Текст книги "Современный детектив ГДР"

Автор книги: Ганс Шнайдер

Соавторы: Вернер Штайнберг,Хайнер Ранк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 45 страниц)

17

Перед чугунными воротами Института питания Крейцер и Арнольд вылезли из машины и по дорожке, выложенной черными и белыми камушками, подошли к дому. Под сводами дежурки дремал вахтер. Голова у него склонилась на грудь, он шумно дышал открытым ртом. Не видя причин его беспокоить, Крейцер и Арнольд на цыпочках поднялись по мраморной лестнице на второй этаж.

Когда они вошли в комнату, где работала Бригитта Альвердес, тощий мужчина лет сорока торопливо поднялся из-за стоящего у окна стола, надел очки с очень сильными стеклами и, моргая, протянул им руку.

– Доктор Вейнтраут. Очень рад, что вы наконец пришли. Я жду вас уже семнадцать минут.

Он достал из жилетного кармана серебряные часы на бархатной ленточке и, нахмурив лоб, сравнил их с наручными, для чего поднес близко к глазам и те и другие.

– Это как же? – удивился Крейцер. – У вас есть телепатические способности?

Вейнтраут дернулся и оторвал взгляд от часов.

– Вы разве не от водоснабжения?

– Увы, нет, мы хотели бы поговорить с фрейлейн Альвердес.

– Ах, тогда прошу прощенья. Я уже давно поджидаю этих господ. – Он спрятал в карман часы. – Разрешите полюбопытствовать, по какому вопросу вы желали бы побеседовать с фрейлейн Альвердес. По служебному? Тогда, возможно, я мог бы ее заменить.

– Едва ли, – отказался Крейцер. – У нас сугубо личное дело. А разве фрейлейн Альвердес нет на работе?

– Нет.

Вейнтраут ушел за свой стол и опустился в кожаное кресло, отбросив назад полы белого халата, как отбрасывают фалды фрака. С этой позиции он принялся недоверчиво разглядывать посетителей.

– Вы извините мое любопытство, но мне все это кажется очень странным. С кем, собственно, имею честь?

Крейцер и Арнольд переглянулись. Углы рта у Арнольда подозрительно дернулись. Крейцер показал Вейнтрауту свое удостоверение.

Вейнтраут насадил на нос очки и принялся разглядывать его.

– Боже милостивый! Этого… нет, этого не может быть! – залепетал он. – Бригитта совершила преступление?! Разве… – Драматическим жестом он снял очки и устремил прямо перед собой невидящий взгляд. – А я-то, я-то… – Он проглотил слюну. Кадык его судорожно дергался. – Я-то собирался… – Узкие губы будто свело судорогой.

Крейцер и Арнольд привыкли к самым различным реакциям людей, которым предъявляли удостоверение, но такого они еще никогда не видели. Крейцер даже немного растерялся и сказал:

– Помилуйте! У вас нет никаких причин волноваться! Объясните нам, пожалуйста…

Доктор Вейнтраут медленно поднял глаза. Он был бледен, его длинные пальцы дрожали.

– Прошу простить меня, – прошептал он, – я испытал своего рода шок, все получилось так неожиданно. А нервы мои, они и так на пределе в последнее время. Я предчувствовал, я давно уже предчувствовал, что назревает катастрофа. Она просто висела в воздухе.

– Не понимаю, – покачал головой Крейцер. – Мы ведь всего только хотели узнать, на работе ли фрейлейн Альвердес.

Мало-помалу Вейнтраут пришел в себя, откинулся в кресле и сказал голосом, полным глубокой усталости:

– Разумеется, я обязан вам объяснить. Мое поведение, бесспорно, показалось вам смешным, и, признаюсь, мне крайне стыдно.

Он глубоко вздохнул, не глядя, достал мягкую тряпочку из ящика и начал машинально протирать стекла очков. Затем медленно, с трудом подбирая слова, продолжал: – Ну, чтобы покороче: я в субботу обручился с фрейлейн Альвердес. После долгих, после мучительных месяцев ожидания я наконец получил ее согласие, правда не без оговорок. И тем не менее последние два дня я испытывал блаженство, неведомое мне прежде, хотя и сознавал, что отдаюсь преступным иллюзиям. Как я уже говорил, меня давно терзало недоброе предчувствие, что у Бригитты есть какие-то тайны. Однако я и помыслить не мог, что она окажется запутанной в дела, которыми интересуется уголовная полиция. – Он откинул голову на высокую спинку своего кресла и мрачно уставился в потолок.

– Да нет, у нас просто несколько вопросов к фрейлейн Альвердес. И вам из-за них не стоит волноваться. Вы знаете, где мы можем ее найти?

Вейнтраут кивнул.

– Дома, скорей всего. Она позвонила сегодня утром и сказала, что больна. Сильная мигрень. У нее часто бывают мигрени. И однако, мне показалось странным… Голос у нее был – как бы это выразиться – какой-то ускользающий, я даже подумывал, не навестить ли мне ее сегодня вечером. Она, правда, не велела к ней заходить, по крайней мере до тех пор, пока мы не объявим о нашей помолвке.

– А как она объяснила этот запрет?

– Да никак, – смущенно признался Вейнтраут. – Просто не хочет, и все тут. Стоит мне сказать хоть слово, которое ей не по душе, она сразу просит избавить ее от моих воспитательских замашек, а если мне, мол, не нравится, я могу убираться ко всем чертям. И я, разумеется, тут же уступаю.

– Еще один вопрос, господин Вейнтраут. Вы говорили, что у госпожи Альвердес есть тайны от вас. Это просто подозрение или вам известны какие-нибудь факты?

У Вейнтраута сделалось озабоченное лицо.

– Фактов в прямом смысле слова нет, это намеки, или, правильнее сказать, известные моменты, которые поначалу вызвали у меня удивление, перешедшее потом в недоверие. Так, например, ей кто-то звонит раз или два в неделю, но, кто и зачем, она объяснять не желает. Далее, я ни при каких обстоятельствах не смею открывать сумочку Бригитты, не смею даже сбегать за ней, когда Бригитта ее где-нибудь забудет. Порой она запрещает мне провожать ее до автобуса, на котором едет домой. Все это не укладывается у меня в голове. Но на другой день после таких стычек она бывает со мной особенно мила. А когда я спрашиваю у нее, в чем дело, она выходит из себя и не удостаивает меня ответом. Так я уж и не спрашиваю, чтобы не ссориться с ней.

– И больше у вас нет никаких причин для дурных предчувствий?

– Никаких. А разве этого мало? – возмутился Вейнтраут.

Крейцер и Арнольд почти одновременно вздохнули. – Разрешите спросить вас, – сказал доктор Вейнтраут и нервическим движением сплел свои длинные пальцы, – серьезно ли фрейлейн Альвердес… я хочу сказать, в ее жизни, которую она от меня скрывает, нет ли в этой жизни какого-нибудь мужчины, который ей близок?

– Видите ли, – сказал Крейцер, подыскивая слова, – мы не имеем права вмешиваться в личную жизнь граждан. Я на вашем месте попытался бы сам добиться у нее ответа.

– Ах так, – пробормотал Вейнтраут и часто-часто закивал головой. – Во всяком случае, я вам очень признателен. – Он устремил взгляд на посетителей и внезапно содрогнулся. – Вы все еще стоите! Я и впрямь ужасно невежлив. Ради бога, извините! Ради бога, садитесь!

Он вскочил, приволок два мягких зеленых стула, что стояли возле окна, поставил их перед своим письменным столом.

– Большое спасибо, – сказал Крейцер, – но вы, пожалуйста, не беспокойтесь, наш разговор все равно уже закончен. Разрешите откланяться.

– Неужели? Ну тогда…

Вейнтраут пожал плечами и унес стулья на прежнее место, после чего попрощался с посетителями.

Внизу, в вестибюле, Крейцер и Арнольд снова удостоились лицезреть вахтера. Он уже проснулся и сидел у дверей своей комнаты на изодранном плетеном стуле, сложив руки на животе. Он благосклонно кивнул им.

До Вильгельмсхорста добирались двадцать минут. Темные облака громоздились над лесистыми холмами, снова припустил дождь. Капли барабанили по машине, стекла запотели изнутри. Шофер, чертыхаясь, включил дворники и отопление.

У госпожи Оверман уже горел свет. Они позвонили, и немного спустя она сама в махровом красно-зеленом халате и с чалмой на мокрых волосах открыла им дверь.

Крейцер объяснил, что они пришли к фрейлейн Альвердес.

– Фрейлейн Альвердес больна. Но если вы согласны подождать, я поднимусь и спрошу, может ли она принять вас.

Госпожа Оверман взбежала по лестнице, шлепая ванными сандалетами, где-то наверху открылась дверь, послышался шепот, после чего госпожа Оверман крикнула:

– Поднимитесь, пожалуйста.

Наверху в маленьком коридорчике сильно пахло бадузаном. Госпожа Оверман кивком указала на среднюю из трех дверей, улыбнулась и скрылась за другой дверью.

18

Бригитта Альвердес возлежала на широкой тахте в позе, которая привела бы в восторг любого художника, специализирующегося на обнаженной натуре. Легкий шелк бордового с глубоким вырезом кимоно скорее подчеркивал, чем скрывал ее формы. Перламутровые пуговицы кимоно не были застегнуты донизу, и смуглые ноги открыты много выше колен.

В комнате стояла приятная теплота. Два электрических рефлектора на низкой печке с расписанными от руки изразцами светились красными спиралями, уставив отражатели как раз на тахту. Пахло свежим кофе, и на мозаичном столике у изголовья тахты стояла стеклянная баночка с растворимым кофе, недопитая чашка и серебряная сахарница.

Возле вазы с букетом поздних астр лежали стеклянные трубочки с таблетками и роман карманного формата в розовой целлофановой обложке. В эмалевой пепельнице лежала надорванная пачка сигарет.

Когда Крейцер и Арнольд вошли, она развела скрещенные на затылке руки и слегка приподнялась. Белокурые волосы, подхваченные зеленой лентой, упали ей на глаза. Она откинула со лба непослушные пряди и снова засунула острыми ноготками под ленту.

– Если угодно, прошу садиться, – скучливо протянула она и указала на два кресла в черную и белую клетку, стоящих подле ее тахты.

Крейцер, раздосадованный этим небрежным тоном, спросил:

– Почему вы в пятницу сказали нам неправду? Не будь ваших ложных показаний, нам не пришлось бы потратить столько времени.

– Не кричите! У меня болит голова, и вообще я прескверно себя чувствую.

– Мы видим, – буркнул Крейцер, переложил с кресла на ковер газеты и журналы и сел. – Не будете ли вы так любезны объяснить противоречие между вашими показаниями и показаниями госпожи Оверман, которая сообщила нам, что у вас были гости в тот вечер, когда произошло столкновение?

Она состроила гримасу оскорбленной невинности, взяла плед, развернула его и с раздражающей медлительностью укутала ноги.

– Просто не пойму, чего вы от меня хотите, – равнодушно сказала она. – Я вам не лгала, и никаких противоречий тут нет. Насколько я могу припомнить, я никогда не утверждала, что у меня в тот вечер вообще никого не было. Вы спрашивали, был ли у меня доктор Николаи, и я в соответствии с правдой ответила отрицательно.

– Но какой-то мужчина у вас был? Этого вы не отрицаете?

– С какой стати? – Она потянулась, упала в подушки и продолжала с закрытыми глазами: – У меня не было ровно никаких причин подносить вам на серебряном подносе эти сведения, раз вы сами не спросили. Не так уж вы меня очаровали!

Крейцер злобно прикусил губу.

– Кто был у вас? – спросил он хрипло.

– Николаи, – прошелестела она и бросила на него зазывный взор из-под длинных ресниц.

Он вскочил.

– Вы что, издеваетесь? – рявкнул он.

Она приподнялась на локте и удивленно на него посмотрела.

– Итак, кто у вас был? – кипя от ярости, повторил Крейцер.

– Как я уже сказала, – ответила она колючим голосом, – у меня был Николаи.

Крейцер даже зажмурился.

– Госпожа Альвердес, мы с вами не в игрушки играем. И я могу привлечь вас к ответственности за умышленную дачу ложных показаний.

– Не пойму, отчего вы горячитесь. Испугались за свое достоинство? – Она рассмеялась. – Ну, раз уж вы сами ни до чего не можете додуматься, так и быть, подскажу, пока вы мне тут все не разнесли вдребезги. Прошу вас, присядьте, господин Крейцер, не то как бы вас не хватил удар в стоячем-то виде.

Он сунул в карман стиснутые кулаки и опустился на самый край сиденья.

– А теперь навострите уши: в гостях у меня действительно был господин Николаи, точнее говоря, Дитер Николаи, достойный сын некоего доктора Николаи, проживающего в Клейнмахнове.

Крейцер и Арнольд не шелохнулись, и лица их не выразили никаких чувств. До какой степени потрясло их это признание, понять было нелегко.

– С какой целью он к вам приходил? – спросил наконец Крейцер.

– Неужели так трудно угадать? – Она самодовольно хмыкнула. – Он хотел пообщаться со мной. Я не виновата, что нравлюсь ему. Уж не прикажете ли мне просить за это прощения? Да и вообще, какое вам дело?

Саркастическая усмешка тронула губы Крейцера.

– Так, так, а почему вы тогда обручились с доктором Вейнтраутом?

Она вздохнула.

– Ну ладно. Уж раз вы бог весть почему вбили себе в голову, что моя персона играет какую-то роль в вашем деле, я несколько приподниму завесу тайны над своей личной жизнью. Только не вздумайте читать мне мораль. Мы с вами не в церкви и не в Армии спасения, а из СНМ я уже год назад вышла по возрасту. – Она протянула руку за сигаретами и зажигалкой. – Конечно, от этого еще хуже разболится голова, но, когда я нервничаю, мне не обойтись без сигареты. Не угодно ли? – Она достала сигарету для себя и протянула им пачку.

– Благодарю, – ответил Крейцер, – мы не курим. – И с удовлетворением отметил, что Арнольд фыркнул и неодобрительно на него покосился.

– Тогда прошу прощенья, – сказала она и закурила.

– Пожалуйста, к делу, – попросил Крейцер.

Она удобно подперла одной ладонью локоть, другой – подбородок, постучала по щеке кончиками пальцев и несколько мгновений задумчиво глядела на своих посетителей.

– Как вам известно, – с нарочитой медлительностью начала она, – я уже два года состою в близких отношениях с доктором Николаи. Он очень хорошо ко мне относится, но я-то сдуру серьезно в него влюбилась. Разум подсказывал мне, что это нелепо, что он слишком стар для меня и вдобавок женат и так далее и тому подобное, но все напрасно, да и кому в таких случаях помогает разум? Несмотря на все доводы, я вышла бы за него замуж, но он, к сожалению, не хочет, по крайней мере до тех пор, пока жива его жена, а ведь она может запросто прожить еще тридцать лет. О разводе он и слышать не желает. Он просто не в силах предать свою жену, он и сейчас-то терзается угрызениями совести из-за того, что должен ее обманывать. Конечно, он догадывается, что у меня на сей счет другое мнение, но ведь я не могу сказать ему об этом, для этого я достаточно себя уважаю. – Она умолкла и задумчиво выпустила облачко дыма, – Ну так вот. Мне сейчас двадцать шесть. Еще два, ну от силы три года, и я войду в тот возраст, когда мужчины смотрят на тебя искоса, если ты не удосужилась выйти замуж, и бросаются врассыпную, едва прозвучит слово «женитьба». И я, разумеется, не намерена играть эту жалкую роль, выбиваться из сил, чтобы раз в три года справить себе новую шубу, и прозябать в одиночестве.

– Достойная похвалы откровенность, – ввернул Арнольд.

Она глянула на него и продолжала:

– И если вы до сих пор ничего не поняли, вот вам объяснение, почему я так обращаюсь с доктором Вейнтраутом. Он человек весьма старомодный, чем нередко действует мне на нервы. Впрочем, я никогда его не обманывала, а сам он достаточно умен, чтобы при желании понять, почему я так себя веду. Но он нарочно не желает понимать. Ну что ж, дело хозяйское. Впрочем, с другой стороны, я верю, что он меня искренне любит, а это в конце концов всего важней, остальное приложится. Вдобавок он солидный человек, на хорошей должности и куда симпатичнее мне, чем жалкие подражатели типам из «Плейбоя», которые бегают за мной. – Она последний раз глубоко затянулась и загасила сигарету.

– Значит, вы готовы выйти за доктора Вейнтраута, не любя его? – недоверчиво спросил Арнольд.

– Вполне возможно. Он человек надежный, и, если мне не судьба выйти за того, кого я люблю, лучшего, чем доктор Вейнтраут, и пожелать нельзя. А после того, что произошло вчера, эта возможность стала делом недалекого будущего.

– У вас весьма практический склад ума, – сухо заметил Крейцер. – Всегда есть какой-нибудь запасной вариант. А дозволено ли будет спросить, что именно произошло вчера?

– Разумеется, дозволено, к чему лишние церемонии? Разве вы не исполнены решимости выжать из меня все, что возможно?

– Но предпочли бы при этом оставаться в рамках приличия.

Она рассмеялась.

– Ладно. Попробую исправиться. Вчера днем – у нас было назначено свидание, мы хотели съездить в Берлин – Эгберт явился ко мне в самом скверном настроении. Он что-то кричал про фрау Оверман, которая вместе с полицией поставила его в дурацкое положение, хотя таким путем он по крайней мере узнал, что я до сих пор поддерживаю отношения с Дитером. Он не дал мне даже рта раскрыть, он кричал, что спросил сына и тот во всем признался. Неразборчивость была не самым страшным обвинением, и мало-помалу мы начали ссориться всерьез. Я никак не хотела портить наш день, но его грубость стала до того нестерпимой, что я просто не могла сдержаться. Я ему не жена и не позволю указывать мне, кто у меня может бывать, а кто нет. Дитер, на мой взгляд, очень славный паренек, но еще почти ребенок, и сойтись с ним я не могла бы ни при каких обстоятельствах, хотите – верьте, хотите – нет. Ну да, он пишет мне, звонит, часами поджидает меня, почему бы и не разрешить ему изредка побывать у меня, если он будет себя прилично вести? – Она заглянула в чашку, поднесла ее к губам и допила. – Эгберт, разумеется, об этом и слышать не желает, но я не понимаю, почему я вечно должна со всем соглашаться. Ведь и он почти никогда не делает так, как мне нравится. Часа три мы ругались самым ужасным образом, и тогда он в ярости ушел. Немного спустя явился Дитер и тоже закатил мне сцену… Он приревновал меня к своему отцу, потребовал, чтобы я с ним рассталась, и под конец заявил, что, если я не возражаю, он немедленно на мне женится. Он даже готов бросить институт, чтобы зарабатывать деньги. Он был смешон и нелеп. Мне пришлось его выгнать, потому что он совсем уже вышел из границ и пытался меня поцеловать. Эти мерзкие сцены до того меня измотали, что я после них сразу забралась в постель. У меня разыгралась мигрень, и поэтому я не вышла сегодня на работу.

– Вы намерены расстаться с доктором Николаи? – спросил Крейцер.

– Не уверена, но боюсь, что к этому идет.

Последние слова она произнесла совсем тихо, затем откинулась на подушки, и в глазах ее блеснули слезы. Пошарив под подушкой, она достала оттуда носовой платок, потом взяла со стола флакончик одеколона, капнула на платок и протерла лоб и виски.

Крейцер и Арнольд тем временем разглядывали комнату. Она была не очень большая, но убрана со вкусом. Крейцер встал, чтобы получше рассмотреть объемистую, обтянутую тисненой кожей шкатулку, крышка которой была отделана серебром и перегородчатой эмалью. Похожую он видел однажды в магазине художественных изделий и даже хотел купить, но цена двести пятьдесят марок оказалась ему не по карману.

– А как попал сюда в тот вечер Дитер Николаи?

– Он давно уже просил у меня разрешения зайти ко мне. Ну и в конце концов я разрешила.

– Я не это имел в виду. Я хотел узнать, на чем он приехал?

– Ах, так. На мотоцикле, наверное.

– Какой у него мотоцикл?

– «Ява», кажется.

– А цвет?

– Темно-синий. Почему вы спрашиваете?

Крейцер улыбнулся.

– Да так, по привычке. Когда он уехал?

– Вскоре после восьми. Я обычно всегда выставляю его в это время.

– Как он был одет?

– Господи, да не помню я. Наверное, в костюм и пуловер.

– А еще что? Так ведь на мотоцикл не сядешь.

– Значит, еще пальто и шлем.

– Шлем у него какого цвета?

– Красный, по-моему.

Крейцер кивнул.

– А сколько лет Дитеру?

– Двадцать один, но он выглядит старше своих лет. Он ростом с отца, но поуже в плечах. Ему вполне можно дать и двадцать четыре и двадцать пять.

– Вы говорили, он студент. Где он учится?

– Пединститут. Собирается преподавать физкультуру.

– Он учится в том институте, что в Сансуси?

– Да, за Новым дворцом.

– Чем он занимается в свободное время, когда не молится на вас?

Бригитта Альвердес скривила губы, словно хотела сказать: «Ах, как остроумно», вслух же произнесла:

– Он очень увлечен своим мотоциклом, еще больше интересуют его автомобили, он их здорово фотографирует, на мой взгляд лучше, чем профессиональный фотограф.

Арнольд дернулся, и Крейцер успокоительно положил ему руку на плечо.

– Не знаете случайно, какой у него аппарат? – спросил он с предельно доступным ему спокойствием.

Она покачала головой.

– Понятия не имею. Какая-то штука с двумя объективами.

– Почему он так интересуется машинами, а сам даже не умеет водить?

– Кто это вам сказал? – удивилась она. – Конечно, он умеет.

– Да ну? Значит, я ошибся. А какая у него машина? – Крейцер едва заметно улыбнулся.

Она в еще большем изумлении воззрилась на него и вдруг хлопнула себя по лбу.

– Подловили меня все-таки. – И добавила, вздохнув: – Ну ладно, теперь терять нечего. Он сделал себе дубликат ключа и порой, тайком конечно, ездит на отцовской машине.

– Вы хотите сказать, что доктор Николаи, который замечает каждую пылинку на своей машине, до сих пор об этом не догадался?

– Пока нет. Дитер очень осторожен. Ездит лишь изредка. Прошлой осенью, например, когда Эгберт уезжал на какой-то симпозиум в Западную Германию, Дитер пригласил меня на воскресную прогулку. И заехал за мной на новом «вартбурге». Я очень удивилась и спросила, разрешил ли ему отец брать машину. Тут он мне все и выложил.

– А доктору Николаи вы ничего не рассказали?

– Не будьте так наивны. Во-первых, я не вижу, никаких оснований вмешиваться в их отношения, а кроме того, при этом неизбежно выяснилось бы, что мы ездили вместе с Дитером, чего я, разумеется, никак не хотела, чтобы не ссориться с Эгбертом.

– А почему вы не могли просто сказать, что случайно видели, как Дитер ездит на отцовской машине?

– Нет, господин Крейцер, вы поистине не от мира сего. Вы что ж, думаете, Дитер мне так бы это и спустил? Я ведь была у него в руках. Скажи я про машину, он рассказал бы о нашей поездке. Так, прямо, он мне не грозил, но всем своим видом дал понять… Дал понять, что мы связаны общей тайной… – Она нахмурила лоб, рассеянно играя зажигалкой. – Ну да, раньше я как-то не задумывалась над этим, но теперь я почти уверена, что он не без умысла предпринял эту прогулку. Может, именно таким путем он хотел посеять недоверие между мной и Эгбертом.

Крейцер мрачно глядел на свои ладони и молчал. Наконец он все-таки не вытерпел:

– Вам не кажется, что вы его несколько переоцениваете?

Она подняла брови и глянула в окно.

– Может, и переоцениваю, – тихо сказала она, – но парень и в самом деле на редкость умен. Когда, например, Дитер садится за шахматы с отцом – а Эгберт очень и очень неплохой шахматист, – он играет с ним как кошка с мышкой, а когда захочет кончить игру, он выводит из засады какую-нибудь фигуру – и готово. В шахматах Эгберт против него бессилен.

Крейцер взглянул на часы и поднялся.

– Думаю, на сегодня хватит. Не исключено, что нам еще раз придется к вам обратиться, чтобы занести в протокол некоторые моменты, однако… – Он не договорил и сердито воззрился на Арнольда; тот стоял у письменного стола в стиле бидермайер и бренчал мелочью в кармане. Бренчание прекратилось, и Крейцер продолжал: – Однако кое-что надо еще уточнить. Когда у нас все будет готово, мы вас известим.

Одна монета упала и закатилась под стол. Крейцер обернулся и застыл, с трудом удержавшись от восклицания. Арнольд пробормотал извинение и на коленках полез под стол. Слышно было, как он сопит, как передвигает корзинку для бумаг. Когда он вылез оттуда, галстук у него съехал набок, зато между большим и указательным пальцами была зажата монета.

Они откланялись.

Фрейлейн Альвердес кивнула им с язвительной усмешкой и гибким движением приподнялась с кушетки, обнажив при этом ноги гораздо выше, чем того требовали обстоятельства.