Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Гасьен де Сандра де Куртиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 81 страниц)

Часть 4

/Прием в Во./ Так как я не покидал более Короля с тех пор, как получил мою должность, я оказался в Во-ле-Виконт; Его Величество проезжал через это место, направляясь в ту сторону, где проходили Конференции. Этот дом принадлежал месье Фуке, и он стоил ему столь невероятных затрат, что если бы это продлилось еще некоторое время, тот воздвиг бы здесь нечто более великолепное, чем Фонтенбло, в чьем ближайшем соседстве он и расположился. Я попадался там несколько раз ему на глаза, что причиняло мне огорчение после того, что произошло между нами. Он и сам испытывал что-то похожее, или же я сильно ошибаюсь. Однако, так как он был, естественно, горд и даже более, чем, казалось бы, пристало человеку его сорта, он смотрел на меня с великим презрением. Я все это распрекрасно заметил; но, не считая своим долгом как-либо это выражать, не по причине того, что я находился у него, поскольку я не почитал это ни за что, потому как, собственно говоря, я гораздо меньше был у него, чем у Короля, кто был мэтром повсюду, куда бы он ни зашел – так как, говорю я, меня гораздо меньше останавливало это соображение, чем другое, а именно, что мне будет бесполезно проявлять свое негодование перед человеком, кто не будет даже способен дать мне удовлетворение, я всем этим пренебрег, как если бы не придал этому никакого внимания. Он устроил там Королю прием наверняка достойный Его Величества. Он подал ему угощение более чудесное, чем все то, о чем когда-либо слышали. Застолье, данное в Берни, даже к нему и не приближалось, хотя оно и было устроено за счет Короля.

Месье Фуке, разумеется, торжествовал там во всех манерах, поскольку вместе с удовольствием, какое он получал, выставляя свое великолепие перед взорами великого Двора, он имел еще и то, что видел, как ему аплодировали все Куртизаны. Не было ни одного, кто не курил бы ему фимиам, тем более, что Кардинала, кто мог бы ему в этом позавидовать, там не было, и он чувствовал себя прямо-таки всемогущим. Ла Фейад особенно рассыпался в лести подле него; не то чтобы он уважал его до такой степени, что старался его в этом уверить, но потому как он был настолько нищ, что нуждался во всяком дне, когда бы он мог прожить, не открывая собственного кошелька. Суперинтендант, кто знал, будто бы тот на довольно хорошем счету у Короля, не скупился для него на это, хотя он и не находил в нем разума, на каком можно было бы надежно основаться; потому и рассматривал-то он его скорее как человека, чьи шутки заставляли подчас смеяться Его Величество, чем как кого-то способного солидно укрепиться в его сознании своей мудростью. Как бы там ни было, Ла Фейад, кому нелегко было прокормиться, хотя он и был старшим в своем Доме по смерти двух его братьев, что были убиты, и потому как еще и другой оставил ему право старшинства, удалившись в Церковь, где он обладает сегодня первыми достоинствами, как бы там ни было, говорю я, этот куртизан был бы в восторге сохранить этот источник и обхаживал его хозяина столь усердно, что Король не был ему за это особенно благодарен. Он не пожелал, однако, ничего ему об этом сказать, потому как Кардинал, уже замысливший погубить Месье Фуке, настоятельно попросил его скрывать его чувства во всем, что могло бы иметь какое-либо отношение к нему. Этот Министр счел себя принужденным к такой осмотрительности, потому как он его невероятно боялся, и сам страшился попасть ему в руки. Речь шла, впрочем, не столько о друзьях, каких тот мог бы иметь, сколько о том, что тот обладал должностью в Парламенте, вгонявшей его в дрожь. Так как он всегда помнил, как поступил с ним этот Корпус, он боялся больше, чем чего бы то ни было, опять привлечь к себе его внимание.

/Славно обеспеченное семейство./ Месье Фуке, вознамерившийся было угодить Королю великолепным приемом вроде этого, добился результата, совершенно отличного тому, какого он ожидал. Его Величество, вместо признательности к нему, вывел из этого, что все, уже сказанное ему о нем Кардиналом, было правдой, а именно, что это был большой вор. Он выставил его перед ним, как грабителя, и все предпринятые им огромные расходы ничего ему не стоили, потому как не было из них ни одного, что не оплачивался бы за счет Короля. И, так как те, на какие он пошел в настоящий момент, превышали силы любого частного лица, ему не потребовалось ничего большего, дабы окончательно погубить его в сознании Его Величества. В самом деле, он проявил весьма мало благоразумия, продемонстрировав такую роскошь; весь Двор знал, что он не был рожден богатым, его достояния хватило бы разве лишь на то, чтобы вырваться из нужды; к тому же их было пять или шесть братьев, а это слишком большое число в одном доме для получения возможности всем им жить на широкую ногу, особенно, когда они были сыновьями некоего Магистрата, в чьи привычки не входило накопление несметных сокровищ, как это случается с людьми других профессий. Однако, абсолютно нищие, какими они явились в свет, все они были столь жирны в настоящий момент, каким может быть лишь добрый Каноник. Один из них имел одно из самых прекрасных Архиепископств во Франции; другой – Епископство с огромным доходом, следующий – весьма значительные Аббатства, и еще один, наконец, – должность Шталмейстера Короля, занимаемую сегодня кузеном Месье де Лиона.

Вовсе не Суперинтендант положил начало благосостоянию своего семейства, но его брат Аббат, кто был человеком интриг и безграничной амбиции. Именно он сделал своего брата Суперинтендантом после того, как женил его вторым браком на Мадемуазель де Кастиль, что было великолепной партией. Он, конечно бы, смог, если бы захотел, сам получить эту должность; но он настолько любил свои удовольствия, что страх быть стесненным заставил его предпочесть предоставить ее брату, чем взваливать на себя подобную ношу. Он рассчитывал, так как тот будет ему за это обязан, тот и будет действовать, так сказать, лишь по мановению его руки; но Суперинтендант, отличавшийся ничуть не меньшим аппетитом, чем его брат, едва только оказался на месте, как не пожелал ни мэтра, ни компаньона, по крайней мере, пока он не будет к этому принужден. Я сказал, по крайней мере, пока он не будет к этому принужден, потому как ему пришлось-таки иметь компаньона, помимо его воли; Месье Сервиен разделял с ним суперинтендантство, и он даже исполнял там наиболее полезные и наиболее почетные функции, поскольку это он распоряжался фондами, тогда как другой всего лишь их готовил.

/Братья-враги./ Аббат с великим трудом терпел поведение своего брата, какое он квалифицировал одним названием – неблагодарность; итак, позабыв вскоре про узы крови, какие должны были бы оставаться для него святыми, он раскрыл Кардиналу множество маленьких ловких трюков, какими пользовался его брат, дабы переправлять в свои сундуки то, что предназначалось для казны Его Величества. Это означало слишком далеко заходить в своей мстительности, чтобы строить такие козни против собственного брата; но, видимо, страсть лишала его разума, и он не придерживался больше никакого иного языка с Кардиналом, потому как видел, что тот принимал с удовольствием все то зло, о каком он ему говорил. Его Преосвященство, кто действительно уже подумывал о том, как бы выкопать для него пропасть, куда он впоследствии его и спихнет, на лету ловил эти речи, дабы погубить его в сознании Короля. Он боялся, так как Его Величество уже начинал входить в возраст, как бы он не занялся его собственными делами, и как бы он не заметил того мотовства, что царило в финансах. Он боялся, говорю я, как бы Король не принялся за него самого, и за дело, и как бы с ним не приключилось какого зла рано или поздно. Итак, он пришел в восторг от возможности свалить на другого сделанное им самим и таким образом укрыться за его счет от розысков, какие Его Величество мог бы предпринять. Наконец, разлад, царивший между двумя братьями, дошел до такой степени, что, не в силах больше друг друга терпеть, они начали унижать один другого повсюду, где бы они ни находились, будто бы были совсем готовы схватиться врукопашную. Их враги наслаждались неблагоразумием, предвещавшим их скорую гибель, тогда как их друзья, ничуть не хуже предвидевшие ее, старались заставить их прекратить этот раздор, внушая, какими это угрожает им неминуемыми последствиями. Но они оба были столь мало разумны, что никак не желали слушать их советов, в том роде, что когда с ними случилось то, что все им предрекали, им не на кого было жаловаться, потому как они получили исключительно то, что сами честно заслужили.

Свадьба Короля, тем временем, была совершена со всей вообразимой помпой; Его Величество явился в Венсенн дожидаться, пока все будет готово для входа, какой он должен был сделать в Париж. Этот вход был обставлен с немыслимым великолепием, и мне понадобился бы кошелек Месье Фуке для затрат, какие я обязан был там сделать. Только на моем коне лент было на двадцать пистолей, а так как я был обряжен, без преувеличения, ни более, ни менее, как алтарь братства, мне пришлось обратиться к друзьям для покрытия всех моих расходов.

Карл II и Мазарини

/Восшествие на престол Карла II./ Однако, едва я спешился, чтобы отдохнуть от утомительности этого долгого дня, как Король лично скомандовал мне отплыть в Англию, дабы направиться с Комплиментом к Карлу II, кто, наконец, взошел на трон. Он был обязан этим скорее беспечности Ричарда, чем дружбе своих подданных; они не призывали его по их доброй воле. Не то чтобы он не был наилучшим Принцем в мире; но так как он выехал из Королевства совсем юным, и они не знали ни его прекрасных качеств, ни его характера, большинство их по-прежнему упорствовало в ненависти к его Дому, точно так же, как и в намерении установить у себя Республику.

Об этой штуке они постоянно думали со времени устрашающего отцеубийства, какое они совершили над персоной их Короля. Она еще издавна запечатлелась в их душах, поскольку те, кто являются знатоками в делах этой страны, нисколько не сомневаются, что эта зловещая катастрофа была всего лишь гнусным следствием этого намерения. Как бы там ни было, Ричард показал с первых же дней, как он уселся на место своего отца, что он абсолютно не способен к этому достоинству; его расслабленность оживила тех, кто вздыхал по этой Республике, в то же время, как она породила мысль у других сместить его и устроиться самим на его развалинах. Те, кто пользовались наибольшим влиянием при жизни его отца и наиболее отличились в войнах, какие ему пришлось предпринять, были из этого последнего числа. Так как они приняли наибольшее участие в его тирании и гораздо лучше, чем другие, распробовали сладости абсолютного командования, такого, каким было правление Кромвеля, они не пожелали стерпеть столь скорого расставания с ним; итак, увидев, как слабость Ричарда во всякий день выставляла Королевство на милость странных переворотов, и что оставить его на месте будет вернейшим средством вскоре подпасть под владычество королевского семейства, каждый из них сколотил свою партию, дабы иметь, одному в ущерб другому, то, что каждый полагал, будто бы больше заслужил, чем тот, другой. Но когда они истощили таким образом все силы Государства, состоявшие исключительно в их единстве, оказалось так, что Монк, кто был одним из этих претендентов, отчаявшись преуспеть в своем намерении из-за преграды, с какой он постоянно сталкивался с их стороны, отправил секретное послание Его Британскому Величеству с предложением соединить его силы со своими, дабы возвести его на трон. Карл имел свою партию, сформированную в королевстве, но не смевшую поднять голову, из страха, как бы ее тут же не раздавили. Итак, отделавшись от этого страха, теперь, когда Монк объявил себя за него, он, командовавший войсками, стоявшими наготове со дня смерти Кромвеля, соединился с ним, и они так славно провернули все дело, что вскоре затем Карл был восстановлен в своих правах.

Кардинал, прибыв в Венсенн, где он почувствовал себя не особенно хорошо, посоветовал Королю отправить меня к этому Принцу, потому как я был в совсем недурных отношениях с ним, когда он проживал во Франции. Он уже отослал комплименты от себя лично по поводу его восшествия на престол и повелел предложить ему в жены в то же время свою племянницу Ортанс с двенадцатью миллионами приданого. Он рассчитывал соблазнить его предложением столь громадной суммы, тем более, что в начале своего правления тот нуждался в деньгах, и не только для уплаты его долгов, но еще и для поддержания себя в своем новом достоинстве. Он знал, что тот будет достаточно политичен и не станет так рано просить денег у своего Парламента, и все же, не сумев без них обойтись, тот будет слишком счастлив взять у того, кто их ему предложит; кроме того, он не боялся, что тот откажется жениться по той же причине, по какой отказался Кромвель, а именно, из-за разницы религий между ним и ей. В самом деле, этот Принц сделался католиком по внушению матери Герцога де Монмута, в том роде, что в настоящее время персона этой религии ему должна была понравиться скорее, чем любая другая.

/Предложение супружества Королю Англии./ Накануне моего отъезда Его Преосвященство, кто не говорил мне еще, что он обратился к нему с этим предложением, вызвал меня повидать его в Венсенне, потому как у него есть кое-какие приказы для меня в отношении этой страны. Бордо там уже больше не было, Его Величество Британское с позором выгнал его от себя, поскольку тот втихомолку противодействовал его восшествию на трон. Не было никаких сомнений, что тот действовал по приказу Его Преосвященства, и это доказывало его невиновность, раз уж он всего лишь подчинялся; но Король Англии, при всей его рассудительности, не пожелал ничего даже слышать в его оправдание, и, напротив, пожаловался на него Кардиналу, как на человека, кем он абсолютно недоволен; Его Преосвященство настолько безжалостно обошелся с послом по его возвращении, что тот умер от горя несколько дней спустя.

Вести обо всех этих обстоятельствах пока еще не доходили до меня, но, видимо, в настоящее время появилась необходимость мне их узнать, если Его Преосвященство желал от меня полезных действий в его интересах; дабы сообщить мне кое-что об этом, он и скомандовал мне явиться к нему. Я прибыл туда, следуя его приказам, и усадив меня у изголовья своей кровати, он сказал мне там, что чувствует, как он умирает с каждым днем; он принял так близко к сердцу все сделанное с ним Парламентом Парижа, что вовсе не имел, так сказать, и часу удовольствия, начиная с тех времен; неблагодарность этого корпуса пронзила его до глубины сердца, его, кто вместо издевательств, какие он от него получал, должен был бы получать от него восхваления, хотя бы в качестве вознаграждения за все труды, понесенные им ради спасения шатавшегося Королевства; если я хорошенько припомню то состояние, в каком оно пребывало после смерти покойного Короля, я, разумеется, соглашусь с ним, что не видано было еще подобной неблагодарности; Дон Франсиско де Мелло, Наместник Нидерландов, пообещал себе ни больше ни меньше, как через две недели быть у ворот Парижа; однако, благодаря добрым приказам, отданным им в качестве Министра, этот Дон Франсиско был еще очень счастлив сбежать в Брюссель; хотя он тогда и не был еще объявлен первым Министром, вся Франция все-таки узнала, сколько он для этого сделал, и в этой ситуации, и в последовавших за ней никогда и ничто не обходилось без его совета; начиная с тех времен он еще и послужил не менее хорошо, чем сделал тогда, так что из Королевства, совсем было готового пасть, он создал Государство, столь надежно укрепленное и столь процветающее, что его враги были принуждены явиться просить у него мира, так сказать, с веревкой на шее; и в вознаграждение за все это он получил лишь расстроенное здоровье, полностью разрушенное горестями и усталостью, неотделимыми от поста, на каком он находился; по правде сказать, он приобрел на нем некоторое достояние; но что все это такое, если оно не послужит ему ради устройства его семейства; он любил Ортанс с непомерной страстью; поначалу это навело его на мысль учредить ее своей единственной наследницей с условием, что тот, кто женится на ней, примет имя и герб Мазарини, но, наконец, хорошенько взвесив все обстоятельства, он нашел, что отказавшись от желания перенести свое имя в грядущие века, он сделает еще и нечто иное ради нее, если сможет возвести ее на трон; таким образом, его имя навсегда останется довольно известным в мире посредством того, что поведает о нем История – а она не преминет поведать обо всем, что он сделал во времена регентства, столь долгого и столь трудного; кроме того, он повелел возвести Коллеж, что сделает его еще более известным потомству, поскольку он послужит вечным монументом его славы. Он хотел сказать о Коллеже четырех Наций, какой он распорядился возвести и основал за счет крови Франции, и из которого он, тем не менее, исключил французов, по меньшей мере, они бы могли там обучаться, но лишь как отверженные; за стипендиями они не имели права и носа туда совать, они предназначались только для четырех Наций, какие он избрал, дабы пополнять их отборными персонами, единственно достойными его дружбы.

Преувеличив таким образом передо мной свои горести и свои заслуги, а в то же время и неблагодарность Парламента, он продолжил свои речи признанием, о каком я сейчас скажу; правда, сначала он отрекся от того, что именно он отдал приказ Бордо сделать то, что тот и сделал. Он бранил его за это даже передо мной, говоря мне, что его злостное поведение исходило только из того факта, якобы этот Посол завязал дружеские отношения с одним из тех, кто претендовал на личную тиранию, и будто бы он был счастлив служить этому подмастерью тирана в ущерб Его Британскому Величеству. Я поверил только тому, чему я и должен был поверить, а он закончил весь этот долгий рассказ приказом, что он отдал мне, убедить Короля Англии в том, будто бы он сам абсолютно не замешан в этом отвратительном покушении на его права. Он поручил мне также и в то же самое время выдвинуть на обсуждение предложение, уже сделанное им по поводу Ортанс, и увеличить сумму в двенадцать миллионов, о какой тому предварительно дали знать, на восемь дополнительных; но шаг за шагом, дабы заключить наилучшую сделку, на какую только хватит моих способностей.

/Состояние города Лондона./ Вот какие он дал мне инструкции, и ради каких он и вызывал меня явиться его повидать. Я отправился на следующий день в почтовом экипаже, и вскоре прибыв в Лондон, нашел обстановку там более спокойной, чем предполагал по отношению к тому, что там должно было происходить. В самом деле, мне казалось, что Король Англии уничтожит немало народа, дабы принести их в жертву душе своего отца, как он действительно и делал, но это никак не могло осуществиться без навлечения на него проклятий со стороны тех, кто имел здесь прямой или хотя бы косвенный интерес; но я здорово ошибся – никто не роптал на все то, что он делал, потому как они не могли отрицать, что он был прав после всего случившегося. Даже некоторые из виновных сами являлись отдаться в его руки, как бы признавая себя недостойными видеть свет дня после совершенных ими преступлений. Фэрфакс, кто командовал армией Парламента в начале беспорядков, и кто первым осмелился поднять шпагу против своего Короля, был из этого числа. Он ему заявил, без какой бы то ни было надобности его в этом обвинять, что он недостоин смотреть на белый свет. Он даже не стал дожидаться, пока ему предъявят обвинения, и сам приговорил себя к смерти, но вот так приговорив себя сам, он нашел средство не оправдаться, ибо это невозможно было сделать, но, по меньшей мере, избежать кары по заслугам. Король Англии, тронутый его раскаяньем, что казалось искренним, простил ему, при условии, во всяком случае, никогда больше не показываться ему на глаза.

Как только я известил его о моем прибытии, он распорядился препроводить меня к нему на аудиенцию с обычными церемониями. Я не говорил ему здесь ни о чем, кроме той радости, какую получил Его Величество от его счастливого восстановления на троне; но, наконец, после того, как я справился с этой обязанностью, я испросил у него личной аудиенции. Он мне ее предоставил с меньшим трудом, чем он сделал бы это, если бы знал, что испросил я ее у него от имени Кардинала. Он его не любил, что мне легко было осознать при первом же слове, какое я произнес по его поводу, так как он мне ответил – единственное, что помешало ему закрыть мне рот, так это то, что Кардинал был первым Министром Принца, к кому он питал большое уважение, и к кому он сохранит его вплоть до последнего вздоха; но помимо всего этого, он не обращал на него большего внимания, чем на мельчайшего из всех людей; это была душа слабая, коварная и скрытная; эта слабость раскрылась перед ним, когда Кардинал позволил себя перепугать угрозами Кромвеля, в том роде, что тот изгнал его из Франции, где он искал прибежища после поражения в битве при Уорсестере; однако он не менее убежден в его скрытности и коварстве, чем в его слабости, поскольку в то же самое время, как он делал ему предложения отдать в жены одну из своих племянниц на выданье и восстановить его на троне, он делал совершенно подобные и Кромвелю, он у него просил для нее его старшего сына с заверениями употребить все силы Франции, лишь бы нацепить тому корону на голову.

/Отказ Карла II./ Я ему заметил, что питаю слишком большое почтение к Его Величеству, чтобы осмелиться ему сказать, что он ошибается; но, может быть, это и не было менее похожим на правду; к тому же было довольно трудно понять, как человек, с кем не могло случиться большего счастья, как войти в альянс с ним, захотел бы сделать себя недостойным этого столь ужасной неверностью; но когда бы даже все было так, мне казалось, что Короли никогда не должны проявлять досады против кого бы то ни было, когда их интересы этому противоречат; Его Преосвященство сказал мне, что он предложил ему свою племянницу с двенадцатью миллионами приданого; по правде говоря, она не была ему ровней, дабы получить такую честь без чрезвычайной признательности, но, наконец, она, конечно же, стоила Анны Болейн, на ком Генрих VIII, правивший некогда теми же народами, как и он, все-таки женился; однако, когда бы у меня вовсе не было такого примера для цитаты, ни тысячи других, какие я хотел бы обойти молчанием, потому как он их знает не менее хорошо, чем я, мне казалось, что двенадцать миллионов и одна из самых прелестных девиц на свете, какой была эта, совсем не такие вещи, какие презирают; речь не шла более о жене Коннетабля де Колонна, чья красота ни в коей мере не была столь трогательна, как прелесть Ортанс, ни ее душа более податлива, как у нее, но о персоне совершенно очаровательной, да на нее просто взглянуть нельзя, чтобы не влюбиться; кроме того, по репутации той в свете знали, что она не принесет мужу совершенно нетронутого сердца, что вполне могло бы извинить его затруднения по этой статье, если бы о ней я говорил в, настоящий момент; но что до Ортанс, кто не знала еще ни слова любовник, ни козней Двора, и кто была, одним словом, ангелом в человеческом обличье, можно смело сказать, если он откажется от нее, да еще со столькими богатствами, значит, он просто не желает сделаться счастливым. Я преувеличивал в то же время ее привлекательные качества одно за другим, и особенно ее красоту, зная, что этот Монарх обладал влюбчивым характером, а следовательно, он настолько же будет тронут этим, как и всем остальным. Он внимательно меня выслушал, и это мне здорово понравилось, я тешил себя надеждой, что надрываю ему сердце моим рассказом, который, откровенно говоря, не настолько уж был преувеличением, насколько правдой, главное, по поводу красоты Демуазель; но он мне холодно ответил, что все мною сказанное было бы восхитительно в отношении любой другой, но не племянницы Кардинала, да у него бы просто руки чесались от нетерпения овладеть столь привлекательной особой, какой была она, судя по моему рассказу, так что он не просил бы ничего большего, как увидеть ее, дабы убедиться, соответствует ли оригиналу нарисованный мною портрет или же нет. Но что до нее, он так боялся, как бы она не походила на своего дядюшку, что он никогда не проявит к ней никакого любопытства. Я спросил его со смехом, дабы его разговорить, так же ли он безразличен к двенадцати миллионам, как и к Демуазель. Я даже сказал ему, дабы совершенно его искусить, что это было всего лишь первое предложение Кардинала, и если он хоть раз войдет в эти материи вместе с ним, может быть, тот даст ему еще три или четыре сверху. Он мне ответил, что ничуть не сомневался в этом; но так как дурно приобретенное добро, смешанное с тем, что нажито справедливо, никогда не принесет ничего, кроме проклятья, он не желал подвергаться риску потерять свою Корону, обогатившись за счет того, что наворовал дядюшка.

Ответ вроде этого дал мне ясно понять, насколько бессмысленным будет мое желание искушать его и дальше; видимо, он был слишком задет Кардиналом за живое, чтобы когда-либо прислушаться к любому его предложению. Я отнес это за счет того, что натворил здесь Бордо, когда тот был уже совсем близок к восстановлению на престоле, и, не в силах больше излечить его сознание по этому поводу, хотя я, как мог, и присматривался к нему, я вернулся оттуда во Францию несколькими днями позже, поскольку дальнейшее пребывание в этой стране ни к чему бы мне более не послужило.

Я был обязан Королю Англии тем, что он мне сказал, когда я было захотел распрощаться с ним, что Кардинал совсем недурно сделал, выбрав меня для выдвижения такого предложения; этот Министр весьма ловко угадал, что он испытывал большое уважение ко мне, и знаком его действительного расположения будет то, что если я пожелаю обосноваться при его Дворе, он мне сделает столько добра, что я не почувствую никакого сожаления ко всему, оставленному мною во Франции. Я поблагодарил его наиболее выразительно, как мне только было возможно, за проявленную им ко мне милость, тем не менее, умоляя его меня извинить, если я не приму его предложений; я сказал ему, что привязан к моему Королю нерасторжимыми узами, и мне не позволено их порвать. Он счел, будто бы я говорил о моей должности и о клятве, какую я принес, когда на нее поступал; итак, он вызвался сам просить моей отставки у Его Величества и позволения взять меня на свою службу; но я ему сказал в ответ, что те узы, о каких я ему говорил, были моей сильной склонностью, какую я питал к моему Королю, и какую я сохраню до самой смерти. Он не смог меня за это ни порицать, ни настаивать и дальше на своих соблазнительных предложениях, я вновь уселся в почтовый экипаж и отправился обратно, во Францию.

Кардинал ожидал меня с великим нетерпением, так как если у него и оставалась еще какая-то надежда возвести свою племянницу на трон, это зависело теперь только от того, что мне удалось предпринять подле этого Принца; но у него не было никаких оснований быть довольным. Я ему сказал, что там ничего нельзя было сделать для него, и все его миллионы не смогли искусить Его Величество Британское. Он спросил меня о причине, и не объяснился ли тот со мной по этому поводу. Я счел, что не должен говорить ему точно всего выясненного мной, да это бы ни к чему ему и не послужило; итак, я просто дал ему почувствовать, или же я сильно ошибаюсь, или же у того осталась досада на все, сделанное там Бордо, как если бы он действовал по его приказу; я добавил к этому, что тот воспользовался тем предлогом отказать мне, будто бы он считал в своих интересах жениться исключительно по предложению своего Парламента.

/Истоки ненависти./ Я не мог бы больше смягчить все дело, как мне казалось, а также и лучше исполнить мой долг, поскольку, сообщив ему, как я и сделал, что тот приписывал его влиянию поведение Посла, и воспользовавшись словом предлог для облегчения его извинения, я дал ему возможность понять всю правду; но какую бы заботу я ни прилагал для предохранения его сознания от проникновения туда жажды мести, это не помешало ему в самом скором времени изо всех его сил ополчиться против него. Он не только постарался заново разжечь гражданскую войну в его стране, но еще и восстановить против него иностранцев. Он послал специального человека в Соединенные Провинции, дабы внушить им, что этот Принц имел намерение разорить их коммерцию, и они не могли бы лучше избежать этого, как не дав ему времени оглядеться. Король Англии получил об этом сообщение и послал во Францию узнать у Короля, не по его ли приказу все это делалось. Он хотел принять точные меры в столь важных обстоятельствах, дабы ничего не сделать наспех, и в чем он мог бы раскаяться. Ему было совсем нетрудно отомстить за себя, разумеется, если у него имелся к этому резон; Испанцы, отдав их Инфанту Его Величеству, не полностью отделались от зависти, какую они всегда питали к нашей Нации; величие, к какому она вознеслась с некоторого времени, возбуждало в них ее еще больше; в том роде, что они не забывали насвистывать втихомолку на ухо Карлу, якобы теперь, как никогда, настало время отомстить за все дурное обращение, какое он претерпел от Его Величества, когда он пребывал при его Дворе. Они хотели говорить именно о нем, а не о Кардинале, хотя прекрасно знали, что он ни с какой стороны не был в этом замешан, и, наоборот, он проявлял лишь дружеские симпатии к Королю Англии во всем, что от него зависело. Они очень хотели, говорю я, свалить на Его Величество все то, что должны были бы приписать Кардиналу, дабы породить ненависть к нему в его сознании. Однако все их труды по этому поводу оказались напрасными, Его Величество Британское после скитаний от Двора к Двору, чем он занимался на протяжении целых двадцати лет, не думал больше ни о чем ином, как провести свою жизнь в покое. Именно ради этого он и отправил человека к Королю, прекрасно зная, когда бы даже это было правдой, чего на самом деле не было, и все происходило бы в Голландии по его приказу, он тут же от этого отречется. Король Англии рассчитывал, так как и на самом деле это было правдой, что ничто не могло отозваться столь скверно в свете, как желание притеснять такого Короля, кто после постоянных преследований не имел еще времени как следует осмотреться с тех пор, как вышел из этого положения, и он ни о чем не забудет, лишь бы предоставить ему подлинное удовлетворение.