Текст книги "Современный детектив ГДР"

Автор книги: Ганс Шнайдер

Соавторы: Вернер Штайнберг,Хайнер Ранк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 45 страниц)

7

Комиссар Гроль внимательно читал рапорт Грисбюля, чтобы подписать его с чистой совестью. Грисбюль, напряженно сидевший возле стола Гроля, испытывал, как всегда в таких случаях, легкое смущение. Он и сам понимал, что смущаться глупо: Гроль отвечал за это дело, значит, ему и расписываться. Наверно, думал ассистент, виною тут его собственное честолюбие: ведь этак его, Грисбюля, не скоро заметят наверху.

Комиссар хмыкнул и поставил запятую. Это тоже рассердило Грисбюля: как будто он не умеет расставлять запятые. Но Гроль всегда что-нибудь да найдет!

Он не подозревал, что Гроль знает его мысли и нарочно придирается к мелочам, чтобы Грисбюль не заважничал и не разбаловался. Такие склонности у этого малого были, находил Гроль. Но он находил также, что читать его, Грисбюля, рапорты – сущее удовольствие. Они были ясные, четкие и излагали обстоятельства дела так, словно тот все видел своими глазами.

Выводя неподражаемо-витиеватое «Г», с которого начиналась его подпись, Гроль думал, что в следующем своем отчете отметит Грисбюля по заслугам; тут зазвонил телефон. Он недовольно поднял глаза и кивнул Грисбюлю на трубку.

Тот сразу прикрыл ладонью микрофон и шепнул комиссару:

– Метцендорфер! – Гроль не мог вспомнить, кто это, и Грисбюль добавил: – Адвокат Марана!

Комиссар надул щеки, выпустил воздух.

– Пусть приходит!

Вскоре в дверь постучали и вошел Метцендорфер; рыжие его волосы были растрепаны.

– Я хочу только… – сказал он, осекся, с опозданием произнес: – Здравствуйте! – не стал дожидаться ответа и продолжил, стоя теперь у самого стола Гроля: – Я хочу только обратить ваше внимание на то, что в момент преступления на даче было минимум два человека!

– Что! – воскликнул комиссар и откинулся в кресле. – Маран выстрелил, находясь внутри дома? А почему же газон…

– Чепуха! – прервал его Метцендорфер и тут же поправился: – Прошу прощения! Нет, Маран стрелял снаружи. Но в доме было два человека, мужчина и женщина или двое мужчин, это неизвестно. Говорил либо убитый, либо тот другой, если это был мужчина. Во всяком случае, радио там нет, а среди пластинок нет ни одной с чтением!

Критически разглядывая адвоката сбоку, Грисбюль вспомнил ту ночную сцену на автостраде, когда Метцендорфер судорожно шарил в своей машине: вполне возможно, решил ассистент, что этот на вид такой рассеянный человек просто не в своем уме или по меньшей мере бывает в состоянии невменяемости.

Грисбюль пытался угадать, что думает Гроль, но тот сидел с непроницаемой физиономией.

Затем, после паузы, показавшейся ассистенту бесконечной, комиссар спокойно сказал:

– Я этого не понял, господин Метцендорфер, вы уж простите. Придется вам объяснить мне это подробнее.

Он повернулся к ассистенту:

– Грисбюль, будьте добры, принесите стул.

Затем Метцендорфер сел и, держа протокол в руке, указал на известное место. Он дал прочесть его Гролю, дал прочесть Грисбюлю и после этого объяснил все самым подробным образом.

– Что вы теперь скажете, господа? – спросил он наконец.

Грисбюль благоразумно промолчал. А Гроль ответил:

– Боюсь, что вы придаете этому слишком большое значение, господин адвокат. Я вам скажу – почему, и я мог бы сказать вам это и по телефону.

Он взглянул на пыльные окна, подосадовал на такую неопрятность, постучал по столу пальцами, посмотрел на Метцендорфера и сказал:

– Понимаете, Маран все равновиновен! Для насне имеет значения, когоон убил! И подглядывал кто-нибудь или не подглядывал – бог ты мой, разве это меняет суть дела? – Гроль заметил, что Метцендорфер готов возмущенно протестовать. Опережая его, комиссар сказал: – Само собой разумеется, мы пойдем по этому следу. Но боюсь, что мы только повредим вашему клиенту, если не закроем дело в части, касающейся его. Следствие может затянуться на несколько месяцев. Что мы знаем об этом втором человеке? Ничего. Какие у нас данные для официального розыска, какое вообще основание для розыска, что может он дать?

– Все равно надо что-то делать! – возмутился адвокат.

– Пожалуй, – медленно сказал Гроль, – мы попросим через печать, чтобы неизвестный явился в качестве свидетеля. – Он пожал плечами: – Согласен, шансы на успех тут невелики…

– Равны нулю! – перебил его Метцендорфер.

– Возможно, – сказал Гроль. – Но у вас есть идея получше?

Адвокат промолчал.

– Значит, так и действуйте, – обратился Гроль к ассистенту. – А в рапорте надо высказать предположение… – он выпятил нижнюю губу и заключил фразу: —…что этим вторым мог быть тот, кто позвонил Биферли, помните, кто сообщил ему об убийстве. Понятно, что он не пожелал называть себя! Я считаю, что дело становится еще яснее, чем до сих пор! Теперь мы знаем даже, почему позвонивший остался неизвестен, знаем, что он был сообщником убитого. – Гроль был, казалось, доволен. Подумав долю секунды, он прибавил: – Кроме того, вот и ответ на загадку – как приехал убитый на дачу! На машине неизвестного, само собой разумеется. – Он улыбнулся и придал своему лицу печальное выражение. – Жаль, – сказал он, – очень жаль, Грисбюль. Но этучасть рапорта придется вам написать заново!

8

Мчась по шоссе к дому, Метцендорфер признался себе, что его усилия не имели того успеха, на какой он надеялся. Что он выиграл? Почти ничего. В момент преступления на даче находилось второе лицо. Это лицо не опознано. Фамилия убитого установлена. Но что им обоим нужно было на даче, так и неясно.

Комиссар Гроль отказался вникать в эти вопросы. Метцендорфер, всецело сосредоточившийся на них, сначала разозлился на Гроля. Вопреки своему обыкновению он перед уходом наговорил комиссару много нелестных слов. Но по дороге он еще раз обдумал эту сцену и против собственной воли пришел к заключению, что доводы комиссара были убедительнее, чем ему, Метцендорферу, хотелось признать.

Ведь в самом деле, что он выиграл бы, если бы удалось узнать, зачем пожаловал на дачу этот Йозеф Альтбауэр? Что он выиграл бы, если бы удалось опознать это второе лицо? Пожалуй, ничего. Ведь факт оставался фактом: Маран выстрелил, и человек погиб. Тут ничего не изменилось бы, даже если бы на даче находилась многолюдная компания!

Напротив, размышлял Метцендорфер, при нынешней ситуации он может дать себе больше воли в своем выступлении перед судом! Разве нельзя изобразить Альтбауэра этаким взломщиком, вором, преступником, который вкупе со своим трусливо сбежавшим сообщником собирался ограбить дачу Брумеруса, а может быть, совершить и другие кражи? Более того, разве нельзя вообразить, что дача должна была стать базой для дальнейших налетов? Кто помешает ему – коль скоро этот второй так и не будет опознан – утверждать, что один из них угрожал Марану? Или хотя бы что Маран почувствовал угрозу? Это прозвучало бы вполне правдоподобно.

Впрочем, он сразу же усомнился в том, что Маран поддержит подобные утверждения; того охватило какое-то «бешенство незапирательства», как это называл Метцендорфер. Но тут адвокат полагался на свое мастерство: он сумеет представить дело в нужном свете и объяснить, почему Маран упорно стоит на том, что действовал не в порядке защиты. Маран, скажет он, не хочет никаких поблажек, он хочет полностью, без уверток, ответить за свой поступок, взять всю вину на себя; такие случаи хорошо известны специалистам-психологам. Аномалия, что и говорить. Но она-то как раз и свидетельствует о том, что в момент преступления его подзащитный был не совсем в здравом уме и твердой памяти, что налицо, стало быть, смягчающие обстоятельства.

Он увлекся, он видел свое выступление перед судом, с его губ беззвучно слетали слова. Он сейчас целиком ушел в роль, играть которую было еще не время. И этим он подкрепил мнение Гроля – оставить без внимания все, что может лишь осложнить дело, отвлечь от его достаточно ясной сути.

А в эти же минуты – адвокат, разумеется, о том не подозревал – Грисбюль перешел к открытому неповиновению. Он, насупившись, встал перед Гролем и сказал:

– Господин комиссар! Я еще раз тщательно просмотрел всю свою писанину. Я, конечно, мог бы дополнить ее несколькими новыми фактами и покончить с рапортом. Но совесть моя была бы нечиста. Это я должен вам заявить!

Гроль откинулся в кресле и посмотрел на своего ассистента. Сначала он вообще не понял, что тот имеет в виду; уразумев, в чем дело, он решил приписать все строптивости «нынешней молодежи». Он попытался мягко улыбнуться.

– От вас не требуют чистой или нечистой совести, Грисбюль, – ответил он, – от вас требуют криминалистических фактов.

Он склонился над своими бумагами, считая, что с этим делом покончено, но опять услыхал голос Грисбюля:

– Как раз в отношении фактов у меня и нечиста совесть.

Терпение Гроля иссякло. Он хотел избавиться от этого дела, у него не было желания взваливать на себя напрасный труд: служба научила его, что он только прогадывает, если выходит в своих расследованиях за пределы безусловно необходимого. Гроль помнил, какой он получил нагоняй, когда, занимаясь делом об изнасиловании Изольды Райзингер, обнаружил в комнате девушки отпечатки пальцев, обнаруживать которые вовсе не следовало: его шефу дано было на этот счет конфиденциальное указание. Огромных усилий стоило тогда скрыть некое имя, уже привлекшее к себе внимание прессы. И его, Гроля, очередное повышение не состоялось. Он поклялся в тот раз, что будет сдерживать свой профессиональный азарт.

Возможно, конечно, что убитый был просто мелкий воришка, из тех, что не погнушаются и белье с веревки стянуть; тогда никому до него не будет дела, но тогда нет и смысла продолжать расследование. Его сообщник – или сообщница, все едино, – который также находился на даче, в этом случае тоже не стоит того, чтобы тратить на него время.

Гроль считал эту версию убедительной, хотя и признавался себе, что для проникновения на дачу могли быть и другие мотивы – какие, он не знал. Но при любых других мотивах он тем более должен вести себя осторожно. Один раз ему уже заткнули рот!

Так или иначе, Маран – убийца. Симпатичный он человек или нет – это на него, Гроля, влиять не должно. Его задача – накрыть преступника. Это сделано. О чем тут еще размышлять? Он посмотрел на кипу бумаг, что лежала перед ним слева: все дела, еще не расследованные, но требующие расследования, – требующие, чтобы он, Гроль, во имя справедливости, расследовал их. Резче, чем сам того хотел, он сказал:

– Вы напишете рапорт, Грисбюль, и дело с концом! – И добавил, поскольку молодой человек молча и с вызовом во взгляде все еще стоял перед его столом: – Это приказ!

Грисбюль нерешительно посмотрел на его бумаги, потом повернулся и побрел к двери. Отворил ее.

Комиссар, демонстративно уткнувшийся было в документы, невольно поднял глаза.

Грисбюль, не глядя на него, сказал:

– Принудительную работу я, к сожалению, делаю плохо. – И добавил: – Держу пари, что с этим делом вы еще намучаетесь!

9

Когда бесшумный лифт поднимал Метцендорфера к его маленькой квартире на девятом этаже, адвокат мысленно все еще держал речь перед судом. Свои доводы он находил резонными, и если сначала отказ Гроля его рассердил, то теперь он его даже радовал. Но в тот миг, когда лифт, слегка щелкнув, остановился, какое-то звено в цепи его, Метцендорфера, умозаключений сломалось. Адвокат, к своему ужасу, вспомнил: Маран все равно останется убийцей – независимо от того, сколько лет просидит в тюрьме. Его другу теперь никогда не смыть с себя этого пятна.

Ничего не видя вокруг себя, он повесил в крошечной своей передней пальто и шляпу. Ничего вокруг себя не замечая, он прошел в комнату и посмотрел в окно. Ничего не воспринимая, он глядел с девятого этажа на букашек-пешеходов и на гонку игрушечных автомобилей.

Он слышал голос – довольно громкий, как значилось в протоколе, радиоголос, который читал, вероятно, экономический бюллетень. Но принадлежать этот радиоголос мог только живому человеку, и этот живой человек был свидетелем, когда грянул выстрел, приглушенный серым колышущимся занавесом проливного дождя.

Но какая польза ему от свидетеля, если он и найдет его? Там лежал труп, там лежал убитый, а стрелял-то ведь его, Метцендорфера, друг.

Победительно-яркие гирлянды его воображаемой печи перед судом запылились и потускнели; ее фразы больше не радовали его и уж подавно не опьяняли; в стакане, который он поднес к губам, вина не было. Такова уж была ого особенность – упираться во что-то одно и за этим забывать все другое; он прислушался к радиоголосу, а голос-то, оказалось, принадлежал живому человеку. Никто этого не предполагал. Теперь он уставился в этого человека, но не видел его, не знал, стар он или молод, мужчина он или женщина. Этот человек мог бы по меньшей мере сказать, как и почему оказался убитый на даче, чего он там искал и нашел ли то, чего искал.

Метцендорфер покачал головой, глядя на игрушечные автомобили в ущелье улицы: видимо, не нашел, поскольку Брумерус при осмотре дачи ничего не хватился. Во всяком случае, он не сказал, что чего-то недостает, а зачем бы ему об этом умалчивать?

Мне надо бы знать, думал Метцендорфер, кто убитый, чего он хотел; я мог бы и утаить от суда эти сведения, окажись они неблагоприятны для Марана; Гролю на все это решительно наплевать!

Он почувствовал тупую боль в висках, всегда предвещавшую мучительную мигрень; по опыту он знал, что таблетки тут не помогут, да и не любил он лекарств. Он отошел от окна к середине комнаты, разделся, прошел в закуток с душем и окатил себя самой горячей водой, какую только мог вытерпеть. Кожа его покраснела. Он долго стоял под струями, от которых шел пар, с поднятыми руками и не думал вообще ни о чем. Потом вдруг рывком повернул рычажок: обдавший его холод, как он и надеялся, дал ему нужную встряску. Тупая боль в висках сразу прошла.

Метцендорфер вытерся, оделся; теперь он знал, что ему делать, принесет ли это успех или нет. Он сделает это хотя бы для того, чтобы вернуть себе спокойствие.

Он сжал тонкие губы и стал думать, поехать ли ему на машине или поездом. Машина даст ему большую свободу передвижения, но, если он попадет в затор, ждать надо будет, чего доброго, битый час, поезд, в сущности, удобнее. Можно развалиться в кресле и думать, глядя на пролетающие телеграфные столбы и на бесконечное мельтешение проводов. Все же он решил отправиться на машине. Он сможет податься туда, куда потребует обстановка. А выедет он поздно вечером, когда движение на шоссейных дорогах утихнет. Правда, грузовики, грохот которых он слышал уже сейчас, будут ему сильно досаждать, но времени они у него не украдут.

Он позвонил к себе в контору и, как только услышал ровный, спокойный голос своей секретарши, сразу, несмотря на предстоявшую экскурсию, окунулся в привычную атмосферу буден. Этот голос звучал так терпеливо, он звучал так, словно ничего не изменит его и через пятьдесят, и через сто лет. Он попросил ее передать его заместителю, что он заболел. Он почувствовал удовлетворение, услыхав в ее тоне тревогу. Он не отказался от своих слов. Ему предписан покой, объяснил он, ничего страшного, но ему необходим покой, необходимо передохнуть хотя бы неделю. Пусть она распоряжается всеми делами, имея это в виду. Его доверие радовало ее, как собаку ласка хозяина, он это знал. И он знал, что может на нее положиться.

Свои вещи он собрал в чемоданы очень умело и аккуратно.

В восемь вечера он выехал навстречу событиям, о которых ничего не знал и которым удивился бы.

Глава шестая

1

Когда Метцендорфер при сером свете раннего утра подъезжал к Франкфурту, в ушах его стоял грохот грузовиков, непрерывно проносившихся мимо него слева. Его глаза устали от непрестанного мелькания двойной цепи притушенных фар и от стаккато дорожных знаков на правой обочине.

Он все время держал 70, хотя это и было опасно: машины сзади ехали с предельной скоростью и то и дело врывались слева в гремящую цепь; красные огни сзади и спереди прорезали мрак лихорадочным пунктиром. Метцендорфер не заражался этой судорожной торопливостью. Он видел однажды машину, которая шла на скорости 100 и смяла опору электропередачи, как клочок фольги; с тех пор он пребывал в каком-то противном и нелепом страхе перед быстрой ездой, хотя знал, что такая же участь может постигнуть его и при умеренной скорости. Во всяком случае, он облегченно вздохнул, увидав в серой утренней мути плоский, широко раскинувшийся силуэт города. Не зная, где находится гостиница «Майнау», он съехал на какое-то ответвление к Франкфурту и свернул к ближайшей бензоколонке. Там было еще пусто, заправлялся только один автопоезд.

Он вылез из машины, все тело его болело. Он сделал небольшую пробежку, потянулся, глубоко вдохнул влажный воздух и с силой выдохнул серое облачко.

На плане города гостиницы были обозначены; он нажал нужную кнопку, и одновременно с надписью «Майнау» загорелся знак, что мест в этой гостинице нет. Он запомнил дорогу и поехал туда. Гостиница «Майнау» оказалась одной из тех, что обязаны своим появлением ярмарке, международным конгрессам и Паульскирхе. Это был старый доходный дом, перестроенный каким-то находчивым архитектором. Метцендорферу не пришлось робко искать места для машины. Задний двор был переоборудован в стоянку.

Дальше все пошло своим путем, давно знакомым Зеппу Метцендорферу: на вопрос, есть ли свободные номера, ночной портье ответил хоть и вежливо, но отрицательно и при этом сосредоточенно осмотрел приезжего. Он оценивал его. Десятимарковая купюра развязала ему язык и заставила его пожаловаться на переполненность, из-за которой приходится, увы, отказывать даже постоянным клиентам, если те прибывают, не предупредив об этом заранее. Вторая такая же купюра заставила портье извлечь список номеров; он стал глубокомысленно изучать его.

Метцендорфер терпеливо ждал. Он знал, что не вправе никого здесь расспрашивать; он здесь гость и должен уповать на свою удачливость. Портье наморщил лоб и поднял глаза. Разве что господин удовольствуется одноместным номером на пятом этаже, правда только с душем, и лифтом нельзя пользоваться, его туда подвести не удалось. Метцендорфер удовлетворенно кивнул. Возбуждение, пригнавшее его сюда, внезапно прошло; он так устал, что едва держался на ногах.

Комната наверху была кособокая; из окна были видны крыши стоявших во дворе машин. Метцендорфер быстро разделся, кое-как помылся, лег, свернулся калачиком по своему обыкновению и, уже засыпая, подумал: Трициус ее фамилия, Джина Трициус…

2

Ему снилось, что он лежит где-то в поле, без укрытия, а над ним сухо строчит пулемет. Спрятаться некуда, и он с ужасом понимает, что через несколько секунд в него попадут и он умрет жалкой смертью.

Он проснулся, почувствовал, что мокрая от пота куртка пижамы прилипла к спине, попытался, как привык дома, встать с правой ноги, наткнулся на что-то и сообразил, что находится в гостинице «Майнау» и кровать прислонена к стене правым боком. Он смущенно повернулся, посмотрел на часы, узнал, что уже без десяти одиннадцать, и тут услыхал почтительно тихий стук в дверь. Потом наступила пауза, словно кто-то прислушивался, а затем до него донеслись звуки осторожно удаляющихся шагов.

Метцендорфер накинул халат и приотворил дверь. Он увидел горничную, молодую, стройную особу; теперь она, улыбаясь, обернулась к нему: милое, заурядное лицо, он обратил внимание только на выбритые, подведенные брови, косо поднимавшиеся к вискам. Она несла пылесос, явно занятая уборкой этого этажа, и, вероятно, никак не думала, что кто-то еще спит. Метцендорфер что-то пробормотал в ответ на ее приветливо-немую улыбку, вернулся и оделся.

Когда он выходил из своего номера, девушка уже убрала соседний и приглаживала ладонью подушки. Метцендорфер остановился в дверях, посмотрел на нее, вспомнил некую фамилию и, оправдываясь, сказал:

– Я приехал сюда рано утром.

– О, – сказала она, – ничего. – И деловито прибавила: – Завтраки на втором этаже.

– Большое спасибо, – ответил он. – Мне и правда хочется есть. – Помедлив, он решил двинуться прямо к цели. Он сказал: – Я ищу здесь одного знакомого.

Это, казалось, не вызвало у нее особого интереса. Она склонилась над кроватью.

– Некоего господина Альтбауэра, – прибавил он.

Она выпрямилась и пристально посмотрела на него.

– Вот как, – сказала она растерянно, – господин Альтбауэр! Разве вы не знаете? Его же застрелили, убили. – Она пожала правым плечом. – Где-то там на юге, в Баварии, в Бернеке.

У Метцендорфера сложилось впечатление, что она ни разу не бывала в Баварии: она говорила о ней так, как говорят об Австралии. Он сделал полшага в глубь номера; слабо улыбнувшись, он сказал:

– Вы правы. Я это знал. Вы случайно не фрейлейн Трициус?

Не успел он это произнести, как она заняла оборонительную позицию и замкнулась.

– Ах так! – сказала она, растягивая гласные. – Вот оно что! Вы это знали! Зачем же вы спрашиваете? Что это значит?

Метцендорфер ответил не сразу: он, не торопясь, рассматривал девушку. Ничего особенного в ней нет – так ему показалось; у нее хорошая фигура – она это знает и умеет этим пользоваться, и лицо у нее милое – и это она тоже знает, но такими же достоинствами обладают тысячи девушек, и ничего примечательного тут нет. Идеал ее, несомненно, какая-нибудь киноактриса, это неинтересно. И прихотливо подведенные брови тоже ничего не означают, они служат лишь броским и оригинальным отличием, больше ей нечем блистать.

Только холодная сдержанность серых глаз говорила ему, что она давно раскусила игру, в которую с ней обычно играют, что ставки она делает умело, что она готова продать все, кроме одного-единственного, а за это ей нужно предложить многое, цену она установила сама.

Что ж, Метцендорфера интересовало не это. Он любезно улыбнулся, извлек из кармана пятидесятимарковую бумажку, протянул ее девушке (но она не взяла ее) и сказал:

– Мне очень нужно узнать кое-что о господине Альтбауэре.

Она ответила холодно:

– Можете не тратиться. Я ничего не знаю о нем, кроме фамилии. Обо всем этом я уже дала официальные показания.

– Кроме того, – сказал он, – вы знаете, что он здесь жил.

– Ночевал, – поправила она его.

– И что он не раз останавливался в этой гостинице, – добавил Метцендорфер.

– Это он сказал, – возразила она.

– И что он приехал из Франции, – прибавил он.

– И это тоже он сказал, – отпарировала она.

Метцендорфер, задумавшись, поглядел в сторону, криво улыбнулся и заметил:

– И все это он вам рассказал, когда вы убирали его комнату.

Он не поставил после своих слов вопросительного знака.

Побить ее было нелегко. Она сказала просто:

– Он был очень разговорчив. – В ее устах это слово прозвучало как-то неестественно.

Метцендорфер промолчал. Возникла пауза.

Вдруг девушка нагнулась к пылесосу, схватила его и направилась к двери, но там, не сходя с места, стоял Метцендорфер.

– У меня еще много работы, – сказала она четко и с дерзкой вежливостью прибавила: – Будьте любезны, пропустите меня!

Он снова посмотрел на нее: она стояла почти вплотную к нему и глядела ему прямо в глаза.

– Я не хочу играть в кошки-мышки, фрейлейн Трициус, – сказал он. – И не хочу ссориться. Я не из уголовного розыска, я адвокат. Я не могу требовать от вас информации, я могу только просить вас дать мне ее.

От него не ускользнула почти незаметная перемена в ее глазах: если до сих пор во взгляде ее видна была холодность, расчетливость, готовность к бою, то теперь в нем показалась доля участия. Как далеко пойдет это участие, он не знал, оно могло и снова угаснуть. Девушка нерешительно глядела на пылесос, который все еще держала в руках. Метцендорфер сказал:

– Я знаю, задерживать вас больше нельзя. Я хочу предложить вам поужинать со мной, и, если вы согласны, мы побеседуем там или в другом месте.

Серые глаза ее холодно блеснули.

– Нет, – сказала она коротко. – Рассказывать мне нечего.

– Возможно, – уступил он, – и все-таки, фрейлейн Трициус! Даже если бы вы только описали свое впечатление от него, это уже могло бы помочь мне. – Он не стал медлить и сказал напрямик: – Я защитник убийцы.

Она уставилась на него, сперва растерянно, потом с пробуждающимся интересом: Метцендорфер чувствовал, что в эти мгновения он становится для нее сенсационным событием, – вот чем нужно было воспользоваться.

Она вдруг поймала себя на несобранности. Она словно бы сама схватила себя за плечи и встряхнула себя. Она прищурилась, как бы что-то подсчитывая:

– Будь вы хоть сам господь бог или сам дьявол – все равно нет! Не хочу!

Метцендорфер понял, что теперь он уже ничего не добьется, ему было ясно, что любая новая попытка переубедить ее только усилит ее отпор. Он отошел от двери и, когда девушка проходила мимо него, вежливо сказал:

– Как вам угодно, фрейлейн Трициус. Что Альтбауэр был человек разговорчивый, даже это мне было полезно узнать.

Она прошла мимо него. Он проводил ее взглядом: она направилась к следующему номеру, достала из кармана передника ключ и отперла дверь.

Он повернулся и пошел к лестнице. На лестничной площадке было зеркало. И в этом зеркале он увидел, как девушка стоит, положив руку на ручку двери, и как-то странно глядит ему вслед.

Она явно не видела, что он за ней наблюдал.