Текст книги "Мемуары"
Автор книги: Гасьен де Сандра де Куртиль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 45 (всего у книги 81 страниц)
Часть 8
/Конде спешит на помощь./ Эрцгерцог держал перед ним такие речи только потому, что Месье Принц поручился ему за Стене, когда он вошел во Францию во время последней Кампании. Принц сказал в ответ на его возражение, что там совсем рядом имелась армия, способная его захватить, пока он будет в окрестностях Парижа; действительно, такое могло бы произойти, если бы он, предвидя это, не дал бы городу другой гарнизон взамен того, что был там прежде. Это слово не было приятно Эрцгерцогу, и так как это очень походило на похвалу войскам Принца, вошедшим туда после того, как он вывел оттуда свои, он не был бы слишком опечален, когда бы они дурно ответили на его ожидания. Как бы то ни было, осада Арраса была абсолютно решена на Совете Эрцгерцога через несколько дней после начала осады Стене; между тем, Принц де Конде, с негодованием воспринявший отказ в помощи, о какой он просил, настолько хорошо сошелся с Герцогом де Лореном, хотя они и завидовали славе друг друга, что тот пообещал ему свои войска для его экспедиции. Интерес в ее успехе, открывавшем ему самому возможность вернуться в Лотарингию и освободить свою страну от тирании Правления Маршала де ла Ферте, явился причиной того, что он отделался на этот раз от всякой ревности к Принцу. Эрцгерцог, кто не мог ничего сделать без войск этих двух Принцев, насчитывавших пятнадцать или шестнадцать тысяч человек и составлявших далеко не наименьшую часть его армии, вот так был обязан помимо собственной воли вновь отложить свое предприятие в угоду Принцу де Конде, и они все втроем двинулись маршем в сторону Мезы, и разбили лагерь в трех лье от лагеря Виконта де Тюренна. Я был в его армии, и так как она была неспособна устоять перед той, что маршировала для битвы с ней, Маршал де ла Ферте прислал нам большую часть войск, что он имел в своем Наместничестве, дабы обеспечить нам поддержку от их ярости. Нашу армию еще увеличили несколькими гарнизонами городов, что мы удерживали на Сомме, и так как это почти уравнивало силы в настоящее время, Эрцгерцог, согласившийся идти на нас только потому, что их войска численно превосходили наши, не пожелал больше подвергаться риску и давать сражение. Он утверждал в военном Совете, собранном по этому поводу вместе с этими двумя Принцами и с его Офицерами Генералитета, что расположение Виконта де Тюренна слишком выгодно для того, чтобы осмелиться его атаковать; итак, следовало избрать лучшую тактику – отрезать конвои, без которых мы не могли бы обойтись, точно так же, впрочем, как и осажденные, дабы мы были принуждены сами снять осаду.
/Незадачливый курьер./ Так как он обладал большим весом в Совете, чем двое других, они не смогли воспротивиться его воле. Они начали окапываться на том же месте, где и остановились, точно то же сделали и мы с нашей стороны. Они нашли, однако, секрет, как провести одного Офицера Кавалерии в Город, дабы придать мужества осажденным, сделав им при этом тысячу прекрасных обещаний. Мужества им самим вполне хватало, так что они не нуждались в этой помощи для исполнения их долга. Они уже защищались, как львы. Тем не менее, это нам еще не вредило; они сделали несколько вылазок, и тем, кто находился в траншее, пришлось достаточно потрудиться, отражая их первый натиск. Это затягивало осаду, а так как сам Кардинал пожелал ее предпринять предпочтительно перед многими другими, кого предлагали в Совете Его Величества, дабы отнять у Принца де Конде всякую надежду основать когда-либо здесь центр своего мятежа, Его Преосвященство все привел в движение, лишь бы не уйти отсюда с позором. Так он привез Короля под стены этого города, дабы его присутствие равно придало храбрости как Офицерам, так и солдатам. И на самом деле, это произвело чудесное действие, настолько, что осажденные, почти не смея больше высовывать и носа, выслали солдата с письмами для Принца де Конде, где говорилось, что если он не придет к ним на подмогу до истечения недели, ему придется считать, что это место погибло для него безвозвратно. Солдат был взят вместе с этими письмами, когда он хотел пройти через наш лагерь, и Месье де Тюренн, рассудив кстати сохранить его вместо того, чтобы приказать повесить, пообещал ему жизнь по истечении нескольких дней, если он захочет обязаться клятвой сказать осажденным, что здесь им не на что надеяться; Месье Принц нашел слишком затруднительным им помогать, и все, что он мог им предложить, это вовремя составить их соглашение, из страха, как бы, выжидая еще дольше, они не смогли бы заключить такого же достойного, какое они могли бы надеяться получить в настоящее время. Солдат наобещал бы еще и больше, если бы его об этом попросили. Однако, дабы тот не изменил слову, Виконт де Тюренн сам сказал ему, что он сразу же убедится в его неверности, если Город не сдастся тотчас же, как тот туда вернется; он может быть уверен, что этим лишь отложит собственное повешение на несколько дней, по меньшей мере, когда такое ему удастся; итак, он поостережется принимать Коменданта с каким бы то ни было соглашением, пока тот не выдаст его лично ему в руки; пусть он поразмыслит на этот счет и приступает прямо к делу.
Эти угрозы вогнали беднягу в такой страх, что он уже видел себя болтающимся на каком-нибудь дереве и испускающим последний вздох. Он не колебался сделать все, что бы ни скомандовал ему Виконт де Тюренн. Однако, так как одно обстоятельство смущало его во всем этом, а именно то, что Комендант Стене не поверит ему на слово и он очень нуждался в письме от Принца де Конде, адресованном этому Офицеру, он сказал по прибытии, что был остановлен Королевским отрядом, и после того, как они раздели его до нитки, они почему-то не пожелали причинить ему еще большего зла. Тот вид, в каком он прибыл, ни в коем случае не опровергал его слов. Он побросал свои одежды в лесу, оставив на себе разве что рубаху. Все сказанное им могло бы быть правдой и даже случалось во всякий день при подобных обстоятельствах, не возбуждая ни малейшего удивления; но так как надо быть завзятым вруном, чтобы заставить поверить в свои враки, Комендант засомневался, я сам не знаю в чем, что было здесь как-то не так.
/Казненный своими./ Этого подозрения оказалось достаточно, чтобы вскоре бросить этого злосчастного в величайшие затруднения. Комендант, одни за другими, задал ему тысячу вопросов, и пока шпион запутывался в них все больше и больше, другой сказал ему в конце концов, что он был достаточно терпелив до сих пор, позволяя ему безнаказанно врать, но решил не делать этого больше; не было никакой правды в том, якобы тот побывал в лагере Месье Принца, и еще меньше в том, будто бы он с ним разговаривал, а доказательство тому – недавно полученные им новости, что Принц внезапно опасно заболел и повелел перевезти себя в Рокруа. То, что он сказал здесь, было полностью ложно. Он придумал все это, лишь бы заставить говорить беднягу и получить возможность поставить его в тупик. В остальном, так как тот не имел никакой уверенности в своих враках, когда ему на них ничего не отвечали, еще хуже ему сделалось в настоящий момент, когда его обвинили в измышлениях. Он побледнел, как выходец с того света, и, не в силах ответить ни единым словом, кинулся к ногам Коменданта, криками умоляя его о пощаде. Он признался ему, как после ареста в лагере Месье де Тюренна, через который ему необходимо было пройти, он был вынужден пообещать тому все, чего бы тот от него ни захотел; он не нашел никакого другого средства сохранить свою жизнь, вот почему этот Офицер не должен бы желать ему особого зла. Он рассказал ему также, как тот грозил его повесить, когда Город сдастся, по крайней мере, если это не произойдет немедленно по его прибытии туда; вот так страх умереть на виселице заставил его решиться соврать. Эти известия, может быть, и показались бы полезными и добрыми кому-нибудь другому, но не этому Коменданту, не устававшему повторять во всякий день, что война и жалость никогда не согласуются. Итак, не обращая внимания ни на его мольбы, ни на его слезы, он распорядился воздвигнуть виселицу на валу и велел его повесить на виду у осаждавших.
Большинство не знало, что бы это могло означать, поскольку никого не оповещали о происшествии. Но Фабер, кто получил письмо от Месье де Тюренна, предлагавшего ему воспользоваться этой ситуацией и потребовать сдачи города, потому что Комендант будет встревожен его рапортом, сразу же обо всем догадался и прекрасно увидел, что не приходится ждать ничего хорошего от того требования, какое ему предлагалось сделать. Он не ошибся; Комендант не только отослал назад присланного к нему трубача вместе с упреками в том, что его хотели застать врасплох, но он еще наказал ему ответить, что все это послужит лишь тому, что он организует еще более надежную оборону. В самом деле, он сделал ее настолько крепкой, что вовсе не от него зависело то, что городу не была оказана помощь. Он, по крайней мере, выиграл для этого более, чем достаточно времени, но враги, после самых разнообразных попыток увидев, что им невозможно было здесь преуспеть, в конце концов приняли решение удалиться. Они вновь пустились в путь на Фландрию, и, уверившись, что этот город еще продержится в течение некоторого времени, взяли в кольцо Аррас. Это был, должно быть, давно созревший план, если действительно со временем наилучшим образом вызревают такие вещи. Два года они об этом думали, что вполне достойно испанской важности, ибо они никогда ничего не делают без предварительного размышления. Однако они, гораздо лучше бы сделали, если бы размышляли на месяц или два поменьше, поскольку они бы могли воспользоваться блестящей защитой, организованной Комендантом Стене, но, прождав столь долго, дела сложились таким образом, что едва они расположились для осады, как мы оказались в состоянии маршировать на них и принудить их к ее снятию.
/Капитуляция Стене./ И в самом деле, два дня спустя после того, как они окружили этот город, Комендант Стене, кому не приходилось больше надеяться на помощь с их стороны, поскольку они не только отступили столь далеко, но еще и взялись за предприятие, что должно было занять все их внимание без отвлечения на мысли о чем-либо другом, приказал бить сигнал о сдаче и признал себя побежденным. Месье де Тюренн, кому нечего больше было делать здесь, распорядился разрушить фортификации, возведенные в лагере по его же приказу, и затем пустился по той же дороге, по какой ушел неприятель. Мы маршировали в собственное удовольствие, потому что знали, никакой спешки от нас и не требовалось. Враги едва приступили к устройству их линий, и так как в этом городе имелся бравый Наместник вместе с добрым гарнизоном, можно было рассчитывать, что они задержатся перед ним, по крайней мере, столько же времени, сколько мы простояли перед Стене. Мы узнали по дороге, что Шевалье де Креки, Наместник Маршал Франции, в то же время поднялся в седло, и, пробившись сквозь вражеские эскадроны, счастливо ворвался в город. Это была помощь, далеко небезразличная Графу де Мондеже, кто там командовал. Этот Шевалье был не только бравым человеком сам по себе, но еще и очень умелым в атаке и защите крепостей. Так как он был, к тому же, полон великих амбиций, этот Наместник мог ожидать, что тот не упустит ни единой возможности отличиться. Мы остановились на три или четыре дня где-то на половине дороги, дожидаясь прибытия дополнительных войск, посланных к нам Кардиналом. Мы в них испытывали нужду для усиления нашей армии, поскольку было получено известие нашим Генералом, что враги уже вели мощный огонь из их пушек, и в самом скором времени они будут в состоянии атаковать город прикрытым путем. Он боялся, если они будут столь стремительно продвигаться, как бы и впрямь не сделались мэтрами этого места. Мы продолжили наш марш после этого короткого привала, а когда подошли на два лье к неприятелю, мы нашли их успехи не столь огромными, как это приписывала им молва; мы удовлетворились тем, что отрезали, насколько нам это было возможно, их конвои, не предпринимая ничего большего.
/Орлы против Орлов./ Маршал де ла Ферте тоже маршировал туда, но по другой дороге, чем мы; он имел приказ соединиться с нами, когда в военном Совете найдут кстати атаковать неприятеля. Мы ожидали еще и другие войска перед тем, как схватиться с ним. Участники осады Стене, засыпав траншею и заделав все бреши, двинулись маршем под предводительством Маршала д'Окенкура, дабы разделить опасность, через которую совершенно необходимо было пройти, прежде чем приблизиться к славе, что должна была к нам вернуться, если мы добьемся цели нашего предприятия. Наконец все войска соединились за несколько дней до этого, и мы перешли реку Скарп. Маршалу д'Окенкуру было поручено захватить Аббатство Сент-Элуа, куда противник бросил несколько отделений Пехоты; он добился своего, выдержав мощное сопротивление. Овладев этим постом в тот же день, когда он был атакован, мы зажали неприятеля внутри его линий и отправились на разведку; мы нашли их так прекрасно укрепленными, как только они могли быть; мы проехались вокруг этих линий, дабы помешать противнику узнать, откуда его должны атаковать. Испанцы и Лотарингцы позволили нам приблизиться, не подав даже виду, будто они нас заметили, но совсем иначе обстояли дела в день, когда мы приблизились к Принцу де Конде. Он предстал перед нами во главе десяти эскадронов, найдя бесславным увидеть нас в такой близи и не испытать его силы против наших. И так как все войска, находившиеся с ним, состояли исключительно из Французов, можно было сказать об этой битве то же, что древний автор сказал, говоря о баталии при Фарсале – «Орлы против Орлов, легионы против легионов…» и все остальное. Как бы там ни было, если эта битва не могла войти в сравнение с той, о какой говорил этот древний автор, по той причине, что при Фарсале все римские силы сражались разом одни против других, а в нашем случае всего лишь горстка Французов схватилась врукопашную, если, говорю я, существует огромная разница между той и другой, все равно остается истиной, что там было проявлено много мужества с обеих сторон. Было пролито также и немало крови, но наиболее славной из всех была кровь Герцога де Жуаеза, Принца из Лотарингского Дома, кто был Генерал-Полковником Кавалерии, и кто осуществил один из первых натисков в войне. Он был ранен в руку пистолетным выстрелом, но столь опасно, что умер от этого несколько дней спустя.
Уже около двух месяцев неприятель стоял перед этим городом и захватил несколько подступов к нему. Граф де Мондеже весьма мощно их защищал, но так как вся его артиллерия была демонтирована, и невозможно было осажденным освободиться самим от вражеской армии, по меньшей мере, не получая помощи извне, он дал знать в конце концов Виконту де Тюренну, что после того, как он побеспокоил врагов, отрезав их конвои, сейчас, как никогда, настало время воспользоваться всеми его силами, дабы принудить их снять осаду. Для этого не существовало никакого другого средства, кроме баталии; итак, Генерал решился ее дать, и оба Маршала Франции поддержали его в этом настроении; они выбрали день Святого Людовика для столь памятного события. Линия окружения, какую враги обязаны были охранять, протянулась на такое большое расстояние, и так как они не знали, где их начнут атаковать, им пришлось разделить их силы для получения возможности предостеречься от всего. Виконт де Тюренн, к кому наши войска испытывали гораздо больше доверия, чем к этим двум Маршалам вместе взятым, потому что и сказать было нельзя, будто бы они были так же мудры и так же благоразумны, как он, хотя, может быть, они и были настолько же бравы, сумел прекрасно воспользоваться этой раздробленностью; итак, для того, чтобы держать их в постоянной тревоге, и для того, чтобы они не могли узнать, откуда их должны атаковать, он приказал приладить зажженные фитили к концам множества палок, окружавших их лагерь; так как он проделал все это ночью, когда он решил перейти к схватке с ними, они были обязаны держать оборону со всех сторон. Они поверили, будто все эти фитили принадлежали стольким же мушкетерам, и так как дул ветер и фитили колыхались, не было ни одного из них, кто не вообразил бы себе, будто они на марше и готовы обрушиться на них в любой момент. Между тем, тогда как каждый из них держался своего поста, не смея его покинуть, Виконт де Тюренн действительно и на деле атаковал их со стороны Горы Сент-Элуа, где уже было взято Аббатство, о каком я говорил выше. Маршалы де ла Ферте и д'Окенкур также предприняли атаку с их стороны; враги защищались, как только могли, против этих трех Генералов, но наконец, количество людей, кого они могли противопоставить, не шло ни в какое сравнение с тем множеством, что на них навалилось, и они вскоре бросили их линии. Те, кто счел своим долгом их сохранить, были оттуда выбиты, и когда Виконт де Тюренн приказал засыпать траншеи, дабы дать проход своей Кавалерии, они побежали вперемежку одни с другими, не смея больше сопротивляться.
/Атака Тюренна./ Эрцгерцог, боявшийся именно того, что с ним приключилось в настоящее время, приказал заблаговременно вырыть ямы по всему своему лагерю, чтобы остановить Кавалерию в случае, когда она откроет себе туда проход; некоторые из наших людей вылетели из седел и повалились одни на других, а темнота ночи еще увеличила беспорядок; этот Принц мог бы воспользоваться таким положением, если бы страх настолько не сковал его людей, что они не осмеливались даже оглянуться назад. Они не способны были и подумать ни о чем ином, как о погрузке их багажа, из страха, как бы кроме позора снятия осады они не оказались бы достаточно несчастны потерять все их обозы. Они знали, что армия без багажа – это, попросту говоря, то, что зовется телом без души. Однако, едва их Офицеры отдали распоряжения по этому поводу, как они сами последовали за их людьми, пытавшимися спастись в Дуэ. Те, кто захотел оказать сопротивление, все были изрублены в куски. Это должно было бы нагнать страха и на Месье Принца, чья штаб-квартира была удалена от места прорыва линий. У него было вполне довольно времени спастись, если бы он того пожелал, но ничто не казалось ему более позорным, чем бегство; потому он вывел своих людей на битву и посмел со столь малым числом противостоять ярости тех, кто уже прорубился вплоть до него самого.
/Защита Конде./ Он бы даже легко их остановил, таким он казался мужественным и стойким, если бы по мере того, как он убивал одного, не возникало десять других, занимавших место мертвеца. Итак, видя, что он вскоре будет подавлен численным превосходством, если не заменит благоразумием недостающее ему количество, он удалился в теснину, предварительно пропустив через нее самую большую часть своих обозов. Он сделал то же самое с обозами Эрцгерцога, кто был особенно тяжел на подъем. Виконт де Тюренн мощно атаковал эту теснину, но ее защита была ничуть не менее мощна, чем атака; Принц отбил эту, потом другую и еще другую после этой, и защитил их всех так хорошо, что дал возможность как инвалидам, так и больным, удалиться, причем с ними не приключилось никакого злосчастья. Вот так, в одиночку, поддержав собой все бремя битвы, он спасся и сам, живой и здоровый, под укрытием пушек Дуэ. Испанцы, преисполненные признательностью за все, что он совершил ради них в этот день, вышли из их лагеря с радостными приветствиями, когда увидели его вне опасности. Так как прошло уже более трех часов, как они прибыли, а он все не возвращался, они боялись, как бы он не погиб под массами нападавших. Он был счастлив увидеть их в столь лестных для себя чувствах, а когда сам Эрцгерцог засвидетельствовал, что его Нация обязана ему в этот день своим спасением, поскольку без него ей пришлось бы много выстрадать в отступлении, он счел, что ему более, чем заплатили за то, что он для нее сделал.
Кардинал привел Короля в соседство с нашей армией, поскольку он знал, что его присутствие производило чудесный эффект, когда речь шла о битве; итак, он попал во вражеский лагерь почти в тот же час, что и мы. Он проехался по нему из конца в конец, как если бы этот Король был уже тем, каким мы видим его сегодня. Он обладал великолепными способностями к войне, и так как ему уже исполнилось шестнадцать лет или совсем немного меньше, и он был высок для своего возраста, он распрекрасно оставался в седле по семь или восемь часов кряду, не подавая виду, будто это было для него хоть самую малость утомительно. Он осуществил свой въезд в Город в сопровождении Кардинала. Мондеже вышел его встречать перед воротами, после того, как он выразил ему свое поклонение заранее, то есть, после того, как он явился ему навстречу за полу-лье от его города. Король сказал ему, что он поступает не особенно благоразумно, выезжая оттуда, когда неприятель еще так близок к нему. Кто-то шепнул это на ухо Его Величеству, поскольку было известно, что Кардинал не жаловал этого Наместника, и все довольно усердно старались ему угодить. Мондеже ответил Королю, что если он их не боялся, когда они стояли под его стенами, что было признано по нескольким вылазкам, какие он предпринимал, когда они наиболее упорно наседали на него, и особенно по той, какую он совершил в тот же самый день, когда Виконт де Тюренн явился их атаковать, тем более он не боится их в настоящий момент, когда Его Величество настолько близок к нему.
Король не мог помешать себе воздать ему по справедливости, хотя его враги и постарались настроить Его Величество против него; а так как друзья этого Наместника позаботились рассказать Королю, что, не довольствуясь прекрасной защитой, какую он осуществлял в течение всей осады, он еще и засыпал траншею, пока Виконт де Тюренн взламывал линии неприятеля, он милостиво ответил ему, что его безопасность более зависела от его головы и от его собственной руки, чем от королевского присутствия, настолько, что он абсолютно полагался на себя во всем, что он делал в настоящее время. Это Наместничество было тогда самым прекрасным Наместничеством из всех, какие были во Франции, и можно было сказать, что оно не испытывало недостатка ни в чем из всего того, что по обычаю создает им репутацию. Этот город был очень значителен сам по себе, он был столицей провинции, обителью всего дворянства страны, он был силен своими окрестностями и своим расположением, и превыше всего этого, крайней точкой всех наших завоеваний, что не были особенно велики в те времена. От него было всего лишь сорок лье до Парижа, и это была слишком близкая граница для столицы великого Королевства, чья репутация, казалось, обязывала утвердить свои межевые столбы гораздо дальше на протяжении стольких веков, что оно процветало в Европе.
/Столь же сообразителен, как и храбр./ Я не знаю, по каким мотивам Кардинал желал прибрать его к рукам, но уже долгое время Аррас был объектом его вожделений. Он желал заполучить его и даже несколько раз заговаривал об этом с Мондеже. Мондеже, у кого вовсе не было детей, и кто совсем не заботился о накоплении богатств для племянников, что должны были стать его наследниками, всегда отказывался от всех предложений, какие бы тот ему ни делал. Так как он привык жить в блеске и изобилии, не больше не меньше, как если бы он был Государем, он никак не мог решиться вести частную жизнь. У него была своя Гвардия, ничуть не менее великолепная, чем Гвардия Короля, и Его Преосвященство, желая показать ее Его Величеству, дабы затем породить в нем зависть, сказал Мондеже в его присутствии, что Король наслышан о ее великолепии, и надо бы ему устроить ей смотр перед его особой. Этот Наместник разгадал его уловку, и зная уже по опыту, что ничто не было так способно привлечь к себе доброе расположение Его Величества, как репутация ценного человека, он сказал, обратившись прямо к нему, что его Гвардия была и вправду великолепна, но она была еще более доблестна, чем великолепна; все, что она сделала во время осады, просто невозможно выразить, и дабы дать ему какое-то представление о ней в двух словах, все, что он мог бы ему сказать, это, что когда он хотел добиться от нее поистине невероятных свершений, ему стоило только сказать ей, что дело идет о службе Его Величеству. Короли любят лесть, как и все остальные, и главное, когда они находятся в возрасте, в каком был тогда наш Государь, потому что в этом возрасте еще недостаточно различают, что исходит от правды, а что от лести. Как бы там ни было, эти речи расположили душу Короля милостиво прислушиваться ко всему, что исходило от него; он не только укрыл его от нападок Кардинала, касавшихся его участи, но еще Его Величество, прежде чем уехать, засвидетельствовал свое большое уважение к нему.
/Параллели между Тюренном и Конде./ Король возвратился в Париж после того, как посетил все, на что можно было посмотреть в этом городе Аррасе; наша армия двинулась в путь на Эно, где она овладела Кенуа. Можно смело сказать, что этот Город пребывал в том же состоянии, в каком он находится сегодня. Однако он не преминул оказать кое-какое сопротивление, потому что Принц де Конде, дабы поддержать репутацию, какую он недавно приобрел себе под Аррасом и снискал еще и в тысяче других обстоятельств, маршировал для оказания ему помощи. Но, так ничего и не добившись, он был вынужден сдаться на добрую волю Месье де Тюренна. Когда Город вот так попал в наши руки, Принц было вознамерился его отбить, поскольку, как я только что сказал, его укрепления не были чем-то стоящим в те времена; но он несколько рано раструбил о своем намерении, и Виконт де Тюренн прикрыл Город, пока там производились по его приказу новые работы. Принц был не в состоянии явиться и отобрать этот город у него под носом, и еще менее раздавить его, чтобы приблизиться к этому месту; тогда он был принужден прибегнуть к другим мерам. Он счел, что поскольку силы ему недоставало, он должен обратиться ко всей той хитрости, что приобрел ему опыт в его ремесле. Он рассчитывал заменить ею явную нехватку его сил. Но Виконт де Тюренн, кто не уступал ему больше в те времена во всем, что может сделать Капитана достойным уважения, и кто, может быть, еще и превзошел его в этом, не был человеком, позволившим бы застать себя врасплох так легко, как тот об этом думал; совершенно напрасно он льстил себя надеждой, что, заняв выгодные позиции, он приведет его в такое состояние, что Виконт будет обязан отступить перед ним. Принц рассчитывал, что если Месье де Тюренн этого не сделает, то в самом скором времени начнет страдать его армия; она действительно с трудом гарантировала себя от голода, настолько углубившись во вражескую страну. Но Виконт де Тюренн исправил положение при помощи конвоев, приходивших к нему от нашей границы; его работы завершились в конце концов, а Принцу де Конде осталось одно утешение – еще беспокоить его в течение некоторого времени.
/Тщеславие Бюсси-Рабютена./ Двор был столь доволен этим Генералом, кто был единственным, кого он мог с успехом противопоставить тому, кто ему серьезно угрожал, что он дал ему Должность Генерал-Полковника Кавалерии, сделавшуюся вакантной после смерти Герцога де Жуаеза; тысячи людей домогались ее, кто не были ее достойны ни по их заслугам, ни по их происхождению; у них не было даже достаточных способностей, чтобы только осмелиться подумать о ней, но так как уж слишком обычно ценить себя самого больше, чем следовало бы, и вовсе не ценить других, просто не существовало никого вплоть до Бюсси Рабютена, кто не был бы достаточно дерзок, чтобы испросить для себя эту Должность. Все его претензии состояли, впрочем, лишь в том, что он купил себе Должность Генерального Мэтра Лагеря Кавалерии, а от этой Должности до той не существовало ничего такого, что могло бы его исключить из числа претендентов, предполагая, разумеется, что он поднялся до нее своим рангом. Сказать, как он добрался до того, чем он уже обладал – так этого никто не сумел бы сделать, если бы захотел просто перечислить его заслуги, что не были особенно велики. Он поднял оружие против Короля после заточения Месье Принца, и если он не продолжал по-прежнему заниматься тем же самым, то только потому, что этот Принц не выражал ему достаточного уважения, чтобы возбудить в нем желание и дальше следовать за его фортуной. А это означало, что он, как бы помимо собственной воли, вернулся к исполнению своего долга; откуда можно заключить, что к нему не испытывали великой благодарности за его службу Королю в настоящее время. Он сделал еще хуже, если верить всеобщей молве. Именно он открыл проход Месье Принцу, когда тот возвращался из провинции Гюйенн, дабы помешать Герцогам де Бофору и де Немуру своими раздорами окончательно погубить его армию. Как бы там ни было, его тщеславие, послужившее причиной того, что он уже купил себе должность, превышавшую его способности, заставило его еще и поверить, будто он имел право претендовать на должность Герцога де Жуайеза; он не только попросил ее, как я недавно сказал, но также и рассердился, когда увидел, что Двор не обратил никакого внимания на его просьбу. Он не осмелился, однако, продемонстрировать ему свою обиду, но так как Виконт де Тюренн гораздо лучше умел драться, чем разводить красивые разговоры, как раз на него он и решил излить всю свою досаду, ведь это ему она досталась. У этого Генерала было несколько любовных интрижек. Такая страсть была совершенно естественна для него, как и для других, хотя вот тут-то, казалось, ему далеко не всегда сопутствовала удача. Его всегда надували все его любовницы, а когда он пожелал в этом разобраться, и совсем недавно переговорил об этих вещах с некой Принцессой, она столь чувствительно выставила его на смех, что он был серьезно задет за живое. Он не смог удержаться от неодобрительных высказываний по ее поводу, после чего ему пришлось иметь дело с близкими этой дамы.
В остальном, либо он ощутил себя неудачником в любовных приключениях, или же наступил такой момент в его жизни, когда как бы и невозможно помешать себе сделать глупость и жениться, но он вступил в супружество с Мадемуазель де ла Форс, единственной дочерью Маршала того же имени. Это была весьма выгодная партия и в смысле происхождения, и в смысле достояния, да и сама невеста была совсем не дурной особой. Эта Дама не принадлежала к числу тех кокеток Двора, коими столь опасно обременяться; она была взращена под крылышком своих отца и матери, а те оба были добрыми Протестантами; и так как персоны этой религии неохотно терпят в их. детях то, что мы зачастую терпим от наших, все те, кто желали бы иметь добродетельную жену, обращали взоры на эту Демуазель, дабы связать с ней свою судьбу. Сестра Виконта де Тюренна присматривалась к ней для своего сына, кого мы знаем сегодня под именем Герцога де Дюра; так как он был безупречно сложен, а она знала, что это качество всегда по вкусу молоденьким особам на выданье, она была глубоко уверена, что едва та взглянет на него, как тотчас же и влюбится. Она устраивала, однако, этот брак через Маршала де ла Форс, но, обмолвившись однажды об этом брату, этой доверчивостью заронила в него мысль взять себе то, что она желала. получить для своего сына. Маршал предпочел Месье де Тюренна, потому что он был уже Маршалом Франции, а другой не был абсолютно ничем; кроме того, тот и Герцогом-то еще не был и даже стал им лишь долгое время спустя, то есть, когда он женился на Мадемуазель де Вантадур. Как бы то ни было, Мадам де Дюра и ее сын не могли помешать себе плакаться втихомолку, одна на своего брата, другой на своего дядю; Бюсси, до кого дошло кое-что из этих рыданий, ухватился за этот повод и принялся всячески поносить Виконта де Тюренна. Он строил над ним насмешки, и когда до самого Виконта докатились кое-какие слухи, это так сильно ему не понравилось, что он весьма сурово с ним переговорил. Бюсси занял позицию все отрицать; Виконт де Тюренн, кто не выносил никаких насмешек и прекрасно знал, в чем тут было дело, ответил ему, что он вполне доволен, поскольку тот отрекался, глядя ему в глаза, от того, что он, как его обвиняли, говорил украдкой; но что до него самого, если когда-либо ему случилось насочинять каких-нибудь басен, то он бы их поддержал, когда бы даже зашла речь о его жизни, потому как человек чести не должен бросаться такими словами, каких он не готов был бы защитить и на жизнь, и на смерть.
