Текст книги "Обвиняется в убийстве"

Автор книги: Гарри Картрайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Сесил Манн, адвокат из Форт-Уэрта, чья контора в течение ряда лет вела дела империи Дэвисов, заявил, что он вместе с Калленом и Кеном Дэвисами участвовал в совещании в "Мид-континент" 2 августа, когда Каллен получил сообщение, что судья Эйдсон вынес невыгодное для того решение по их делу. Реакция Каллена, вспомнил Манн, была такой, словно "ничего особенного не произошло. Он не проявил при этом каких-то особых эмоций. Я не заметил на его лице никаких признаков ненависти или вспышки гнева". Манн обратил внимание присяжных на то, что, несмотря на долг в размере 11 миллионов долларов, Каллен "оставался в завидном положении, если говорить о его личном состоянии". Увеличение выплаты, добавил он, составляло "лишь ничтожную сумму по сравнению с имевшимися в его распоряжении деньгами". Манн признал, что решение суда о замораживании авуаров и капиталовложений корпорации Каллена Дэвиса повлекло за собой необходимость обращаться за разрешением в суд по поводу каждой сделки. Однако, заявил он суду, "это неудобство не вызвало особых затруднений". Кроме того, решение судьи Эйдсона было временным. Развязка затянувшегося бракоразводного процесса уже "была близка", сказал в заключение Манн, давая понять, что Каллен Дэвис отнюдь не был раздосадован этим незначительным для него поражением и с надеждой смотрел в будущее, когда он обретет наконец свободу. Во время перекрестного допроса этого свидетеля Толли Уилсон попытался представить Каллена Дэвиса черствым, беспринципным человеком, которого меньше всего интересовала семья. Свое огромное состояние он хотел сберечь только для себя. Судья Доулен запретил ссылаться на тяжбу между Калленом и его братом Биллом, но разрешил обвинению задать несколько вопросов по поводу документов, относящихся к этому делу. Из этих документов следовало, что личные Долги Каллена составляли не 11, а 16 миллионов долларов. Задолженность лишь одной компании, по словам Билла Дэвиса, достигла 46 миллионов долларов. Кроме того, утверждал он, Каллен использовал фонды корпорации для гарантий выплаты по другим займам, чем "увеличил задолженность корпорации на сумму, превышающую 150 миллионов долларов". Таким образом, заявил Толли Уилсон, складывается впечатление, что финансовые проблемы Каллена были связаны отнюдь не с "ничтожной частью" его состояния. Протоколы судебных заседаний достаточно убедительно показывали, что Присцилла задела его за живое. Уилсон подробно расспросил Манна о его встрече 2 августа с Калленом и Кеном Дэвисами, обратив внимание присяжных на то, что Билла Дэвиса умышленно не пригласили на это совещание. Манн показал, что до совещания Каллен встречался со своей приемной дочерью Ди Дэвис.

– Говорил ли вам [на совещании] Каллен Дэвис, что Андрия вернулась в город? – спросил Уилсон свидетеля.

Манн сказал, что не помнит.

– А когда он узнал о решении судьи Эйдсона, он как-нибудь отреагировал на это?

Манн ответил, что не помнит, отреагировал ли на это как-то Каллен или Кен. "Но на лице у Каллена не было положительно никаких признаков ненависти", – повторил Манн.

– А разве убить на глазах у ребенка его любимую кошку – это не акт ненависти? – спросил Уилсон настолько неожиданно, что никто не успел и глазом моргнуть. Хейнс вскочил как ужаленный и гневно заявил протест. Доулен подозвал всех обвинителей и защитников к себе, чтобы как-то охладить их пыл. Толли Уилсон, конечно же, знал, что не имел права задавать этот вопрос, но вовсе не жалел об этом. Вряд ли ему еще хоть раз во время этого процесса представится возможность обвинить Каллена Дэвиса в каком-либо неблаговидном поступке, совершенном до убийства.

В течение последующих нескольких дней защита сконцентрировала все свои атаки на Буббе Гавреле. Дорис Костелло, дежурившая в ту ночь в отделении "скорой помощи" в больнице Джона Питера Смита, показала, что, когда привезли Гаврела, тот был в "сознании" и с достаточно ясной головой, чтобы назвать свою фамилию, адрес, номер телефона и подписать согласие на операцию. Обвинение в свою очередь спросило у Костелло, видел ли Гаврел Присциллу в ту ночь. Костелло ответила, что, насколько ей известно, не видел.

Следующим давал показания санитар "скорой помощи" Пол Гохин. Он сказал присяжным, что, войдя в ту ночь в особняк, увидел Гаврела, сидевшего на полу с телефоном в руках. Когда он спросил у него, куда его ранили, Гаврел ответил: "Не знаю. Увезите меня отсюда". Когда Гохин спросил, кто в него стрелял, Гаврел дал такой же ответ: "Не знаю. Скорее увезите меня отсюда". Через несколько минут, когда Гохин пытался на заднем сиденье "скорой помощи" стащить с Гаврела брюки, тот вынул два пакетика марихуаны и сказал: "Выбросьте это". Гохин сказал далее, что выбросил пакетики в окно машины. Бев Басе "ругалась… и была слишком возбуждена, – продолжал Гохин. – У нее были остекленевшие глаза… как у человека, принявшего наркотик". Гохин сказал присяжным, что на "скорой помощи" больше не работает, а служит теперь полицейским в одном из пригородов Форт-Уэрта.

В рассказе Гохина было немало неясностей, но обвинение почему-то не обратило на это внимание присяжных. Уже в тот момент, когда санитары вносили Гаврела в карету "скорой помощи", были совершены довольно серьезные правонарушения. Разве Гохин не знал, например, что иметь при себе марихуану было нарушением закона? Разве он не понимал, что марихуана – это вещественное доказательство? Если он знал это и понимал, тогда зачем выбросил ее в окно? Как он это сделал? Опускается ли вниз заднее стекло "скорой помощи"? Через какое именно окно он выбросил марихуану? Все эти вопросы имели самое прямое отношение к делу, но обвинение почему-то не задало их.

Когда защита пригласила своего следующего свидетеля, обвинение пришло в замешательство. Этим свидетелем был Джимми Содерс, полицейский из Форт-Уэрта. Почему обвинение не вызвало этого одного из главных свидетелей, стало ясно, когда Содерс сообщил, что на вопрос о том, кто в него стрелял, Гаврел ответил: "Я не знаю этого человека". Однако обвинение все же отыграло очко во время перекрестного допроса. Когда Содерс спросил у Бев Басе, кто стрелял в ее возлюбленного, та ответила: "Каллен Дэвис. Я видела, как он стрелял. Я его знаю".

Крупнокалиберным орудием в наступлении защиты на Гаврела стал Томми Джорден, который находился с ним в палате интенсивной терапии. Но еще до того, как Джорден занял место для дачи показаний, стало очевидным, что это крупнокалиберное орудие может выстрелить и в другую сторону.

Допрос Джордена был продуманным риском. Некоторые обстоятельства его личной жизни могли заставить присяжных усомниться в правдивости его показаний. Уже больше года тот был безработным, подал заявление на выплату ему постоянного пособия на том основании, что из-за травмы спины стал полностью нетрудоспособным, и имел более чем косвенное отношение к судебным делам по искам о причинении телесных повреждений (он был замешан в трех таких делах, одно из которых еще не было закончено). Каким бы несправедливым ни было возможное суждение о нем, у всех складывалось впечатление, что Джорден – довольно темная личность. Ричард Хейнс, однако, был уверен, что все эти обстоятельства можно будет утаить от присяжных. Учитывая важность того, что, по словам Джордена, он услышал, стоило пойти на риск.

Джорден показал, что 3 августа, то есть на следующий день после убийства, к ним в палату пришел отец Гаврела. По словам Джордена, между отцом и сыном произошел следующий разговор:

Отец: Ты знаешь, кто в тебя стрелял?

Сын: Нет, не знаю. Все произошло так быстро, и там было так темно, что я не разглядел.

Отец: Это сделал Каллен. Девчонка [Бев Басе] сказала, что это был он. Поэтому, если кто-нибудь будет тебя об этом спрашивать, ты так и говори. Кто-то же должен за все это заплатить.

После того как Гаврел-старший ушел, продолжал Джорден, он завязал с Буббой разговор, в ходе которого тот снова подтвердил, что не знает, кто в него стрелял. Тогда Джорден сказал: "Послушай, если в тебя стрелял такой богач, ты и сам можешь разбогатеть. Ты же можешь подать на него в суд".

На это, по словам Джордена, Гаврел ответил: "Ты прав. Я просто об этом не подумал".

В ходе перекрестного допроса выявилось странное обстоятельство: только через четыре месяца Джорден решился наконец рассказать об этом разговоре. Свидетель отклонил утверждение обвинения о том, что пошел на это, "чтобы улучшить свое [материальное] положение".

Когда Джорден закончил дачу показаний, обе стороны заявили, что он помог разбирательству дела. Вызов его в суд соответствовал генеральной линии защиты, которая, в частности, состояла в том, чтобы оставить у присяжных впечатление, будто обвинение приглашало лишь тех свидетелей, которые подтверждали его версию случившегося. Бэрлсон, например, полагал, что обвинение может стать жертвой собственной самоуверенности. Оно уже так свыклось со своей концепцией, что утратило способность замечать ее недостатки или принимать во внимание вновь обнаруженные слабые места, которые намеревалась использовать защита. "Они думают, что мы стреляем вслепую", – заметил Бэрлсон. Сам он, однако, был уверен, что, продолжая стрелять вслепую достаточно долго, защите в конце концов удастся поразить цель.

В данном случае речь шла прежде всего о Роберте Сохилле, следующем свидетеле защиты. Поскольку этот человек первым столкнулся с Бев Басе, когда та убегала от преследовавшего ее убийцы, возникал вопрос: почему обвинение не вызвало его в суд? Можно было предположить, что рассказ Сохилла будет противоречить показаниям Бев Басе, и это на самом деле было так. Басе утверждала, что, вскочив в машину Сохилла, назвала имя убийцы. При этом она говорила то ли о Каллене Дэвисе, то ли о "владельце большого дома на холме". В своих показаниях, однако, Сохилл отрицал это. Он сказал, что имя Дэвиса упоминалось только один раз, когда девушка заметила: "Дело в том, что Дэвисы сейчас разводятся". Однако в ходе дальнейшего допроса Сохилла стало выплывать нечто новое. Это "нечто" пока еще не было очевидным фактом, но со временем стало "приобретать все более реальные очертания в сознании присяжных. Некоторая путаница в определении точного времени происшедших событий возникла еще ранее, но теперь ситуация еще более обострилась. Сохилл был абсолютно уверен, что в ту ночь позвонил в полицию в 12.20. Он вспомнил, что, когда уходил вместе со своими коллегами по службе из бара "Рамада-инн", кто-то проворчал, что закрывать бар в полночь просто неприлично. Сохилл вспомнил, что еще посмотрел на часы в холле, а затем на свои собственные. И те и другие показывали ровно 12.05. Расстояние между баром и тем местом на Хален-бульваре, где он впервые увидел Бев Басе, было ровно 15 км (он для верности проверил это позже). Учитывая, что ему пришлось сделать разворот на шоссе № 20, а также то, что он ехал с нормальной скоростью, весь путь должен был занять у него 13 минут. Еще минуты две прошло с того момента, когда он посадил Басе в машину и позвонил в полицию. Таким образом, получалось, что он вызвал полицию ровно в 12.20. Однако по записям в журнале дежурств полиции звонок от Сохилла поступил на 22 минуты позже (и по меньшей мере на 20 минут позже того момента, когда Присцилла начала стучать в дверь соседнего дома, умоляя его владельцев вызвать полицию). Это несоответствие стало еще более очевидным, когда вспомнили, что охранник Джон Смедли, прибывший на место как раз в тот момент, когда Сохилл звонил в полицию, сказал, что все это произошло в 12.47. Записи в журнале дежурств диспетчерской службы Смедли подтвердили это.

Следующий свидетель защиты внес в это еще одну загадку. Джон Бруче, главный управляющий транспортной фирмой, сказал присяжным, что когда в ту ночь они с женой проезжали мимо особняка по Хален-бульвару, то увидели, как по аллее, ведущей к дому Дэвисов, медленно ехала какая-то большая, дорогая автомашина последней марки. Цвет он не разглядел, хотя и успел заметить, что машина была одноцветной (в отличие от синего "кадиллака" с белой крышей – машины Каллена, которая, как предполагалось, стояла в то время в гараже в центре города). По мнению Бруче, это случилось в 10.50 вечера. Свое утверждение он обосновывал тем, что, когда они с женой выехали со стоянки у церкви в центре города, они посмотрели на часы на здании банка "Континентал", которые показывали 10.33. Он вспомнил, что в тот день они обещали приходящей няне быть дома до 11.00. По дороге они еще заехали в магазин разменять деньги. Таким образом, когда они проезжали мимо особняка Дэвисов, на часах должно было быть около 10.50. Получалось, что все это произошло по меньшей мере за час до того, как Присцилла и Стэн Фарр вернулись домой. Хейнс отпустил свидетеля и прошелся мимо присяжных, многозначительно закатывая глаза и почесывая в затылке. При этом на его лице было такое выражение, словно он хотел сказать: "Интересно, кто же был в той машине?"

Как бы там ни было, но защита добилась своего. Теперь уже возникли сильные сомнения относительно точного времени всех событий. Выявленный перерыв, длившийся от 20 до 57 минут, был как будто бы и незначительным, если учесть масштабы всего случившегося, но все же достаточно долгим, чтобы дать возможность вступить в сговор. Необходимо было все-таки выяснить, что же это была за машина (или машины), которая въезжала на территорию особняка и выезжала оттуда. Поэтому защита вызвала своего следующего свидетеля, который должен был подтвердить, что в ночь, когда были совершены убийства, Каллен Дэвис ездил на своем пикапе. Джейк Смит, ночной дежурный на платной стоянке для автомобилей у здания банка "Континентал нэшнл", где Каллен держал и свой бело-синий "кадиллак", и пикап, показал, что 2 августа Дэвис выехал из гаража на своем пикапе в 5.30 вечера. Джейк Смит знал точно, что в полночь, когда закончилась его смена, "кадиллак" Каллена все еще стоял в гараже. "Машина г-на Дэвиса была видна мне из будки, – с уверенностью сказал Смит, – поэтому я точно знаю, что она стояла там все время". Желая доказать, что он не ошибся, Смит извлек журнал дежурства за 2 августа, где были отмечены номера всех машин, остававшихся в гараже, когда он передавал смену. "Точно, – сказал он, показывая на список. – Вот он, этот номер". Смит добавил, что в ту ночь больше не видел ни Каллена, ни его пикапа.

"Ну и что? – сказал Джо Шэннон во время перерыва. – Это еще ничего не доказывает. Разве может кто-нибудь всерьез подумать, что у Каллена Дэвиса не было возможности воспользоваться другой большой и дорогой автомашиной?" В ходе перекрестного допроса обвинение использовало журнал дежурств в гараже, чтобы проследить за передвижением обеих автомашин Каллена в течение нескольких дней до убийств. Вечером 29 июля, вспоминал Джейк Смит, Каллен поставил свой пикап за "кадиллаком", вынул что-то из его багажника и положил в багажник пикапа, после чего уехал на пикапе. Вечером на следующий день (30 июля) в 11.15 вечера Смит делал обход гаража и видел, что пикап стоял на своем обычном месте. На следующее утро, однако, когда то же самое сделал его сменщик, пикапа на месте уже не было. Поскольку наступил уикенд, а по уикендам в гараже записей не ведется, нельзя было точно установить, сколько раз въезжали в гараж и выезжали из него оба автомобиля в субботу после обеда или в воскресенье. Смит уже сказал, что в понедельник 2 августа Каллен выехал из гаража на своем пикапе. Утром 3 августа пикап стоял уже в другом гараже, через дорогу, а "кадиллак" находился у дома Карин Мастер. Что же все это означало? По мнению обвинения, это могло означать лишь одно: где-то после полуночи Каллен или кто-то еще вернулся на пикапе, а уехал на "кадиллаке".

Накануне Дня всех святых<sup>[16]16
  31 октября. – Прим. перев.


[Закрыть]</sup> Хейнс, Бэрлсон и другие адвокаты, посовещавшись, пришли к выводу, что настало время вызвать в суд Карин Мастер, которая могла бы подтвердить алиби Каллена Дэвиса. Карин должна была показать, что в ночь со 2 на 3 августа она проснулась в 12.40 и увидела, что Каллен спит рядом. В тот вечер она легла рано (часов в 9 или 9.30) и поэтому не знала, когда тот вернулся домой. Но она хорошо помнила, что проснулась в 12.40, потому что посмотрела на электронные часы на ночном столике. Как и в случае с некоторыми другими свидетелями, защита хорошо понимала, что, вызывая Карин Мастер в качестве свидетельницы, она идет на риск. Карин придется признаться перед жюри, что с сентября 1975 года и до утра 3 августа 1976 года (то есть до дня его ареста) Каллен жил у нее. Подняв столько шума по поводу распутства Присциллы, защита должна была испытывать некоторую неловкость от того, что теперь вынуждена была проливать свет и на любовные похождения Каллена. Трудно объяснить, почему многие из тех, кто возмущался бесстыдством Присциллы, не видели ничего плохого в том, что Каллен сожительствовал с Карин. Может быть, это объяснялось лишь тем, что Карин была на десять лет моложе Присциллы и находилась в более зависимом материальном положении. Но кто мог с уверенностью сказать, что лет через десять и она не превратится в такую же Присциллу? О том, сколько Присцилла тратила на туалеты, говорилось много, но никому почему-то не казалось странным, что Карин тоже была всегда одета с иголочки, щеголяя замшей, кожей и дорогими мехами. Ей, конечно, завидовали, но отнюдь не черной завистью. Присцилла воспринималась как коварная и опасная женщина, чего нельзя было сказать о Карин, и не это беспокоило защиту. Ее тревожило другое. Дело в том, что, когда вскоре после убийства Карин давала показания перед большим жюри, а затем еще раз, когда решался вопрос об освобождении подзащитного под залог, она ни словом не обмолвилась о том, что просыпалась в 12.40.

Для тех, кто уже пережил два месяца мучительного отбора присяжных и более двух месяцев допроса свидетелей, Карин Мастер казалась женщиной, достойной удивления и восхищения. Вероятно, это объяснялось тем, что было чрезвычайно трудно точно определить ее роль во всех этих странных событиях. Карин была, несомненно, собранной и смелой женщиной, воспитывавшей двух своих несчастных детей без нытья и жалоб, однако во многих отношениях она, казалось, болезненно зависела от окружающих. Она была хорошенькой (если так можно сказать о кукле), с блестящими карими глазами и улыбкой чистой, как у ребенка. Поскольку Карин была потенциальной свидетельницей, в зал суда ее не допускали. Несмотря на это, ее присутствие ощущалось повсюду. То она болтала с секретаршами, репортерами и друзьями в коридоре или в приемной у судьи, то все время что-то устраивала, то ухаживала за детьми, то с большой выдумкой готовила г обеды, которыми угощала затем Каллена и его людей. При этом она все время терпеливо чего-то ждала. Ждала каждый День. Казалось, что ничто уже не сможет поколебать ее веру и вывести ее из равновесия. Само присутствие Карин в Амарилло придавало значимость тем несколько двусмысленным доводам, к которым прибегала защита, чтобы добиться оправдания любимого ею человека.

Когда Карин заняла место для дачи свидетельских показаний и начала отвечать на вопросы, ее любезность и самообладание приняли почти карикатурную форму. Сложив руки на коленях, она внимательно выслушивала каждый вопрос Хейнса, затем нарочито медленно поворачивалась в сторону присяжных, широко им улыбалась и только потом отвечала.

Направляемая умелыми вопросами Хейнса, Карин описала события 2 и 3 августа так, как она их помнила. Было обычное утро, рассказывала она. Примерно в 7.30 или 8 часов утра Каллен уехал на "кадиллаке" к себе в контору. Она отвезла детей в школу, а сама всю первую половину дня провела в новом салоне красоты, о котором ей недавно рассказали. Во второй половине дня она отправилась с детьми в кафе-мороженое. Примерно в пять часов вечера позвонила секретарша Каллена и предупредила ее, что тот задерживается, что было вполне обычным явлением: Каллен часто возвращался домой, когда Карин и дети уже спали. Примерно в 6.30 вечера позвонила ее подруга Шерри Джонс и пригласила их с Калленом на ужин, на что Карин ответила: "Спасибо, но у меня ужин уже готов. Он в духовке. Каллен немного задерживается". Примерно в 8.30 Шерри Джонс позвонила еще раз, но Карин не помнила, о чем они тогда говорили. (По многочисленным слухам, ходившим в то время, Шерри Джонс звонила и третий раз, примерно в 11.30, и Карин сказала ей, что уже беспокоится за Каллена и собирается отправиться на его розыски. Карин, однако, отрицала это.) Где-то между 9.00 и 9.30 вечера, продолжала Карин, она приняла снотворное и легла спать. Обычно она ложится позднее, но в тот вечер что-то сильно устала.

– А что произошло потом? – спросил Хейнс.

– В 12.40 я проснулась и посмотрела на электронные часы. Каллен был в постели. Мне показалось, что он спит. На нем были одни трусы, и он был наполовину раскрыт. Потом я опять уснула.

Далее, сказала Карин, обращаясь к присяжным, примерно в 4.00 или 4.15 (по-видимому, она тогда не посмотрела на часы) раздался телефонный звонок. Она встала, обошла кровать и подняла трубку. Это был Кен Дэвис, который сказал, что хочет переговорить с братом. Карин помнит, что разговор был коротким – не более трех минут. Она слышала, как Каллен говорил: "Не может быть! Боже мой! Неужели? В кого стреляли?"

Вопрос: А что вы сделали потом?

Ответ: Я встала, подошла к Каллену. Он не спал… Я села на край кровати. Мы с недоумением смотрели друг на друга. Неожиданно раздался еще один звонок. Подняв трубку, я услышала мужской голос. Говорил инспектор Форд из полицейского управления. Он попросил к телефону мистера Дэвиса.

Стремясь внести во все полную ясность, Хейнс спросил затем у Карин: "Оказывал ли Каллен Дэвис и продолжает ли он оказывать вам материальную помощь?" Карин повернулась к присяжным и ответила: "Да". В заключение Хейнс спросил: "Вы любите его?" Карин снова медленно повернулась к присяжным, улыбнулась и сказала: "Да".

Джо Шэннон начал перекрестный допрос Карин Мастер с того, что поинтересовался, почему она все время поворачивается в сторону присяжных и улыбается. Карин вновь повернулась к присяжным, чуть помедлила с ответом, улыбнулась и сказала: "Лишь сейчас у меня есть возможность увидеть присяжных собственными глазами. Мне кажется, это очень симпатичные люди; а вы этого не находите?" Шэннон тут же пожалел, что задал ей этот вопрос, и постарался побыстрее перейти к другой теме. Он начал спрашивать ее о том, чем она занималась до и после убийства, подводя ее к событиям 12 августа 1976 года, когда она предстала перед большим жюри округа Таррент. Карин помнила тот день. Шэннон, обдумывая следующий вопрос, взял копию протокола допроса свидетелей перед большим жюри.

Теоретически (а точнее, по закону) Карин Мастер не должна была сообщать защите абсолютно ничего из того, что говорилось тогда в зале заседаний, но Шэннон был уверен, что она, конечно, все рассказала. Он не собирался раздувать все это, поскольку для него важнее было, чтобы присяжные сконцентрировали свое внимание на том, о чем он ее сейчас будет спрашивать. Подойдя к свидетельнице с копией протокола в руках, Шэннон спросил: "Вы помните, как вас тогда спросили: "Вспомните, что произошло между полночью и 4.00?" Вы помните, что ответили тогда: "Я не помню времени. Зазвонил телефон, и мы оба проснулись"?"

Карин закусила губу, словно хотела показать, что ей нужно хорошенько подумать. Затем она отрицательно покачала головой: мол, точно не припомнит ни вопроса, ни того, что ответила. Не дожидаясь ответа, Шэннон спросил, не помнит ли она, как сказала детективу К. Р. Дэвису: "Первое, что я осознала, – звонит телефон"? Карин ответила на это решительным "нет". Хорошо, сказал Шэннон, показывая ей еще один документ, из которого было ясно, что она не говорила детективу Дэвису о том, что просыпалась в 12.40 и видела Каллена в постели.

Вопрос: Вы говорили Шерри Джонс утром 3 августа: «Он разделся, лег в постель и заснул»?

Ответ: Нет, именно этих слов я не говорила.

Вопрос: Вы говорили Шерри Джонс: «Мне кажется, он вернулся домой между 12.30 и 1.00»?

Ответ: Я этого не помню.

Вопрос: Не хотите ли вы сказать, что, разговаривая с Шерри, вы были менее точны, чем сейчас, когда даете показания перед присяжными?

Ответ: Совершенно верно.

Еще в самом начале судебного процесса Доулен постановил, что присяжные не должны знать о том, что подсудимому было отказано в праве быть освобожденным под залог. Вот почему обвинению не было разрешено упоминать об этом судебном заседании, состоявшемся через девять дней после убийства. Таким образом, обвинитель обязан был чрезвычайно осторожно формулировать свои вопросы, ссылаясь при этом лишь на "предыдущие показания" свидетельницы. Шэннон вел допрос на высоком профессиональном уровне и быстро установил, что по меньшей мере в трех случаях, когда судебные власти допрашивали Карин о событиях той ночи, она ни разу не сообщила, что просыпалась в 12.40 ночи и видела Каллена в постели. Своим подругам Розмари Мейб и Шерри Джонс она об этом, правда, сказала, но все же было весьма странным, что во всех трех случаях, когда ей представлялась реальная возможность восстановить доброе имя Каллена, она ни разу и словом не обмолвилась об алиби.

Шэннон переключил теперь внимание свидетельницы на события, происшедшие 4 августа, когда Карин беседовала с Калленом Дэвисом около больницы Шика в Форт-Уэрте. Шэннона интересовал характер этой беседы.

Вопрос: Вы говорили большому жюри, что хотели знать для себя, когда точно Каллен действительно вернулся домой?

Ответ: Нет, не говорила.

Шэннон зачитал выдержку из протокола допроса свидетелей перед большим жюри: "Каллен, конечно, в самом начале разговора предупредил меня, что адвокаты не советовали ему обсуждать со мной подробности дела. Но я все же спросила – просто для себя, – в котором часу он вернулся домой, на что он ответил, что приехал где-то около одиннадцати".

На это Карин ничего не сказала, но при этом и виду не подала, что очевидное противоречие потрясло ее.

Вопрос: Почему же вы хотели знать для себя время его возвращения? Не потому ли, что не просыпались до четырех утра, пока вас не разбудил телефонный звонок?

Ответ: Нет, это не так!

Вопрос: Не говорил ли вам Каллен во время вашего разговора около больницы Шика, что он работал у себя в конторе, затем ездил к психотерапевту, а потом снова вернулся в контору, где проработал еще два или три часа? Не говорил ли он вам, что поехал затем поужинать, а потом вернулся домой? Это было в одиннадцатом часу.

Ответ: Да, говорил, и я сказала об этом большому жюри.

Вопрос: Но теперь вы это отрицаете?

Ответ: Я все перепутала.

Вопрос: Когда вы впервые сказали одному из адвокатов Каллена Дэвиса, что в 12.40 тот находился вместе с вами дома?

Ответ: Это было примерно тогда же, когда я давала показания перед большим жюри. Точно я уже не помню. Шэннону очень хотелось задать ей несколько вопросов о слушаниях по поводу освобождения подзащитного под залог, но он знал, что нарушение запрета, наложенного судьей, может сорвать все дело. Получилось, однако, так, что необходимость в этом отпала сама собой, так как Карин, сбитая, по-видимому, с толку бесконечными ссылками Шэннона на «предыдущее судебное разбирательство», вдруг спросила: «Вы имеете в ВИДУ слушания об освобождении под залог?»

Едва она произнесла это, как Хейнс вскочил со своего места и попросил у судьи разрешения подойти к нему на совещание. Было уже далеко за полдень, и было видно, что присяжные устали. Прежде чем Доулен объявил перерыв, Шэннону была предоставлена возможность задать свидетельнице последний вопрос.

– Это верно, – спросил он, – что, хотя ваши адвокаты и знали, что у вас имеется такая информация, вы все же не изъявили желания доложить о ней суду?

– Да, верно, – призналась Карин.

– Но почему?

– Мне она казалась несущественной.

Утром 31 октября, в понедельник, Шэннон вновь сосредоточил внимание Карин на ее показаниях перед большим жюри через девять дней после убийства. И вновь она сказала, что ей показалось несущественным докладывать большому жюри о том, что она просыпалась в 12.40. Кроме того, добавила она, "большое жюри меня об этом и не спрашивало".

Шэннон зачитал еще одну выдержку из протокола допроса свидетелей перед большим жюри.

Вопрос: Вы не помните, что и когда именно произошло в промежутке между 12 часами ночи и 4 часами утра?

Ответ: Я не помню точного времени. Мы оба спали, когда раздался телефонный звонок. Тогда мне показалось, что вопрос был сформулирован так: «Что произошло сначала из того, что вы помните?»

Шэннон продолжал мучить Карин Мастер настойчивыми вопросами о ее показаниях перед большим жюри, а та продолжала настойчиво утверждать, что говорила одну только правду.

"В то время, – говорила она, – тот факт, что я просыпалась в 12.40, совсем не доказывал ни виновность, ни невиновность. Он был несущественным. Тогда казалось, что он не имеет никакого значения".

Вопрос: Вы сказали большому жюри правду?

Ответ: Да, я сказала правду.

Вопрос: И 12 августа вы не знали, когда именно были совершены убийства?

Ответ: Нет, не знала.

Вопрос: А может быть, вы не сказали большому жюри, что этот человек, Томас Каллен Дэвис, лежал с вами в одной постели, именно потому, что просто не знали, какое время указать?

Ответ: Нет, это неправда.

Вопрос: Почему же тогда вы не сообщили детективу К. Р. Дэвису эту весьма важную для дела информацию?

Ответ: Как я позже узнала, К. Р. Дэвис был нанят Присциллой для выполнения ее личных поручений. Поэтому я подумала, что говорить ему об этом не следует.

Шэннон сообщил присяжным, что Карин была неправильно информирована и по этому вопросу. Присцилла действительно наняла нескольких бывших полицейских в качестве своих телохранителей, но К. Р. Дэвис в их число не входил.

Оставалось рассмотреть последний вопрос, имевший отношение к алиби Каллена. Защита вызвала в суд Джеймса Мейба, у которого были деловые и личные связи с Калленом. Тот показал, что в ночь, когда были совершены убийства, Каллен позвонил ему домой, чтобы обсудить предполагаемую поездку в Мексику, которую Мейб и его жена Розмари планировали совершить вместе с Калленом и Карин. Мейб вспомнил, что телефонный звонок раздался в 12.15 ночи. Он не мог утверждать, что Каллен действительно звонил из дома Карин Мастер. Но он помнил, что Каллен сказал ему, что звонит именно оттуда. Позже Джо Шэннон заметил, что звонок к Мейбу был не только подозрительно "удачным" по времени, но и представлялся ему явным надувательством. По словам Мейба, Каллен позвонил ему, чтобы навести кое-какие справки о необходимых для этой поездки визах. Но Каллен Дэвис был, можно сказать, экспертом по всяким заграничным визам и поэтому хорошо знал, что для въезда в Мексику достаточно иметь при себе паспорт, свидетельство о рождении или даже просто регистрационную карточку избирателя штата Техас. Поэтому возникал вопрос: зачем же ему понадобилось звонить Мейбу среди ночи? Не затем ли, чтобы создать алиби? Произведенный Шэнноном допрос Карин Мастер и Джеймса Мейба если и не разбил окончательно алиби Каллена Дэвиса, то, уж во всяком случае, пробил в нем большую брешь.