Текст книги "В понедельник рабби сбежал"

Автор книги: Гарри Кемельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Гарри Кемельман
В понедельник рабби сбежал

Семье и друзьям в Израиле

От издателя

Книги Гарри Кемельмана известны во всем мире и вот уже почти сорок лет уверенно себя чувствуют в мировом Океане детективов. Герой Кемельмана, застенчивый молодой раввин-ученый, конечно же, напоминает и знаменитого отца Брауна (хотя бы своей неряшливостью в одежде), и средневекового английского монаха брата Кадфаэля – любовью к уединению, и китайского судью Ди – вниманием к тончайшим различиям в вероисповеданиях. И всех их – твердостью своих религиозных убеждений. И, конечно же, неподдельным интересом ко всем проявлениям жизни. И замечательным чувством юмора…

Но есть и отличие. Это не детективы действия – это детективы размышления. «В Талмуде есть все» – говорит рабби Смолл, и, виртуозно применяя диалектический метод его изучения, из любой ситуации выходит, как и положено любому детективу-любителю, детективом-победителем.

Четыре романа из «недельной» серии о рабби Смолле уже вышли из печати. Читателя ждут еще шесть увлекательных и познавательных книг с хитроумными сюжетами и множеством интересных подробностей из жизни еврейской общины маленького городка в Новой Англии.

Об авторе

Гарри Кемельман, родившийся в 1908 году в Бостоне, штат Массачусетс, создал образ одного из самых известных детективов-священнослужителей – рабби Дэвида Смолла. Писательская карьера Кемельмана началась с коротких рассказов для журнала «Эллери Квинс мистери мэгэзин», героем которых был профессор из Новой Англии Никки Вельт. Первый из этих рассказов, «Прогулка длиной в девять миль», считается классическим (позже под этим названием вышел сборник рассказов о Вельте). Серия романов о рабби Смолле началась в 1964 году с романа «В пятницу рабби долго спал», который стал бестселлером и в 1965 г. принес Кемельману премию Эдгара По за «Лучший первый роман».

Гарри Кемельман умер в 1996 году. Его дочь Диана, передавая издательству эксклюзивное право на издание книг Кемельмана на русском языке, написала:

«Мой отец был потрясающим человеком. Он делал вино. И скульптуру. Очень хорошо играл в шахматы. Играл на флейте и на скрипке. Читал запоем. Он был самым большим интеллектуалом из всех, кого я когда-либо встречала, и знал все: математику, пчеловодство, историю и религию, литературу. Говорил на французском, на идиш, на иврите и на немецком. Он был поистине человеком Возрождения».

Как возник рабби Смолл
Предисловие Гарри Кемельмана

Я родился и вырос в одном из еврейских кварталов Бостона. Мы несколько раз переезжали, но всякий раз – в еврейский квартал, то есть в такой, где живет достаточно евреев, чтобы обеспечить рентабельность еврейских мясной и бакалейной лавок. В последней можно было купить селедку и ржаной хлеб с твердой коркой вместо упакованных в вощеную бумагу круглых булок, которые продавались в обычных магазинах и которых, согласно рекламе, «не касалась рука человека» (ну конечно же). Эти лавки должны были располагаться так, чтобы от любого дома до них можно было дойти пешком: в те дни мало у кого были машины, да и те зимой стояли в гаражах, так как улицы не расчищали от снега, а только посыпали песком. В любом районе, где были рентабельны эти две лавки, были рентабельны и школа с синагогой.

Я пропускал школу каждый еврейский выходной, потому что ходил с отцом в синагогу. Там я бормотал положенные отрывки так быстро, как только мог, но мне никогда не удавалось сравняться в скорости с отцом. Он успевал прочесть «Амида»[1]1
  Амида – основная молитва каждой из трех ежедневных обязательных служб – утренней, дневной и вечерней. (Здесь и далее примечания редактора).


[Закрыть] и сесть, а я еще был на середине, хоть и спешил изо всех сил. На Верховные праздники[2]2
  Верховные праздники – десять дней покаяния – дни между еврейским Новым годом (Рош ха-Шана) и праздником Йом-Кипур.


[Закрыть], когда синагога была набита битком, под предлогом, будто я иду на балкон к матери, мне удавалось улизнуть, чтобы поиграть с другими мальчишками, а позже, когда я подрос, – пофлиртовать с девочками.

В синагоге все прихожане читали отрывки из Торы[3]3
  Тора – Пятикнижие Моисея, первые пять книг Библии.


[Закрыть] на иврите, однако лишь немногие понимали значение произносимых ими слов. Мы не молились – по крайней мере в том смысле, что ничего не просили и ни о чем не умоляли. Мы произносили благословения и слова благодарности и читали отрывки из Библии и псалмы. Если молитвы и содержали какие-то просьбы, то они касались земли Израиля и еврейского народа в целом. Возможно, я упрощаю, но все же показательно, что наш эквивалент молитвы «Отец наш небесный, хлеб наш насущный дай нам на сей день» звучит как «Благословен Ты, Господь, породивший хлеб из земли».

Пятьдесят лет назад я переехал в один из городков Новой Англии – «янки-городок», названный в моих книжках Барнардс-Кроссингом. Евреев там было немного, и когда они решили учредить синагогу, ее пришлось сделать консервативной (о трех, конечно, не могло быть и речи), – чтобы характер службы не был слишком чужд ни для нескольких пожилых ортодоксов, ни для реформистов[4]4
  Консервативное движение в иудаизме возникло в середине XIX века в Германии как реакция на реформистский иудаизм, возникший там же в начале XIX века. Условно говоря, консервативный иудаизм находится между ортодоксальным и реформистским (более либеральным) направлениями современного иудаизма.


[Закрыть]. По правде говоря, большинство из них о своей религии знали очень мало или совсем ничего. Они были американцами во втором или третьем поколении. Их родители немногое усвоили от своих родителей-иммигрантов и еще меньше передали своим детям. Лишь один-два человека из числа старых ортодоксов соблюдали дома кашрут[5]5
  Кашрут (производное от кошер (иврит) – дозволенность или пригодность с точки зрения Галахи (свода еврейских законов). Понятие относится к широкому кругу юридических, этических и ритуальных проблем. В обиходе термин кашрут (или кошер) чаще всего связан с вопросом пригодности пищи к употреблению.


[Закрыть].

О религии как таковой они знали по книгам или фильмам, но принципы иудаизма им были почти неизвестны. Типична реакция одного молодого адвоката, который попросил нанятого общиной раввина благословить только что купленный им кадиллак. Он удивился и обиделся, когда раввин ему отказал, сказав, что не может благословить вещь. Большинство друзей адвоката, которым он рассказал об этом в синагоге, отнеслись к этому так же.

Несоответствие между взглядами раввина и прихожан и возникавшие в результате этого проблемы показались мне весьма занимательными, и я написал об этом книжку. Мой издатель, Артур Филдс, счел ее скучноватой и в шутку предложил мне оживить текст, добавив в него кое-какие захватывающие моменты из моих детективных рассказов. Проходя как-то мимо большой стоянки для машин возле нашей синагоги, я вдруг поймал себя на мысли, что это очень удобное место, чтобы спрятать труп. И поскольку раввин – это человек, обладающий юридическими знаниями, чья главная функция – разрешать представленные на его рассмотрение споры, мне показалось, что в качестве детектива-любителя, докапывающегося до истины, это будет идеальный персонаж. Так родился рабби Дэвид Смолл.

Глава I

Сидя на диване в гостиной, Мириам с головой ушла в воскресную газету. Услышав стук двери между прихожей и кухней, она позвала:

– Дэвид? Мистер Рэймонд позвонил, как только ты уехал. Похоже, что-то важное.

Потирая руки от холода, рабби Дэвид Смолл вошел и встал перед радиатором.

– Я видел его в храме[6]6
  Храм (англ. temple) – здесь: и здание синагоги, и организация, и верующая часть еврейской общины города (то же: конгрегация).


[Закрыть].

– Ты опять без пальто?

– Я прошел от машины до храма, только и всего.

– Всю зиму ты проходил с простудой.

– Один-единственный насморк…

Несмотря на хорошее здоровье, рабби Смолл был худ и бледен и выглядел намного старше своих тридцати пяти из-за близорукости и сутулости. Свекровь всегда напоминала Мириам, что он должен побольше есть.

– Один, но всю зиму. Он хотел тебя видеть по поводу контракта?

Рабби покачал головой.

– Нет, чтобы сообщить, что правление постановило не проводить общинный Седер[7]7
  Седер – церемониальная трапеза в Песах.


[Закрыть] в будущий Песах[8]8
  Песах – праздник в честь Исхода евреев из Египта и освобождения от рабства.


[Закрыть].

Мириам заметила, что он чем-то недоволен.

– Но до Песаха еще четыре месяца.

– Четыре с половиной месяца, – поправил он. – Но сообщил он не для того, чтобы предупредить заранее. Как наставник религиозной школы я должен передать директору, что не надо начинать готовить детей к службе. Это называется обращение по инстанции: когда я был капелланом в армии, по всем вопросам я должен был обращаться к пастору Беллсону, а не непосредственно к полковнику.

Она не могла не заметить горечь в его тоне.

– Он сказал, почему они решили не проводить Седер?

– Только после того, как я спросил. Он сказал, что за последние два года мы только потеряли на этом деньги.

– Ты недоволен?

– Я недоволен тем, что меня не пригласили обсудить это с правлением. Меня уже не волнует, что я не присутствую на их заседаниях, хотя каждый новый состав приглашал меня с самого начала, шесть лет подряд. То, что эти решили обойтись без меня, достаточно показательно. Но празднование Песаха относится к юрисдикции раввина, и я вправе надеяться, что они хотя бы поинтересуются моим мнением. Зачем я здесь, если я не участвую в решении подобных вопросов? Я что, просто функционер, отвечающий за проведение церемоний? Они что, думают…

– Но ты уверен, что это преднамеренно, Дэвид? – спросила она с тревогой. Он был очень раздражителен последнее время, и она попыталась успокоить его. – Они новички, наверное, просто чего-то не понимают…

– Новички! Они сидят там уже три месяца. И если они сомневаются, что правильно, а что нет, так есть люди, у которых можно спросить. Нет, в этом все их отношение. Они руководят, а я – просто служащий. Мой контракт, например…

– Он упоминал об этом? – быстро спросила она.

– Не упоминал.

– А ты?

– Я уже говорил им, когда он заканчивается, – сказал он натянуто, – и этого должно быть достаточно. Я что, должен выпрашивать его у них?

– Но ты работаешь без контракта.

– И что из этого?

– Значит, они могут тебя уволить. Пришлют за месяц уведомление о том, что в твоих услугах больше не нуждаются, и все.

– Не исключено. И я могу сделать то же самое по отношению к ним. Уведомить их, что ухожу. – Он озорно улыбнулся. – Даже соблазнительно.

– О, нет, только не это.

Он оставил радиатор и принялся расхаживать по комнате.

– А почему нет? Мне уже нравится эта идея. Что я теряю? Несколько месяцев в конце года? Если они до сих пор не заключили со мной контракт, это может означать только то, что они не намерены возобновлять его на следующий год. Почему еще они молчат? Почему еще они не пригласили меня посещать заседания правления? А сегодня – он просто сообщил мне, что они не собираются проводить общинный Седер. Я уверен, что именно это они и имеют в виду. На оставшуюся часть года я здесь для проформы – свадьбы, бар-мицва[9]9
  Бар-мицва – букв. «сын заповеди» – ритуал, знаменующий вступление мальчика, достигшего тринадцати лет, в религиозное и правовое совершеннолетие.


[Закрыть], проповеди по пятницам – а затем они скажут, что на следующий год планируют сделать замену. Так почему бы не опередить их?

– Они не сделают этого, – возразила Мириам. – У них ничего не выйдет. Мистер Вассерман и все твои друзья будут бороться…

– Но я не уверен, что хочу бороться. Почему я должен бороться? Сколько должно пройти времени, чтобы меня признали? Я здесь уже седьмой год, и почти каждый год в моей работе был какой-нибудь критический момент. Меня или пытались уволить, или делали что-нибудь такое, что не оставляло мне другого выбора, кроме как отказаться от должности. Я устал от этого. Условия работы не должны быть такими, чтобы человеку приходилось тратить свое время и энергию на то, чтобы сохранить ее. Силы должны уходить на выполнение работы.

– Но прошлое правление собиралось заключить с тобой пожизненный контракт, включая отпуск каждый седьмой год.

– Я слышал что-то в этом роде и, думаю, согласился бы, если бы они предложили, – задумчиво сказал он. – Хотя… так ли уж хорош пожизненный контракт? Он связывает меня, но не связывает их. В любое время, когда они захотят избавиться от меня, им надо только предложить что-нибудь из ряда вон выходящее, с чем я не смогу смириться, и мне придется отказаться от должности. Так ведь и было, когда я вынес раввинское решение по вопросу захоронения бедного Айзека Хирша, а Морт Шварц, который был тогда президентом, отменил его и задумал эксгумировать тело. И было это, если ты помнишь, на первом году моего пятилетнего контракта. У меня просто не было другого выбора, кроме как уйти в отставку.

– Но они ее не приняли.

– Прекрасно приняли бы, если бы не Горальские, перед которыми они выслуживались. А в прошлом году Бен Горфинкль прямо сказал, что собирается оплатить несколько остающихся месяцев моего контракта и уволить прямо в середине года.

– Да, но он и его друзья из правления думали, что ты настраивал их детей против родителей. Это была просто борьба за власть. Я уверена, что у них бы это не прошло. Твои друзья в правлении, Вассерман, Беккер и другие помешали бы этому.

– Но Вассерман и Беккер не помешали этому. Все, что они смогли сделать, это предложить мне работу в другой конгрегации[10]10
  Конгрегация – прихожане, паства, здесь: верующая часть еврейской общины города.


[Закрыть], которую они собирались организовать. Я сохранил работу только потому, что дети Горфинкля и остальных оказались замешанными в ту историю с убийством. И тот же самый Беккер, кстати, организовал оппозицию в мой самый первый год и делал все, чтобы уволить меня, когда под угрозой была не только моя работа, но и моя голова.

– О, Дэвид, – укоризненно сказала Мириам, – это давняя история. Беккер с тех пор такой же твой сторонник, как и Вассерман. Ты, надеюсь, не обижаешься на него за ту оппозицию?

– Я не обижаюсь ни на чью оппозицию – ни Беккера, ни Шварца, ни Горфинкля. Все они хотели как лучше. Возможно, единственный, на кого мне следовало бы обижаться, это Джейкоб Вассерман.

Мириам посмотрела на него с недоверием.

– Вассерман? Но он был твоим другом с самого начала. Это он пригласил тебя сюда и поддерживал против любой оппозиции.

Рабби кивнул.

– Именно это я и имею в виду. Он был слишком добр ко мне. Может быть, если бы в тот первый год он присоединился к мнению большинства, я уехал бы отсюда и нашел другую работу в другой конгрегации. Может быть, я должен бороться за свою работу здесь потому, что я действительно не подхожу им. Если после шести лет мне все еще приходится воевать, может, это не то место. Может быть, другая конгрегация…

– Но они все одинаковые, Дэвид, – все пригородные конгрегации.

– Значит дело во мне, я недостаточно гибок, наверное. Может быть, я вообще не подхожу для раввината, по крайней мере, для руководства конгрегацией. Может быть, мне следует заняться преподаванием, или наукой, или организационной работой. – Он сел на диван и посмотрел ей в глаза. – Помнишь прошлый Песах, когда мы были уверены, что мне придется уйти; мы решили тогда, что вместо того, чтобы сразу же искать новое место, поедем в Израиль?

– И?

На его лице промелькнуло подобие улыбки.

– Так почему не сейчас? Если они могут послать мне уведомление за месяц, почему я не могу уехать, точно так же уведомив их?

– Ты имеешь в виду, оставить работу? – Она была явно потрясена таким поворотом.

– О, не обязательно ее оставлять. Я могу попросить отпуск.

– А если они не дадут?

– Я его возьму в любом случае. Я устал от этого места, сыт им по горло, не могу больше. Ты что, не понимаешь, что за шесть лет, что я здесь, у меня не было каникул? Летом хоть как-то поспокойнее. Религиозная школа закрыта, ни праздников, ни служб по пятницам… Но все равно остаются свадьбы, бар-мицвы, люди болеют и ждут, что я приду навестить их, другие приходят поделиться своими проблемами… Если бы не случайные уикэнды, мы вообще сидели бы как на привязи. Я должен уехать туда, где смогу побыть какое-то время наедине с собой. – Он улыбнулся. – А в Израиле тепло-о-о…

– А может, просто заказать трехнедельный тур? Посмотреть достопримечательности и…

– Я не хочу осматривать достопримечательности. Это или новые здания, или остатки старых, или дыры в земле. Я хочу пожить некоторое время в Иерусалиме. Мы, евреи, веками стремились в Иерусалим. Каждый год на Песах и в Йом-Кипур[11]11
  Йом-Кипур – День искупления, или Судный день, – самый важный праздник в еврейской традиции, день поста, покаяния и отпущения грехов.


[Закрыть] мы говорим: «В следующем году в Иерусалиме». В прошлый Песах, когда мы так говорили, мы действительно имели это в виду. Мы действительно думали, что поедем туда, – по крайней мере, я. Прекрасно, теперь у нас есть шанс. Я не связан никаким контрактом.

– Но правление может расценить это как вариант отставки и отдать твое место…

– Допустим. И что? В нашем возрасте мы можем позволить себе попытать счастья.

Мириам с опаской посмотрела на него.

– И как надолго?

– А не знаю, – непринужденно сказал он, – три, четыре месяца, может быть, дольше – так долго, чтобы прочувствовать, что мы жили там, а не просто нанесли визит.

– Но что ты там будешь делать?

– А что там делают другие?

– Люди, которые живут там, работают. А туристы заняты только осмотром достопримечательностей…

– Если тебя волнует именно это – хорошо, я могу закончить статью об Ибн Эзре[12]12
  Ибн Эзра – Абрахам Ибн Эзра (ок. 1092–1167) – младший современник и ближайший соратник Иегуды Галеви, самого известного поэта «золотого века» в Испании, религиозный и светский поэт, комментатор Талмуда, автор фантастического произведения о космическом путешествии.


[Закрыть]. Я изучил источники, у меня есть все выписки. Единственное, что мне теперь надо, – свободное время, чтобы ее написать.

Он сейчас был удивительно похож на маленького Джонатана, когда тот просит о чем-то особенном, какой-то особой привилегии. Она чувствовала, что он этого страшно хочет.

– Ты ведь не только что придумал это, Дэвид. Ты это давно обдумываешь?

– Всю свою жизнь.

– Да, но я имею в виду…

– В прошлом году, когда похоже было, что мне придется уйти, я хотел уехать до поисков новой работы. Когда бы еще мы получили такой шанс? Но выяснилось, что мы остаемся, и я сказал себе: будь доволен уже тем, что продолжаешь получать жалованье. Не получается! Всем сердцем я настроился на поездку – и теперь не могу выбросить это из головы.

– Но отказаться от работы…

– Я смогу получить другую, когда мы вернемся. И не забывай, существует вероятность, что эту я так или иначе могу потерять.

Она улыбнулась.

– Хорошо, Дэвид. Я напишу своей тете Гитель.

Теперь пришла его очередь удивляться.

– А причем здесь она?

Мириам сложила газету и аккуратно положила ее рядом с собой.

– Я соглашалась со всеми твоими важными решениями, Дэвид. Я согласилась, когда ты отказался от работы в Чикаго, за которую платили так много, – потому что тебе не понравился сам тип конгрегации, – хотя мы жили на мою зарплату машинистки и на твои случайные заработки по праздникам в каком-нибудь маленьком городке. Потом была работа в штате Луизиана, которую ты не захотел. И место помощника раввина в Кливленде, где платили больше, чем обычно платят недавнему выпускнику семинарии, – ты сказал, что не хочешь подстраиваться под кого бы то ни было. И когда ты хотел оставить работу здесь, при Шварце, я согласилась с этим, несмотря на то, что носила в это время Джонатана и вовсе не горела желанием переезжать в другой город и искать место, где буду жить с грудным младенцем. Теперь ты хочешь рискнуть этой работой ради возможности уехать и пожить некоторое время в Иерусалиме. Я опять следую за тобой. Ты отвечаешь за общую стратегию. Но ты слабоват в тактике. Если мы собираемся жить в Иерусалиме в течение нескольких месяцев, нам понадобится место, где остановиться. Мы не можем жить все это время в гостинице. Мы не можем себе этого позволить. Кроме того, в гостинице ты всегда скорее гость, чем местный житель. Поэтому я напишу тете Гитель, которая живет в Израиле со времен британской оккупации. Я напишу ей о наших планах и попрошу арендовать для нас квартиру.

– Но она живет в Тель-Авиве, а я хочу остаться в Иерусалиме.

– Ты не знаешь мою тетю Гитель.

Глава II

Берт Рэймонд открыл собрание.

– Обойдемся, пожалуй, без чтения протокола прошлого заседания. Там ничего особенного, насколько я помню.

Бен Горфинкль поднял руку.

– Я бы хотел заслушать протокол, господин председатель, – спокойно сказал он.

– Ну, конечно, Бен. Ты не прочитаешь протокол, Барри?

– Берт… я хотел сказать – господин председатель, я не переписывал его. Я имею в виду, что у меня только мои заметки, что-то вроде черновика.

– Ничего страшного, Барри. Я уверен, что Бен не станет обращать внимание на небольшие грамматические ошибки…

– Но я хотел сказать, что раз они в таком виде, а ничего особенного мы на последнем собрании не принимали, то я решил вообще их не брать.

Высокий, привлекательный молодой президент, свой парень, был всеобщим любимцем, и не хотелось смущать его понапрасну; ему было явно неудобно за небрежность секретаря.

Горфинкль пожал плечами.

– Ладно, раз ничего не принимали, тогда не имеет значения. – С этим новым правлением было так много серьезных разногласий, что выражать недовольство по поводу мелочей, вроде непрочитанного протокола казалось бессмысленным.

– Хорошо, – сказал президент с благодарностью, – тогда займемся важным вопросом этого заседания. Что вы думаете по поводу письма рабби?

Снова Горфинкль поднял руку.

– Я, должно быть, пропустил что-то на последнем собрании. Ни о каком письме от рабби я не слышал.

Президент расстроился.

– Тьфу ты, конечно, не знаете, Бен. Я получил его на неделе, поговорил с ребятами и решил, что все уже знают. Я получил от рабби письмо, в котором он просит об отпуске на три месяца с начала года.

– Могу я увидеть письмо?

– Вообще-то я его не принес, Бен. Но там нет ничего – только то, что я сказал. Что-то вроде: «Пожалуйста, считайте это просьбой о трехмесячном отпуске». Обычное деловое письмо.

– Он не объяснил причину своей просьбы?

– Нет, только то, что я сказал вам…

– А я скажу вам, что это уловка, – вмешался Стэнли Агранат. – Его интересует не отпуск. На самом деле его интересует контракт. Он посылает это письмо, и нам приходится идти к нему и спрашивать: «Что происходит, рабби?» Он отвечает, что хочет уйти на три месяца. Тогда мы говорим: «Но рабби, вы не можете так вот уйти на три месяца в середине года. У вас здесь работа». Тут он делает круглые глаза и говорит: «О, у меня работа? А где мой контракт?» И тогда нам приходится заискивать перед ним и объяснять, что у нас еще не было возможности заняться вопросом контракта, и как нам жаль… в общем, все такое дерьмо. Мы вынуждены обороняться, понимаете? Это просто уловка.

– А если мы откажем ему? – спросил Арнольд Букспан. – Когда ты показал мне письмо, Берт, я сразу сказал, что это ультиматум. Он не просит, он сообщает нам. И еще, если он добросовестный служащий храма, он не может уехать просто так. А если он может уехать просто так, тогда, насколько я понимаю, он – не добросовестный служащий храма.

– Подождите, ребята, – сказал президент, – давайте по-честному. Они всегда работают по контракту, а мы дотянули до конца срока.

– Мы должны подойти к этому логически, – сказал Пол Гудман, который, как и президент, был адвокатом и рассуждал методично. – Сначала мы должны решить, нужен ли нам раввин вообще, а потом…

– Что ты имеешь в виду – нужен ли нам раввин вообще? Как мы без него обойдемся?

– Во многих местах их нет. Я имею в виду, постоянных. На каждую пятницу они берут какого-нибудь молокососа из семинарии и платят ему пятьдесят или сто баксов, плюс на расходы.

– Да, конечно, и что они получают? Молокососа!

– Не просто молокососа, а раввина молокососа.

– Видел я некоторых из них. Хиппи, да и только.

– Послушайте, ребята, – вмешался Берт Рэймонд, – мы так не можем. У нас в храме в течение всего года устраивают свадьбы и бар-мицвы. Когда они придут договариваться, что мы им скажем? Может, у нас будет рабби, а может, и нет? Работа идет круглый год, и круглый год у нас должен быть рабби с полным рабочим днем.

– Хорошо, перейдем к следующему пункту, – сказал методичный Гудман. – Тот ли это рабби, которого мы хотим? Если бы лично мне нужен был какой-нибудь святоша, объясняющий, что правильно, а что нет, я предпочел бы человека постарше. Для меня это вопрос эмоций.

– А для меня это деловой вопрос. И я не позволяю эмоциям вмешиваться в дела, – сказал Марти Дрекслер, казначей. – Так вот, когда Берт сказал мне насчет этого письма, я навел некоторые справки и могу изложить вам кое-какие голые факты для обдумывания. Цены на раввинов повышались каждый год, начиная со второй мировой войны. Каждый выпуск семинарии требует более высокое начальное жалованье, чем предыдущий. На свободном рынке цена на рабби со стажем работы лет в пять или шесть, как у нашего, будет на три-пять тысяч баксов больше, чем мы платим сейчас, потому что это будет человек, уже имеющий кафедру, и нам придется заинтересовать его. Нанимая рабби, мы покупаем духовное руководство. Зачем, спрашивается, увеличивать стоимость нашего духовного руководства на три тысячи баксов, если в этом нет необходимости?

– Не вижу смысла.

– Я тоже.

Президент оглядел стол.

– Хорошо, думаю, мы достигли согласия. Все вполне согласны с тем, что сейчас самое лучшее для нас – это продолжать пользоваться услугами нашего нынешнего рабби. И мы вернулись к тому, с чего начинали. Что нам делать с этим письмом? Лично мне кажется, что Стэн Агранат прав, и что рабби интересует именно контракт. Наше мнение? Все согласны? – И снова его взгляд скользнул вокруг стола, задерживаясь на мгновение на каждом из сидящих для подтверждающего кивка.

Только Бен Горфинкль возразил.

– У меня впечатление, что рабби обычно, что говорит, то и имеет в виду.

Президент пожал плечами.

– Когда он писал, так и было, возможно. Наверное, был немного раздражен. Честно говоря, мне показалось, что он вроде бы обиделся, когда я сказал ему, что мы не собираемся проводить общинный Седер. В этом, может быть, и дело. Но я думаю, что когда мы предложим ему контракт, он тут же решит, что уже и не хочет отпуска. Понимаете, о чем я, – может, он хотел уехать, чтобы искать работу.

– Ты попал в точку, Берт.

– Хорошо, так какой контракт мы ему предлагаем?

Бен Горфинкль, прошлогодний президент, почувствовал, что вынужден выступить еще раз. Он присутствовал на собрании только потому, что по регламенту все экс-президенты становились пожизненными членами правления. Остальные – Беккер, Вассерман и Шварц, переставали ходить уже после нескольких первых заседаний. Нынешнее правление было особенным – все молодые люди, нет никого старше тридцати пяти, и все близкие друзья. Они обсуждали дела храма во время случайных встреч, и заседания правления служили в основном для формального утверждения того, что они уже решили между собой. Но Горфинкль все еще упорно посещал заседания, хотя, в основном, молчал. Этот вопрос был важным. Медленно, осторожно, он объяснил правлению, что в конце прошлого года рабби завершил шесть лет работы в конгрегации, и что предыдущее правление намеревалось предложить ему пожизненный контракт, включая годовой отпуск каждый седьмой год.

– Но мы чувствовали, что подобный контракт скорее должен быть заключен новым правлением, чем уходящим в отставку.

– Я не помню, чтобы видел что-то похожее в протоколах заседаний прошлого года, – сказал секретарь.

– Правильно, – сказал Рэймонд. – И я не припоминаю ничего такого.

– Естественно, – сказал Горфинкль. – Рабби тогда присутствовал на заседаниях. Мы не могли обсуждать это при нем.

– В таком случае, – заметил президент, – мы можем считать, что это просто обсуждалось неофициально некоторыми из членов правления. Не думаю, что нас это к чему-то обязывает.

– Я только изложил историю вопроса, – холодно сказал Горфинкль.

– Хорошо, берем это за основу. Что вы думаете, ребята, насчет идеи Бена о пожизненном контракте и годовом отпуске?

– Могу только сказать, что мне эта сделка кажется довольно выгодной, – сказал Агранат. – Учтите, я не имею ничего против рабби, но это выгодная сделка.

– Напротив, – сказал Горфинкль, – это обычная вещь. У рабби был год испытательного срока, затем с ним заключили пятилетний контракт. Следующим обычно бывает еще более длительный контракт, и в большинстве мест это пожизненный.

– Как идет оплата при таких контрактах? – спросил Марти Дрекслер. – Ежегодные повышения или…

– Думаю, да, – сказал Горфинкль, – или какая-то договоренность насчет компенсации в зависимости от роста цен. Мы не вникали в подробности.

– Мне кажется, надо о многом подумать в связи с этим, – сказал Дрекслер. – Если мы даем ему годовой отпуск, нам придется нанимать замену на время его отсутствия. Подумайте немного об этом.

– К чему ты клонишь, Марти? – спросил президент.

– Я скажу, к чему я клоню. Храм, рабби – это религия и все такое прочее. Но контракт это деловое соглашение, мне все равно, между кем и кем. Все должно быть ясно, и каждая сторона должна получить лучшее из того, что может. Смотрите, я уже говорил, что цены на раввинов повышаются из года в год. Это правда, но если мы берем рабби, которому подходит к пятидесяти, его шансы на получение другой работы не так уж велики. Он уже сходит со сцены. Тогда его позиция немного слабее, а наша немного сильнее. Сколько ему сейчас? Тридцать пять или вроде того? Так вот, предположим, что мы предлагаем ему пятнадцатилетний контракт с перспективой ведения новых переговоров, когда он истечет.

– Ого, даже не знаю…

– Это как-то грязно.

– Что в этом грязного? – спросил Дрекслер.

Стэнли Агранат помахал рукой.

– Я хочу внести предложение.

– Какое у тебя предложение?

– Одну минуту, господин председатель, предложение уже обсуждается.

– Какое предложение?

– Не было никакого предложения. Переливали из пустого в порожнее…

Рэймонд постучал молотком по столу.

– Одну минуту, соберитесь. Не было предложений, значит, нет причин не давать это сделать Стэну. Продолжай, Стэн.

– Я предлагаю, господин председатель, чтобы вы назначили комитет, который сходит к рабби, прозондирует почву, пощупает его…

– Ты уверен, что имеешь в виду рабби, Стэн?

Председатель постучал по столу.

– Эй, ребята, серьезнее.

– Если серьезно, – сказал Гудман, – то я хотел бы поправить предложение Стэна и создать комитет из одного человека, и предлагаю для этого Марти Дрекслера.

– Правильно, пусть с ним имеет дело один человек.

– Ну и как? Вы все за то, чтобы кто-то один вел переговоры?

– Правильно.

– Это единственный путь.

– Единственно честный путь – один на один.

– Хорошо, – сказал Берт Рэймонд. – Все, кто за это предложение, говорят «да», все, кто против, – «нет». Большинство «за». Только вот, пожалуй, это я должен говорить с ним вместо Марти.

– Нет, пусть пойдет Марти.

– Почему Марти? Мне кажется, как президент конгрегации…

Они боялись, что он может предложить слишком много, но никто не сказал этого вслух. Пол Гудман объяснил:

– Я предложил Марти, во-первых, потому что он – казначей, а контракт – это деньги. Кроме того, Марти финансист и знает все об увеличении стоимости жизни и прочих вещах. Но если не Марти, то мне кажется, что тебя мы хотели бы послать к нему в последнюю очередь, Берт, и именно потому, что ты – президент. Марти или любой другой всегда может сказать, что должен получить у правления дальнейшие инструкции или одобрение любой заключаемой им сделки, но что бы ни предложил президент, мы должны будем поддержать. И если ты что-то пообещаешь, а мы потом тебя не поддержим, тебе будет не очень-то удобно возвращаться и говорить, что твое правление с тобой не согласно.

– Хорошо, – сказал Рэймонд, – ты идешь к рабби, Марти, и решаешь эту проблему.