Текст книги "Обвиняется в убийстве"
Автор книги: Гарри Картрайт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)
Неожиданный перерыв дал адвокатам возможность сравнить показания, данные Басе в разное время, и выявить в них противоречия. На следующее утро Ричард Хейнс стал метать громы и молнии в адрес юной свидетельницы. К всеобщему удивлению, однако, та вела себя довольно уверенно. Временами казалось, что перед вами избалованная девчонка из богатой семьи, а временами – просто глупый подросток, но защите так и не удалось сбить ее с толку по ключевому вопросу: в стрелявшем она узнала Каллена Дэвиса. Вместо этого Хейнсу пришлось сосредоточить свое внимание на другом: он принялся доказывать, что Бев Басе отнюдь не была такой уж невинной девушкой, совершенно случайно ставшей свидетельницей страшного преступления и теперь старавшейся рассказать суду все, что сохранилось в ее памяти. Еще в начале допроса окружной прокурор спросил, что в тот вечер пил Стэн Фарр в клубе "Рангун рэкит". Басе ответила тогда, что это был бурбон[14]14
Кукурузное или пшеничное виски. – Прим. перев.
[Закрыть]. Теперь, однако, она сказала, что не помнит. «Может, это был „шивас“?» – спросил тогда Карри, на что Басе несколько наивно ответила: «А что такое „шивас“?» Прокурор пояснил ей тогда, что «шивас» – это один из популярных сортов виски, а затем поспешил перейти к другому вопросу. Но теперь задавать вопросы наступила очередь Хейнса, и он не преминул вернуться к этому еще раз.
Вопрос: Мисс Басе, вы хорошо разбираетесь в спиртных напитках?
Ответ: Что вы имеете в виду?
Вопрос: Вы, конечно, не пытаетесь создать у присяжных впечатление, будто вы так наивны, что не видите разницы между «шивасом» и бурбоном?
Ответ: Извините, но я действительно не знаю, что это. Хейнс задал затем несколько вопросов о ее «личной проблеме» и о ее «особых отношениях с Присциллой Ли Дэвис», после чего поинтересовался, чем они все занимались на квартире у Брента Краза примерно за час до той случайной встречи в клубе «Рангун рэкит». Скрывая колкость своих вопросов за отеческой улыбкой, Хейнс допытывался, что же они все-таки делали «в той маленькой комнатке». Его особенно интересовала 13-летняя сестра Брента Краза. «Она находилась там все время или потом ушла?» – интересовался защитник. Басе готова была вот-вот разрыдаться. И дело было не в том, что говорил Хейнс, а в том, как он это говорил.
– Я не понимаю, что вы этим хотите сказать, – проговорила она дрожащим голосом.
– Дело в том, – сказал Хейнс, наклонившись поближе к свидетельнице, – что вы оставались в той маленькой комнатке совсем одни, не так ли?
Ответ: Я уже не помню.
Вопрос: Когда вы находились в той маленькой комнатке, вы не принимали ничего такого, что могло бы как-то повлиять на ваше настроение?
Ответ: Нет, этого не было.
Вопрос: И вы не видели, как Гэс Джеймс Гаврел прятал что-то в карманчик своих трусов? Какое-то зеленое вещество в целлофановом пакетике?
Ответ: Нет, не видела.
После этого Хейнс более часа заставлял свидетельницу чуть ли не по минутам отчитываться во всем, что она делала до и после убийства, точно называть время и место всех событий и указывать, кто что делал и куда потом отправился. Он попросил установить в зале большую черную доску. Как только Басе отвечала на очередной его вопрос, Хейнс тут же отмечал ее ответ мелом так, чтобы все ее ответы легко можно было видеть со скамьи присяжных. Всякий раз, когда свидетельница говорила "я не помню", Хейнс писал на доске три большие буквы "Я. Н. П." Очень скоро там появился весьма длинный и хорошо видный присяжным список таких "Я. Н. П.", который оставался на доске до самого конца судебного процесса. Таким образом, в ответ на то, что обвинение для большего впечатления украсило зал суда окровавленной одеждой Стэна Фарра и Андрии Уилборн, Хейнс придумал собственные "декорации". Напомнив Бев Басе о ее показаниях в октябре 1976 года, примерно через два месяца после убийства, Хейнс стал выяснять подробности ее разговора с Робертом Сохиллом.
Вопрос: Итак, 16 октября 1976 года вы умолчали о том, что сказали этому человеку [Сохиллу], что в вашего возлюбленного стрелял Каллен Дэвис. Это так?
Ответ: Да, так. Это было мое первое показание, и тогда меня о таких подробностях не спрашивали.
Вопрос: Вы старались говорить правду, не так ли?
Ответ: Да, старалась.
Вопрос: Таким образом, получается, что вы точно не помните, что именно говорили этому человеку в машине, не так ли? Вы либо назвали имя Каллена Дэвиса, либо сказали, что это был владелец большого дома на холме, да?
Ответ: Я не помню, что именно сказала тогда.
Вопрос: Ну, а теперь, выходит, вспомнили. У вас память стала лучше, да?
Ответ: Теперь я уже пришла в себя и могу спокойно собраться с мыслями.
Хейнс извлек еще одно письменное показание, которое Басе давала рано утром 3 августа детективу К. Р. Дэвису. Подойдя поближе к скамье присяжных, как бы давая понять, что хочет, чтобы все его выслушали внимательно, Хейнс зачитал отрывок из показаний Басе, в котором говорилось: "Когда мы шли по дорожке, я услышала громкие крики, доносившиеся из дома. Я услышала женский крик. Мне кажется, раздался выстрел… Передо мной и Буббой шел человек…"
Ставя следующий вопрос, Хейнс смотрел на свидетельницу поверх своих старомодных очков.
Вопрос: Сейчас в своих показаниях вы продолжаете настаивать на том, что человек в черном не шел вместе с вами и Буббой, когда вы услышали выстрел?
Ответ: Да.
Вопрос: Значит, то, что вы заявили 3 августа, – неправда?
Ответ: Там нарушена последовательность. Я сейчас все объясню.
Вопрос: Вы хотите сказать, что, когда [детектив] Дэвис заносил в протокол ваши показания, он сделал это не в той последовательности?
Ответ: Если вы спрашиваете, лгу ли я, отвечаю: нет. Но такой постановкой вопроса вы очень затрудняете
Вопрос: Вы говорите, что услышали какой-то звук, похожий на выстрел?
Ответ: Я не уверена, какой это был звук. Какими бы непоследовательными и нелогичными ни были вопросы, Басе отчаивалась все больше и больше, а Хейнс, казалось, все с большим подозрением относился к ее столь ненадежной памяти. Отвечая на один из его вопросов, она заметила: «Я могу все это пояснить, если вы позволите…»
– Не сомневаюсь, – сказал Хейнс. Сняв очки, он отошел от места для дачи показаний с таким видом, будто хотел сказать, что на сегодня с него хватит всякой лжи. – Я в этом просто уверен, – добавил он. Это вызвало улыбку у присяжных, и некоторые из них переглянулись. Но Хейнс еще не закончил. Он продолжал задавать свидетельнице вопросы о шуме, который ей послышался.
Вопрос: Не хотите ли вы сказать, что этот звук сопоставим со звуком выстрела?
Ответ: А что означает слово «сопоставим»?
На этот раз несколько присяжных уже громко рассмеялись. Хейнс был явно в ударе. Неожиданно он без всякого предупреждения с треском хлопнул по столу своим портфелем. Раздался такой грохот, что его можно было услышать в другом конце зала.
– Вот что такое "сопоставим", – сказал Хейнс, снисходительно улыбнувшись свидетельнице. – Это похоже на выстрел из пистолета?
Басе ничего не ответила, но по выражению ее лица все было и так ясно.
В своих попытках усомниться в правдивости показаний Бев Басе и очернить ее точно так же, как это было сделано в случае с Присциллой Дэвис, защита очень рассчитывала на саму Басе. Адвокаты были уверены, что рано или поздно наступит момент, когда она либо солжет, либо вызовет негативную реакцию у присяжных. А это даст защите возможность хотя бы косвенным образом поставить под сомнение правдивость ее показаний, как это уже и произошло в случае с Присциллой.
Ранее в ходе перекрестного допроса Хейнс уже интересовался взаимоотношениями Басе с Присциллой.
Вопрос: Отношения между вами и Присциллой Ли Дэвис носили личный характер, не правда ли?
Ответ: Я вас не понимаю.
Вопрос: Она была для вас большим, чем просто мать Ди. Вы обсуждали с ней и свои личные проблемы, не так ли?
Ответ: Да, несколько раз.
Вопрос: Когда в августе 1975 года у вас возникла одна проблема сугубо личного характера, вы обратились за помощью к Присцилле Ли Дэвис, да?
Ответ: Да.
Вопрос: При решении этой проблемы вы воспользовались фамилией Присциллы Ли Дэвис, верно?
Ответ: Я уже не помню.
Именно этого и ждал Хейнс. Он извлек документ, чтобы освежить ее память. Басе подтвердила, что документ был написан ее рукой и что под ним стояла фамилия Присциллы Ли Дэвис. Убедившись, что Басе полностью признает достоверность документа, Хейнс продолжил допрос.
Вопрос: Таким образом, Присцилла Ли Дэвис поехала вместе с вами туда, где вы решили свою личную проблему, так?
Ответ: Так.
Вопрос: Кроме того, она оказала вам денежную помощь, не так ли?
Ответ: Она одолжила мне некоторую сумму.
Вопрос: А сколько тогда вам было лет?
Ответ: Шестнадцать.
Хотя Доулен и запретил защите употреблять слово "аборт", он все же разрешил задавать вопросы, касающиеся предыдущих показаний Басе. "Этого было вполне достаточно, чтобы нейтрализовать ее как свидетельницу", – заметил впоследствии один юрист. Из сложившейся теперь ситуации было ясно, что Бев Басе сама затянула на своей шее веревку чуть ли не год тому назад, когда в декабре 1976 года давала письменные показания. Хейнс не торопился захлопывать мышеловку и ждал, пока наступит четвертый, и последний день дачи показаний. Держа в руках выписку из журнала клиники, делавшей аборт, он задал сначала вопрос, обращалась ли Бев Басе к врачу за "консультацией" в августе 1975 года. Та сказала, что не помнит.
Вопрос: Вы помните, что в декабре 1976 года, когда вы давали показания в суде, вас спросили, не жалуетесь ли вы на свое здоровье, и вы ответили, что здоровье у вас хорошее и что оно было хорошим всегда?
Ответ: Да, помню. Хейнс поправил очки и зачитал выдержку из протокола ее предыдущих показаний: «Подвергались ли вы каким-либо операциям в течение последних пяти лет?» – «У меня как-то удалили зуб мудрости. Вот, пожалуй, и все».
Вопрос: Это так?
Ответ: Да, так.
Вопрос: Таким образом, ответ, который вы дали в декабре, не был правдивым?
Ответ: Не был. Просто я хотела как можно быстрее обо всем этом забыть, и в самом деле забыла. Не успел Хейнс перейти к очередному вопросу, как Бев Басе разрыдалась. Дрожащим от слез голосом она попросила Доулена объявить перерыв, что тот и сделал. Обвинение быстро проводило Басе в боковую комнату, где Карри повторил ей то, что не раз говорил Присцилле: «Говорите только правду». Он чувствовал, что адвокаты Каллена уже израсходовали все свои патроны. Конечно, им удалось запятнать репутацию Басе намеками на ее связь с Присциллой Дэвис, но поколебать главное в ее показаниях они все же не сумели. Басе успокоилась и вновь заняла место для дачи показаний. Теперь она была исполнена решимости собрать всю свою волю и довести дело до конца. Хейнс тоже чуть смягчил тон.
Вопрос: Вы обращались к медику за консультацией в августе 1975 года?
Ответ: Да, обращалась.
Вопрос: Значит, когда вы сказали «нет», вы просто забыли об этой консультации, не так ли?
Басе медлила с ответом. Когда Хейнс повторил вопрос, хотя и в другой формулировке, все подумали, что она вот-вот опять расплачется.
Вопрос: Правда заключается в том, что вы отнюдь об этом не забыли. Вы просто решили, что об этом никто не узнает. Я правильно говорю?
Ответ: Нет, это не так.
Вопрос: Пытаясь разрешить свою проблему, вы воспользовались именем своей сестры. Верно?
Ответ: Да.
Вопрос: Таким образом, в журнале стоит имя вашей сестры, не так ли?
Ответ: Да.
Вопрос: И после того, как [на том же заседании] с показаниями выступила Присцилла Ли Дэвис, она рассказала вам, что ее тоже спрашивали об этом и что она солгала. Это так?
Ответ: Нет, не так.
Вопрос: И вы хотели было снова забыть об этом инциденте, но вчера вдруг узнали, что суду были представлены выдержки из записей в журнале, разве не так?
Ответ: Нет, мистер Хейнс. Все это не так! Я уже сказала вам, что просто хотела поскорей забыть об этом и действительно забыла.
Бев Басе готова была снова расплакаться, но на этот раз Хейнсу уже было все равно – больше у него к ней вопросов не было.
Допрос свидетелей продолжался уже 35 дней, не считая уикендов, праздников и других перерывов. В течение всего этого времени защита методически обрабатывала присяжных, умело построив допрос лучших свидетелей, имевшихся в арсенале обвинения; Хейнс решил, что уже заслужил стаканчик-другой, хотя особой необходимости в этом и не чувствовал: то, чего он успел добиться, и без того подняло ему настроение. Он был уверен, что защите удалось "выбить из седла" двух из трех свидетелей обвинения. Во всяком случае, он этого добьется, когда начнет вызывать в суд собственных свидетелей. Он не был уверен лишь в отношении Бев Басе. Если уж она сама не дискредитировала себя в глазах присяжных, то он сделать это, пожалуй, будет уже не в состоянии. Окружной прокурор, конечно же, вовсю расписывает газетчикам, какой прекрасной свидетельницей оказалась Басе. Как ни горько было Хейнсу сознаваться в этом, но он понимал, что прокурор был прав. Теперь уже стало очевидным, что показания Бев Басе не подтвердили версию защиты о сговоре между нею и Присциллой.
Хейнс, однако, был вовсе не намерен отказываться от нее вообще. Ведь ему не нужно было ничего доказывать. Единственное, что он должен был сделать, – это заронить у присяжных сомнение. А это само сыграет свою роль, когда наступит момент решать, испытывают ли они "разумные сомнения" в виновности подсудимого. Хейнс из собственного опыта знал, что присяжные могут верить в то, что Басе говорила правду, и одновременно считать, что она вступила в сговор с целью свалить всю вину на Каллена. Одно было несомненно: присяжные отметили преданность Басе Присцилле и ее открытую враждебность к Каллену. Именно этого и добивался Хейнс. Он хотел, чтобы такое впечатление сохранилось у присяжных и к тому моменту, когда придет время выносить вердикт.
На следующее утро обвинение приступило к допросу охранника Джона Смедли, и Хейнс, Бэрлсон и Майк Гибсон стали готовиться к очередному неприятному для них эпизоду. Как они и предполагали, Смедли полностью подтвердил все, что сказала Басе. Самым сокрушительным для них ударом было то, что Доулен разрешил Смедли повторить в присутствии присяжных все сказанное Басе сразу же после преступления. Она сказала ему тогда: "Это был Кал лен. Это он стрелял. Я сама видела его мерзкую, отвратительную рожу. Он хочет убить и меня. Он гнался за мной всю дорогу". После этого у защиты не оставалось никаких шансов опровергнуть показания Смедли.
Больше всего, однако, защиту беспокоил следующий свидетель обвинения – Джим Слотер, специалист по отпечаткам пальцев из полицейского управления Форт-Уэрта. С самого начала обвинение признало, что ни один из отпечатков пальцев, снятых в доме № 4200 на Мокингберд, не соответствовал отпечаткам пальцев Каллена Дэвиса. Но пока еще никто ничего не сказал об отпечатке ладони. У защиты имелись сведения о том, что обвинение готовит сенсационное заявление о возможности вполне определенно установить, кому принадлежит кровавый отпечаток ладони, оставленный на наружной стороне двери, ведущей в подвальные помещения. Собственный специалист защиты тщательно изучил это пятно, но не смог найти сходство ни с одним из других обнаруженных там отпечатков. Судя по заявлениям обвинения, ему, по-видимому, все же удалось идентифицировать этот отпечаток. Джо Шэннон сказал: "Мы считаем это чрезвычайно важным". Когда репортеры спросили Хейнса, не может ли он пролить свет на происхождение этого загадочного отпечатка, тот ответил: "Можете с кем угодно побиться об заклад, что этот отпечаток не принадлежит Каллену Дэвису. Если сделаете ставку побольше, выиграете немало". Но, говоря это, Хейнс понимал, что, возможно, выдает желаемое за действительное.
На следующий день в течение большей части утреннего заседания Хейнс пытался поставить под вопрос квалификацию Джима Слотера как специалиста по опознанию отпечатков ладони, но судья Доулен его не поддержал.
"У нас было препаршивое настроение, когда они приступили к допросу Слотера, – признался впоследствии Фил Бэрлсон. – Даже если бы он просто подтвердил возможность принадлежности этого отпечатка Каллену, мы попали бы в весьма незавидное положение". Но получилось так, что загадочное происхождение отпечатка выяснилось так же неожиданно, как и появилось.
Вопрос: У вас есть какое-либо мнение относительно принадлежности этого отпечатка?
Ответ: Да, есть.
Вопрос: И каково же это мнение?
Ответ: Отпечаток принадлежит Орилии Купер. По лицу Каллена Дэвиса, как всегда, нельзя было прочесть ничего, но Бэрлсон все же не удержался и, вздохнув с облегчением, нервно поправил галстук. Орилия Купер работала экономкой в доме № 4200 на Мокингберд. То, что считалось «кровавым отпечатком ладони», на самом деле оказалось старым отпечатком, снятым с испачканной кровью двери. Этот отпечаток мог появиться там еще за несколько дней до убийства. Позже Марвин Коллинс объяснил все это так: «Мы подняли этот вопрос исключительно из-за того, что об этом отпечатке уже говорилось в присутствии присяжных, и поэтому сочли необходимым объяснить его происхождение. Я и не думал, что это вызовет у защиты такую нервозность. Когда же мы это поняли, то постарались как-то этим воспользоваться».
Обвинение завершало допрос своих свидетелей, и приближалось время, когда должна была наступить очередь защиты. Оставалось допросить лишь двух свидетелей обвинения – Феликса Гвоздзя, врача из округа Таррент, который производил вскрытие трупов Стэна Фарра и Андрии Уилборн, и Фрэнка Шиллера, директора лаборатории криминалистики в Форт-Уэрте, на которого была возложена весьма ответственная миссия – объяснить происхождение и причастность к делу всех вещественных доказательств. В конечном итоге смысл работы Шиллера состоял в том, чтобы подтвердить обоснованность выдвинутого обвинения на основании косвенной улики, а именно: доказать, что пуля, которой была убита Андрия Уилборн, была выпущена из того же пистолета, из которого был убит Стэн Фарр.
Почти два месяца назад, излагая перед присяжными существо дела, Тим Карри сам признал, что обвинение построено на косвенных уликах. При этом, однако, он обещал представить факты, которые подтвердят, что Стэна Фарра и Андрию Уилборн убил один и тот же человек. Все, казалось, было так просто. Но когда Шиллер принимал присягу, все взоры присяжных, как бы предчувствовавших суровое испытание, которому тот вскоре будет подвергнут, были обращены к человеку, находившемуся на противоположном конце зала, – Ричарду Хейнсу. Выглядел он весьма внушительно в своей тройке и дорогих ковбойских сапогах ручной работы. Попыхивая трубкой, он внимательно рассматривал каждое вещественное доказательство через увеличительное стекло. Возможно, это только казалось, но наблюдатели, в течение многих дней следившие за ходом процесса, заметили, что по этому случаю он даже сделал себе седые виски. Как и всякий выдающийся адвокат, он был отчасти детективом и актером. Присяжным просто невозможно было определить, где кончается одна роль и начинается другая. Возможно, Хейнс и сам этого не знал.
Показания Шиллера пункт за пунктом подтверждали рассказ трех главных свидетелей о том, где и при каких обстоятельствах произошла кровавая расправа 2 августа. По мере того как регистрировалась и предъявлялась в качестве вещественного доказательства каждая пуля, Шиллер рассказывал, где она была обнаружена и в каком состоянии. Некоторые пули, сказал Шиллер, слишком сильно повреждены, и поэтому сличить их было довольно трудно, но пуля, извлеченная из тела Фарра, полностью соответствовала пуле, найденной на полу в столовой. Эта пуля в свою очередь совпадала с пулей, которой была убита Андрия Уилборн. Все вместе они соответствуют пуле, обнаруженной за дверью на лестнице. Нет никаких оснований, сказал Шиллер, сомневаться в точности и достоверности сделанных выводов. Он хотел было рассказать присяжным, что по меньшей мере еще три эксперта, нанятых защитой, изучили все эти пули и пришли к такому же заключению, но протест Хейнса прервал его. К этому времени Шиллер уже в течение двух с половиной утомительных дней давал свои показания.
В понедельник 17 октября, когда началась девятая неделя судебного разбирательства, за Шиллера взялся Хейнс. Прежде всего он замутил воду тем, что вновь поднял вопрос о "судейской пуле", которая столь странным образом была прислана по почте несколько недель тому назад. Затем он принялся доказывать, что любая из десяти пуль, выпущенных из одного и того же пистолета, не будет похожа одна на другую, поскольку каждая из них оставит в стволе свой след. Никто пока не предъявил суду пистолет, из которого было совершено убийство в особняке, напомнил он присяжным. Вместо этого, однако, появилось много нового оружия. Помимо пистолета Хораса Коупленда, в распоряжение суда попал еще один пистолет 38-го калибра. ("Его прислал какой-то тип из Уичита-Фолз", – объяснил потом один из обвинителей.) Этот пистолет защитой упоминался тоже для того, чтобы отвлечь внимание, и Хейнс сделал это весьма удачно. Шиллер сам произвел несколько выстрелов из этого пистолета. Сейчас же Хейнс хотел, чтобы тот подтвердил, что, хотя он и знал, что все пули во время эксперимента были выпущены из одного и того же пистолета, доказать это на основании баллистической экспертизы все же не смог.
"На данном этапе, – заметил Марвин Коллинс во время перерыва, – вся стратегия защиты построена на проволочках. Мы изо всех сил бьемся над тем, как сосредоточить внимание присяжных на главном, а они делают все, чтобы отвлечь это внимание на второстепенные детали. Чем дольше это будет продолжаться, тем большая будет вероятность того, что присяжные совсем выпустят из поля зрения действительные факты".
К началу седьмой недели судебного процесса уже половина мест в зале суда пустовала. Один присяжный подолгу клевал носом. Другие тоже не проявляли к разбирательству особого интереса. Похоже было, что они испытывали те же чувства, что испытывают дети, когда взрослые разговаривают через их головы. Создавалось впечатление, что вокруг них все теперь изъяснялись исключительно эвфемизмами. Никто не употреблял слово "аборт", а предпочитал говорить о "личных проблемах"; кокаин превратился в "белое порошкообразное вещество", а марихуана – в "зеленые листья".
Мучения Фрэнка Шиллера тем не менее продолжались. Настроение у юристов было не многим лучше, чем у присяжных, хотя они по крайней мере делали вид, что знают, о чем идет речь. После утомительнейшего заседания, во время которого Хейнс спросил Шиллера, не думает ли тот, что Андрия Уилборн была убита в упор с расстояния менее полутора метров, репортеры поинтересовались, зачем он все это делает. Зачем он задает и задает бесчисленное множество вопросов?
Хейнс ответил: "Этим вопросом я хочу лишь показать, что обвинение само установило такое расстояние, чтобы подтвердить собственную же версию".
Когда об этом сказали Толли Уилсону, тот взорвался: "Я скажу вам, что все это показывает! Это показывает, черт возьми, что убийца знал, в кого стрелял! Это показывает, черт побери, что он действовал умышленно! И это показывает, что, когда этот подонок стрелял, он смотрел двенадцатилетней девочке прямо в глаза!"
На седьмой, и последний день мучений Шиллера зал суда покинули даже группи[15]15
Девушки, которые за плату приглашаются сторонами на судебные заседания в качестве «публики» для создания в зале соответствующей атмосферы. – Прим. перев.
[Закрыть]. Хейнс задал Шиллеру последнюю серию вопросов – на сей раз о волосках от парика и о том, как они были обнаружены на месте преступления. Когда Хейнс наконец умолк, Тим Карри буквально вскочил со своего места и заявил: «Если суд не возражает, обвинение хотело бы на этом прекратить допрос своих свидетелей».
Суд, разумеется, не возражал. Если на то пошло, против этого уже не возражал никто. Поэтому, услышав такое заявление, все присутствовавшие в зале вздохнули с облегчением.
* * *
Когда Ричард Хейнс обратился к суду с предварительным изложением позиции защиты, в зале не было ни одного свободного места. Во время его речи толпившиеся в проходах женщины расталкивали друг друга, пытаясь хоть одним глазком взглянуть на знаменитого адвоката из Хьюстона.
Он начал с мотива преступления. По утверждению обвинения, этим мотивом было решение судьи Эйдсона увеличить размер алиментов, выплачиваемых подсудимым. Защита собиралась доказать явную несостоятельность такого утверждения. "Мы докажем, – заявил Хейнс, – что Присцилла Ли Дэвис знала о наличии добрачного соглашения. Она знала, что не имеет никаких прав на состояние семьи Дэвисов, поскольку оно является собственностью только этой семьи. Какой же это мотив преступления, если в действительности решение суда давало Каллену Дэвису возможность экономить деньги? Ведь суд обязал его выплачивать только 5000 долларов ежемесячно, в то время как до этого [до разрыва] Присцилла тратила 20000 в месяц".
Хейнс обещал присяжным "пригласить Роберта Сохилла, который подтвердит, что мисс Басе несколько вольно обошлась с фактами. Мы также расскажем о взаимоотношениях между Присциллой Дэвис и Беверли Басе. Мы покажем, что в признании Каллена Дэвиса виновным заинтересована прежде всего Присцилла Дэвис. Мы также покажем, что это и в интересах Буббы Гаврела, который в действительности признался, что "не знает, кто в него стрелял"". Хейнс подчеркнул, что обвинение сочло удобным для себя не вызывать в суд полицейского Джимми Содерса, одного из нескольких свидетелей, заявивших, что они слышали, как Гаврел сказал это. Обвинение утверждало, что в тот момент Гаврел был в шоковом состоянии, но защита покажет, что в действительности тот достаточно трезво оценивал обстановку, так как попросил санитара "скорой помощи" выбросить пакетик с марихуаной.
"Мы представим вам Стэна Фарра совершенно в ином свете", – сказал Хейнс. В течение нескольких недель, предшествовавших его убийству, Фарр носил с собой пистолет. Ему не повезло в делах, и несколько человек имели к нему претензии. "А Стэн Фарр имел дело с такими людьми, – продолжал Хейнс, – которые не очень-то любят подавать в суд на своего должника". К моменту убийства у Фарра было (так по крайней мере утверждал он сам) 100000 долларов, и Хорас Коупленд знал об этом. Защита покажет, что Коупленд был человеком, который внушал Фарру страх. Что касается У. Т. Рафнера, то его показания отнюдь не будут использованы для какого-то очернения Присциллы. "Здесь, – заметил Хейнс, на мгновение оторвавшись от своих записей, – Присцилла Ли Дэвис, как мне кажется, и сама уже все нам разъяснила". Он будет допрошен с другой целью – установить, что в течение некоторого времени у него был ключ от входной двери особняка Дэвисов, как, впрочем, и у целого ряда других весьма темных личностей.
И наконец, защита докажет, что налетчики охотились за Стэном Фарром. Хейнс умышленно использовал множественное число, чтобы подчеркнуть свою уверенность в том, что в данном случае речь идет более чем об одном человеке. Он еще раз повторил, что, по его глубокому убеждению, налетчики принадлежат к той категории людей, "которые не обращаются в суд, когда возникает необходимость собрать долги". Что касается Андрии Уилборн, заключил Хейнс, то она стала "случайной жертвой". Присцилла тоже не была главным объектом нападения, равно как и Бубба Гаврел, который оказался на месте преступления совершенно неожиданно.
Свою краткую вступительную речь Хейнс завершил несколько загадочно: "Возможно, когда защита закончит изложение собственной версии, произойдут некоторые события, которые вас удивят… события, о которых на данном этапе никто пока не догадывается".
Этот заключительный намек на возможность каких-то непредвиденных событий вызвал множество комментариев в газетах, а возможно, заставил призадуматься даже обвинение. В действительности же это заявление отражало лишь уверенность защиты в том, что самостоятельно производимое ею расследование рано или поздно принесет желаемые результаты. Стив Самнер уже начал увязывать воедино сотни всевозможных деталей и сведений, собранных его сыщиками. Эти сведения поставлялись различными, не связанными друг с другом категориями людей: друзьями Каллена, друзьями Присциллы и совершенно новой группой лиц, не входящих ни в ту, ни в другую категорию. Эта группа (или "другой мир", как ее стали называть защитники) включала в себя представителей чуть ли не всех слоев общества Форт-Уэрта, начиная от мелких торговцев наркотиками и уголовников и кончая самыми богатыми и известными людьми в городе. Хотя защита и заронила в сознание присяжных мысль о том, что убийство могло быть совершено кем-то из "другого мира", все же необходимо было сосредоточиться на какой-то одной версии. Рафнер отпадал. Последний раз он появлялся в особняке чуть ли не за полтора года до трагических событий, поэтому подозревать его в совершении преступления было делом малоперспективным. Более вероятным было предположить, что это сделал Хорас Коупленд. Во-первых, как раз перед убийством в особняке он кружил возле Стэна Фарра и Присциллы. Во-вторых, его самого уже не было в живых. Разумеется, защите не нужно было называть имя убийцы – ей достаточно было вызвать у присяжных "разумное сомнение" в виновности Каллена. Защите важно было убедить присяжных, что главным объектом нападения был Стэн Фарр, поскольку, как доказывали адвокаты, у Каллена Дэвиса не было причин для расправы с Фарром. Ведь Фарр, подчеркивал Самнер, жил в особняке в течение чуть ли не 15 месяцев до убийствами Каллен знал об этом. Более того, несколько свидетелей, включая Джерри Томаса и Карин Мастер, были готовы показать, что Каллен и Фарр неоднократно встречались на светских раутах и всегда вели себя вполне дружелюбно. Пока адвокаты вновь и вновь рассматривали свою версию и решали вопрос, в какой последовательности вызывать свидетелей, Самнер вдруг выдвинул предположение, что им, возможно, видна пока лишь верхушка айсберга и что Хорас Коупленд был всего лишь пешкой в этом "другом мире". Все может обстоять значительно сложнее. Смерть самого Коупленда может иметь прямое отношение к делу. В течение последних нескольких дней Самнер пытался войти в контакт со свидетелем, показания которого должны были произвести сенсацию. Об этом, конечно, еще было рано говорить, но вполне возможно, что через недельку-другую найдется такой человек, который камня на камне не оставит от предъявленного Каллену обвинения. А тем временем защите предстояло заслушать целый ряд других свидетелей, в задачу которых входило показать, что обвинение произвело расследование лишь в тех пределах, которые были ему нужны, чтобы подтвердить заранее сделанные выводы, и ограничилось привлечением лишь тех свидетелей, которые эти выводы должны были подкрепить. Как и обещал Хейнс, на следующее утро защита приступила к опровержению выдвинутого обвинением "мотива" преступления. Главным доказательством защиты был существовавший, по ее словам, добрачный договор. Ферн Фрост, которая, как было установлено, работала личной секретаршей Каллена в период его совместной жизни с Присциллой, показала, что вечером 27 августа 1968 года она привезла этот документ в отель "Грин оукс", где его должны были подписать Каллен и Присцилла. Она была уверена, что, прежде чем подписывать документ, Каллен с ним ознакомился. Он никогда ничего не подписывал, внимательно не прочитав сначала весь текст. Как это часто бывало, он обнаружил в тексте опечатку и обратил на это ее внимание. Фрост не могла сказать с абсолютной точностью, прочитала ли соглашение Присцилла, но в том, что та "перелистала страницы", она была совершенно уверена. На следующее утро, сказала Фрост, Присцилла позвонила ей и спросила, подписывала ли аналогичный документ первая жена Каллена. "Я ответила, что не знаю и что даже если бы и знала, то все равно не имела права обсуждать этот вопрос с нею", – сказала Фрост, обращаясь к присяжным. Во время перекрестного допроса обвинение попыталось выявить противоречия между нынешними показаниями Фрост и теми, которые она давала ранее. Не хочет ли она сказать, что подготовила документ в тот же день, когда привезла его на подпись? Ранее в своих показаниях она утверждала, что документ был подготовлен "за две недели" и даже "за восемь месяцев" до того. Обвинение также заявило, что дата на документе была впечатана на другой машинке. Для дачи дальнейших показаний по вопросу о добрачном соглашении защита вызвала в суд Бет Олдридж, бывшего члена торговой палаты, которая заявила, что как-то на обеде Присцилла сказала ей, что подписала это соглашение, поскольку "семья Каллена думала, что мне нужны его деньги. Я подписала его, чтобы убедить их, что это не так".
