Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Гасьен де Сандра де Куртиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 63 (всего у книги 81 страниц)

Часть 5

/Верный гонец./ Фуке имел доверенного человека, состоявшего у него на службе в Бель-Иле, кто поклялся ему в верности вопреки всему и против всех. Он первый вообразил себе, что столько войск в стране, где не видно никаких судов для транспортировки их за море, разумеется, могли бы касаться его скорее, чем кого-либо другого. Итак, как ни в чем не бывало, он послал гонца к Месье Фуке предупредить его поостеречься в столь деликатных обстоятельствах. Предупреждение было бы весьма кстати, если бы ему позволили добраться до него; но так как при таком положении дел было бы невозможно, чтобы не остерегались всех, выходивших из его места, гонец был остановлен прежде, чем удалился на два лье оттуда. Те, кто его остановили, спросили, куда он шел и откуда явился. Глупец был бы поставлен в тупик этим вопросом, но так как далеко нельзя было сказать, что этот человек был одним из таковых, он ответил, что явился из Бель-Иля, и, узнав о столь близком пребывании Двора, он шел туда просить Роту, освободившуюся в его Батальоне; итак, когда он изложил все обстоятельства дела, не отступив от них ни на йоту, тем, кто его остановил, не оставалось ничего другого, как его обыскать, дабы уличить его во лжи. Они не преминули сделать это и даже весьма тщательно; итак, только в каблуке они обнаружили, обшарив его со всех сторон, очень краткую записку от Коменданта. Она предназначалась Месье Фуке и не содержала ничего, если бы тот не просил его в ней полностью довериться тому, что скажет ему этот человек от его имени. Он был очень поражен, когда они раскрыли этот его тайник; сначала его спросили, что же он должен был сказать Месье Фуке от имени Коменданта; но так как у него голова пошла кругом, или же он уверился, будто имел дело с тупицами, он ответил, что здесь шла речь о его мольбе к Суперинтенданту посодействовать ему в получении Роты, о какой он шел просить; да ему и должны были ее отдать, поскольку со времени его поступления в гарнизон он всегда служил там бесконечно примерно. Ему заметили, что записку, вроде той, о какой он здесь говорил, не прячут в каблуке сапога, а с гордостью несут в руках; к тому же, неужели он никогда не слышал, если даже дело не касалось его, что всегда дают верительные грамоты по этому поводу к персоне. Он не знал, что ответить, совершенно сконфузившись, тогда ему пригрозили применить к нему пытку, если он не сознается во всем по доброй воле. Он все равно не пожелал ничего говорить, так что допрашивавшие его особы не выдержали характера, необходимого для приведения их угроз в исполнение; они сообщили обо всем Двору, дабы он дал им письменные инструкции. Они получили приказ отправить его в Париж под доброй и надежной охраной. Его поместили по прибытии в тюрьму большого Шатле, и когда Королевский Судья по уголовным делам пришел его допросить, он упорствовал в своем нежелании говорить. К нему применили пытки, полагая, что страдания сломят его упорство и принудят его прервать молчание; но так как этот преступник прекрасно знал, что умрет, если сделается столь безумным и заговорит, он выдержал все с восхитительным спокойствием, и ничто не смогло вытянуть из него ни единого слова. Он было уверился, что на этом его и оставят; однако ему не удалось дешево от них отделаться, так как ему пришлось претерпеть столько истязаний, что он и скончался посреди мучений.

/Месье Кольбер выходит на сцену./ Тогда как все это происходило, Месье Кольбер, кто постоянно встречался с Королем секретно и в часы ночи, послал за мной с раннего утра, дабы просить меня дать себе труд зайти его повидать. Именно такими выражениями воспользовался тот, кто отправился меня искать от его имени; так как он не был еще Министром, и даже фигура, какую он из себя представлял, была от этого весьма удалена, он не напускал еще на себя всего того высокомерия, с каким он действовал позже, когда почувствовал власть в своих руках. Я был изумлен этим комплиментом, потому как не знал, что и он тоже принимал участие в вояже; кроме того, и поехал-то он в него инкогнито, и не показываясь на глаза никому, кроме Короля и Дениера, кто провожал его в Комнату Его Величества, когда тому нужно было что-то ему сказать.

Суперинтендант был не единственным, кого беспокоили эти секретные беседы; самого ле Телье не в полной мере обошли стороной опасения по этому поводу. Так как он знал более глубоко, чем кто-либо другой, душу Кольбера, потому как в течение некоторого времени тот был его первым Служителем по назначению, он вывел из всего этого, что готовится нечто значительное. Он даже остерегался, как бы это не коснулось его самого, потому как и его департамент не был укрыт от злословия, по крайней мере, ничуть не больше, чем департамент Суперинтенданта. Там совершались хищения точно так же, как и в других местах, и хотя он был в них неповинен, и это было преступлением его Служителей, он боялся, так как Кольбер сунул нос и в его дела, как бы тот не пожелал его сделать за них ответственным. Это заставило его ловко обронить несколько слов против того, дабы отвратить Его Величество от подания тому знаков своей доброй воли; но он принялся за это несколько поздновато и так ничего и не достиг. Месье Кардинал слишком солидно утвердил Кольбера в душе Его Величества, чтобы его могли опрокинуть парой слов, сорвавшихся с языка. Кроме того, он столь прочно утвердился сам прекрасным планом, представленным им Королю об управлении его финансами, что хотя он из напускной скромности и не назвал себя его создателем, Его Величество горел таким же нетерпением, как и он сам, увидеть его на подобающем месте, дабы сделаться всемогущим, так как тот вселял в него надежду, что он вскоре им непременно станет. Он верил даже, что только тот, один-единственный, способен осуществить те великие предначертания, какие тот ему предрекал, в том роде, что это стало бы его осечкой, если бы он выстрелил в настоящий момент в него. Как бы там ни было, когда я зашел его повидать в соответствии с просьбой, с какой он ко мне обратился, он мне сказал после нескольких комплиментов, с какими он умел обращаться ничуть не хуже любого другого, когда хотел этим заняться, что Король решил нанести значительный удар, дабы ознаменовать начало своего правления, и он обратил свой взор на меня для его исполнения; по правде, я в некотором роде ему этим обязан, потому как, припомнив, что мы оба служили одному и тому же мэтру, он назвал меня Его Величеству, как персону, способную оказать ему эту услугу; кроме того, он почел своим долгом предпочесть меня множеству других, кто сумели бы так же хорошо, как и я, справиться с тем, что он сейчас же собирался мне поручить от его имени, потому как он всегда признавал меня весьма обязательным и весьма верным.

Арест Месье Фуке

/Причины выбора./ Он был любителем предварительных вступлений перед непосредственным переходом к делу, как это можно увидеть из этого рассказа. Однако, так как я всегда слышал, что человек заслуживает того, чтобы ему платили той же монетой, какой он одалживал, я ответил ему комплиментом на комплимент. Я сказал, что был ему чрезвычайно обязан за честь оставаться в его памяти, поскольку ощущаю последствия этого достойными необычайной признательности, потому как только из-за этого Король выбрал меня из ста тысяч других, кто были более заметны, чем я, для осуществления важного удара, о каком он походя замолвил мне словечко, тем не менее, не уточнив, что же это было такое; я ему скажу, однако, что если бы Его Величество смог, как это и есть на самом деле, бросить взор на человека, кто был бы более достоин по многим резонам чести принятия от него команд, я осмелюсь похвастаться, что не нашлось бы такого, кто бы исполнил их ни с большим рвением, ни с большей обязательностью. Он мне заметил, что два эти качества делали человека единственно достойным уважения его Принца; итак, как бы я себя ни принижал, он всегда верил обо мне всему, чему и должен был верить; в остальном, так как не следовало тратить время на бесполезные слова, он сразу же скажет мне, о чем шла речь в настоящий момент; Король приказывал мне арестовать Месье Фуке, когда тот выйдет из Совета, препроводить его затем в замок Анжера и не спускать с него глаз до нового приказа. Я ему ответил, что Король оказывал мне большую честь, доверяя Поручение, вроде этого; тем не менее, я был бы ему еще более обязан, если бы он бросил взор на кого-нибудь другого, а не на меня, для его исполнения. Месье Кольбер, обладавший живым и едким характером, тут же спросил меня, не из-за того ли, что я был его пансионером, как и бесконечное множество других, я извинялся, как я это и делал, лишь бы не подчиняться приказам Короля. Я ему ответил не менее живо, что я никогда не был ничьим пансионером и никогда им не буду ни у кого, кроме Короля; хотя я и был слугой, точно так же, как и он сам, Месье Кардинала, я никогда не был слугой на жалованье; это качество меня наиболее и устраивало на его службе, потому-то я и оставался на ней в течение нескольких лет; кроме того, если я и испытываю какое-то неприятие к исполнению Поручения, о каком он мне сказал, то только из милосердия; он, может быть, слышал, как Месье Фуке делал все, что мог, дабы причислить и меня к своим друзьям, и, может быть, также, дабы сделать меня своим пансионером, как он и говорил; по крайней мере, Месье Кардинал, не имевший от него секретов, мог бы ему об этом и сказать, потому как это дошло до его сведения; он мне даже засвидетельствовал, что ему не доставит удовольствия, если я войду в связь с Месье Фуке; я не пропустил мимо ушей его комплимент, потому как знал, что нельзя служить двум мэтрам одновременно (как я прочитал в одной книге, что никогда не лжет, как делает множество других), без того, чтобы сделаться неверным одному из двоих; итак, если бы сегодня я его арестовал, могли бы поверить, будто бы я выклянчил это Поручение, дабы отомстить за определенные вещи, какие он мне сделал с тех пор, потому как он не одобрил того, что я обязан был ему заявить, как я это и сделал, что я имел приверженность к другой партии, а потому не могу принадлежать к его друзьям. Месье Кольбер мне ответил, что он знал все это, и именно это стало причиной, по какой он предложил меня Королю предпочтительно множеству других; итак, без этого его уважение ко мне не было бы определено столь рано, дабы остановить на мне свой выбор в деле столь великой важности; он хотел бы мне сказать, что Месье Фуке был гораздо большим преступником, чем я мог бы подумать; я, может быть, уверился, увидев, как его хотят арестовать, что его преступление было простым злоупотреблением его должностью; имелось нечто совсем другое против него, он не может мне этого сказать в настоящий момент, но я недолго буду оставаться в неведении, потому как Король решил покарать его по заслугам; он, разумеется, не будет передавать Его Величеству ответ, какой я ему дал, потому как он боится, что это повредит мне в отношениях его ко мне; никакой Принц не любит проявления милосердия некстати, особенно, когда им пользуются, как предлогом для неисполнения его приказов; не существовало ничего такого, чего не должны были бы сделать, когда он отдавал команду, тем более, когда его команда не содержала в себе ничего, что не соответствовало бы правосудию.

/Приказ Короля./ Я не нашел ни слова замечания на то, что он мне здесь говорил; итак, решительно отделавшись от моих сомнений, я почувствовал себя достаточно сильным, дабы ответить ему, что я, видимо, поддался ложной деликатности, сказав ему то, что сказал, но, наконец, поскольку он меня пристыдил, вновь указав мне на мой истинный долг, я был готов повиноваться Его Величеству; стоит ему лишь отдать мне приказ, в соответствии с которым я должен действовать, и все вскоре будет исполнено. Он мне ответил, что не будет никакого письменного приказа, и Король сам отдаст мне его устно; однако он был счастлив поговорить со мной об этом заранее, дабы я оказался при утреннем туалете Его Величества; мне не следовало терять ни единого момента, потому как теперь уже не замедлит наступить рассвет. Я в то же время явился туда, и Король, кто и тогда был воплощенным благоразумием, заметив меня, расспросил о своей Роте и приказал мне сделать множество вещей в отношении к ней. Однако, радуясь случаю ввести в еще большее заблуждение тех, кто его слушал, как он уже это сделал, он меня спросил, как поживают такие-то и такие-то, кто были замечательными людьми. Я ему ответил все, что я о них знал; затем Его Величество, отведя меня в сторону к окну, как если бы он хотел сказать мне нечто, не касавшееся их; он спросил меня совсем тихо, не поговорил ли со мной Месье Кольбер. Я ему ответил, что да, и я только что его покинул; по его словам, мне предстояло арестовать Месье Фуке и явиться получить приказы на это от Его Величества. Он мне заметил, поскольку дела обстояли таким образом, ему нечего больше мне скомандовать; мне следует приложить большую заботу к исполнению этого Поручения, и особенно не позволять ему разговаривать с кем бы то ни было после того, как я его схвачу; ему самому сказали, что того предупредили о намерении его арестовать; он не знал в точности, было ли это правдой или же нет; но если так и было на самом деле, тот прекрасно мог попытаться спастись в Бель-Иле; итак, я возьму на себя труд наблюдать за ним, из страха, как бы, притворившись, будто является в Совет, он не пустился бы по совсем другому пути, нежели по дороге к замку.

Его действительно предупредили хорошенько поостеречься, поскольку имеется намерение овладеть его персоной. Он говорил об этом с Мадам дю Плесси-Бельевр, находившейся в Нанте. Мадам дю Плесси-Бельевр посоветовала ему посадить кого-нибудь другого в его носилки, наполовину задернуть шторы перед стеклами и в таком виде отправить его в замок. Она ему сказала, что если его хотели арестовать, то это случится, быть может, по прибытии туда; в том роде, что тот, кто получил это Поручение, окажется здорово обманутым, когда убедится, что принял другого за него самого; если же такого не случится, он сможет поехать туда после в карете и избежать в такой манере почти без затрат опасности, что ему угрожала. Но он нашел этот способ совсем не по своему вкусу. Он выложил ей множество возражений против ее предчувствия и, как видно, преуспел в этом; либо она их одобрила, или же согласилась с ними из любезности, но он явился в Совет, как обычно. Он был, однако, столь взбудоражен, что легко было увидеть, насколько его мучили угрызения совести. Впрочем, Король ничем не попрекнул его, тогда как длился Совет. Он счел, что не должен вовсе оскорблять несчастного, и что будет достаточно времени потребовать от него отчета в его поведении, когда он будет в руках правосудия.

/Последний совет Месье Фуке./ Совет длился более двух часов, в течение которых Его Величество пожелал, чтобы тот сообщил ему об определенных вещах, прошедших через его руки, поскольку он не мог получить разъяснений по их поводу ни от кого, кроме него. Он боялся, что когда тот будет арестован, тот сможет схитрить и не захотеть ничего сказать, или же замаскировать эти вещи в таком роде, что в них не сумеют разобраться после этого. Наконец, когда Совет завершился, он спустился из апартаментов Короля по главной лестнице замка. Я ожидал его внизу с несколькими мушкетерами, кто находились в десяти шагах от меня, рассеянными по двое, как ни в чем не бывало. Так как он был предупрежден о своем несчастье, он совершенно перепугался, увидев меня, заподозрив, по всей видимости, что я стоял там исключительно ради того, что должно было произойти. Он был окружен толпой людей, как обычно все Министры, особенно же военный или тот, кто управляет финансами. Я не двигался с моего места до тех пор, пока не увидел его на последней ступени, а у подножья лестницы его ожидали носилки. Их дверца уже была открыта, совсем готовая его принять; но когда я сказал, что отнюдь не туда ему придется войти, и что я его арестую именем Короля, вся эта толпа Куртизанов исчезла в один момент, не осталось ни единого успокоить его или же пожалеть в его опале.

Хотя он и оставался в полном изумлении, он не упустил случая сказать мне, что Король был мэтром делать все, что ему заблагорассудится; но он был бы ему весьма обязан, если бы он воспользовался любым другим, но не мной для исполнения своей воли; это был явный знак, что его враги предрасположили его душу, внушив ему отдать мне это Поручение; они знали, что у него не было повода меня любить, и, очевидно, ради этого они обратили их взоры на меня предпочтительно перед всеми остальными, дабы причинить ему наибольшее горе. Я ему ответил, что не знаю, однако, почему он меня не любил, поскольку я никогда и ничего ему не сделал; правда, я отказался войти в его интересы в ущерб интересам Месье Кардинала, кому я обязан всем, чем являюсь сегодня; если он называл это поводом меня ненавидеть, мне нечего ему ответить, но что до меня, то мне казалось, что это должно было скорее называться поводом меня уважать.

/Родственники, друзья и слуги./ Я сделал ему этот комплимент как можно более кратко, время и место не позволяли мне быть более пространным. Я в то же время усадил его в другие, а не в его носилки; я держал их здесь в полной готовности, и, препроводив его в дом одного служителя Собора, не особенно удаленный оттуда, в ожидании, когда подвезут карету для конвоирования его, куда указывал мой приказ, я увидел его столь сильно взволнованным, что рассудил – должно быть, он пребывал не в особенно добром мнении о его делах. Главный Прево Дворца арестовал в тот же час служителей, последовавших за ним в этот вояж, тогда как опечатывали все его бумаги. Карета, какую я ждал, вскоре прибыла, и, заставив его в нее войти, я приказал окружить ее тридцати мушкетерам, во главе их был Сен-Map, кто является сегодня Комендантом. Цитадели Пиньероля. Он был в те времена всего лишь Вахмистром этой Роты; но фортуна улыбнулась ему, а его мудрость поддержала его фортуну; он продвинулся сегодня намного дальше меня, хотя в те времена я был гораздо выше, чем он. Я имел приказ Короля не покидать моего пленника ни на шаг; итак, отконвоировав его лично до Анжера, я поместил его в комнату, не признавая никаких приказов Лейтенанта Короля, находившегося в этом замке. Между тем, Коменданта Бель-Иля призвали к сдаче. Он ничего не пожелал сделать, так что уверились было, что придется прибегнуть к силе, дабы научить его разуму. В самом деле, он насмехался поначалу над всеми угрозами, какие ему смогли сделать, как если бы был уверен в достаточно мощной подмоге для скорого освобождения его от осады, что начали формировать вокруг его стен; но, наконец, поубавив мало-помалу свою гордыню, он привел дело к переговорам и вскоре после этого сдался.

Все родственники Месье Фуке разделили участь его опалы, точно так же, как и некоторые из его друзей. Месье де Бетюн, сын Графа де Шаро, Капитана Телохранителей, кто женился на дочери от его первой жены, был сослан вместе с ней. Братья заключенного обрели тот же жребий, что и Месье де Бетюн; Аббат Фуке не составил исключения, как и Архиепископ Нарбонны, Епископ Агды и шталмейстер Короля, хотя именно он был обвинителем собственного брата. Потому как это качество ему мало подходило, он ни на кого и не жаловался; совсем напротив, весь Париж и вся Франция находили, что он получил только то, что заслужил. Шталмейстер захотел было увезти свою жену вместе с собой в изгнание, но она не пожелала туда ехать. Так как она вышла за него замуж исключительно из-за состояния его брата, едва она увидела его поверженным, как предпочла монастырь его компании.

Все родственники и все друзья ее мужа делали, что могли, лишь бы удержать ее от шага вроде этого. Они ей внушали – кроме того, что она поступала здесь ни по Божеским, ни по человеческим законам, их враги, кто и так уже слишком торжествовали при виде их опалы, ухватятся еще и за этот новый повод их оскорблять; итак, она должна избавить их от этого позора, ведь в этом у нее было столько интереса, как ни у кого другого, поскольку, соединившись с их кровью, она просто обязана разделять с ними все то добро и все то зло, что могло выпасть на их долю. Все эти внушения оказались бесполезными. Так как она происходила из дома, намного более славного, чем тот, куда она вошла (она была из д'Омонов), она столь сильно презирала своего мужа, что терпела его только потому, как для нее существовала опасность, во времена удачи его брата, в раскрытии перед ним тех чувств, какие она к нему испытывала. Однако, так как все меняется в этом мире, а, главное, женщины, являющие собой само непостоянство, она соскучилась в конце концов быть запертой в четырех стенах и пожелала возвратиться к своему мужу. Тот был к этому довольно-таки расположен; либо он ее любил, или же это льстило его самолюбию – иметь ее под боком. Но когда его родственники пристыдили его тем, что он хотел сделать после того, как она сыграла с ним такую шутку, он велел ей передать, что поскольку она бросила его в опале, она слишком поздно додумалась пожелать разделить с ним его судьбу.

/Месье Фуке в Бастилии./ Я совсем ненадолго задержался в Анжере вместе с моим пленником, и когда Двор отдал мне приказ препроводить его в Венсенн, я поместил его в главную башню замка, где содержатся Государственные преступники. Ла Феронней, кто был там Лейтенантом Короля под началом Герцога де Мазарини, и кто был одарен этим Комендантством, точно так же, как и множеством других, благодаря своей жене, бросил на меня заботу о дверях, и я доверил их охрану мушкетерам. Я расположил Кордегардию перед комнатой пленника, а так как я знал, что Месье де Бофор и Коадъютор сбежали из этой тюрьмы, я приказал еще и уложить там двух мушкетеров, дабы они, один за другим, не спускали с него глаз в течение ночи. Он не мог ускользнуть в такой манере, и Король держал его там, пока не выбрал Комиссаров для рассмотрения его дела в суде; я получил приказ, когда они были назначены, перевезти его в Бастилию.

Бемо совсем недурно обделывал там свои дела с тех пор, как был там Комендантом. Так как аппетит приходит обычно во время еды, он уже подготавливал огромное состояние, какое составил там позже, и грезил о титулах, что будут настолько же помпезными, насколько его сокровища будут громадными.

/Благородство Месье де Бемо./ Существовал в провинции один дом, носивший его имя, и он очень хотел сделаться ему родственником. Он не мог доказать свое происхождение, разве что со стороны Адама и Евы, если только ради приближения к нашему времени он не обратился бы к Ною, от кого уже он наверняка происходил, точно так же, как и от них. Но, наконец, зная, что с деньгами можно добиться чего угодно, он сделал предложение старшему этого дома – если тот пожелает признать его своим родственником и ввести его в свое семейство, он преподнесет ему подарок, каким тот будет удовлетворен. Этот дворянин обладал почти такой же нищетой, как и благородством, что должно было бы сделать его сговорчивым; но так как существуют Вельможи в провинции, кто верят, будто обесчестят себя, и в самом деле, они не слишком неправы, думая так, если собственным поступком принизят их ранг, этот оказался в том же настроении, как и покойный Маркиз де Везен, кто никак не пожелал признать родственником Маршала де ла Мейере, носившего имя де Ла Порт, точно так же, как и он сам, хотя Маршал предлагал ему за это кругленькую сумму. Наконец, поскольку этот дворянин оказался в таком настроении, он отказался от всех предложений, сделанных ему Бемо, и хотя этот последний щупал и перещупывал его несколько раз по этому поводу, он никогда бы не вышел из этого с честью, если бы у этого вельможи не было сына, более заинтересованного, чем он сам. Две тысячи луидоров по одиннадцати франков каждый заставили того не только сделать для него все то, в чем всегда отказывал ему его отец, но еще и отдать свои титулы Бемо, как если бы он был старшим его дома; итак, это он в настоящее время сохраняет все должности Монлезанов (в Гаскони одним из знатнейших домов были Монлезены – А.З.), он же распорядился составить их опись, какую и показывает всем своим друзьям, дабы убедить их, что и он из такого же доброго дома, как и дворянин из Гаскони. Каждый верит в то, во что ему заблагорассудится; я также поверю во все, во что пожелаю; но, что я прекрасно знаю, так это, если скажут, что я не д'Артаньян, по крайней мере, когда это не будет исходить со стороны женщин, и что я всего лишь Кастельмор, пусть же и о нем так, же скажут, что ни со стороны мужчин, ни со стороны женщин он не больший Монлезан, чем мой здоровенный лакей не Шампань, хотя он и носит это имя. Также Месье Граф де Сюз, кто и есть настоящий Шампань, не пожелает его признать, а мой лакей не посмеет от него этого потребовать, потому как у него нет двух тысяч луидоров, и он не может предложить их ему за его согласие, как Бемо отдал их Монлезану. Однако, так как никогда и ни в чем не надо отчаиваться, если он сможет в один прекрасный день сделаться Комендантом Бастилии, может быть, и он замечательно войдет в этот дом, как тот, другой, пролез в дом Монлезанов. Граф де Сюз достаточно нищ сегодня, дабы натворить много вещей ради такой суммы и даже удовлетвориться половиной.

Прибыв в Бастилию, я показал мои приказы Бемо, дабы он распорядился открыть мне ворота.

/Бемо беспокоится и печалится./ Они совершенно не понравились ему по двум резонам; во-первых, он не должен был иметь никакого надзора над моим пленником, а главное – я привел ему туда малых, будто специально подобранных поближе ласкать Мадам де Бемо, если она соизволит им позволить это делать. Не существовало никакого подбородочника, когда бы даже он был двойным и еще более громадным, чем тот, что она носила, непроницаемого для их неутолимого аппетита. Все это были люди от девятнадцати до двадцати лет, то есть, чудесного возраста для служения Дамам, особенно когда они и не просят ничего иного, как перейти к делу. Хорошо еще, что ему оставили заботу о кухне; сто франков, предоставленные Суперинтенданту на ежедневные расходы, быть может, и утешили бы его за все остальное; но так как это мне надлежало его кормить, от страха, как бы ему не предъявили какой-нибудь иск за скудное питание, Бемо настолько загрустил в течение нескольких дней, что я почти уверился, будто он просто помрет от горя. Между тем, отобранные Комиссары собрались в Арсенале, и всему этому дали наименование Палаты Правосудия. Они были извлечены из множества Трибуналов, одни из одной провинции, другие из другой, как если бы в настоящее время стоял вопрос о суде над человеком, обворовавшим все Королевство, и потребовались люди ото всего Королевства, дабы его осудить.

/Злосчастие финансистов…/ Король придал также власть этой Палате производить процессы над сторонниками, кого пожелали уничтожить из-за негодования населения, которое они жутко грабили, тогда как длилась война; а также они скопили несметные богатства; в том роде, что их расходами они вгоняли в стыд самих Принцев крови. Некоторые из них, предвидя эту бурю, не были столь безумны, чтобы поместить все, чем они владели, в замки, должности или Дворцы в Париже, как поступила большая их часть. Они, напротив, все их достояние вложили в добрые заемные письма; и так как они не были привязаны любовью к вещам, что сковывает обычно все вплоть до свободы человека, они удалились прочь из Королевства. Месье Кольбер начал принимать на себя заботу обо всем в тот же час, как был арестован Месье Фуке, и так как он происходил из довольно доброго семейства Горожан и имел родственников в Магистратуре, он большую их часть выдвинул в новую Палату, какую сам же недавно и сформировал. Он надеялся снискать себе этим честь и заставить их в то же время делать все, что он пожелает; честь в том смысле, в каком она начинает проявляться на мировой сцене; он прекрасно догадывался, что первое, чему найдут возражения в нем, как и на самом деле это не замедлило случиться, будет низменность его происхождения; повиновение в том смысле, что они будут опасаться, если воспротивятся его воле, как бы после их отбора на тот пост, до какого он их возвысил, он бы не спустил их с позором вниз, как недостойных его покровительства.

/… или – как Великий Король оплачивает свои долги./ Те среди сторонников, кто удалились в иноземные страны, оказались самыми мудрыми. Все, что с ними смогли сделать, это совершить над ними процессы заочно. Многие были приговорены к повешению их изображений, что и на самом деле было исполнено. Однако, так как требовали не столько смерти грешника, сколько его денег, удовлетворились наложением подати на тех, кто были до того безумны, что позволили себя взять; но это были такие высокие суммы, что хотя и каждый из них обладал добром на несколько миллионов, а кроме всего прочего они еще ссылались на то, что им были должны невероятные суммы от имени Его Величества, им намного недоставало средств для уплаты их подати. Такой-то был обложен податью в девять миллионов, другие – в восемь, еще другие – в семь, а те, у кого требовали всего лишь две или три сотни тысяч экю, рассматривались Палатой, как предметы, недостойные ее гнева. Многие так и сгнили в тюрьме из-за невозможности заплатить их подать или, может быть, из-за отсутствия на это их доброй воли.

Король вот так одним ударом расплатился со всеми своими долгами; такому примеру дворянство, истощенное войной, очень бы хотело суметь последовать; но как раз это-то и было тем более запрещено, что начало великого могущества Короля означало уменьшение их собственного. Месье ле Телье с большим сожалением наблюдал за возвышением Месье Кольбера, кому Король отдал, но под другим титулом, не как Суперинтенданту, должность, какой обладал Месье Фуке. Он был сделан Генеральным Контролером Финансов, заверив Короля, что Его Величество сам будет своим собственным Суперинтендантом. Его Величество любил его умеренность, тогда как, во всяком случае, у него одного было больше могущества, чем могла бы иметь дюжина Суперинтендантов вместе взятая.

/Защита узника./ Мадам Фуке, кто на протяжении удачи своего мужа была самой великолепной женщиной света, не уподобилась ее родственнице, бросившей своего мужа; она подавала заключенному всю помощь, на какую была способна; множество его друзей сделали то же самое с их стороны, но тайно, потому как это было Государственным преступлением, по мнению Месье Кольбера, принимать партию человека, настолько виновного, как он. Он действительно был таковым, сказать по правде, и если бы он только без разбора раздавал пансионы направо и налево, он, без сомнения, заслуживал бы наказания. Но можно было и кое-что другое сказать о нем; минимальным его преступлением, как утверждают, была кража нескольких миллионов. Его обвиняли еще и в желании восстановить Англию против Короля и в интригах по разжиганию бунта против него в случае, если его арестуют. Одно и другое, в сущности, было верно; но этому не обнаружилось никаких доказательств, разве что в камине одного из его домов нашли бумаги, написанные его рукой, где объяснялось, как надо взяться за дело, дабы вырваться из тюрьмы, если его туда посадят; он извинялся тем, что все это нельзя рассматривать иначе, как дурные мысли, являющиеся подчас человеку, и он в них вовсе не ответственен, учитывая то, что он их отбросил; в остальном, знаком его несогласия с ними или, по меньшей мере, того, что он в них не упорствовал, является отыскание этих бумаг в таком месте, куда бы он их не положил, если бы придавал значение их содержанию. Граф де Шаро не мог вступиться за него, потому как был выслан вместе с другими. Месье Кольбер боялся, как бы должность этого Графа, дававшая ему много доступа к особе Его Величества, не заставила бы прислушаться этого Принца, когда тот заговорит с ним в пользу узника. Этот новый Министр старался даже помешать какому-либо адвокату взяться за его защиту, вплоть до того, что он внушал им, если объявится достаточно дерзкий и пойдет на это, незамедлительно будут отправлены королевские грамоты для высылки в изгнание их самих.