Текст книги "В понедельник рабби сбежал"

Автор книги: Гарри Кемельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Глава XIV

С самого приезда в Барнардс-Кроссинг рабби Хьюго Дойч регулярно совещался с кантором Зимблером и Генри Зелигом, председателем ритуального комитета. Последний был назначен президентом на этот важный пост в основном из-за скорости, с которой читал молитвы. Берт Рэймонд обратил на него внимание, когда пришел в миньян прочитать кадиш[36]36
  Кадиш – молитва скорбящего по умершим.


[Закрыть] в годовщину смерти отца.

– Он первым сел после «Шмоне-Эсре»[37]37
  Шмоне-Эсре – то же, что «Амида» (см. сноску на стр. 7 – примечание 1). Произносится стоя.


[Закрыть]. Сначала я подумал, что он, как и я, что-то пропускает, но специально сел рядом с ним – и правда читает все. Губы шевелятся без остановки. Наверное, все на память знает.

Зелиг и в самом деле знал на память ежедневные молитвы, но этим его знание еврейского ритуала полностью исчерпывалось Поэтому он соглашался со всеми предложениями рабби Дойча. Кантор был более твердым орешком. Он охотно принимал любое предложение, расширявшее его участие в службе, но когда рабби Дойч предлагал пропустить какую-нибудь молитву, особенно с длительным музыкальным сопровождением, он начинал жаловаться.

– Но рабби, эта молитва задает настроение всей службе. – Иногда он ссылался на чисто личные основания – мол, это лучшее соло в его репертуаре: «Я пою первую часть молитвы фальцетом, потом следующую часть нормальным голосом, потом опять фальцетом, и опять нормальным голосом. Это звучит как дуэт, народ в восторге. После каждой службы кто-нибудь обязательно подходит выразить восхищение именно этой молитвой».

Но у рабби Дойча было собственное мнение и богатый опыт обращения с капризными канторами.

– Послушайте, кантор, есть правило успешного проведения службы в пятницу вечером – служба должна быть короткой и живой. Она же повторяется каждую неделю. Если служба тянется долго, прихожане устают и первое, что они делают – как вы знаете, – перестают на нее ходить. Служба должна длиться не больше часа. Они поужинали и хотят расслабиться. Немного послушают ваше пение, немного попоют сами, мы прочитаем вместе с ними пару мест, чтобы у них появилось торжественное чувство шабата, потом я произношу короткую проповедь. «Амида» – небольшой перерыв, чтобы размять ноги; заканчиваем мы энергичным «Адон Олам»[38]38
  Адон Олам – «Властелин мира» – славословие Богу. По еврейским меркам относительно новая молитва (составлена в средние века, включена в службу в XV в.).


[Закрыть], и они спускаются в малый зал выпить чаю, съесть пирог и поговорить между собой. Это хорошее вечернее развлечение, вы увидите, что посещаемость будет расти от недели к неделе.

У него были и другие идеи относительно улучшения службы, и в первую же пятницу он сумел реализовать их все одновременно. Когда прихожане расселись по своим местам, они заметили, что высокие, похожие на троны стулья на возвышении с обеих сторон ковчега[39]39
  Ковчег – Ковчег Завета. В современной синагоге – место для хранения свитков Торы, часто на помосте, с которого раввин читает проповедь.


[Закрыть], обычно занятые рабби и кантором, пусты. По расписанию служба должна была начаться в восемь, и без четверти конгрегация, которой не терпелось увидеть своего нового рабби в действии, уже собралась и расселась. Но места на возвышении все еще пустовали.

Орган играл печальную мелодию, жалобные минорные каденции, но без десяти восемь звук внезапно стал нарастать, перешел в мажор, дверь комнаты для облачения открылась, и появился рабби, выглядевший величественно в черном одеянии и шелковом талите; на голове у него была высокая бархатная ермолка, как у кантора. Он чуть помедлил, затем, не спеша, поднялся по ступенькам возвышения и стал перед ковчегом спиной к конгрегации. Он постоял так минуту или две, слегка наклонив голову, потом выпрямился и направился к своему месту.

Усевшись, он невозмутимо оглядел конгрегацию, останавливая пристальный взгляд на перешептывающихся прихожанах, и разговоры прекратились. Без двух минут восемь он поднялся и подошел к кафедре. Лицо было обращено не к конгрегации, а слегка повернуто к двери комнаты для облачения. Он стоял, спокойно ожидая; ровно в восемь дверь открылась, появился кантор и с порога начал петь «Ма Това» – «Как прекрасны шатры твои, Иаков». Медленно, продолжая петь, кантор поднялся по ступенькам на возвышение, а рабби стоя смотрел на него. Пение закончилось в тот момент, когда кантор достиг кафедры, и только тогда рабби вернулся на свое место рядом с ковчегом.

Затем кантор пропел «Леха Доди», прихожане с ним вместе спели припев, после чего рабби вышел вперед и объявил глубоким баритоном:

– Теперь мы вместе прочтем псалом на двенадцатой странице ваших молитвенников.

Он прочел первый стих, затем следующий вместе с конгрегацией, и его глубокий голос явно выделялся на фоне бормотания прихожан.

Служба и правда была короткой и живой. Проповедь продолжалась всего пятнадцать минут, ни одна часть программы не была затянутой. Кантор пел не слишком много, прихожанам это понравилось. В совместном чтении половину прочел рабби, осталось приятное ощущение легкости и сопричастности; «Амида», прочитанная стоя и в тишине, была почти как отдых.

Были, конечно, и недовольные. Кое-кому из старших не понравилась черная одежда рабби, напоминающая священника или пастора, некоторые сочли приготовления слишком эффектными, театральными и искусственными. Им возражали:

– Послушайте, какая религиозная организация в мире самая сильная? Католическая церковь, правильно? А чем они берут, если не спектаклями и церемонией? Они знают, что приводит людей в церковь каждую неделю – хорошее шоу. И они его ставят.

Оппоненты возражали и по поводу проповеди.

– Как по мне, на самом деле он ничего не сказал.

– Зато на это ему не понадобилось сорок минут.

Но даже самые большие противники были вынуждены признать, что служба было отмечена исключительной благопристойностью, отличительной чертой консервативного иудаизма.

Подавляющее большинство, однако, было в восторге, многие сочли своим долгом подойти к рабби и сказать об этом.

– Я получил истинное наслаждение, рабби. Я редко приходил по пятницам, но с этих пор вы будете видеть меня каждую неделю.

– Ваша проповедь, рабби, задела струнку во мне, если вы понимаете, что я имею в виду. Я долго буду думать об этом.

– Знаете, сегодня вечером я впервые почувствовал, что принимаю участие в чем-то – ну – святом. Я могу назвать это только так.

– И я, рабби. Это был лучший шабат, какой я могу припомнить.

Берт Рэймонд, стоявший рядом с Дойчем, сиял.

Глава XV

Смоллы еще не отошли после перелета и проспали все утро – даже Джонатан. Их разбудило яркое солнце, бившее прямо в лицо; был уже одиннадцатый час, слишком поздно, чтобы идти в синагогу.

Мириам мучили угрызения совести.

– Я знаю, что ты хотел пойти в синагогу в первый шабат в Иерусалиме.

– Я собирался, – беспечно сказал он, – но будут и другие шабаты. Пойдем, погуляем. Рядом с Кинг Джордж-стрит есть парк.

На улице они увидели нечто совершенно новое для себя – целый город, соблюдающий шабат. Все магазины были закрыты – как и следовало ожидать – но это еще не все. Автобусы не ходили, почти не было машин. Светофоры мигали желтым. Люди просто гуляли по улицам, как и они, семьями, в лучшей шабатней одежде, наслаждаясь хорошей погодой.

Те, что возвращались из синагоги, шли более целеустремленно, некоторые все еще в молитвенных покрывалах на плечах, – нести их в руках могло считаться работой и, следовательно, нарушением шабата. Всюду они видели хасидов в нарядной одежде: вместо широкополой черной фетровой шляпы – меховой штреймл, короткие, похожие на бриджи штаны собраны чуть ниже колена, на ногах белые чулки. Некоторые были в длинных черных шелковых пальто, подвязанных поясами. Те, что помоложе, предпочитали длиннополые сюртуки, из-под жилетов была видна бахрома талес котн, малого талита, который хасиды носят постоянно; для молитвы они надевали на талию плетеный пояс, чтобы отделить нижние, земные части тела от верхних и, как считается, более духовных.

– Почему они так одеваются, Дэвид?

Он усмехнулся.

– Пожалуй, из чистого консерватизма. Так одевались зажиточные польские и русские купцы восемнадцатого столетия, вероятно, так одевался Баал Шем Тов[40]40
  Баал Шем Тов, (сокр. Бешт), букв. «обладатель доброго имени» (1700–1760), – заложил основы современного хасидского движения, похоронен в местечке Меджибож на Подолии (в современной Украине – Хмельницкая область). Отвергал аскетизм, учил возносить молитвы с радостью и весельем, что было серьезным вызовом традициям того времени.


[Закрыть], основавший движение в восемнадцатом веке, и, подражая ребе[41]41
  Ребе – цадик, духовный лидер хасидской общины.


[Закрыть], они одеваются так же. Думаю, что аманиты[42]42
  Аманиты – секта американских меннонитов, протестантской секты, проповедующей беспрекословное исполнение библейских предписаний.


[Закрыть] в Пенсильвании руководствуются тем же. Мы склонны связывать одежду с позицией. Может, поэтому современная мода вызывает такой протест – ее считают показателем бунта и разрыва не только с традиционным стилем, но и с традиционной моралью и ценностями.

– Ну ладно еще старики, но когда молодые… – вон тот, ему не больше четырнадцати.

Рабби проследил за направлением ее взгляда.

– Он немного франт, а? Его штреймл – это ведь норка, – должно быть, стоит немало. – В его голосе появилась грустная нотка. – Печальный парадокс в том, что так твердо придерживаясь стиля в одежде, они в значительной степени утратили дух движения. Изначально хасидизм был своего рода романтическим мистицизмом, движением радости и смеха, песен и танцев, направленным на непосредственный контакт с Богом. Это была необходимая и весьма эффективная реакция на строгое соблюдение религиозных предписаний, характерное для того времени. Но теперь все вернулось в исходную точку, и это течение наиболее педантично в строгом следовании букве закона.

В парке мальчики от десяти до двадцати лет и старше играли в футбол. Играли без соблюдения формальностей, команды складывались случайно; увлекшись, игроки часто сталкивались друг с другом, но пострадавших, похоже, не было.

Смоллы сели на скамью и наблюдали за ними. Другие зрители сидели прямо на траве на краю импровизированного поля, и хотя время от времени мяч проносился над их головами, а игроки боролись за мяч вокруг них, никто не возражал.

Они сидели на скамье под ярким солнцем в полном расслаблении. Джонатан отошел в сторону, наблюдая за группой мальчиков помладше, игравших маленьким мячом. Один раз мяч подлетел к нему и остановился у ног.

– Бей, – крикнул на иврите один из мальчиков. Он не понял, но автоматически ударил по мячу и с удивлением и восхищением смотрел, как тот полетел по воздуху. В восторге от своего успеха и немного испугавшись, что не должен был отбивать мяч так далеко, Джонатан побежал к родителям, крича:

– Я отбил его, я отбил его. Вы видели меня? Вы видели, что я отбил мяч?

Мать обняла его.

– Это был прекрасный удар, – сказал рабби. – Если вернешься, может, снова ударишь, и тебя примут в игру.

– Дэвид! – воскликнула Мириам. – Они же на два или три года старше. Его могут ударить.

– А по-моему, нет. Посмотри-ка, никакой агрессии.

Но Джонатан не хотел рисковать и прижался к матери. Приближался полдень, игры постепенно прекращались. Смоллы тоже неторопливо, в духе дня, направились домой.

– Первый раз за много лет ты не пошел в шабат в синагогу, Дэвид, – сказала Мириам, когда они подходили к дому.

– Так и есть, но я не чувствую, чтобы что-то потерял. Я всегда ходил не только потому, что этого ждали от меня как от рабби, или как от студента семинарии, а еще раньше как от сына рабби, – но и потому, что таким образом я выделял шабат из моих будней. Я одевался немного по-другому, шел в храм пешком, выходя заранее, чтобы не надо было спешить. И точно так же шел назад, зная, что никаких неотложных дел нет. Пожалуй, я не только праздновал, но и утверждал шабат. А здесь нет нужды утверждать его. Его не приходится выделять из будней – это сделали за тебя. Весь город соблюдает шабат. Ты знаешь, хоть мне не удалось пойти в синагогу, это был лучший шабат из всех, что я могу вспомнить.

Она с любопытством взглянула на него.

– Странновато звучит для рабби.

– Возможно. Но так я чувствую.

Глава XVI

Помощник – смуглый, темноволосый, застенчивый – робко вошел в кабинет своего начальника, инспектора полиции Иш-Кошера, и кашлянул, чтобы привлечь внимание. Иш-Кошер, спокойный, массивный человек в ловко сидящей форме, поднял голову и приветливо сказал:

– Да, Аарон?

– Там пришел человек, – сказал тот извиняющимся тоном. – Он из гражданской обороны и был на дежурстве в том районе, на Альфонт-стрит…

– Он что-то видел? Что-то знает? Да говори же. – Инспектор потрогал маленькую кипу, прикрепленную шпилькой к редеющим волосам. Для него она была признаком не столько набожности, сколько лояльности по отношению к его партии, придававшей большое значение религиозной традиции. Заодно она прикрывала лысину на макушке.

– Ну…

Иш-Кошер вздохнул. Вот уж типичный сефард[43]43
  Сефарды – евреи, выходцы из арабских стран (в отличие от ашкеназов – выходцев из Европы). В массовом порядке иммигрировали в Израиль в первые годы его существования. Многие имели только начальное образование и занимались, в основном, ремеслами и физическим трудом.


[Закрыть]. Они очень хороши в рядовом составе – пешеходный патруль, регулировка уличного движения и прочее, но на более ответственных должностях нерешительны и цепенеют в любой момент. С ними приходится много и терпеливо работать. Через несколько лет в управлении их, пожалуй, будет намного больше – в армии уже большинство.

– Садись, Аарон, – доброжелательно сказал он. – Ну, так в чем дело?

– Я не знал, беспокоить тебя с этим или нет. На самом деле там ничего такого, просто время совпадает, но у нас нет ничего другого.

– Так давай его сюда, поговорим. Сам говоришь, ничего другого у нас нет.

– Их там двое, но говорит в основном один.

– Тогда давай обоих. У нас что, не хватает стульев?

Обоим было за сорок, по одежде и общему виду Иш-Кошер решил, что это мелкие предприниматели, лавочники, скорее всего. Шмуэль, тот, который в основном говорил, был одет немного поопрятнее. Костюм выглажен, а ботинки начищены. Моше тоже был в пиджаке, но свитер весь в пятнах. Иш-Кошер подумал, что он, скорее всего, работает на улице, наверное, хозяин ларька.

– Мы были на дежурстве, – сказал Шмуэль.

– Ночном дежурстве, – поправил Моше.

– Ты будешь говорить, Моше, или я?

– Говори ты.

– Хорошо. Так вот, мы были на ночном дежурстве, было, пожалуй, без скольких-то одиннадцать. Мы были почти в конце Альфонт-стрит. Взрыв был в номере девяносто восемь, а мы были за пару домов до него, скажем, у восемьдесят шестого. Мы остановились закурить…

– Ты закурил сигарету, – сказал Моше.

– Хорошо, я закурил сигарету. Ты боишься, что инспектор донесет на меня? Так вот, подходит мужчина и очень любезно, очень вежливо спрашивает, не знаем ли мы, где находится Виктори-стрит.

– Он говорил на иврите?

– Он говорил на иврите, но он не израильтянин. Иностранец, американец, я думаю.

– Хорошо, продолжай.

– Ты знаешь, как идет Виктори-стрит, изгибается дугой. Я и спрашиваю его, какой ему нужен номер, потому что если это большой номер, ему надо вернуться назад, а если начальный, так это в том направлении, куда мы шли, дальше по Альфонт-стрит и направо. – И он изобразил это рукой.

– Он сказал – номер пять, – произнес Моше.

– Я как раз собирался сказать инспектору, – негодующе сказал Шмуель.

– Хорошо, – сказал Иш-Кошер, – он искал Виктори-стрит, 5. Что дальше?

– Ничего, – торжествующе сказал Шмуэль.

– Ничего? – Иш-Кошер уставился на этих двоих и затем вопросительно посмотрел на помощника.

Шмуэль поднял руку – то ли успокаивая его, то ли желая сказать, что продолжение следует.

– Потом я прочитал в газете, что когда бомбу приводят в действие, до взрыва остается час. Так вот, бомба взорвалась примерно в полночь, а этот человек подошел к нам как раз около одиннадцати. Так я сказал моему другу Моше и…

– Понимаю. Вы его хорошо разглядели? – спросил Иш-Кошер. – Можете его описать?

– Описать? – Он неуверенно посмотрел на Моше. – Он был высокий. Правда, Моше?

Моше кивнул.

– Может, футов шесть, Моше?

– Не меньше шести футов.

– Какого цвета волосы, глаза?

– Было темно. Это же было поздно вечером. Ты видел его глаза, Моше?

Моше покачал головой.

– Сколько ему лет?

– Средних лет. Я имею в виду, не мальчик, не юноша. Может быть, пятьдесят. Ты бы дал ему пятьдесят, Моше?

– Не меньше пятидесяти. Может, даже пятьдесят пять.

– Как он был одет?

– В пальто и шляпе. Потому я не и могу сказать, какого цвета волосы. На нем была шляпа.

– И он американец? Откуда ты знаешь? Его иврит?

– У него хороший иврит, но не такой, как у нас. Как будто он учил его, понимаешь, что я хочу сказать?

– Хорошо. Он спросил вас, как попасть на Виктори-стрит, вы ему сказали, и он ушел?

– Не-ет, не совсем. Ему был нужен пятый номер, а мы шли в ту сторону, так что шли вместе и разговаривали.

– Ты разговаривал, – сказал Моше.

– Ну, я разговаривал. Я что, выдавал какие-то секреты?

– О чем вы говорили?

– О чем обычно говорят люди? О правительстве, о налогах, о войне – как всегда.

– И вы проводили его до места?

– Нет, мы дошли до перекрестка, и я сказал, что ему надо идти туда, там начало Виктори-стрит, а номер пять – это второй или третий дом от угла.

– И он пошел, – подсказал Иш-Кошер.

– Нет. – Шмуэль улыбнулся, довольный, что заманил инспектора в ловушку. – Он посмотрел на часы и сказал, что уже, пожалуй, слишком поздно идти в гости. Он поблагодарил нас и пошел дальше по Альфонт-стрит.

Иш-Кошер насмешливо посмотрел на своего помощника, когда тот вернулся, проводив посетителей.

– Я тебе говорил, – сказал Аарон, – что не думаю, будто там что-то такое есть, но…

– Но у нас нет ничего другого, – сказал шеф. – И все же, если немного подумать, это любопытно. Одиннадцать часов – довольно поздно, чтобы идти в гости, так же поздно, как и несколько минут спустя, когда он решил, что уже слишком поздно. Пожалуй, стоит немного порасспрашивать. На многое я не рассчитываю, как ты понимаешь. Пожалуй, метод Адуми – схватить несколько арабов и допросить из расчета, что кто-нибудь из них перенервничает и признается, – правильный метод. Но в моем районе убит человек. То, что его убило взрывом, несущественно. Это убийство, а я обязан расследовать убийства. Так что, может быть, стоит сходить на Виктори, 5 и спросить, не ждал ли кто-нибудь из жильцов в тот вечер позднего гостя.

Глава XVII

В воскресенье Смоллы решили посмотреть город. Все утро было в их распоряжении: Джонатан пробудет в школе до двух часов, и в полдень его там покормят.

– Не беспокойтесь о том, чтобы вернуться точно вовремя, – сказала Орс Розен, их соседка. – До вашего прихода он может поиграть с Шаули.

– Мы хотим пойти в Старый Город и к Стене, – сказала Мириам. – Успеем?

– Конечно. – И она объяснила, на каком автобусе добраться к Яффским воротам. – Вы увидите там указатели, как пройти к Стене. Это недалеко. Туда и пешком можно добраться. Но первый раз лучше на автобусе.

Поэтому они сели в автобус. Не успели они заплатить за проезд, как водитель резко тронулся с места, и их отбросило на сиденья. Но перед автобусом внезапно появилась машина, и водитель так же резко затормозил. Он высунул голову в окно и крикнул:

– Да обойдут тебя беды, но ты круглый дурак. – Покраснев от негодования, он снова резко рванул с места.

Несколько минут рабби и Мириам не отрываясь смотрели в окно. Женщина средних лет с кучей пакетов на широких коленях и парой сеток с покупками, лежащих рядом, дернула за шнурок звонка и, опасаясь, что водитель не слышал, дернула еще раз.

Тот глянул в зеркало заднего вида и крикнул:

– Все в порядке. Я тебя слышал, слышал. Или ты думаешь, что это музыкальный инструмент? – Он свернул к обочине и остановился.

Женщина собрала свои сумки и пакеты и направилась к двери.

– Он ведет себя так, будто эту дорогу построил его отец. А сколько раз ты дергаешь шнур, а он не останавливается? И сколько раз в дождь ты ждешь на остановке, а они проезжают мимо?

– Женщина, женщина, всем надо ехать, и если ты не поспешишь, то не успеешь приготовить обед к приходу мужа. Закончишь свой рассказ в следующую поездку.

– Все водители автобусов одинаковы, – сказала Мириам.

Рабби улыбнулся.

– Этот такой же, да не совсем.

Автобус высадил их перед Яффскими воротами, и, прежде чем войти, они обернулись посмотреть на ту часть нового города, которую проехали.

– Он весь такой белый, Дэвид, – воскликнула Мириам.

– Он построен из иерусалимского камня. Если я правильно помню, во времена Британского мандата этого требовал закон. Может быть, он еще действует. Но впечатление потрясающее, правда?

Они прошли через ворота, пересекли широкую площадь и вслед за другими посетителями вошли в узкий коридор шириной меньше десяти футов, главную улицу Старого Города. Она была крытая, как туннель, с лавками и магазинами по обеим сторонам; хозяева-арабы сидели снаружи на маленьких скамейках, жестами приглашая прохожих заходить.

Улица круто спускалась вниз; через каждые несколько футов были две или три ступеньки, и казалось, будто они спускаются все глубже и глубже в недра земли. Улица была заполнена арабами, туристами, священниками различных конфессий, и повсюду были дети. От главной улицы отходили переулки, тоже крытые, с тянущимися вдоль магазинами. Однако то тут, то там они мельком видели скверики или внутренние дворики, явно жилые. На одном углу к ним подошел мальчик одиннадцати-двенадцати лет. Парнишка был чист и одет по-европейски.

– Вам нужен гид, леди и джентльмен? Я могу проводить вас куда угодно. Вы хотите пойти к Западной Стене? Вы из Америки?

– Да, мы из Америки, – сказала Мириам.

– Может быть, из Чикаго? Или из Пенсильвании? У меня много друзей в Чикаго и в Пенсильвании. Может быть, вы знаете кого-нибудь из них? Доктор Гольдштейн из штата Пенсильвания – мой очень хороший друг.

– Нет. Я не знаю доктора Гольдштейна из Пенсильвании, – невольно развеселившись, сказала Мириам.

– Может, вы хотите увидеть Виа Долороза[44]44
  Виа Долороза – (итал.) – дорога скорби, крестный путь Иисуса Христа.


[Закрыть]? Я могу показать ее вам и устроить, чтобы вы зашли внутрь монастыря. Отец Бенедикт – мой очень хороший друг.

Мириам покачала головой.

– Может, вы хотели бы купить ковры или драгоценности? Я могу отвести вас в лучшие магазины. Как моим друзьям вам продадут все по самым низким ценам. Или персидские эмали – я знаю магазин, который владелец собирается закрывать и распродает все очень дешево.

– Мы не хотим ничего покупать, – сказала Мириам.

– Мой брат может достать вам кожаные изделия по оптовым…

Мириам покачала головой и поспешила вслед за мужем, который ушел вперед, не поддавшись соблазну. Сворачивая за угол, они увидели, как мальчишка подошел к кому-то еще.

– Нельзя поощрять их, – сказал рабби, – иначе от них не избавиться.

– В это пареньке есть что-то особенное. Когда-нибудь он, возможно, станет мэром города.

Рабби усмехнулся.

– Не этот. Этот будет торговцем, владельцем такого же магазинчика и будет целый день сидеть на табурете перед своим магазином, покуривая кальян и поглощая бесконечные чашки кофе. Он будет владеть половиной города, и мэр будет числиться в его платежной ведомости.

По мере того, как они углублялись в древний город, постоянно спускаясь вниз, характер улицы менялся. Магазины здесь были предназначены не для туристов, а скорее для жителей города. Были мастерские, где ремонтировали радио и часы, и другие, где чинили горшки и кастрюли. Мясные лавки с целыми овечьими тушами, подвешенными за ноги, и лавки, где продавались странные продукты. Обувные мастерские и парикмахерские. В маленьких кафе радио было включено на полную мощность, унылая, пронзительная арабская музыка была слышна далеко вокруг. И сидевшие перед своими лавками владельцы не улыбались призывно, а безразлично скользили взглядом, зная, что этих туристов вряд ли заинтересуют их товары.

Один раз Мириам и Дэвид пришлось прижаться к стене, когда два осла, навьюченных грудами пустых деревянных ящиков из-под фруктов, протрусили по улице, подгоняемые криком маленького мальчика. В другой раз им пришлось отступить в подвернувшийся дверной проем, чтобы не сбило с ног стадо овец, которое гнали через узкую, похожую на коридор улицу.

В одном месте улица странно расширилась во что-то вроде площади, где несколько девочек пяти-шести лет играли в игру, похожую на классики. Увидев Смоллов, они тут же подбежали, умоляюще протягивая грязные маленькие руки с криком: – Деньги, деньги.

– Не обращай на них внимания, – сказал рабби и строго покачал головой в их сторону. Одна маленькая девочка схватилась за живот, чтобы показать, что она голодна, а когда и это не дало никакого результата, зашаталась и упала на землю. Мириам чуть было не остановилась, но рабби пошел дальше, и она боялась потерять его из виду. Оглянувшись, она с радостью увидела, что малышка встала и опять играет с другими детьми.

– Как ты думаешь, она могла быть голодна, Дэвид?

– Только не эта. Они все выглядят достаточно упитанными, а на ней новые ботинки.

Указатель направил их к ряду узких ступеней, и они последовали туда за группой людей. Поднявшись, они увидели широкую площадь и за ней Стену. С каждой стороны дорожки стоял солдат, и женщины должны были открыть сумочки для осмотра.

Смоллы оказались на каменном балконе, расположенном выше площади. Ограда, поставленная под прямым углом к Стене, отделяла женскую часть справа от мужской слева. Десятка два женщин стояли рядом со Стеной на женской стороне, дотрагиваясь до нее. На мужской стороне людей было намного больше, большинство из них молились, раскачиваясь и кланяясь в экстазе.

– Это что-то значит для тебя, Дэвид? – мягко спросила Мириам.

Он медленно покачал головой, раздумывая.

– Не сама Стена. Для меня это просто стена. Хотя это, скорее всего, часть Храма, построен он был, по-видимому, Иродом, который не входит в число моих любимцев. Но молящиеся там производят на меня впечатление. Возможно, людям действительно необходимо особенное святое место.

– Мы спустимся?

У барьера они разделились.

– Я буду ждать тебя здесь минут через двадцать, – сказал он.

Он немного прошелся и приблизился к Стене – не молиться, а просто постоять несколько минут и подумать. Потом опять пошел вдоль Стены, иногда останавливаясь, пристально рассматривая массивные камни и проводя по ним рукой, чтобы ощутить фактуру. Он прошел под аркой, примыкавшей к Стене, туда, где велись раскопки, и осмотрел шахту, которая опускалась до предполагаемого первоначального уровня храма. Потом вернулся и подождал Мириам.

– Ты молилась?

– Да. Но я бы не хотела говорить тебе, о чем.

– Ты и не должна.

– Ну, тогда и не буду. Там одна женщина пыталась заставить меня надеть длинную юбку, которая была у нее с собой. Я отказалась.

Он посмотрел на ее ноги.

– Она, наверное, просто позавидовала.

– В щелях между камнями на моей стороне засунута куча всяких маленьких бумажек.

– На моей тоже. Я заглянул в некоторые.

– Не может быть!

– Конечно, а почему бы нет? Я же положил их на место.

– И что в них?

– Кто-то хочет, чтобы Бог вызвал землетрясение в Египте. У меня был соблазн не класть ее назад, но потом подумал, что Бог, скорее всего, сам разберется. В одной просили о выигрышном номере в лотерее. А еще в одной просят излечить от болезни.

Отметив его тон, она спросила:

– Ты это не одобряешь, похоже?

– Почему, это довольно трогательно. Дома, пожалуй, я бы и мог кое-что сказать, но здесь…

Мириам взяла его под руку.

– Здесь как-то все по-другому, правда?

Он серьезно кивнул.

– Так много людей, все такие разные, и все приходят сюда в поисках чего-то. Посмотри на того высокого блондина. Копия парня, с которым я учился в колледже. Этот немного поплотнее, правда, но после стольких лет мог и поправиться. – Он нахмурился, стараясь вспомнить. – Эббот, Уильям – нет, Уиллард Эббот. Он учился в какой-то фешенебельной привилегированной частной школе, где все преподаватели до мозга костей британцы, все увлекаются играми и спортом. Мы все пришли в колледж, в основном, из городских средних школ. Он был еврей, но абсолютно ассимилированный, так что знали об этом очень немногие.

– Здесь всем кажется, что они знают многих. Каждый напоминает кого-то знакомого.

– Думаю, этого следовало ожидать. Есть несколько определенных типов характерных еврейских лиц. Но к Билли Эбботу это не относилось. Банально, но факт: он не был похож на еврея.

Они собрались уходить, когда рабби услышал.

– Смолл! Дейв Смолл!

Они остановились: блондин широкими шагами направлялся к ним, протягивая руку.

– Билли Эббот! И правда, ты!

– Собственной персоной. Вы, конечно, путешествуете. Знакомитесь с достопримечательностями.

– Точно. – Рабби представил Мириам. – А ты? Ты здесь по делу?

– Я живу здесь, возле Кесарии. Я гражданин Израиля, занимаюсь аудитом. Раз в месяц выбираюсь по делам в Иерусалим и взял себе за правило каждый раз сходить посмотреть на Старый Город и Стену. Большинство моих клиентов в Тель-Авиве и Хайфе, а я живу на полпути между ними, есть возможность иногда сыграть в гольф.

– И есть миссис Эббот? – спросил Дэвид.

– О, да. И три маленьких Эббота, два мальчика и девочка. А вы? У вас есть дети?

– Один мальчик, Джонатан, – сказала Мириам. – Он здесь в Израиле, с нами.

– По-моему, я припоминаю, что ты собирался продолжать учебу в семинарии, Дейв…

– Я так и сделал. У меня кафедра в Массачусетсе, в Барнардс-Кроссинге…

– Здорово. Я знаю это место. Мой друг несколько раз участвовал там в регате, я как-то был у него в команде. Хороший, помнится мне, город.

– Нам он нравится, – сказала Мириам.

– Забавно, что ты поселился здесь.

– Я из семьи музыкантов – мой отец пианист – и мы побывали везде, я жил и в Лондоне, и в Риме. А после Шестидневной войны решил поселиться здесь.

– Но почему здесь? – настаивал рабби.

– У меня не было никакого религиозного порыва, никакого чувства национального или религиозного воссоединения, если ты об этом. Мои родители считали себя гражданами мира. Меня воспитали так же. Они никогда не отрицали того, что они евреи, но никогда и не выпячивали этого. Но мир не готов иметь своих собственных граждан. Евреи есть везде, и еврей как объект разговора – и дискриминации – продолжает существовать. Одно хамское замечание по поводу евреев, да еще когда ты не один, – и твоя гордость, твое мужское достоинство не позволяют тебе спустить это… Была одна девушка, которой я интересовался, – впрочем, ладно, забудем, это не важно. – Он усмехнулся. – Короче, я понял, в конце концов, что если я хочу вырваться из проклятого еврейства, то должен приехать сюда.

Рабби усмехнулся.

– Ты, конечно, выбрал забавное место, чтобы вырваться из еврейства.

– Да, здесь я не чувствую себя евреем.

Рабби кивнул.

– Думаю, я понимаю, что ты имеешь в виду.

Когда они вернулись домой, было уже больше двух часов, и миссис Розен встретила их словами:

– Джонатан играет с Шаули. Вы могли гулять до вечера.

– На первый раз достаточно одного утра.

– Между прочим, вы ждали кого-нибудь в гости в ночь на пятницу?

– В ночь на пятницу? Мы только-только приехали. И мы здесь никого не знаем. А в чем дело?

– Полиция наводила справки. Они расспрашивали всех соседей. Хотели узнать, не ждал ли кто-нибудь в доме гостя вечером в прошлый четверг.

Рабби вопросительно посмотрел на Мириам и покачал головой.