Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Гасьен де Сандра де Куртиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 81 страниц)

Между тем, другой солдат из моей Роты, кто был другом одного из четверых убийц, не имея денег нанять повитуху для девицы, с какой он находился в близком общении, обратился к нему, дабы тот их ему одолжил. Он попросил у него четыре или пять пистолей и рассказал, в какой он оказался нужде, чтобы тот ему в них не отказал. Тот, к кому он адресовался, ответил, что он в отчаянии, но, наконец, невозможно одолжить деньги, когда их не имеешь; это зависело от другого дела, он бы сказал ему запастись терпением на несколько дней, потому что тогда он бы их наверняка получил, но поскольку его дело спешное, он бы посоветовал ему, как добрый друг, обратиться к кому-нибудь другому.

Этот проситель, знавший, каким ремеслом занимался другой, и не поверивший, что, рискуя собственной жизнью, как тот делал ежедневно, он может не иметь такой маленькой суммы, обвинил его, что тот отказывает ему скорее из-за недостатка доброго отношения, чем возможности. Тот, дабы доказать ему обратное, предложил ему пойти вместе с ним, всего их было четверо, они взялись убить одного человека, и если они преуспеют, они тотчас получат сорок пистолей; он охотно разделит с ним десять из его части; эти деньги уже переданы в руки одного общего друга, и теперь их оставалось всего лишь заработать. Желание или скорее нужда заставили его согласиться составить компанию четырем убийцам. Другой назначил ему свидание в ста шагах от моего дома, где они сидели в засаде больше двух часов; наконец, я прошел в сопровождении Портоса и Арамиса, так же, как и еще двоих из их товарищей, зашедших за мной, чтобы повести меня в Комедию. Итак, увидев, что у них менее, чем никогда, удобства для нанесения удара, тот, у кого одалживали деньги, сказал просителю, указывая на меня, – без всякого сомнения, я чего-то остерегаюсь, поскольку больше не выхожу без компании.

Из четырех убийц ни один не узнал, что я тоже принадлежал к Полку. Так как они были из первого батальона, а я из второго, мы еще никогда не оказывались вместе. В деле при Аррасе один из этих батальонов был в Дорлане, тогда как другой оставался в Амьене, и с тех пор они меня видели во всякой другой одежде, но не в форме Полка. Проситель, кто, как я сказал, был из той же Роты, что и я, и кто узнал меня даже переодетым, едва лишь остановил на мне свой взгляд, как принял решение меня предупредить. Он подумал, когда он окажет мне такую услугу, я не откажу ему в деньгах, что он просил у другого, и если даже у меня их нет, я скорее займу из тысячи кошельков, чем уклонюсь от этого, настолько я ему показался щедрым во время одной охраны, когда я угощал его и троих из его товарищей.

Он, разумеется, поостерегся говорить другим, о чем он думал, и так как он был довольно изобретательным для солдата, и хорошо понимал – для того, чтобы придать своему сообщению больше значения в моих глазах, он должен разузнать всю подноготную о том, кто командовал делом, он ловко осведомился о нем у своего друга. Тот без всяких сложностей признался ему, что речь шла о Росне, кто специально явился в Париж распорядиться меня убить, потому что он боялся, как бы я не захотел отомстить за обиду, какую он мне нанес, и тотчас же, покончив с делом, он отсюда уедет.

/Пистоли берут там, где они есть./ Запасшись такими важными сведениями, этот солдат на следующее утро явился в мою комнату, тогда как я был еще в постели. Так как я уже находился в совсем недурных отношениях с моей хозяйкой, она сама подвела его к моему изголовью, поскольку на ее ответ, что слишком рано меня будить, он ей возразил, что, тем не менее, ему надо видеть меня в ту же минуту, дело, о каком он будет со мной говорить, имеет для меня жизненный интерес. То участие, какое она начала проявлять ко мне, сделало ее чувствительной к подобным словам; она не пожелала, чтобы он вошел ко мне без нее и намеревалась выслушать все, что он мне скажет. Солдат заметил, что дело, о котором пойдет речь, не для женских ушей; но та, упрямая, как ослица, ни за что не захотела удалиться. Напрасно я подавал ей знаки, что в глазах солдата это может нанести ей большой вред, и он может вообразить себе невесть что о ней и обо мне, она ничему не хотела внимать. Такое упорство было вызвано только страхом, как бы меня не спровоцировали на дуэль, и как бы не за этим именно важным делом явился человек, кому она сама открыла дверь. Со своей стороны, я знал, что никому не давал повода меня ненавидеть, и, следовательно, не должен был опасаться никакого врага. Я скорее подумал, что он явился занять у меня несколько экю, и смущение мешало ему осмелиться разговаривать об этом при ней.

Так как я все более и более укреплялся в этом ощущении, я откровенно спросил его, не этим ли вызван его визит ко мне, и добавил, – когда я могу, я всегда с удовольствием помогаю моим друзьям и особенно ему, кого я знаю за честного малого. Я был уверен, что это одолжение обойдется мне в экю или в полпистоля самое большее, и считал это просто ничем в сравнении с той тревогой, в какой я видел мою хозяйку. Солдат, увидев, как я направляю его на такую добрую дорогу, ответил, что всегда признавал меня достаточно щедрым в поддержке моих друзей, когда они оказывались в нужде, и, по правде, это было частично именно то, что его ко мне привело. Однако он может похвастаться, – если я соглашусь оказать ему большую услугу, то он сполна расквитается со мной, раскрыв мне одно дело, где речь шла ни больше ни меньше, как о моей жизни; он явился отдать мне в нем отчет, дабы я смог принять все предосторожности, какие принимаются в подобных случаях.

Так как я вовсе не верил в существование врага, замышлявшего что-либо против меня, я, признаюсь, поначалу принял его речь за предлог, найденный им для прикрытия просьбы, с какой он намеревался ко мне обратиться. Моя хозяйка, более чувствительная ко всему, относящемуся ко мне, вывела из этого иное суждение, чем я, и она его резко спросила, – с настолько малым разумением, какое только когда-нибудь может иметь женщина, поскольку она раскрывала таким образом, что интересуется мной гораздо больше, чем была бы должна, – не держать и дальше мою душу в неведении, такие слова могли бы навлечь на меня болезнь, и она будет признательна, если он объяснится, так что же это за тайна, о которой он говорил.

Я с трудом переносил непредусмотрительность этой женщины, не ради себя, но скорее ради нее. То, что она говорила, не приносило мне никакого вреда, но, совсем напротив, только бы повысило уважение ко мне, если бы узнали, что я нахожусь у нее в таких добрых милостях. Как бы там ни было, я все еще упорствовал в своем мнении о солдате, но с первого же слова он заставил меня его потерять. Он меня спросил, не знаю ли я Росне, и когда я ответил, что слишком хорошо его знаю, поскольку мне предстоит отомстить ему за оскорбление, какое он мне нанес, он мне заметил, – если я не приму меры, тот распрекрасно мне в этом помешает; он пообещал сорок пистолей четырем солдатам, чтобы меня убить, и если я и ускользнул от этой опасности, то только потому, что несколько дней не выходил из дома, кроме как в доброй компании; он даже не знает, сколько времени они меня подстерегают утром и вечером, решившись атаковать меня в тот же день, когда я не приму столь надежных предосторожностей; он мне поможет схватить этих четырех солдат, если я пожелаю; негодяи, вроде них, не заслуживают ни малейшего снисхождения.

Затем он рассказал мне, как явился занять денег у одного из них, и обо всем, что за этим последовало, вплоть до того, как он пришел ко мне; он все-таки скрыл то участие, какое хотел принять в их преступлении, поскольку он составил им компанию, чтобы меня убить. Я сделал вид, будто поверил всему, что он мне говорил, и одолжил ему или, скорее, отдал четыре пистоля, в каких, по его словам, у него была огромная нужда. Прежде чем отдать ему деньги, я заставил его поклясться, что он засвидетельствует, когда придет время, все, сказанное им мне; и, отпустив его из-за срочной необходимости сообщить его любовнице, что у него теперь есть чем ей помочь, я забавлялся рассуждениями с моей хозяйкой о том, как я должен поступить в столь деликатной ситуации.

По ее мнению, я не должен был подвергать себя риску и выходить, из страха, как бы эти четыре солдата, убедившись в невозможности для них меня настигнуть, не позвали бы на помощь еще четырех других, но я должен послать разыскать Комиссара и подать ему жалобу; по его позволению я получу декрет и распоряжусь его затем исполнить, как при встрече с Росне, так и при столкновении с его сообщниками. Я не нашел ее мнения хорошим во всех его частях, зная, что для получения декрета требовалось два свидетеля, а у меня был только один; но я решился подать жалобу, рассудив, что она не будет мне бесполезной для оправдания всего, что может воспоследовать из этого дела. Моя хозяйка вызвалась сама сходить за Комиссаром, кто был одним из ее соседей и ее друзей. Я поймал ее на слове и сказал привести его в коротком плаще, из страха, как бы не вспугнуть дичь, если она находится в окрестности и, по всей видимости, меня подстерегает. Я одевался, ожидая, когда она вернется, и тут вошел один Мушкетер из друзей Атоса, Пopтoca, Арамиса и моих. Найдя меня всего взбудораженного, он спросил меня о причине, и я ему перечислил все, приключившееся со мной, и меры, какие я принимаю по этому поводу.

/Преследуемые преследователи./ Так как он был еще совсем молод и не обладал избытком здравого смысла, он мне ответил, чтобы я и не думал обращаться к правосудию, всегда медлительному и подчас ненадежному, у меня есть более верные пути отомстить за себя, и если я доверюсь ему, он сейчас же приведет отряд Мушкетеров; они расправятся с этими негодяями, затем отправятся к Росне и обойдутся с ним точно так же, таким образом мне не понадобится и получаса или трех четвертей часа самое большее для избавления от моих врагов. Он хотел выйти в ту же минуту. Удержав его за руку, я ответил, что не следует торопиться в деле такой большой важности; можно и раскаяться за слишком поспешные решения, и надо поразмыслить обо всем прежде, чем действовать, дабы потом не в чем было себя упрекнуть.

Комиссар явился минуту спустя, и мы договорились, какие принять меры для захвата моих забавников. Вот, что он сделал со своей стороны, а я с моей.

/Мышеловка./ Он вызвал офицера стражи и приказал ему разместить человек тридцать лучников в том месте, где, по словам солдата, меня подстерегали. Офицер их переодел перед тем, как туда идти, и отправил их, одних за другими. Я был предупрежден тотчас, как только они туда прибыли, и тогда я вышел совсем один, дабы заманить моих убийц, но я держался наготове, боясь быть застигнутым врасплох. Они выскочили на меня из засады, едва увидели, что могут безнаказанно меня атаковать, но в тот же момент нагрянули лучники и похватали всех четверых; те даже не успели причинить мне никакого зла. Комиссар, ожидавший только исполнения этой операции, чтобы пойти овладеть особой Росне (солдат указал мне его дом), немедленно отправился туда. К счастью для него, тот уже вышел, когда прибыл Комиссар. Этот последний допустил оплошность; он не должен был бы проникать к нему, не зная, там ли он или нет, но служанка, не видевшая, как выходил Росне, уверяла, что он еще в постели, и всего лишь момент назад она его там видела. Как всегда в подобных случаях, большое количество народа собралось перед дверью Росне, тот же не отходил особенно далеко; едва он вернулся к своему дому и заметил, сколько людей толпится у его двери, как сразу же рассудил туда не возвращаться. Он опасался, не случилось ли чего-нибудь с его «браво», и если это было так, то его, без сомнения, обвинили, хотели засадить в тюрьму, чтобы выяснить правду. Итак, он внезапно повернул на другую улицу, и, оказавшись таким образом в безопасности, больше не имел ни минуты покоя, пока не добрался до Нормандии, к одному из своих родственников, кто был дворянином этой провинции. Его родственник написал оттуда одному из своих друзей в Париже, чтобы осведомиться, не зря ли тот забил тревогу и не без причины ли напугался. Этот друг ответил ему, что тот поступил мудро, когда уехал, дело это натворило много шума, заключенные, поначалу сговорившиеся все отрицать, веря, что не было никаких свидетелей, в конце концов признались, когда им предъявили одного; тотчас же был выдан приказ об аресте Росне, и его процесс, видимо, будет произведен заочно. Росне, кому требовались «браво», когда он хотел с кем-нибудь разделаться, испытал нужду в еще большей смелости, какой он, естественно, не обладал, чтобы выдержать новость, вроде этой. Он уже чувствовал, как все стражники Парижа гонятся за ним по пятам, и, не веря больше в собственную безопасность у его родственника, хотя никто не знал, какую он выбрал дорогу, перебрался в Англию, где, как он прекрасно знал, Правосудие Франции не осмелится исполнять свои декреты.

/Казнь чучела Росне./ Моя хозяйка, узнав, что он обладал состоянием, сочла, что ничего не потеряет, если поведет тяжбу против него, и была достаточно безумна, чтобы, очертя голову, броситься в этот процесс. Я позволил ей действовать, так как был еще очень молод и не осознавал до конца, что значит судиться. Все эти процедуры производились под моим именем и обошлись ей по меньшей мере в две тысячи франков перед тем, как был вынесен окончательный приговор моим убийцам. Росне был приговорен к отсечению головы, а четверо гвардейцев – к Галерам. Осуждение было бы реально исполнено против этих, если бы их Капитан, по имени дю Буде, не смог бы добиться их помилования. Месье де Тревиль, оказывавший мне тысячу любезностей, как потому, что мы были соотечественники, так и потому, что я был другом Атоса, Портоса и Арамиса, кого он весьма уважал, скрытно этому воспротивился. Итак, Король, созидавший свою славу, показывая себя достойным прозвания «Справедливый», данного ему, оказался непреклонным в этом вопросе, и пожелал, чтобы эти четыре солдата были посажены на цепь. Что касается Росне, то он был казнен только в виде чучела, но моя хозяйка заставила наложить арест на все его имущество и наделала ему еще, сам уж не знаю, сколько расходов, прежде чем он смог навести там порядок.

/Безжалостный кредитор./ Так как ей было не под силу выдержать всю эту процедуру, не занимая, ее муж нашел, что она много задолжала, когда он вернулся из Дижона. Он там выиграл свой процесс и привез оттуда доброго вина, которое привело бы его в отличное настроение, если бы на следующий день к нему не явились с требованием выплатить восемьсот ливров, занятых его женой у мало приятного кредитора по доверенности, что он ей оставил перед отъездом. Он ее спросил, как она их употребила, и эта женщина, поопасавшись все ему рассказывать, потому что с потерей его денег он, может быть, заметил бы, что потерял и кое-что другое, она привела ему такие нелепые объяснения, что они рассорились с этого дня. Преследование, какому они подверглись ради любви ко мне, привело меня в большое беспокойство, и не зная, как поступить, чтобы помешать распродаже их обстановки, какую должны были осуществить через неделю после наложения ареста, я решился отыскать кредитора и вымолить у него пощаду. Он показал себя неумолимым до такой степени, что придя в еще большую досаду, чем прежде, я принялся ему угрожать, если у него хватит дерзости привести в исполнение свой приговор. Он мне ответил, что мои слова только усилили его решение, и он не предоставит ни минуты отсрочки своим должникам; он мне посоветовал, однако, побыстрее выйти из его дома, потому что, если он пошлет за Комиссаром, он мне покажет, что мы живем при таком правлении, когда не позволено являться грозить человеку, одолжившему свои собственные деньги с самыми добрыми намерениями.

Мое вмешательство было юношеским порывом, поскольку я не задумался, что оно гораздо более способно навредить моему хозяину и моей хозяйке, чем послужить им. Наконец, срок готов был иссякнуть, и я предложил этой последней пятнадцать луидоров, еще остававшихся у меня от пятидесяти, данных мне Королем; она проявила великодушие, не захотев их принять; но я продолжал настаивать, говорил, если она сможет найти еще восемь или десять других луидоров и отнесет их своему кредитору, тот, может быть, отложит свои домогательства, и в конце концов она меня послушалась. Присоединив к моим пятнадцать других луидоров, а это составляло почти половину одолженной суммы, она отправилась к нему, думая, что он не будет уже таким гнусным турком, чтобы отказать в ее просьбе. Но мой поступок настолько озлобил его разум, что он приказал ей удалиться, иначе он заставит ее пересчитать ступени его дома, поскольку она посылала к нему бретера, и тот угрожал ему прямо в его комнате; он бы хотел, чтобы она запомнила это на всю жизнь, и сейчас же, как только истечет срок, он распорядится распродать всю ее мебель.

/Герцог де Сен-Симон играет в кости по-крупному./ Бедная женщина возвратилась от него домой в совершенном отчаянии и хотела отдать мне мои деньги, поскольку они ничему больше не могли послужить. Я упорно отказывался, но она меня вынудила положить эти пятнадцать луидоров обратно в мой кошелек, что я и сделал, не менее удрученный, чем могла быть она. У нас был четверг, а распродажа обстановки должна была состояться в субботу – итак, желая, так сказать, сделать невозможное, дабы остановить надвигавшееся на нее бедствие, я явился в прихожую Короля, где я видел несколько раз, как играли в кости на большие деньги. Я никогда до конца не разбирался в игре, поскольку далеко не был игроком; напротив, я решил удерживаться от этого всю мою жизнь. Все, чему я научился, так это делать ставку и узнавать, когда выиграл или когда проиграл. И вот, не имея другого выбора, как только рискнуть и сыграть на мои пятнадцать луидоров, я приблизился к столу, где ставили довольно крупно, чтобы занять там место сразу же, как кто-нибудь от него отойдет. Я ждал более полутора часов, прежде чем получить его, так как там было больше людей, чем могло бы присутствовать при поучении самого искусного проповедника Парижа. Однако я дрожал при мысли потерять мои деньги и тем еще больше усугубить мою печаль. Наконец, с трудом втиснувшись на место, я оглядел расположение перед тем, как произнести слово, от которого должно было зависеть все мое счастье. Я увидел, что здесь играли в устрашающую игру, наименьшие ставки были по двенадцать или пятнадцать пистолей; более того, затем они удваивались, и все рисковали всем, что лежало перед ними, как если бы речь шла о простой булавке. От этого меня затрясло еще больше, чем прежде, поскольку я сказал себе – одного захода, вроде этих, вполне хватит, чтобы вытащить нас из беды, мою хозяйку и меня, или же отправить нас обоих в лечебницу.

Понаблюдав за игрой около четверти часа, я рискнул сделать ставку в пять луидоров. Месье Герцог де Сен-Симон держал кости и посмотрел на эту ставку, как на недостойную его гнева; итак, он не ответил мне ничем, пока держал рожок; после него кости перешли к Шевалье де Моншеврею, дворянину из Французского Вексена, из окружения Месье де Лонгвиля. Он не стал презирать меня, как сделал Герцог де Сен-Симон, то ли он хотел вовлечь меня в Братство игроков, где он играл большую роль, то ли, не имея больше денег, что было правдой, он нашел мою ставку более соответствующей своим средствам, чем множество других, предлагавшихся вокруг стола. Я выиграл девяносто шесть луидоров, это было на несколько пистолей больше, чем я жаждал получить; таким образом, вернувшись домой, более довольный, чем мог бы быть сам Король, я нашел по прибытии, что там произошли вещи, весьма способные частично поубавить мое удовлетворение.

/Обманутый муж одурачен./ Хозяин, видя, как истекают последние двадцать четыре часа, когда он еще мог помешать распродаже его мебели, отправился на поиски кредитора, ничего не сказав жене и не зная, что я побывал там до него. Кредитор, кто был не только грубым, но еще и злобным человеком, не удовольствовался, обругав его, но добавил в придачу, что в другой раз ему следовало бы лучше следить за своей женой, потому что она, по всей видимости, проела вместе со мной одолженные деньги. Это замечание привело мужа в скверное настроение, и, возвратившись домой, он устроил ей настоящую трепку. Я так и нашел ее всю в слезах и, забыв сообщить ей добрую новость, додумался лишь спросить, что с ней. Она сказала мне без всяких церемоний, а я поведал ей, что произошло со мной. Она вновь окрепла от моих слов и сказала мне, – раз уж так обстоят дела, мне нужно купить с торгов их мебель, поскольку она желает, чтобы ее муж никогда больше в глаза ее не увидел; вот почему я дурно поступлю, если помешаю распродаже. Я прекрасно увидел, что она хотела его покинуть, и полученные удары весьма ее беспокоили. Я не стал скрывать, что не могу одобрить ее развод; у нее не нашлось для меня другого ответа, кроме того, что она не привыкла быть битой, и требовалось остановить это с самого начала, иначе ее муж будет злоупотреблять этим еще больше в будущем; он хочет помешать нам видеться, чего она никогда не потерпит, по меньшей мере, по своей доброй воле.

Я достаточно любил ее и имел для этого добрые основания; кроме ее красоты, она всегда была так добра со мной с первого до последнего дня, я должен бы быть совсем неблагодарным, чтобы этого не признавать; потому я наговорил ей столько нежностей, сколько могли мне подсказать признательность и дружба. Я заверял ее – этот новый знак привязанности меня глубоко тронул, я старался внушить ей доверие к моим словам, я растолковывал, что она не может покинуть своего мужа, не подав повода к сплетням, что я ее люблю настолько, что ее репутация мне не менее дорога, чем моя, что… Она меня прервала и сказала – язык весьма удобный инструмент и можно его заставить сказать все, что пожелаешь, когда мужчина любит женщину, он достаточно деликатен для того, чтобы не делиться ее милостями с мужем; она бы не полюбила мужчину, у кого была бы жена, по меньшей мере, если бы он не покинул ее ради любви к ней.

Я позволил говорить ей и дальше, а сам старался утешить ее моими ласками, дабы привести ее в то состояние, какого бы мне хотелось. Наконец, вопреки моему отвращению жить под одной крышей с ним, мы вместе согласились на том, что завтра, во время обеда, я скажу, сделав вид, будто не замечаю их размолвки, что я нашел человека, кто одолжит им денег для расплаты с их кредитором, и он даст им три месяца на то, чтобы их вернуть, и он попросит от них письменное обязательство. Она намеревалась держать его этим в тесной зависимости, чтобы страх попасть под преследование из-за выплаты этой суммы обязывал его относиться с большим почтением ко мне.

На следующий день я все сделал так, как мы договорились, и так как ее муж не мог смириться с идеей увидеть распродажу собственной мебели, он поймал меня на слове. Я упросил Атоса соблаговолить одолжить мне его имя для этого дела, мне передали расписку, и мы прожили всю зиму в довольно добром согласии, муж, жена и я.

/Муж одурачен и доволен./ Когда три месяца подходили к завершению, муж умолял меня попросить новой отсрочки у моего друга, потому что он не был еще в состоянии расплатиться. Его жена требовала от меня сказать ему, что Атос нуждается в своих деньгах, дабы нагнать на него страху и прижать его еще теснее; но я счел, что не следовало так подступать к нему с ножом к горлу, он и так уже достаточно потрепан. Вскоре должна была начаться кампания, она давала прекрасный предлог для того, что хотела от меня его жена. Однако я призвал ее прислушаться к голосу разума, и мы сделались лучшими друзьями на свете, муж и я, поскольку я сказал ему, что по моей просьбе Атос охотно подождет до нашего возвращения из армии.