Текст книги "В понедельник рабби сбежал"

Автор книги: Гарри Кемельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Глава XXVI

Кафе «Иерусалим» в Старом Городе расположено недалеко от Дамаскских ворот. Тысячи туристов ежедневно проходят мимо его открытых дверей, но зайти решаются немногие. Очередная пара, устав от палящего солнца, заглядывала внутрь в надежде на чашку кофе или стакан апельсинового сока, но тут же понимала, что оно явно не для туристов.

По радио оглушительно гремит заунывная арабская музыка. В тускло освещенной задней части стоит бильярд, на котором обычно играют несколько молодых арабов, сопровождая каждый удар шумными восклицаниями.

Остальная часть комнаты уставлена простыми деревянными столами, где одни сидят с кофе и сигаретами, а другие играют в карты. С одной стороны – стойка кассира. Он поворачивает голову, чтобы лучше слышать, когда клиент перечисляет, что он брал, подсчитывает на небольших полосках бумаги, кладет деньги в ящик и дает сдачу из маленьких столбиков монет, который держит на краю стола. Его уважают, потому что в его руках деньги, потому что он умеет быстро их считать, и еще потому, что он – хозяин. Сразу за столом раковина, где моет грязные тарелки его сын, выполняющий также обязанности официанта.

Если пара все-таки заходила, официант вежливо принимал у них заказ, обслуживал и больше не обращал на них внимания. Остальные посетители тоже игнорировали их, даже не взглянув в ту сторону. Как игнорировали они Абдула, который пил кофе, держа перед собой открытую книгу. Здесь он был чужим. Одежда, книга – все говорило о более высоком статусе, вплоть до студента. Он сидел уже двадцать минут и пил вторую чашку, когда вошел Махмуд. Он не поздоровался с Абдулом, а подошел к бильярду и несколько минут наблюдал за игрой, затем перешел к одному из столиков, где играли в карты, и немного поболтал. Потом взял табурет, перенес его к столику Абдула, сел рядом и кивнул официанту.

– Кофе.

Когда официант принес кофе и вернулся на свое место у раковины, Махмуд сказал:

– Мы выяснили, где он живет, но Лейла считает, что надо подождать.

Абдул пожал плечами.

– Все проще, чем… – Махмуд щелкнул пальцами. – Это новая квартира, вся застройка новая. Он пока один во всем доме, квартира на первом этаже. Дом выходит на Шалом-авеню, а его подъезд в самом конце, рядом с насыпью. Улица тоже новая, по другую сторону ни одного дома.

– Ну и?

– И Лейла считает, что все слишком просто. Возможно, это какая-то ловушка.

– Женщины! – презрительно произнес Абдул. – Вечно они из-за всего волнуются.

– Нет, Абдул, Лейла не такая. У нее есть голова на плечах. Она не хуже любого мужчины в организации. Но она выяснила, что в Тель-Авиве он жил на верхнем этаже, хотя у него больная жена, и ей тяжело подниматься по лестнице. Почему здесь он взял квартиру на первом этаже?

– Потому что у него больная жена, и ей тяжело подниматься по лестнице. Ты сам все объяснил. Кроме того, в Иерусалиме не так просто найти квартиру.

– Но если его перевели сюда, разве правительство не позаботилось бы, чтобы он получил такую квартиру, какую захочет?

– Правительство не занимается поиском квартир даже для действительно крупных шишек, хоть для министров, когда их переводят сюда. Поверь мне, ради него оно не станет менять свои привычки. Если Лейла из-за этого волнуется, она просто обыкновенная баба. Передай Швейцарцу, чтобы готовил игрушку. И чтобы сам проверил. В прошлый раз она сработала преждевременно.

– Там два въезда, между ними он оставляет машину, на тротуаре между зданиями. Места там немного. Швейцарец может смастерить что-нибудь такое, что мы прицепим к его машине…

– Это идея Лейлы? – презрительно спросил Абдул. – Замечательная идея! Вам придется ждать до позднего вечера, когда уже хорошо слышно, как поднимают и опускают капот. Нет, лучше всего обычное устройство. Мы подбросим его, когда еще светло, и никому в голову не придет остановить тебя и спросить, что ты там делаешь.

– Хорошо, я скажу Швейцарцу.

Абдул снова уткнулся в книгу, и Махмуд добавил:

– Лейла интересовалась этим американцем, с которым ты так дружен.

Абдул закрыл книгу и впервые обернулся лицом к другу.

– Значит, Лейла думает, что теперь она решает, с кем мне дружить? А дружбу с тобой она одобряет?

– Абдул, но он американец и еврей…

– У меня свои планы на то, что он американец.

– Она думает, что, возможно, у него есть свои планы на тебя.

– У Роя? – Абдул откинул голову и рассмеялся. – Она думает, что Рой может использовать меня?

– Один раз она видела его в ресторане с каким-то взрослым. Они съели весь обед молча. И еще оставались, когда все уже ушли. Просто сидели, пили кофе, не говоря ни слова. Это выглядело подозрительно.

– Скажи Лейле, чтобы она перестала повсюду искать агентов. Это его отец.

– Нет, Абдул, потому что через несколько минут она вернулась – сказала официанту, что забыла шарф. А они ссорились. Твой молодой друг грубо разговаривал со старшим. Ни один сын не говорил бы так со своим отцом.

Абдул улыбнулся.

– Ты не знаешь американцев.

Глава XXVII

Они встретились в «Кинг Дэвид», и Стедман с восторгом, как старому другу, которого не видел много лет, пожал рабби руку.

– Не могу передать, как я рад, что вы согласились прийти, рабби. Я позвонил сходу, не задумываясь. Если бы подумал, не звонил бы в шабат.

– Я так и понял, потому и пришел. Кроме того, здесь мой привычный режим в шабат немного изменился. Я не всегда хожу в синагогу.

– Даже так?

– Я иду, когда мне хочется пойти. В Америке это вошло в привычку, а я не хочу, чтобы это было делом привычки.

– И должно им стать, когда вы вернетесь, так?

– Если вернусь.

Стедман ждал продолжения, но рабби молчал, и он решил не настаивать.

– Рой придет прямо к дому дилера, – сказал Дэн, когда они вышли. – И я подумал, что это хороший случай познакомить вас. Я позвонил ему и рассказал, что мы заходили в гараж и что я собираюсь заглянуть к Мимавету. Он прямо загорелся и предложил пойти сегодня; мне не хотелось его разочаровать, и я согласился. Понимаете, если бы я сказал, что сегодня шабат и лучше отложить это на следующую неделю, он мог подумать, что я пытаюсь отделаться от него. Я уверен, что это ключ к решению проблемы нашего общения.

– Вы хотите купить его дружбу?

– Нет, конечно же, нет. Но сколько времени у меня на общение с ним, когда он учится, – раз в неделю за обедом? И он всегда спешит. А если у меня будет машина, он брал бы по паре свободных дней, мы бы съездили на север, в Галилею, потом на юг, в Негев. Мы бы общались… У меня много знакомых по всей стране. Он сможет познакомиться с израильтянами, с их точкой зрения. И вернувшись, возможно, изменит свое отношение. Он был бы…

Рабби показал на указатель.

– Вот и Шалом-авеню.

– Хорошо. Мы встречаемся с ним перед домом. Это дальше по улице. Скажите, вы что-нибудь понимаете в машинах?

– Я умею водить. Это почти все.

– Тогда, если вы не против, я просто скажу, что у нас была заранее назначена встреча, и вы согласились пойти со мной.

– Хорошо.

Когда они пришли, Рой был уже там и рассматривал плакат – громадный и уже здорово потрепанный. Он гласил, что строительная корпорация Резника собирается возвести большой комплекс жилых домов – центральное отопление, центральное газоснабжение, выводы для теле– и радиоантенн, большие подсобные помещения – и что он займет целый квартал. Согласно помещенному в одном углу рисунку архитектора, будет семь выходов на Коль Тов-стрит и столько же на Мазл Тов-стрит; два ряда домов охватят большое пространство с деревьями, кустами, тенистыми аллеями и террасами. Маленькие нарисованные фигурки прогуливались по дорожкам. В примечании говорилось, что квартиры будут готовы к заселению в начале 1971 года, но его зачеркнули и поверх написали: готовы к немедленному заселению. Рабби посмотрел вокруг, на свободный участок, который они только что прошли, – один или два акра камней и щебня с разбросанными тут и там заплатами травы или низкого кустарника, придававшими зеленоватый оттенок желтой глинистой земле. На участке росло несколько низких искривленных олив с изогнутыми, скрюченными ветвями. С другой стороны дома был еще один такой участок, который слегка оживляла фигура бедуина, жующего на камне свой завтрак, пока маленькое стадо коз обгладывало редкие клочки зелени.

Мазл Тов-стрит, как и Коль Тов-стрит, параллельная ей с другой стороны комплекса, была еще незаасфальтированной, узкой и скользкой от густой желтой грязи Иерусалима.

– Какой там адрес, номер 1? Тогда это должно быть в другом конце, – сказал Рой. – Это номер 13.

Брезгливо пробираясь по Мазл Тов-стрит – по улице, сделанной парой проходов бульдозером, – и перепрыгивая с одного сухого места на другое, они дошли до насыпи в конце. С любопытством посмотрели через нее на идущее внизу шоссе и вернулись к двери дома.

– Не похоже, чтобы здесь кто-нибудь жил, – сказал Рой.

– На почтовом ящике карточка с именем, – заметил отец. – Это должно быть здесь.

Он постучал в дверь, и хриплый голос ответил изнутри:

– Входите. Дверь открыта.

Они вошли в большую пустую комнату. Несколько складных стульев, но ничего, похожего на мебель, – ни столов, ни ковров, ни занавесок, ни ламп. Низенький худой человек, почти совершенно лысый, не поднялся, но жестом пригласил садиться. Он был в пижаме и махровом халате. На правом виске ощутимо пульсировала жилка, и время от времени скула под ним дергалась от тика, который он, похоже, останавливал быстрой гримасой, оттягивая в сторону правый угол рта, а вообще уголки рта были опущены, и нижняя губа выдавалась вперед, придавая лицу выражение постоянного недовольства.

– Это вы на днях искали меня в мастерской? – Он говорил на хриплом, гортанном иврите.

– Да, – сказал Дэн. – Меня зовут Стедман, это – мой сын. А это мой друг Смолл. – Он тактично не добавил, что это раввин.

На узкой мраморной полке, похожей на каминную и прилаженной к стене на уровне плеч, стояла бутылка и несколько стаканов. Мимавет налил себе и вопросительно посмотрел на посетителей.

– Немного бренди? Боюсь, это все, что я могу вам предложить.

Когда они покачали головами, он продолжал:

– Я немного простыл, а бренди помогает.

Его голос действительно был очень хриплым, и слова перешли в приступ кашля.

– Похоже, вы очень сильно простужены, – сказал Стедман.

– Да, моя соседка через дорогу посоветовала мне своего доктора. Я нашел его в списке Купат Холим[55]55
  Купат Холим – здесь: поликлиника.


[Закрыть], позвонил, и он обещал прийти – сегодня, завтра, а может и послезавтра – когда доберется. В этой стране надо научиться быть терпеливым. Я заказал ковры, диван и несколько кресел больше месяца назад, до того, как въехал. Если повезет, я получу их в следующем месяце. Эти стулья, кровать и стол на кухне я привез со старой квартиры. Ладно, зачем вам мои проблемы. Вы хотите купить машину. Скажите, что вы хотите, сколько намерены потратить, и я вам это достану.

С иврита он перешел на идиш, а про машины говорил уже на английском с сильным акцентом, словно хотел убедиться, что они поняли каждое слово. И так в течение всего разговора – иврит для общих тем, идиш для личных и английский для дела.

– У вас есть что-то в наличии?

– Нет, я брокер. Когда вы хотите купить квартиру или дом, вы идете к брокеру. Вы же не предполагаете, что он владелец. То же самое с акциями и облигациями. А почему не с машинами? Приезжает, например, на год университетский профессор. Потом в семье кто-то умирает, он должен лететь назад в Англию или в Штаты и понятия не имеет, когда вернется. Выгоднее всего ему продать свою машину. Если он обратится к дилеру, то получит крохи от ее стоимости. Если даст объявление в газетах, то неизвестно, сколько придется ждать. А если придет ко мне, я продам ее через пару дней, причем за лучшую цену, чем предложит ему дилер, хотя и меньшую, чем если бы он продавал ее сам. Как я это делаю? Люди знают обо мне, передают один другому. И ко мне приходят – те, кто хочет купить, и те, кто хочет продать, – остается только совместить их интересы.

– И много таких, как вы, которые занимаются подержанными машинами? – спросил Рой.

– Я не знаю никого другого, молодой человек, а если бы и знал, не думаете же вы, что я их назову, а? И это не всегда подержанные машины. Вы не представляете, как часто продавцу новых автомобилей бывает нужно продать одну или несколько с приличной скидкой – тихо, осторожно. Со скидкой в зависимости от ситуации. А у меня есть и такая информация.

– А сейчас есть что-нибудь из новых? – нетерпеливо спросил Рой.

– Вот прямо сейчас нет. Как скоро вы ее хотите? Сколько собираетесь потратить? Модель?

Обсуждали, в основном, Рой и Мимавет, иногда вставлял замечание Дэн Стедман – достоинства «фиатов» и «пежо», «рено» и «фольксвагенов», их мощность, экономичность, цену и стоимость перепродажи. Наконец Мимавет сказал:

– Думаю, я знаю, что вы хотите, и знаю, где есть машина именно для вас. Приходите сегодня в семь вечера, у меня будет то, что вас интересует.

– Почему вы так уверены? – спросил Дэн.

– Когда занимаешься этим делом столько, сколько я, мой друг, знаешь своих заказчиков.

– У вас раньше было автомобильное агентство? – спросил рабби, которого заинтересовал этот странный человек и его грубоватые манеры. – Или вы и начинали как брокер?

Мимавет скорчил гримасу.

– Я приехал в эту страну без копейки денег, без друзей и без родственников, которые могли бы помочь. У меня было только то, что надето на мне, одни лохмотья. Я разбирался в машинах, точнее, в двигателях внутреннего сгорания. И если бы был здоров, стал бы автомехаником. Но я был больной, можно сказать, только что восставший из мертвых…

– Что вы имеете в виду – восставший из мертвых? Тогда ваше имя…

– Правильно. Мимавет означает «от смерти». Здешнее правительство ужасно хочет, чтобы вы сменили свое имя на ивритское. Платите лиру, заполняете бланк, и дело сделано. Так зачем было и дальше носить имя, которое дал моему деду или прадеду какой-то казак, когда за лиру я могу изменить его на что-то, имеющее смысл. Я восстал из мертвых и взял себе имя Мимавет.

Он засмеялся хриплым булькающим смехом, довольный произведенным на посетителей впечатлением.

– Вы хотите сказать, что были так больны? – настаивал рабби.

– Нет, я хочу сказать, что русские – да перестанет светить на них солнце – приняли меня за мертвого. То, что на самом деле искра не погасла, – маловажная деталь, которую они проглядели. Это национальное свойство русских – да родятся у них только девочки – не обращать внимания на мелочи. Их машины часто не работают потому, что они не могут заниматься мелочами вроде смазки или замены мелких деталей, которые выходят из строя. Как они говорят, это мелочи, а машина большая. Официально я был мертв.

– Это было во время войны? – спросил Стедман, загоревшись.

– Во время второй мировой. Поскольку я оказался в неправильном месте в неправильное время, я попал в концентрационный лагерь. В основном там были поляки и несколько русских. Я был единственным евреем.

Его голос внезапно стал сухим и наставительным как у профессора, читающего лекцию. Он говорил на идиш.

– Немцы рациональны. Когда им поручают проявить жестокость, они делают это рационально. А русский нерационален. В большинстве случаев его жестокость просто следствие небрежности и нерациональности. Он просто забывает о маловажных деталях вроде еды, одежды и крова, необходимых, чтобы пережить русскую зиму.

Я был образованный человек, инженер-механик, таких там было немного. И все же меня поставили на черную, неквалифицированную работу на открытом воздухе. За первый месяц я потерял пятьдесят фунтов. Единственное, что меня поддерживало, – я знал, что нас должен посетить лагерный врач. Он проверял здоровье заключенных, и именно он решал, кого в какую команду пошлют, в помещении или на улице, или, что хуже всего, в лесную команду. Наш врач был еврей.

Мимавет откинул голову назад и закрыл глаза.

– Я вижу его как сейчас: доктор Резников из Пинска, ученый и добросовестный член партии, новая порода евреев в социалистическом раю. Вы не поверите, чего мне стоило увидеться с ним, но я добился этого, успел сказать ему, что я еврей, и что если буду продолжать работать на улице, то умру через месяц. Я был болен, у меня была лихорадка, моей единственной обувью была пара кусков ткани, которые я оторвал от одежды и обмотал вокруг ног. Он не ответил, только пристально на меня посмотрел. И я ушел. Этого было достаточно. Я и не ожидал, что он ответит. Но он должен был запомнить меня. Он не мог ответить, для него это тоже было опасно.

– На следующий день нас построили, он шел вдоль строя, прикладывая руку ко лбу одного, приказывая другому широко открыть рот, щупая пульс у третьего. Это был медицинский осмотр. У помощника был список, он называл имена и затем записывал около каждого имени рекомендацию врача. Он подошел ко мне, внимательно оглядел и сказал помощнику: «Лесная команда».

– Эта лесная команда была занята прокладкой дороги через лес, вырубала деревья, вычищала кустарник, заготавливала бревна. Мы работали в лесу, побег теоретически был возможен, поэтому дисциплина была зверская. Маленькие группы работали на участках с отмеченными границами. Переступивших границу убивали. Нас выводили бегом еще до рассвета, мы работали до захода солнца, а затем строем возвращались в лагерь. Тех, кто отставал, били, и если не помогало – расстреливали. Каждый день назад возвращалось меньше людей, чем вышло.

– Я продержался три дня, а на четвертый, когда мы возвращались в лагерь, поскользнулся и упал. Пошел снег, они подгоняли нас, чтобы вернуться до начала бури. Охранник пнул меня ногой и приказал встать. Я старался. Как я старался! Я поднялся на колени, но тут же снова свалился. Другой охранник крикнул тому, который стоял надо мной, чтобы он поторопился. Он снова приказал мне встать, и когда я не смог, направил на меня винтовку. Другой охранник снова закричал, и мой человек спустил курок винтовки – равнодушно, словно в зайца в поле.

– Он выстрелил?

– Он выстрелил, и думаю, больше даже не взглянул на меня. Если выстрел был не смертельный, я бы все равно замерз – при условии, что волки не добрались бы раньше. На следующий день за мной послали бы похоронную команду. Это забавно, но знаете, какая мысль пришла мне в голову последней, перед тем, как я потерял сознание? А теперь доктор Резников считал бы меня годным для лесной команды?

– Но вы, похоже, не умерли, – сказал Стедман.

– Рана была поверхностной, холод, наверное, заставил кровь свернуться. Меня нашла старая крестьянка, собиравшая хворост. Она прятала и кормила меня, пока я не смог передвигаться. Я добирался сюда больше года, и поверьте, много раз я жалел, что выстрел не был смертельным.

– Тогда здесь вы должны себя чувствовать как в раю, – с чувством сказал Стедман.

Лицо Мимавета растянулось в жуткой улыбке.

– После того, как вы были мертвы, мой друг, вы просто живете от одного дня к другому. – Голос его внезапно оживился, и он деловито перешел на английский. – Приходите сегодня вечером в семь, и у меня, вероятно, будет для вас машина. Не тяните. Хорошая сделка не ждет.

На улице Рой спросил:

– О чем он так долго болтал на идиш? Рассказывал историю своей жизни?

– Нет, историю своей смерти, – сказал рабби.

– Вот как? – Видя, что рабби улыбается, он принял это за образец раввинского юмора. – Что ж… – Не зная, как реагировать, он повернулся к отцу. – Послушай, мне пора идти. Встретимся на том же месте сегодня вечером?

– Да я вовсе не намерен возвращаться сюда.

– Но папа…

– Если я вернусь, он поймет, что мы заинтересованы, и я заплачу бешеные деньги.

– Но…

– Он знает мое имя и знает, где меня найти. Если у него что-то получится, можешь быть уверен, он позвонит.

Увидев, что Рой явно разочарован, рабби сменил тему.

– В пятницу вечером твой отец придет к нам на шабатний обед. Миссис Смолл и я будем рады, если ты тоже придешь, Рой.

– Отлично, спасибо. Я обязательно буду.

Когда они возвращались, рабби сказал:

– Потрясающая история.

– Да, и она есть у меня на пленке.

– Вы записали ее? Так целью была не…

– Я и в самом деле пошел покупать машину, но решил, что стоит записать наш разговор. Если что-то нечисто – например, если он торгует крадеными, – я вне подозрений.

Рабби кивнул, и некоторое время они шли молча. Потом рабби задумчиво сказал:

– История невероятная, но его имя говорит, что это правда.

– О, я уверен, что это правда, по крайней мере, он в это верит. Но это не так уж необычно, как вы, похоже, думаете, рабби. Здесь, в Израиле, у каждого своя невероятная история. Одни бежали от нацистов, другие боролись с арабами. Практически каждый остался жив в результате маленького чуда. Чудеса – это часть здешнего климата.