживался поудобнее и надолго. – Да там же наука – доктора, академики, а у каждого свита, придворные, и они облепили всю сопку, как термитник, вулкана не видно: телами своими закрыли, как сочинский пляж. Но они-то знают, чего хотят: возьмут вулкан в оберточку, в суперобложку монографий – кому газ, кому пепел, а кому механизмы извержения. А вы… вы-то какого черта сможете там увидеть, а? Термос с коньяком за академиком таскать или по вечерам ему пятки почесывать?

– Тебе-то до этого какое дело, Коля? – спросил я его. – Мы без тебя придумали, без тебя этот вулкан себе добыли. И кем мы там станем, зачем тебе?

– Нечего там делать! – отрезал он. – Есть дела поважнее, чем какая-то безымянная сопка. Это же камерный вопрос – вулканы… И занимается ими малюсенькая группа академистов. А вас там распотрошат, как пескарей… Я же вам дело предлагаю, парни!

– Что ты с колуном-то лезешь? – разозлился Витька.

Баскову это понравилось, и он принялся внедряться в нас, вламываться и дробить нашу зыбкую мечту. Он бил себя в грудь, хохотал оглушительно, высвечивал глазами, прищуривал их презрительно, засучил рукава и потрясал кулачищами и гремел при этом так, словно орудовал ломом и кувалдой, осыпая вокруг себя щебень и глыбы. Он был похож на танк, что лезет напролом по отвесной стене. Когда же он не сумел смести нас лавиной и мы устояли, Басков отбросил тактику ледокола и занялся искушением.

Голос его стал мягким, как бы налился цветом, и Басков уже не говорил – он пел баритоном, пел о Сибири, где работал второй год, об огромной стране, шерстистой и мерзлой, в беге оленя и лосином гоне, в посвистах бурана и холодном свечении неба, в шуршании поземки, что тянется, покуривая снежной дымкой, огибая сугробы. Майский день озяб, похолодел, когда Басков заговорил о вечной мерзлоте. Но Витька перебил его.

– Все это нам откроет и Камчатка! – заявил он. – Там хватит мерзлоты на многие века.

– Те-мень! – пропел Басков, распахнув грудь, словно он варяжский гость. – Это же Тура с Тоболом, Иртыш с Обью, это ведь Северная Сосьва с Березово. А Березово – это вам не князь Меншиков, а – березовский газ! – Он искоса посмотрел на нас, усмехнулся и добавил: – Ни черта никто не знает, какого он происхождения, этот газ. На палеозойском фундаменте… удивительно! Просто ничтожно маломощный пласт-коллектор. Ну, а жарит как! Вопрос – откудова газ?.. Молчите? Потому что завидно – вам уж не разгадать.

Он помолчал, скушно зевнул и приподнялся.

– Нет, не вам! Валите на Камчатку! Валите! Станете там «мальчишками» у академиков и геологических мадам. Спальники им будете проветривать. Ах, как хорошо! Ах, как распрекрасно!

– Зато – Камчатка! – не сдаемся, стоим твердо.

– В Тюмени вы – первопроходцы! Вы там – Дежневы, Атласовы! Пржевальские! Вы – короли!.. Вот пижоны! Предлагаю им королевские должности, короны раздаю, а они… они в шуты гороховые на Камчатку. В пажи… шлейфики таскать! – презрительно фыркнул Басков.

– Ну-ну! – сдвинулись мы вокруг него.

– Что отличает умного парня? – взвился вдруг Басков. – То, что он дерзок, лезет в незнаемое. Он отличается от ординарного тем, что пред-вос-хи-щает! Да! Жизнь свою сам себе создает! Понял?

– Но Березово – один-единственный фонтанчик! Да и то «дикая кошка», аварийный выброс.

Нам уже читали лекцию о всяческих парадоксах и хохмах в геологической практике. Картавый доцент, язвительно ухмыляясь, долго распространялся о том, что нельзя бурить, нельзя врезать штольню и проходить шахту, нарушая завет инструкций и распоряжений вышестоящей администрации. «Вот и в Березове! – поднял птичью лапку доцент. – Поставил геолог скважину не там, где ему приказали, она и зарычала. Что теперь с этим газом делать, никто не знает!»

– Так березовская скважина «дикая»? Не ждали? Или не знали? Ну? – напирали на Баскова.

Вот тут-то он и заторопился, зашумел, хватанул из кружки горячего чаю, обжегся, заговорил о нашей непробиваемой тупости, инертности, загремел об Иртыше и Оби, что согревают ту землю, о тайге, где жирует всяческое зверье, а сама-то Обь кишит рыбой, будто не река это, а рыбный рынок.

– Ты видел нельму? Нет! Ты пробовал муксуна?

Мы не знали ни нельмы, ни муксуна.

– Там щурят на петлю ловят из проволоки, ты же рыбак, – схватил меня Басков за плечи.

– Рыбак, а не рыбовод! Геолог я и еду на Камчатку.

– Там, на Оби, еще ничего не тронуто! – Басков уже так кричал, что в комнату начали заглядывать – не драка ли? – Там еще ничего не открыто. Там народы из патриархата шагнули в наш век. Там может оказаться и Золотая Баба, – он снова обратился ко мне.

– У него своя железная девчонка, – влез Иван и подмигнул.

– Нам нужна Камчатка! – отчеканил Витька. – И Женьке. И мне. И Петру… тому же Ивану. Мы болеем ей, заразились и болеем. Через полмесяца мы там будем, понял? И не гуди! Ты уже второй год ребят сманиваешь, вербовщик. А что они привезли?

– Я вербовщик?! – он прищурил глаза и уставился на Витьку. – Сейчас врежу тебе между глаз, и поймешь заодно, как хамить!

– Ры-ба там, а? Медведи… ка-за-ки… зо-лотые бабы!.. Ну и что? Экзотикой – вот ты чем заманиваешь. Камчатка – это же лаборатория… на глазах, как в пробирке, рождаются минералы и горные породы. А ты? Ты предлагаешь какую-то Тюмень, ха! Это же просто смешно, и разговор у нас пустой…

– Смешно? – растерялся Басков.

– Смешно и нелепо, а главное, несовместимо – сейсмически активная Камчатка, где все живьем и взаправду… и плоская, как блин, дряблая и дохлая Западная Сибирь. Вся твоя Тюмень – сплошная пустота, мерзлота, а сверху – прокисшее болото. Кого там искать? Вместо куска мяса дохлятиной заманиваешь!..

– Западная Сибирь – дохлятина? – прошипел Басков. Это настолько оскорбило его, что ему стало бесконечно скучно, ему стало противно среди нас, словно он попал в карантин. Устало, слабея на глазах, Басков присел на стул, тот по-щенячьи пискнул, тогда он бросил свое тело на койку, и та почему-то выдержала. Глаза его округлились, льдисто заголубели. – Извинись немедленно! – потребовал он. – Извинись, или я из тебя Квазимодо сделаю…

Витька фыркнул, Басков поднялся и вышел.

– Не надо так! – Иван поправил расплющенную постель и сложил конспекты стопкой. – У него ведь тоже мечта, и ему охота воплотить ее. Но вот зачем мы ему нужны – вот вопрос? Зачем мы ему нужны?!

Через четверть часа Басков вернулся. Улыбающийся, бодрый, уселся за стол как ни в чем не бывало.

– Так что же, едем? – вновь вцепился он. – Вы заставляете себя долго уговаривать, можете остаться в старых девах. С чего это? Или на вас декана с цепи спустить, а?

Басков принялся угрожать, а это у него всегда получалось. Он приподнимался, разводил руками, резко взмахивал. Он пришептывал и шепелявил, будто у него тяжелел язык, на миг останавливался, и в голосе нарождалась гроза, и рокотала она, и казалось, что он сейчас изорвется, заклубится шаровой молнией и рассыплется неземным огнем.

– Это пижонство, – вопил Басков, – убегать от настоящей работы на край света!

Он долго и громко бил в бубен, шаманил над нами, таранил, и постепенно в монолите нашего упорства стали появляться первые трещинки. Басков тотчас же принялся расширять их.

– Это нечеловечески огромная страна, затерянный мир, – у него хитровато блеснули глаза, – не исключено, что в недоступных местах еще обретаются мамонты. Не смейся, Женька. Полчеловека на квадратный километр, жиже, чем в Сахаре.

– Ну хорошо, – начал я. – Но почему, Николай, именно мы тебе нужны?

– Во-первых, – Басков невозмутимо загибал пальцы, – я набираю в свою партию земляков, точнее, лично мною узнанных парней, в которых уверен, как в самом себе, – он взглянул на Витьку, но тот не захотел оценить слишком откровенной лести. – Во-вторых, здесь, в Саратове, почти никто еще не узрел в Тюмени будущего, а мне бы очень хотелось видеть вас первопроходцами… Геолог должен смотреть не только в глубь земли, но и на годы вперед. До Тюмени еще никто не добрался…

– Крестовый поход или набег? – поинтересовался Витька.

– Там – простор, а лишь на просторе, где никто тебя не затирает, можно создать себе биографию. Нужна тебе биография? – обратился он к Витьке.

– Разумеется. Только биография геолога, а не флибустьера, – отрезал Витька.

– В-третьих, – не обращая внимания на Витьку, продолжал Николай, – мы проникаем в низовья Оби, в те места, где хлюпики в обморок падают. И пойдем мы на конях, вьюком и гужом; ну а вы парни деревенские, знаете, как со скотиной обращаться.

– Ну, конь не скотина, – протянул Петр.

– Это я фигурально, – отмахнулся Басков. – Короче, предлагаю дело новое, трудное, глубокое. Возможно, на всю жизнь. Парни вы здоровые, сильные, спортсмены, неглупые и честолюбивые. В геологии маленечко разбираетесь, – зацепил он Витьку. – И последнее: я звонил декану, и тот согласился бросить вас на Тюмень.

– Как бросить? – удивился Витька. – У нас Камчатка!

– Была, – отрезал Николай. – Для вас готовится задание собрать для кафедры весь имеющийся фактический материал по Западной Сибири. Собрать и опубликовать в университетском издании. Всего доброго! – он поднялся.

– Нет, ты постой, – остановил его Витька. – Постой… что же ты делаешь, а? Ты зачем нас давишь, а?

– Полдня толкусь с вами, – Басков собрался уходить. – Предлагаю работать геологами. Геологами!

– А может, поедем, а? – загорелся Иван. – Правда ведь, Николай Владимирович, что геологами?

– Штат у меня не заполнен, – улыбнулся Басков. – Хочешь – геологом, хочешь – рабочим. Но главное – самостоятельность. Плу-то-нис-ты, – фыркнул он. – Гей-зе-ры! Там начнутся ваши биографии! – И поднял руку, как памятник.

– Ну, что такое Тюмень? – разозлился Витька, видя, что мы сдаемся, никнем, предаем выношенную и созревшую мечту. – Ну ладно… три года назад там ударил газовый фонтан, открыто Березово, но природа газа никому не понятна – каковы там залежи, и вообще, есть ли в этой самой Тюмени нефть? Кто скажет?

– Ты! – ответил Басков – Вот ты и должен сказать! – все-таки он что-то понимал в неискушенности душ.

– Почему я? – отшатнулся Витька. – Я совершенно равнодушен к делу, в которое не верю.

– В котором ты ни черта не смыслишь, – отрезал Басков.

Он просто грубиян: Витька кончил геологический техникум и три года работал в Каракумах, Петр два года провел в Усть-Урте, а я – в Ухте; у нас только Иван – «я с хутора, сирота я, мама работает на ферме, а за мною – пятеро»…

Басков вновь заиграл голосом, запел о том, что еще и начале века, в январе 1903 года, Горный департамент установил подесятинную плату за разведку на нефть в пределах Тобольской губернии в размере двух рублей. Уже тогда в Приобье запахло нефтью, сквозь мерзлоту и болото потянуло открытием.

Широкое мясистое лицо светилось удивлением, голубовато-серые глаза как-то не подходили ему, Николаю Баскову, – массивному, громоздкому парню. Крупная голова вырастает из плеч – шея почти не угадывается. От него полыхало силой, она так и перла из него просторно и физически ощутимо. Но голос звучал нежно, словно не к парням пришел, а к девчонкам.

– В девятьсот третьем году, а?! На пороге века принялись столбовать участки, – сообщал Басков так радостно, словно сам их столбил. – Вот у меня есть выписка, выдана 22 сентября 1911 года – «дозволительное свидетельство товариществу „Пономаренко и К ^о“ на право производства в течение двух лет, считая со дня выдачи свидетельства, разведок нефти». Да! И далее, «упомянутая местность признается занятой, и другие промышленники не имеют права производить поиски и ставить столбы в указанном пространстве». Ну, как?

– Глубоко раньше писали, объемно, – отозвался Витька. – Но зачем ты в нашу жизнь внедряешься? Какого черта к декану полез? Откуда ты знаешь, что нужно мне или ему?

– Знаю! – отчеканил Басков. – Знаю и достигаю.

– Суешь какие-то бумажонки, а ты лучше спроси Казанкина, он нам читал этот курс… Казанкин утверждает, что нефть там искать бессмысленно. Те ищут, говорит он, кто поиск превратил в кормушку. Во глубине сибирских руд получают двойную зарплату, переползают изо дня в день в тиши и безмолвии.

– Ну-ка, идем к Казанкину, – поднялся Басков. – Не могу я поверить, если он хотя чуточку умный, что он мог такую ересь заявлять. Не верю! Он всего-то на три года раньше меня кончал, умник!

Леонид Максимович на кафедре нефти занимает высокое положение молодого ученого, успевшего издать четыре книги и два десятка работ. Главное, кафедра убеждена в том, что он – знаток Западной Сибири. Наверное, оттого, что у других просто руки не доходили; каждый грызет свою тему, тема – это жизнь, нельзя от нее уйти, нельзя убежать, а Казанкин даже ездил в Тюмень на две недели и писал о ней. В общем-то у нас, в Саратове, о Тюмени по-прежнему знают столько же, сколько о Марсе…

Мне не нравится Леонид Максимович, не испытываю к нему ни доверия, ни симпатии. Он какой-то откровенно круглый, окатанный, и жесты его округлы, и речь мягка, и аргументы всегда овальные, подозрительно законченные и исчерпывающие. И когда он низвергает, сокрушает чью-то идею, то делает это не жестко, не страстно, а как будто бы бьет подушкой. По-моему, талант не может быть круглым и гладким. Талант пульсирует горячей кровью, он пылок и нетерпелив в утверждении, отрицая, он создает. А Казанкин улыбается мягким, располневшим лицом, и глаза его не сверкают, а как бы плавятся, и голос негромок для такого потучневшего, успевшего огрузнеть мужчины. Смотришь ему в спину – могучая такая, литая спинища, и загривок мощный, а повернется он медленно так, корпусом, – добрейшая, благодушная улыбка и ни одной тебе морщинки на лице. Неуютно мне, когда передо мной гладкие, тугие от сока физиономии. Но это мое, личное. Весь факультет, и Светка в том числе, утверждает, что он хороший человек, но ведь хочется в нем еще и ученого видеть.

– Ты еще не созрел, – объясняла мне Светка в ответ на мои сомнения. – Казанкин не боится подняться на авторитеты… и создает свое мнение в геологии…

Светке легко живется, красивой, самоуверенной и переменчивой. Прошлый год она покинула меня, бросилась галопом за молодым пианистом, которому прочили мировую славу, но тот просто на глазах всех разочаровал, сгнил на корню. Потом она оккупировала физиков, двух друзей, долго выбирала из них, а те ходили за ней контуженные и завалили сессию. Светка была уверена, что я люблю се, люблю навсегда. И неделю назад она как ни в чем не бывало подошла ко мне, распахнула темные глаза, приоткрыла губы и умоляюще попросила выслушать тайну, что наполняет ее. Оказывается, Казанкин напечатал ее реферат в университетском сборнике, взял еще одну статью и предложил работать по его теме – а этого будет достаточно, чтобы поступить в аспирантуру.

– Боюсь! – прошептала Светка, не спуская с меня взгляда. – Как ты скажешь, так и будет!

Я откровенно сказал, что обо всем этом думаю, но Светка, как и следовало ожидать, согласилась работать с Казанкиным – знакомая, накатанная дорога…

В кабинете у Казанкина копались в книгах Светка и Юрий, о чем-то тихо переговариваясь. Казанкин поздоровался дружелюбным рукопожатием, и не успели мы раскрыть рта, как он окружил непролазностью нейтральных светских вопросов: какова весна, каково солнце, трудно ли одолевается сессия и сумеем ли мы сдать ее досрочно?

– Всегда пугает меня весна, не сплю по ночам, словно в бреду, – делился Казанкин, добродушно улыбаясь, – дрожь внутри – торопит что-то, не успею. Бросить к чертям кабинет и – в поле! Да, в поле!

– В пампасы! – клещом уцепился Витька. – За этим мы и пришли, Леонид Максимович! В пампасы!

– Так в чем же дело! – широко распахнулся Казанкин, раскинув руки. – У вас Камчатка… и попутного вам ветра, – улыбка делает его таким благожелательным, своим в доску. Но он сразу понял, что не случайно мы зашли, раз с нами Басков, только что вернувшийся из Тюмени; понял, что тот набросил на нас лассо и тащит совсем в другие пампасы.

– Рада тебя видеть, – шепнула мне Светка. – Устала до чертиков, сдаю досрочно… Ты зачем сюда?

– Леонид Максимович, – Басков покашлял в кулак, скребнул затылок и выпуклым глазом как-то упруго уперся в Казанкина, – один кардинальный вопрос, вопрос скорее для них, – он мотнул головой в нашу сторону. – Как вы сами, вот вы лично, положа руку на сердце, оцениваете перспективы Тюменской области?

– Много работы? – неожиданно спросил его Казанкин.

– У меня? Да, невпроворот, – ожил Николай. – Работы больше, чем геологов…

– Ты в производственной, организационной своей горячке так и не успел или не сумел разобраться, – заулыбался Леонид Максимович. – Ничего страшного, – он дружелюбно мягкой рукой похлопал Баскова по твердому плечу. – Знаешь, обилие мнений, восторженных прогнозов, всяких пророчеств – все это от торопливости, масштабности и в основном из-за отсутствия трезвой оценки геологической ситуации. Вот ты, Николай, не успел просмотреть труды нашего, своего же, так сказать, института и, не боюсь показаться нескромным, мою работу «Роль палеоклимата в прогнозировании нефтегазоносности». Я ведь там много говорю о районах, аналогичных Тюмени… Прежде всего необходим глобальный, региональный аспект…

Почему этот дебелый мужчина не разговаривает с нами по-взрослому, а лениво цедит, изрекает банальности и тем устанавливает дистанцию между собой и нами, зачем это ему?!

– Ты зачем сюда пришел, Женя? – потерлась щекой о мое плечо Светка. – Хочешь получить у Казанкина консультацию по Камчатке? Я еще не говорила тебе, что еду в Тюмень?

– И ты в Тюмень?!

– Почему ты поражаешься? – тихонько засмеялась Светка. – Институт нефти при университете оформил меня геологом, и я еду не столько на практику, сколько в длительную командировку.

– Геологом?

– Геологом, господи! Мне просто смешно, у тебя такой нелепый, обалделый вид. Еду собирать материал для кафедры, для темы, в конце концов, для диплома, ясно тебе?

А Казанкин тем временем развивает свои взгляды на геологию. Как подлинный исследователь, он не побоялся нырнуть к истокам жизни, к теплому бульону древних океанов, перенасыщенных аминокислотами, солями, щелочами, гелями и золями, из которых нарождался белок, приобретал движение и обмен и превращался в буро-зеленые водоросли, чтобы дать потом ветви растительного и животного царства. Все это цвело, распускалось, заселяло океаны и моря, прозревало, приобретало слух и рефлексы, появились животные, и выросли у них лапы и хвосты, и они полезли на сушу, и заполнили воздух, и от века к веку, от моря к морю, наступающему на сушу, увеличивалась биомасса, погибала, захоронялась в илах, превращалась или в уголь, или в нефть. Но были времена, когда суша господствовала над морем или рождались горы, а на земле менялись полюса, и все шло кувырком, шиворот-навыворот, и тогда все живое или гибло, или влачило убогое существование…

Иван и Юрка смотрят на Казанкина, широко открыв глаза, принимая все как откровение, и так же внимательно слушает Светка. Но Светка не слишком умна, хотя я люблю ее – дремучую и непонятную мне Светку.

– От эры к эре, от этапа к этапу менялся климат нашей планеты, – покойным голосом напевает Леонид Максимович, сцепив руки на животе. – Менялся от космических причин, ибо перемещалась ось Земля. Но если меняется климат, меняется и рельеф, и ландшафт. Сегодня простирается оголенная Сахара, а завтра там Магадан, а послезавтра уже Гималаи. Короче, – он подошел к карте и твердой рукой разрезал земной шар, проведя границу по шестидесятому градусу северной широты, – на юге нефть и газ, на севере – пустота. Березовский газ – исключение, локальное явление, оазис.

Баскова избивали на глазах, избивали вежливо и мирно, как пьют чай вприкуску у самовара, дуя в блюдечко, по-домашнему так, не торопясь. Леонид Максимович не пытался даже навязывать бой и не задирался, он считал проблему решенной, и ему стало скучно с нами. И едва уловимый упрек зазвучал в мягких интонациях его голоса: «Я на вас не обижаюсь, нет-нет, сил у меня нет на вас обидеться, но все-таки неприлично, бестактно, да, невоспитанно заявиться ко мне, не прочитав работы о палеоклимате».

– Ты слышишь меня? – шепчет Светка. – Он будет моим руководителем диплома и темы…

– А что, вопрос с аспирантурой уже решен? Ты же еще диплом не защитила, Светка!

– Но ведь все готовится заранее, Женя! – распахнула глаза Светка. – Отбираются кандидатуры, обсуждаются, в конце концов, не берут же первого попавшего. А ты тоже в Тюмень? – настороженно и затаенно спросила она.

Я промолчал и прислушался. Казанкин, не отходя от карты, отчетливо и сурово заявил, что искать нефть и газ севернее шестидесятой параллели – блеф и авантюра.

– А почему? – спросил он и ответил, убеждая самого себя: – Потому, что в те времена климат-то был совсем не таким, каким он должен быть для производства той биомассы, что превращается в нефть.

И чем больше он разглагольствует, тем больше мне хочется думать наоборот. В конце концов все это слова, пустые слова… Жизнь часто бушует там, где ее не ожидают, ведь формы жизни первых периодов Земли нам еще непонятны – нет еще сил охватить ее человеческими измерениями. И кто знает, может быть, рождение нефти связано не с органикой, что создает теплый, влажный климат, а с магмой, с раскаленным чревом земли, и рождается она при тех же процессах, что олово, серебро или титан? Кто знает наверняка?

А Светка, положив мне руку на плечо, шепчет: «Очнись, ты слышишь, что он говорит?»

Казанкин еще раз проникновенно вгляделся в Мировой океан, скользнул рассеянно по Сибири и, что-то уловив в себе, заявил:

– Ничего, ребята, не волнуйтесь. Полтора-два десятка опорных скважин на полтора миллиона квадратных километров тайги, тундры, болот – это же мизер. Геологию все равно нужно изучать планомерно, а мы ведь изучаем и заведомо бесперспективные земли, чтобы иметь аналогию – модель «пустых земель». Езжайте хотя бы для этого. Доказательства отрицательного результата требуют в десять раз больше эрудиции, принципиальности, ума, таланта, нежели бодренькое пустознайство – есть там нефть, и все! А мы от института посылаем в Тюмень Светлану Селезневу. Доброго пути!..

– А ведь он убедил меня! – разгорячился Витька, натыкаясь на прохожих. – Убе-дил! Своей безапелляционностью, категоричностью! Самодовольством! Он не загорается, нет, не горячится – уже узаконил, декретировал свою гипотезу. Шестидесятую параллель, ну обалдеть можно! Книгу свою подарил и не боится. В Тюмень! – кричит Витька. – В тай-гу-у!

С Волги доносятся гудки пароходов, в городском саду распускаются каштаны, пахнет сиренью и тонко пробивается ландыш. Мы отложили Камчатку на будущее, бросили за спину рюкзаки и в середине мая отправились в Тюмень.

Ранним утром прибыли к небольшому зачуханному вокзалу, который сразу насторожил – город маленький, захолустный, замкнутый. Из вагонов вылезло с десяток пассажиров, не больше. Откуда-то возник Басков в гремящем брезентовом плаще: ночью поливал дождь. Плащ чуть ли не волочился по перрону, и Басков путался в полах, словно невыспавшийся сторож.

– Вы чего, а? – зашумел он. – Где застряли, второй день бегаю встречать, а в экспедиции ждут.

– Сейчас доберемся, – бодро отвечал Петр. – Прохладненько у вас тут, в Сибири…

– Да это еще, можно сказать, не Сибирь, – улыбнулся Басков.

– А что же? – Мы оглянулись вокруг себя, посмотрели под ноги – деревянные тротуары в лужах, над нами высоченное небо, в холодной черноте клумбы робость цветов да тополя, березы только что приоделись в листву.

– Сибирь-то там, – махнул на северо-восток Николай. – А это юг, Зауралье всего лишь. Широта Свердловска… Селезнева позавчера прибыла, Устроилась в тресте.

– На автобусе, что ли, поедем? – поинтересовался Иван. – Или пешком?

– До пристани можно пешком, чтобы город посмотреть, – ответил Николай.

– В экспедицию катер, что ли, ходит, а? Долго ли добираться?

– В нашу-то? – смеется Басков. – Или я не говорил?

– Что говорил?

– Только пароходом, и только третьим классом. – Он посмотрел на нас и снова засмеялся, легко так, покойно. Непонятно нам, почему пароходом, да третьим классом? – Так в Бере-зо-во же экспедиция! Там и база нашей конторы. Отсюда как раз тысяча триста двадцать километров.

– Тысяча триста двадцать?!

– Точно. И все водой. Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет. Пятеро суток, если все благополучно.

– Так вы, Николай Владимирович, говорили, что будем работать в Тюмени на поисках нефти?

– Вот мы и будем искать. Геологической съемкой, картированием, составлением профилей… бурением. Поплывем, по дороге все расскажу.

– Ясно, – пробасил Петр. – Ясно, что дело темное. О Березово впервые слышим. Проездные и билеты нам, между прочим, только до Тюмени выдали…

– Насчет этого не беспокойтесь. А о Березово не говорил потому, что неясно было, возьмут ли вас всех в одну партию. Сейчас выяснилось: берут. Ну, пошли.

– В одной партии мы не наберем материала для полдюжины дипломов, – изрек Юрий. – Нам ведь важен диплом, остальное – ерунда.

– Ну и занудистые вы, парни, – нахмурился Басков. – Будет вам и белка, будет и свисток. Пошли!

И мы тронулись, не спеша и озираясь, от вокзала к пристани, сквозь тихий просыпающийся город Тюмень. Пересекли мост через глубокий овраг, по дну которого пробирался ручеек какой-то дряни, химический, что ли; завод выпускал наружу отходы, и, шлепая по грязи и обходя лужи, вышли к драмтеатру. Первомайская вывела нас к центральной улице Республики, покрытой асфальтом. Как раз в конце ее поднималось и разгоралось солнце, заливая двухэтажные домики, фанерные киоски, редких прохожих и монастырь на другом, западном, конце. Заиграло солнце в лужицах, которые рассекали тюменцы в броднях и тюменчанки в резиновых сапогах, старые татарки в красных хромовых сапожках, обутых в галоши. Улица Республики словно упирается в солнце. Пролегла она ровненько с востока на запад, движутся по ней городские автобусы, измазанные по маковку районные газики, и грузовики гремят по центральной улице – везут кирпичи да доски, а вот зацокали подковы, из-за угла показался воз с клетками, а в клетках гуси, за гусями проплыл воз с сеном, тащил тот за собой упирающуюся корову, хрипло облаивала ее мокрохвостая собачонка. Мы прошли мимо двухэтажного универмага, тот молчаливо смотрел розовыми ночными рубашками, кожаными кепками, плюшевыми жакетами, суконными брюками и алюминиевой посудой, потом направо от нас потянулся серый забор с выбитыми досками. За ним клокотал базар, то ли рынок, то ли барахолка, там мычала скотина, квохтали куры, пахло пельменями, из павильона вышел тюменец с четырьмя кружками пива, за ним, потягиваясь, брела лайка. Напротив базара пустырь, но там что-то копали, грудились стройматериалы. Мы пересекли его и узенькими улочками стали спускаться к пристани.