Текст книги "В понедельник рабби сбежал"

Автор книги: Гарри Кемельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Глава XXXII

Иш-Кошер быстро пролистал паспорт и нажал кнопку на столе. – Отдайте на проверку. – Затем опять повернулся к Рою.

– Так вот, мистер Стедман, мне любопытно, почему вы не обратились к нам сами. Я думаю, что гостю, обладающему информацией о преступлении, следует сотрудничать с полицией.

– Но я ничего не знал о преступлении. Я имею в виду, я слышал про взрыв, но это было после того, как я ушел. И я ничего не видел.

Иш-Кошер потрогал кипу и улыбнулся.

– Вы образованный человек, мистер Стедман. Вы студент нашего университета. Вы, безусловно, должны понимать, что отрицательное свидетельство тоже важно. Тот факт, что вы ничего не видели за время между, скажем, без пяти минут семь и пятнадцатью или двадцатью минутами восьмого, означает, что бомбу должны были установить раньше – или позже. Вам не приходило в голову, что это могло оказаться полезным полиции?

– Вообще-то, я думал об этом, но этот доктор мог видеть все, что мог видеть я.

– Не совсем так, – поправил его Иш-Кошер. – Он был в доме, когда вы были снаружи. А когда вы вернулись, чтобы оставить записку, он уже ушел.

– Пожалуй, я чего-то недопонял. Я просто решил, что раз он уже сделал заявление, так зачем мне идти?

Рой испугался, когда за ним пришли из полиции, и тем более, когда привели в кабинет инспектора. Но теперь успокоился. Инспектор в кипе – это обнадеживало.

– Когда вы назначили встречу с Мимаветом?

Сначала он было решил не упоминать об утренней встрече, чтобы не втягивать отца и рабби, но инспектор был настолько в курсе всего, что скрывать это не имело смысла.

– Я не назначал ее. Он сам назначил. Понимаете, мы были там утром, точнее, в полдень.

– Мы?

– Да. Отец позвонил и сказал, что собирается зайти к Мимавету по поводу покупки машины, а так как он считает, что я в них разбираюсь лучше, – и тоже буду ей пользоваться, – предложил пойти на следующий день, в субботу…

– В шабат.

– Да, я понимаю, но отец сказал, что Мимавет не будет возражать, а в другие дни у меня мало свободного времени. В общем, мы встретились на углу Шалом и Мазл Тов…

– С вашим отцом?

– Да. И с ним был друг, рабби Смолл из Америки.

– Рабби Смолл? – В голосе Иш-Кошера не было и намека на удивление.

– Да, рабби Смолл. Дэвид Смолл, по-моему.

– Он был вторым экспертом по машинам?

Рой взглянул на Иш-Кошера. Это издевка? Но лицо инспектора было невозмутимо.

– Они с отцом договорились прогуляться, и он просто пошел с нами.

– Понимаю.

– Мы пришли к Мимавету и говорили о машинах. Он предложил нам выпить, и много говорил о себе, о своей прежней жизни, думаю. Он говорил на идиш, так что я ничего не понял, – одно-два слова, которые я знаю по-немецки. А потом сказал, что если мы вернемся в семь, у него, вероятно, будет для нас машина.

– Но вы вернулись один.

– Да, в общем, отец сказал, что не придет, потому что не хочет, чтобы Мимавет думал, будто ему так уж приспичило. Это было, когда мы уже ушли, как вы понимаете. Я имею в виду, он сказал это не Мимавету, а мне.

– Тогда почему вы вернулись?

– Решил хоть взглянуть на машину, если она есть.

– Но ее не было.

– Вот именно. Но я подумал, что раз мы пришли на встречу, по крайней мере, я пришел, а машины нет, значит, он не выполнил свою часть договора, и это ставит нас в более выгодное положение. Легче будет торговаться.

– Понимаю.

– Но когда доктор сказал, что он спит, и не надо его будить, и что-то вроде того, мол, как можно беспокоить больного человека, – я ушел. Но потом подумал, что стоит написать ему записку и оставить в почтовом ящике. И вернулся.

– М-гм. Ваш отец живет не с вами…

– Нет, в «Кинг Дэвид». Но сейчас его там нет. Он поехал на несколько дней в Хайфу.

– Его адрес там?

– Я не знаю. В гостинице мне сказали, что он уехал в Хайфу. Я не просил адрес. Хотя они, может, и знают.

– Хорошо, мистер Стедман. Все кажется достаточно ясным.

Он поднялся в знак того, что их встреча закончена.

– Это все?

– Может, я еще захочу повидаться с вами, но пока это все.

Он улыбнулся в знак прощания.

– Да, но мой паспорт. Он у вас.

– О, конечно. – Иш-Кошер поднял трубку. – Паспорт… да, паспорт мистера Стедмана. Принеси его, пожалуйста… Что?.. Хорошо, посмотри у него на столе… да, понимаю… Да, наверное… – Он положил трубку и повернулся к Рою. – Человека, который им занимается, нет на месте. А паспорт он, наверное, взял с собой. Мы пошлем его вам по почте.

Когда Рой ушел, он снова поднял трубку.

– Авнер? Иш-Кошер. Молодой Стедман только что был здесь… Нет, ничего особенного, за исключением того, что утром он был у Мимавета со своим отцом, а его отец пришел со своим другом. И кто этот друг, Авнер? Это раввин Дэвид Смолл… Не помнишь? Виктори-стрит, 5… Нет, это тот жилец, которого не было дома, когда мы проверяли всех по взрыву у Карми.

Глава XXXIII

Несмотря на кипу, инспектор Иш-Кошер не был религиозным человеком, но был очень традиционен и четко представлял себе, как должен выглядеть раввин, а рабби Смолл не соответствовал этому представлению. Раввин должен носить бороду и соответствующую темную одежду, желательно черную. Рабби Смолл был без бороды и носил светло-серые летние брюки и льняной пиджак. По крайней мере, раввин не должен ходить с непокрытой головой – рабби Смолл был без шляпы. Иш-Кошер не мог удержаться от легкой враждебности, приглашая рабби садиться.

Инспектор пролистал лежавшую на столе папку, затем поднял глаза и радостно произнес:

– Недавно мы расспрашивали жильцов в вашем доме, чтобы узнать, не ждал ли кто-нибудь посетителя в один из вечеров. Вас не было дома, но ваша соседка, госпожа Розен, сказала, что вы приехали только в тот день, поздно вечером, фактически. Она сказала, что вы раввин из Америки. Однако на карточке в вашем почтовом ящике написано только «Дэвид Смолл». Вы действительно раввин?

– Да, я раввин.

– Тогда почему на карточке не написано «Рабби Дэвид Смолл»?

– Потому что здесь я не раввин.

– Но доктор, приехавший из Америки, вероятно, указал бы свою профессию на почтовом ящике.

– Это разные вещи. Доктор может оказать помощь в критической ситуации, при несчастном случае, например.

– Очень тактично с вашей стороны, рабби. И какой именно вы раввин?

– Консервативный. Я раввин консервативного храма в Америке.

– Обучение консервативного раввина отличается от обучения наших?

– Нет, не особенно. Немного переставлены акценты, а работа действительно отличается. Многие из ваших раввинов выполняют здесь почти юридические функции. Наша работа редко связана с юрисдикцией. Она касается по преимуществу эмоционального и духовного здоровья общины, в которой мы служим.

– Понимаю. – Инспектор внезапно улыбнулся. – Теперь, чтобы выяснить и покончить с этим вопросом: вы ждали кого-нибудь в вечер приезда?

– Нет, никого, о ком бы я знал.

Иш-Кошер сделал пометку в папке, закрыл ее и откинулся на спинку стула. И опять приятно улыбнулся.

– Вы получили годичный отпуск у своей общины?

– Нет, не годичный. Я взял отпуск на несколько месяцев.

– А, каникулы. И что вы делаете, рабби? Осматриваете достопримечательности? Может быть, занимаетесь в университете?

– Нет, в основном, ничего особенного – просто отдыхаю.

– От ваших тяжких трудов в конгрегации?

Инспектор улыбался, но говорил с явным сарказмом.

– Что-то вроде этого, – добродушно сказал рабби Смолл.

– Создается впечатление, что вы отдыхаете не только от вашей конгрегации и вашей работы, рабби, но даже от религии, которую исповедуете.

– Что вы имеете в виду? – удивился рабби. – Если вы намекаете на то, что я не каждый шабат хожу в синагогу…

– Я намекаю на то, что вы отправились в шабат по поводу покупки машины к одному человеку, а именно к Биньямину Мимавету, в чью квартиру подложили бомбу, и который в результате умер.

– Откуда вы знаете, что я пошел покупать машину?

– Пожалуйста, рабби, – укоризненно сказал Иш-Кошер, – вопросы задаю я.

– У меня была назначена встреча с моим другом, Дэном Стедманом, а у него еще встреча с сыном. Он очень хотел познакомить нас, и я согласился пойти с ними.

– Но он собирался покупать машину, заниматься делами – в шабат. Я снова спрашиваю, какой вы раввин?

Теперь враждебность была очевидна. Рабби Смолл чуть улыбнулся.

– Как и любой раввин, я размышляю над этими вопросами больше, чем средний мирянин вроде вас, – терпеливо начал он. – Мы следуем традиционным религиозным правилам в точном соответствии с раввинским кодексом – накрываем голову, к примеру, или соблюдаем шабат – отчасти по привычке, отчасти потому, что от нас этого ждут, и, возможно, для укрепления традиции и авторитета раввина. Я не думаю, что любой, кто задумывался над этим вопросом, действительно считает, будто Бог требует этого от человека или получает от этого удовольствие. Как сказано у Исайи: «Пресыщен Я всесожжениями… воскурение – мерзость для Меня; собраний, которые вы собираете в начале нового месяца и в субботы, не терплю Я», – говорит Господь. Сказано довольно сильно, но это дает представление о том, как Бог Исайи, по крайней мере, рассматривал подчинение догмам и религиозный обет в целом.

– Бог Исайи! – Иш-Кошер был возмущен. – Скажите, рабби, вы верите в Бога?

– Полагаю, как полицейский, вы хотели бы услышать в ответ «да» или «нет».

– Я…

– Это трудный вопрос, – непринужденно продолжал рабби, – так как в нем присутствуют три переменные…

– Переменные?

– Конечно. Вы спрашиваете, верю ли я в Бога. Вы подразумеваете меня в настоящий момент, меня вчерашнего или меня три года назад? И что вы имеете в виду, говоря «верите»? Это вторая переменная. Вы хотите знать, верю ли я так же, как в то, что дважды два равняется четырем? Или так, как я верю, что свет проходит какое-то число миль в секунду, чего сам я никогда не видел, но что демонстрировали люди, чьей компетентности и честности меня учили верить? Или вы говорите о том, как я верю, что был человек по имени Вашингтон, завоевавший для американских колоний независимость от Англии, или как я верю, что существовал человек по имени Моисей, сделавший то же самое для евреев Египта? Если вы задумаетесь об этом, то увидите, что есть много форм веры, и все они немного отличаются друг от друга. И, наконец, третья переменная – Бог. Вы имеете в виду человекоподобное существо? Или невыразимую сущность? Того, кто знает о каждом из нас и отзывается на наши просьбы о помощи? Или того, кто настолько выше нас, что у Него не может быть к нам никакого интереса? Или любую из других концепций, которые разрабатывали в течение многих веков? Но вообще-то говоря, я полагаю, что иногда испытываю чувство веры и уверенности и ощущаю нехватку ее в других, как это делаете вы, или главный раввин, или – коли на то пошло – папа римский.

Иш-Кошер уставился на своего посетителя. Потом собрал оставшиеся силы и сухо сказал:

– Я пригласил вас сюда не для теологических дискуссий.

– Я не знал, зачем вы меня пригласили.

– Мимавет назначил встречу с вашим другом Стедманом на субботний вечер. Я хочу знать, ходил ли он туда.

– Я больше не видел мистера Стедмана, но помню, как он говорил сыну, что вовсе не намерен идти. Он не хотел проявлять нетерпение. Это все?

– Это все. До свидания.

– Мой паспорт. Он на вашем столе.

– Ах да. Вот он.

Иш-Кошер вручил книжечку рабби и после его ухода некоторое время стоял, выбивая пальцами легкую дробь на рабочем столе.

Глава XXXIV

От рабби не ускользнуло, что в полиции каким-то образом узнали о его визите к Мимавету. Им могли сказать или Дэн, или Рой. Если, что вряд ли, Мимавет сделал какую-то запись о следующей встрече, и полиция нашла ее, то в ней, конечно, упоминалось имя Стедмана. Не было причин записать и его имя, поскольку он явно не интересовался покупкой машины. Было невероятно – хорошо, почти невероятно, – что информация поступила от Дэна, так как он отказался пойти в полицию. А если передумал и все-таки пошел, то уж наверное позвонил бы сначала ему. И если не позвонил, то это или небрежность, или попытка втянуть его в эту историю. Зачем? Возможно, его шурина заинтересовала работа в Барнардс-Кроссинге, и он руководствовался соображениями примитивной семейной преданности?

Эту абсурдную версию из области мелодрамы он отбросил. И все-таки, что он знал о Дэне Стедмане? Да, у них было несколько приятных бесед, что и говорить, но это еще не повод доверяться ему. За исключением того, что Стедман был тележурналистом, он не знал ничего о его прошлом. А это внезапное решение поехать в Хайфу, что это? Странно, конечно. Нормальным было бы желание обсудить жуткую историю, с которой они так тесно связаны. Он пробовал прогнать эту мысль из головы, и все же…

Рой, конечно, был более вероятным источником информации. Если Мимавет что-то записал, то упомянул бы только фамилию Стедман, и простая проверка навела бы на Роя. Обычный допрос – и они узнают, что Рой был с отцом и его другом, Дэвидом Смоллом. У Роя не было никакой причины скрывать это. Но почему тогда Рой не позвонил и не предупредил, что им заинтересовалась полиция? Очень просто – юношеская опрометчивость и легкомыслие, вполне характерные для него, судя по тому, что он слышал от Дэна.

Рабби позвонил Рою, как только пришел домой. Никто не ответил. Он звонил позже, звонил на следующий день, но все так же безуспешно. Затем выбросил это из головы. Рой придет на обед вечером в пятницу, тогда они и увидятся. А даже если по какой-то причине и откажется, обычная вежливость требует, чтобы он позвонил.

Поджидая в пятницу прихода гостей, рабби решил не поднимать этот вопрос. Шабат – день мира и покоя. Конечно, если об этом заговорит кто-то из Стедманов, он не сможет отказаться от обсуждения. Но сам он не станет поднимать эту тему.

Стедманы пришли порознь, но почти одновременно. Только он открыл дверь, чтобы поздороваться с первым, как пришел второй. И поскольку было уже поздно, они сразу пошли к столу и стоя слушали, как рабби читал кидуш, благословение на вино, которым начиналась церемония шабата.

На обед была обычная для шабата еда – куриный бульон, фаршированная рыба и курица. Рой, привыкший к ресторанам и университетскому кафетерию, наслаждался. Он выражал Мириам восторг по поводу каждого блюда и соглашался на добавку.

– Я не часто ем такое, – оправдывался он, – по крайней мере, так вкусно приготовленное.

Постепенно, расслабившись от еды и вина, он преодолел скованность. Обстановка за столом и в доме – то ли из-за присутствия маленького Джонатана, то ли потому, что рабби с женой были относительно молоды, была приятно неофициальна и очень отличалась от шабатних трапез дяди Хьюго. Там, несмотря на попытки тети Бетти создать атмосферу беззаботности, торжественный акцент на святости этого дня портил все удовольствие.

За чаем после трапезы они заговорили о нем и его жизни в университете. Полностью успокоившись, Рой рассказал о своих трудностях.

– Я не слишком хорошо владею ивритом, и это не на пользу делу, думаю. Но главным образом дело в израильских студентах. У них своя каста. И американцы замыкаются. Мои самые близкие друзья – арабы.

Сказано это было с вызовом, но отец перчатку не поднял. Напротив, тон его был веселым и сердечным.

– Это здорово, Рой. Я хочу, чтобы ты видел все стороны.

Странно, но Рой не испытывал благодарности. Он посмотрел на промолчавшего рабби.

– Мне кажется, рабби не согласен.

Рабби Смолл медленно покачал головой.

– Да, пожалуй, не согласен. Если бы возник спор между мной и моими соседями Розенами, а мой гость, недавно пришедший, встал бы на их сторону и предпочел их, думаю, что я имел бы право чувствовать себя обиженным.

– Должен сказать, рабби, что многие израильские студенты дружат с арабами.

– Рад слышать.

– А мне показалось, что как раз нет.

Рабби кивнул.

– Эта ссора – между ними, и хорошо, когда та или другая, или обе стороны делают шаги к примирению, так же, как если бы миссис Смолл пыталась помириться с миссис Розен. Но с гостем ситуация другая.

– Это старое мышление – моя сторона, ваша сторона. Это оно привело ко всем войнам и всему прочему. – Рой бросился в атаку. – Мое поколение так не думает. Нас не волнует, на чьей стороне мы родились. Какая сторона права, вот что важно. Посмотрите на наше отношение, я имею в виду отношение американцев моего поколения, к Вьетнаму. Ваше поколение говорит нам, что это враги, но мы отказываемся соглашаться. Мышление вашего поколения принесло нам войны, грязь, голод, болезни. Мое поколение все это меняет.

– Тут он попал в точку, рабби, – сказал Дэн. – Я думаю, что мы все испортили, а они пытаются все исправить.

– Нет, – энергично покачал головой рабби. – Это не наше поколение породило все, что неправильно в мире, а все поколения человечества. Те же самые поколения, которые в ответе и за все хорошее. Мы живем в мире, а не в райском саду. Старшее поколение тоже что-то исправляет, просто потому, что новое еще не набралось опыта. Пройдет по крайней мере дюжина лет, прежде чем твое поколение, Рой, получит шанс попробовать свои силы. И если это твое поколение преодолевает национальные границы, почему ты называешь израильских студентов в университете кастой? Они из твоего поколения. Кстати, почему арабы твоего поколения не пытаются установить мир в этой небольшой части мира, терроризируя вместо этого гражданское население? Большинство террористов из твоего поколения, ты знаешь это. Если бы наступил мир, они могли бы заняться бедностью и болезнями в собственных странах…

– Почему израильтяне не делают этого в своей стране?

– А они не делают?

– Что вы скажете о сефардах, которые живут в трущобах и не имеют шанса на достойную жизнь?

– Израильское правительство старается помогать им, – заметил Дэн Стедман.

– Могли бы делать намного больше. – Рой обращался к рабби.

– Каждая страна могла бы делать для нуждающихся намного больше, чем делает, – мягко сказал тот. – Назови хоть одну, которая делает все, что может.

– Но эта обязана быть нацией идеалистов, – возразил Рой.

– Обязана? Очень надеюсь, что нет.

– Как это? – Рой был поражен. – Странно слышать такое от раввина. Разве вы не хотите, чтобы эта страна была идеалистической?

– Нет, не хочу. Вся наша религия нацелена на практическую этику, а не на абсолютный идеализм. Этим-то иудаизм и отличается от христианства. Мы не требуем, чтобы люди были сверхчеловечными, достаточно быть просто человечными. Как сказал Гилель: «Если я не для себя, кто для меня?». Традиционно мы всегда чувствовали, что парносса, зарабатывание на жизнь, необходима для хорошей жизни. У нас нет традиции идеалистического аскетизма или сверхчеловеческой преданности, как в монашестве или искусственном обете бедности.

– Что плохого в идеализме?

– Создание из идеи культа. Идея начинает значить больше, чем люди. Иногда люди жестоки, потому что… да потому что они – люди. Но есть самоограничение. Если человек нормален, за жестокостью обычно следуют угрызения совести. Но если он идеалист, то любое зло может быть оправдано во имя идеала. Немцы убили миллионы во имя идеала расовой чистоты. В России тысячи были убиты за вполне человеческое желание сберечь немного еды на зиму. Я мог бы добавить, что прямо сейчас кто-то из твоих коллег-студентов в Америке творит зло во имя мира или социального равенства, во имя каких-то чисто теоретических обязательств или любого другого идеала, который кому-либо придет в голову.

Они спорили до поздней ночи. Иногда спор вертелся на месте, как это часто бывает со спорами, а иногда соскальзывал в области, совершенно не связанные с предметом обсуждения. Но главными оппонентами были Рой и рабби; Дэн лишь изредка вступал в разговор – всегда на стороне сына. Вопрос о взрыве в квартире Мимавета не возникал вплоть до того момента, как гости собрались уходить. В разговоре упомянули Хайфу, и Рой спросил отца, как прошла поездка.

– Можно сказать, успешно, Рой. Ты, надеюсь, согласишься. В порту я случайно заметил «Атению». Мы в очень хороших отношениях с капитаном, я зашел повидаться. Он тоже обрадовался и в итоге пригласил нас обоих пойти с ним – Греция, Сицилия, и назад в Хайфу – всего десять дней. Что ты на это скажешь?

– Вот это да, папа! Когда едем?

– Можно уехать в Хайфу в воскресенье…

Рой щелкнул пальцами.

– Вот… я кое о чем вспомнил.

– В чем дело? У тебя экзамен?

– Нет, у нас в это время как раз перерыв. Но мне понадобится паспорт, да?

– Конечно. В чем дело, ты его потерял?

– Я его не терял, – и он рассказал, что произошло.

– Они его потеряли – один из этих твердолобых копов куда-то засунул его, – добавил он с негодованием. – И если они отправили его сегодня, я не получу его завтра, потому что это шабат, а в шабат почта не работает. И даже если он придет в воскресенье, я не получу его до полудня, потому что мою почту приносят в это время.

– Я думаю, что ты не получишь его и в воскресенье, – медленно произнес отец.

– Почему нет?

– Потому что… потому что, хотя в здешней полиции может быть куча растяп, даже твердолобых копов, как ты их называешь, но с паспортами они никогда не делают ошибок – кроме преднамеренных.

– Что ты имеешь в виду? – Рой забеспокоился.

– Тебя допрашивали в понедельник? Во вторник?

– Во вторник.

– Хорошо, сегодня пятница. Прошло четыре дня, и ты все еще не получил его. Думаю, они арестовали твой паспорт. И в такой стране как эта, окруженной врагами, ты все равно что в тюрьме. Ты не можешь поехать никуда, даже в гостиницу в другом городе. И они могут арестовать тебя в любое время, когда захотят. Почему ты не пошел туда, когда паспорт не пришел по почте?

– Я ходил. Я был там сегодня утром. Никто ничего не знает. А когда хотел пойти к этому инспектору, тому, в кипе, – мне сказали, что он ушел и уже не вернется.

– Этого-то я и боялся, – пробормотал Дэн.

– Но, конечно, – сказал рабби, – если вы пойдете к здешнему американскому консулу…

– Нет, думаю, не стоит. Возможно, в воскресенье я съезжу в Тель-Авив и зайду в посольство.

– Но будет слишком поздно…

– Будут другие возможности. Может быть, в его следующий рейс.

На улице Дэн умышленно увел разговор от темы полиции и паспортов.

– Как тебе понравился вечер?

– Все было отлично. Рабби мне понравился.

– Ты только и делал, что без конца спорил с ним.

– Не имеет значения. Он же не поддакивал мне, как учителя в Штатах, которые вечно стараются ко всем подлизаться. Ты знаешь эти штуки: «Это хороший вопрос» или «Стедман сделал очень интересное замечание». Я спорил с ним, а не выслушивал, что правильно, а что нет. Мы спорили на равных.

Они дошли до того места, где пора было расходиться.

– Э-э, Рой, насчет паспорта, не волнуйся об этом. Возможно, я поеду в Тель-Авив завтра.

– Но завтра шабат. Тебе придется взять такси. Это будет стоить около пятидесяти лир.

– Да, но обратно поеду на маршрутке или на автобусе, а это всего три с половиной.

Пока Рой устало брел домой, останавливаясь и поднимая большой палец всякий раз, когда слышал шум машины, он прокрутил в голове все с начала. Если инспектор подозревает, что он действительно причастен к убийству, почему тогда обращался с ним так любезно? Почему не допросил более подробно? С другой стороны, если допрос был таким, как казался, зачем было так тщательно проверять паспорт? Возможно, отец прав, и они на самом деле арестовали его паспорт; но тогда почему нельзя просто пойти в американское консульство в Иерусалиме и заставить их вернуть его? Почему отец считает необходимым ехать в посольство, в Тель-Авив? И в шабат? Только для того, чтобы ускорить дело и успеть на рейс? До воскресенья посольство все равно ничего не сможет сделать, а к тому времени будет слишком поздно. Но тогда зачем было говорить, чтобы он не волноваться? Если действительно нет ничего, о чем стоит волноваться, почему он собирается ехать в Тель-Авив в шабат? А если есть, почему не сказать прямо? Он что, считает его ребенком, которому нельзя сказать правду?

И тут Рой действительно начал волноваться.