Текст книги "Том 4. Торжество смерти. Новеллы"

Автор книги: Габриэле д'Аннунцио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

В комнате стояла ваза с благоухающим тимианом. Черепаха то и дело подходила к Анне, терлась мордочкой о край ее платья или о кожу ее башмаков. Как-то раз Заккиеле, увлекшись чтением притчи о блудном сыне, почувствовал какое-то движение у своих ног. Он невольно вздрогнул и что-то отбросил ногой, черепаха ударилась о стену и так и осталась на спине с вытянутой головой. Спинной щит разлетелся на куски. Немного крови показалось на лапах, которыми животное бесполезно шевелило, чтобы принять обычное положение.

Хотя несчастный влюбленный казался напуганным этим происшествием и был неутешен, но Анна с этого дня стала неприступной и недоверчивой, она не говорила ни слова и не хотела больше слушать чтения. Блудный сын так и остался навсегда под дубовым деревом созерцать свиней своего господина.

XI

Разразившееся в октябре 1858 года огромное стихийное бедствие – наводнение – было причиной смерти Заккиеле. Мыза, где он жил, в окрестности Каппуччини, за Порта-Джулиа, была затоплена водой вместе со всей деревней от холма Орландо до холма Кастелламаре. Вода, пересекавшая на своем пути большой слой красного железняка, приняла цвет крови, словно в каком-нибудь древнем мифе. Там и сям из этой грязной и теплой крови высовывались верхушки деревьев. В промежутках между ними, мимо крепости, стремительно неслись громадные стволы вырванных с корнем деревьев, домашняя утварь, вещи, испорченные водой до неузнаваемости, домашние животные, которые еще были живы, они издавали жалобные стоны, скрывались под водой, снова выплывали на поверхность и исчезали где-то вдали. Особенно тяжелое зрелище представляло стадо быков: их жирные белые туши сталкивались друг с другом, головы с отчаянным видом высовывались из воды и, пораженные ужасом, сплетались между собой рогами. Так как море находилось с восточной стороны, то волны переполнили устье реки. Соленое озеро делла-Палато и бухты моря соединились вместе с рекой в один сплошной океан. Крепость казалась жалким островком среди волн.

Все дороги в окрестностях были залиты водой. Вода в доме донны Кристины доходила до половины лестницы. Шум воды возрастал с каждой минутой, колокола не переставали звонить. Заключенные в тюрьме преступники поднимали отчаянный вой. Анна, считая это бедствие карой Всевышнего, прибегла к единственному спасению – молитве. Поднявшись на второй день на вышку голубятни, она увидела кругом необъятную массу воды и покрытое тучами небо, затем она услышала топот испуганных лошадей, бешено скакавших по амбразурам Сан-Вингале. Она спустилась вниз в каком-то оцепенении, разум ее почти помутился, непрерывающийся шум волн и царивший полумрак отняли у нее всякое представление о пространстве и времени.

Когда вода начала убывать, в город стали съезжаться на шлюпках жители окрестных деревень. Лица и глаза мужчин, женщин и детей выражали скорбное удивление. Все рассказывали о постигшем их несчастии. Какой-то рабочий явился в дом Базиле, чтобы сообщить, что дон Заккиеле стал жертвой наводнения. Этот рабочий бесхитростно передал картину гибели дона Заккиеле. Он рассказывал, как вблизи местности Каппуччини несколько женщин привязали своих грудных младенцев к верхушке дерева, чтобы спасти их от наводнения, но бурный поток вырвал с корнем дерево и унес пять малюток. Дон Заккиеле стоял тогда на крыше вместе с группой других христиан, взывая о помощи, но вот крыша начала уже скрываться под водой, трупы животных и сломанные ветви деревьев стали уже сталкивать в воду отчаявшихся в спасении людей. В тот момент, когда мимо них пронеслось дерево с малютками, напор был так силен, что в один миг бесследно исчезли в пучине и крыша, и стоявшие на ней христиане.

Анна слушала эту историю без слез, в ее притупленном мозгу рассказ об этой смерти, об этом дереве с пятью малютками, об этих людях, столпившихся на крыше, об этих трупах животных, которые плыли мимо и сталкивали их в воду, возбудил нечто вроде суеверного удивления, подобного тому, которое она испытывала, слушая рассказы из Ветхого Завета. Она поднялась и медленно пошла в свою комнату, где отдалась воспоминаниям. Солнце мягко освещало подоконник, черепаха спала в углу, свернувшись под своим щитом, из-под крыши доносилось чириканье воробьев… Вновь воцарившееся спокойствие окружающей жизни мало-помалу наполнило ее душу внутренним светом. Из глубины этого минутного покоя на нее вдруг нахлынула чистая скорбь, она склонила голову на грудь и отдалась порыву грусти.

Тогда душу ее стали терзать угрызения совести за то, что она так долго питала к Заккиеле безмолвный гнев, и воспоминания – одно за другим – снова нахлынули на нее: теперь, как никогда раньше, она с поразительной отчетливостью убедилась в прекрасных душевных качествах своего погибшего друга. И в ее сердце все возрастала волна скорби, она вскочила, подошла к постели, бросилась на нее лицом вниз, и ее горькие рыдания смешались с чириканием птичек.

Затем, когда поток слез иссяк, ее душой начало овладевать спокойствие покорности, и она подумала, что все земное – тленно, что нам нужно безропотно покориться воле Божией. От сознания этой преданности Провидению ей стало легче. Она перестала чувствовать тяжесть и нашла покой в этой безропотной, но непоколебимой вере. С тех пор она не переставала твердить: существует высшая воля – Божья, всегда справедлива и всегда всему предпочитаемая, пусть же простирается она на все окружающее, и да будет хвала ей вовеки веков!

XII

Так для дочери Луки был открыт истинный путь в рай. Круг времени разграничивался для нее только церковными праздниками. Когда река вошла в свое русло, по городским и деревенским улицам не переставали двигаться бесчисленные религиозные процессии. Анна участвовала во всех шествиях и пела вместе с толпами народа Те Deum. Наводнением были уничтожены все окрестные виноградники, почва стала мягкой, а воздух был пропитан светлым туманом, который как-то особенно светился, как это бывает весной в болотистых местностях.

Наступил и прошел праздник Всех Святых, затем – торжественный день Всех Усопших. В память жертв наводнения были отслужены с необычайной торжественностью панихиды. К Рождеству Анне захотелось приготовить ясли, она купила воскового младенца, Марию, св. Иосифа, быка, осла, волхвов и пастухов. Взяв с собой маленькую дочь пономаря, она отправилась вдоль рва по Саларийской дороге искать мох. Под ледяным зимним покровом тихо покоились покрытые илом пашни. Вот на холме, среди масличных деревьев, виднеется ферма Альбарозы, ни один звук не нарушает безмолвия природы. Анна, замечая под ногами мох, нагибалась и срезала ножом пучок. Трава была так холодна, что руки Анны посинели. Иногда, при виде какого-нибудь особенно зеленого пучка, у нее вырывалось радостное восклицание. Когда корзина наполнилась, Анна вместе с девочкой села на насыпь возле рва. Ее взгляд блуждал медленно по тропинке, по оливковой роще и остановился на белых стенах фермы, которая казалась ей теперь похожей на монастырскую обитель. Анна склонила голову и задумалась. Вдруг она обратилась к спутнице с вопросом, не видела ли она когда-нибудь, как выжимают из олив масло, и начала подробно описывать и объяснять устройство машин и прессов, увлекаясь этим рассказом, она перебирала в душе своей все воспоминания, которые одно за другим проходили в ее уме и сообщали голосу едва заметную дрожь.

Это было ее последней мирской слабостью. В апреле 1858 года, вскоре после Пасхи, она заболела. Воспаление легких почти на целый месяц приковало ее к постели. Донна Кристина каждое утро и каждый вечер приходила в ее комнату проведать больную. Какая-то старушка, профессиональная сиделка, снабдила ее лекарствами. Кроме того, и черепаха скрашивала дни ее выздоровления. Зимняя спячка изнурила животное, которое так высохло от голода, что стало совсем прозрачным. Анна, видя, как черепаха похудела, и чувствуя и себя еще далеко не окрепшей, испытывала какое-то внутреннее удовлетворение, подобное тому, какое мы испытываем, когда страдаем вместе с дорогим нашему сердцу человеком. От покрытых лишайником черепиц доносилась к выздоравливающим мягкая теплота, двор стал оглашаться пением петухов, однажды утром откуда-то появились вдруг две ласточки, забились крылышками в окно и исчезли.

Когда Анна выздоровела и в первый раз отправилась в церковь, был Духов день. Она вошла в церковь и с жадностью стала вдыхать в себя запах фимиама. Тихо пошла она по портику, чтобы отыскать место, где она любила раньше долго простаивать на коленях. Она почувствовала прилив внезапной радости, когда, наконец, добралась до знакомых надгробных плит, испещренных надписями. Там она благоговейно преклонила колени и начала молиться. Народ прибывал. С хоров спустились двое служителей с двумя сосудами, полными роз, и начали осыпать цветами головы молящихся под звуки органа, игравшего торжественно-радостный гимн. Анна продолжала стоять на коленях в каком-то экстазе, который овладел ею, благодаря мистической радости сознания, что она исцелилась. Когда на нее упало несколько роз, она долго трепетала. Бедная женщина никогда не испытывала трепета, который доставлял бы ей большую радость, чем это мистическое наслаждение, которое сменялось ощущением приятной слабости во всем теле.

С тех пор Духов день стал любимым праздником Анны. Долгие годы он повторялся, не сопровождаясь какими-нибудь замечательными событиями. В 1860 году в городе произошли народные волнения. Ночью беспрерывно слышались звуки военных рожков, тревожные сигналы часовых и ружейные выстрелы. В доме донны Кристины замечалась более оживленная деятельность пяти претендентов на ее руку и сердце. Анна ничего не боялась, она продолжала жить в благоговении, не понимая ни того, что совершается вне дома, ни того, что делается в пределах дома, где она служила, свои обязанности она исполняла с аккуратностью автомата.

В сентябре крепость Пескары была эвакуирована, вражеские солдаты разбежались, бросая оружие в реку, толпы людей шли по улице, радостно приветствуя свободу. Когда в весело бегущей толпе Анна узнала аббата Ченнамеле, ей показалось, что враги церкви Божьей одержали победу, и ей стало грустно.

После этого ее жизнь долго протекала мирно. Щит черепахи разросся и стал более темным, ежегодно показывались ростки табака, цвели и увядали, каждую осень стаи ласточек улетали в страну фараонов. В 1865 году великое состязание женихов увенчалось, наконец, победой дона Филено д’Ателио. Свадьбу отпраздновали в марте, закончив ее торжественным и веселым пиром, готовить дорогие и тонкие кушанья явились два отца-капуцина – брат Витторио и брат Мансуэто.

После упразднения обители из всей братии осталось только двое для охраны монастыря. Брат Витторио был шестидесятилетний старик, но румяный, сильный и веселый. Он был не прочь выпить. Маленькая зеленая повязка закрывала его больной правый глаз, зато левый так и сиял весельем и заражал им всех окружающих. С детства брат Витторио любил возиться со всяким зельем, и, так как он великолепно знал поварское дело, то господа часто приглашали его в торжественных случаях. Его движения были резки, но мохнатые руки, показывающиеся из широких рукавов, мелькали быстро и ловко, при каждом движении борода его развевалась, и его голос был оглушителен. Брат Мансуэто, напротив, был сухощавый старик с лысой головой, белой козлиной бородкой и желтоватыми глазами, полными необычайной кротости. Он возделывал огород и, собирая подаяние, разносил по домам овощи. Помогая своему товарищу во время исполнения последним поварских обязанностей, он принимал учтивую позу, он говорил на мягком ортопском наречии и часто, быть может, вспоминая легенду о св. Томмазе, восклицал: «Pe’li Turchi!» – поглаживая при этом одной рукой свой гладкий череп.

Анна внимательно смотрела, как монахи готовят кушанья, накрывают стол и сервируют его медной посудой. Теперь ей казалось, что, благодаря присутствию братьев – кухня превратилась в место священнодействия. Она не сводила глаз с брата Витторио и чувствовала даже какую-то робость, которую испытывают обыкновенные люди, созерцая людей, одаренных какими-нибудь высшими доблестями. Ее поражали уверенные жесты, с которыми великий капуцин сыпал в соус свои таинственные снадобья и какие-то особенно ароматные пряные вещества. Все же мало-помалу ее покорили кротость, смирение и скромная словоохотливость брата Мансуэто. Их связывала общая родина и то, что особенно притягивает друг к другу, – родное наречие.

Как только они разговорились, воспоминания о прошлом потоком хлынули из их уст. Оказалось, что брат Мансуэто знал Луку и находился в базилике как раз тогда, когда трагически погибла вместе с несколькими пилигримами Франческа Нобиле. Он даже помогал нести ее тело к дому Луки и теперь вспомнил, что на покойнице было желтое шелковое платье и золотое ожерелье…

Анне стало грустно. До сих пор в ее памяти это событие оставалось каким-то смутным пробелом, почти неизвестным моментом, благодаря продолжительному оцепенению, которое овладело всем ее существом после первых припадков падучей болезни. Но, когда брат Мансуэто сказал, что покойница теперь в раю, так как погибшие за религию причисляются к сонму святых, Анна испытала невыразимый восторг и вдруг почувствовала, как в ее душе растет необычайное благоговение к святости ее матери.

Затем они перешли к воспоминаниям о родных местах. Она начала говорить о базилике патрона своей родины, сейчас же припомнила внешний вид алтаря, расположение капелл, даже число церковной утвари, форму купола, облачения, расположения приделов и цвет оконных стекол. Брат Мансуэто сочувственно внимал ее рассказам. Так как он лишь несколько месяцев тому назад был в Ортоне, то он рассказал ей много нового: ортонский архиепископ принес в дар базилике золотую дарохранительницу, с инкрустациями из драгоценных камней. Братство Св. Духа отделало заново все деревянные и кожаные части скамей, а донна Бландино Онофрио вышила несколько церковных облачений: далматские ризы, епитрахиль и стихари.

Анна жадно ловила каждое слово земляка, и страстное желание увидеть эти новые вещи и снова взглянуть на старых начало положительно мучить ее. Когда капуцин замолчал, она взглянула на него, не будучи в состоянии скрыть робкой надежды. Приближается майский праздник. Не отправиться ли им?..

XIII

В середине мая Анна, с разрешения донны Кристины, начала собираться в путь. Ее сильно тревожила участь черепахи: оставить ли ее дома или взять с собой? Она долго колебалась, но, наконец, для того, чтобы быть уверенной в целости животного, решила нести ее с собой. Она уложила ее в корзину между своими платьями и банками с вареньем, которые донна Кристина поручила Анне передать донне Веронике Монтеферранте, настоятельнице монастыря Св. Екатерины.

С рассветом Анна и брат Мансуэто отправились в дорогу. Первое время Анна шла чрезвычайно быстро, сгорая от радостного нетерпения: ее волосы, уже почти совсем седые, непокорно вылезали из-под платочка. Брат едва поспевал за ней, прихрамывая и опираясь на свой посох, с его плеча свешивалась пустая сума. Дойдя до соснового леса, они сделали первый привал.

Было чудное майское утро. Лес тихо шумел, распространяя в воздухе приятный смолистый запах, небо было синее, как и находившееся вблизи море. Из коры деревьев сочилась прозрачная смола. Дрозды весело насвистывали свою незатейливую песенку. Все источники жизни, казалось, открылись на поверхности матери-земли.

Анна села на траву и предложила капуцину хлеб и сладости. Затем, за едой, началась беседа о грядущем празднике. Черепаха пыталась передними лапами приоткрыть корзину, и ее змеевидная головка усиленно ворочалась во все стороны, то высовываясь, то снова прячась под щит. Анна помогла ей выбраться наружу, и животное направилось по мху по направлению к миртовому кусту, медленно двигаясь вперед, быть может, смутно ощущая прелесть былой свободы. Ее щит среди зелени казался еще красивее.

Брат Мансуэто пустился в благочестивые рассуждения и стал восхвалять Провидение, которое снабдило черепаху домиком и погружало ее в зимнюю спячку. Анна рассказала, в свою очередь, несколько случаев, которые доказывали, что у черепахи кроткий нрав и покладистая натура. «О чем она думает? – вдруг спросила она и добавила: – О чем вообще думают животные?»

Брат не отвечал. Оба замолчали. С коры одной из сосен сползала вереница муравьев и растянулась по земле, каждый муравей тащил провиант, и весь этот бесчисленный рой выполнял свою работу весьма прилежно и в поразительном порядке. Анна наблюдала за этими неутомимыми тружениками, и в ее уме вдруг пробудилась наивная детская вера. Она стала рассказывать об удивительных жилищах, которые сооружают себе под землей муравьи. Брат с чувством глубокой веры говорил: «Хвала Богу!» И оба они глубоко задумались, сидя под зеленеющими деревьями и вознося в своих сердцах хвалу Господу.

В первом часу пополудни они добрались до ортонской местности. Анна постучалась в ворота монастыря и заявила, что хочет видеть настоятельницу. Она вошла в небольшой двор, в середине которого находился водоем, выложенный черными и белыми каменными плитками. Приемной служила низенькая комната, в которой стояло несколько скамей, две стены были забраны решетками, а две другие заняты распятием и образами. Анна тотчас преисполнилась чувством благоговения к торжественной тишине, царившей в этом месте. Когда за решеткой неожиданно показалась мать Вероника, высокая и строгая женщина в монашеском облачении, Анна испытала невыразимое волнение, словно перед ней появилось сверхъестественное видение. Спустя минуту, она, ободренная доброй улыбкой настоятельницы, в нескольких словах передала поручение своей госпожи, положила в углубление ниши банки с вареньем и стала ждать. Мать Вероника ласково поблагодарила ее, взглянула на нее своими прелестными карими глазами, подарила ей образок Девы Марии, протянула ей через решетку свою руку для поцелуя и исчезла.

Анна, вся трепеща, вышла из приемной. Когда она проходила по вестибюлю, до нее доносилось пение, ровное и приятное. Ей казалось, что хор поет где-то глубоко под землей. Проходя через двор, она увидала, что с высокой стены свешивается апельсиновая ветка, сгибаясь под тяжестью плодов. Когда она, наконец, вышла на дорогу, ей казалось, что она оставила за собой какой-то сад блаженства.

После этого Анна отправилась разыскивать своих родственников. У двери старого дома стояла какая-то неизвестная женщина, опершись о дверной косяк. Анна робко подошла к ней и спросила, не известно ли ей что-нибудь о семье Франчески Нобиле. «Что такое? В чем дело?.. Чего вам нужно?» – перебила женщина грубым голосом, окинув ее испытующим взглядом. Когда Анна растолковала ей, чего она хочет, та пригласила ее войти.

Оказалось, что почти все родственники Анны или умерли, или уехали из Ортона. В доме оставался лишь немощный старик, дядя Минго, женатый вторым браком на дочери Сплендора, он жил с ней почти в нищете. Старик сначала не узнал Анну. Он сидел в старом кресле, с которого свешивались лоскутки красной материи, его руки покоились на ручках кресла, они были скрючены и обезображены подагрой, ноги, ритмично покачиваясь, ударялись в земляной пол, непрерывная паралитическая дрожь пробегала по мускулам шеи, локтей и колен. Он взглянул на Анну, пытаясь широко раскрыть свои безжизненные глаза. Наконец, он узнал ее.

Так как Анна все рассказала про себя и не скрыла своего печального положения бесприютной, то дочь Сплендора, догадываясь, что у Анны должны быть деньги, подумала, что недурно было бы воспользоваться ими, тотчас же выражение ее лица стало благодушным. Едва Анна окончила свой рассказ, она предложила ей переночевать, взяла у нее корзину с платьями и спрятала ее, обещав Анне заботиться о черепахе. После этого она стала жаловаться на болезнь старика и на нищету в доме, проливая при этом горькие слезы. Анна вышла из дому, полная благодарности и сожаления к участи хозяев. Она пошла вдоль побережья по направлению к раздававшемуся из базилики звону колоколов, чувствуя, как по мере приближения к храму Божьему растет ее волнение.

Возле Фарнезского дворца волновалась толпа народа. Анна вошла во тьму, вдоль скамей, уставленных серебряной церковной утварью и прочими священными предметами. Ее сердце радостно забилось при виде всего этого блеска священных предметов, и она благоговейно крестилась перед каждой скамьей, словно перед алтарем. Дойдя до дверей базилики, увидев иллюминацию и услышав церковное пение, она не могла подавить в себе радостного волнения, едва держась на ногах, она приблизилась к церковной кафедре. Ее колени подгибались, слезы застилали глаза. Она долго оставалась там, осматривая канделябры, ковчежец и все прочие принадлежности алтаря, у нее кружилась голова, так как с раннего утра она ничего не ела. Она чувствовала, что вот-вот упадет от слабости…

Над ее головой висела колоссальных размеров тройная люстра и ярко пылала. А в глубине, по бокам скинии, теплились четыре массивных восковых ствола.

XIV

В течение пяти дней праздника Анна почти не выходила из церкви, проводя там время с раннего утра до того часа, когда закрывали церковь. Она с глубокой верой вдыхала в себя этот чистый воздух, который наполнял ее блаженным трепетом, душа ее была полна счастья и благочестия. Молебствия, коленопреклонения всего народа, здравицы – все эти беспрерывно повторяющиеся обряды совершенно ошеломили ее. Дым фимиама скрывал от нее землю.

Между тем дочь Сплендора старалась из всего этого извлечь пользу, терзая сердце Анны притворными жалобами и жалким видом разбитого параличом старика. Это была злая женщина, опытная в различного рода плутнях и предававшаяся бражничанию, все ее лицо было покрыто лишаями, волосы – седые, огромный живот. Кроме брака, ее связывала со стариком порочная жизнь, вместе с ним она в короткое время растратила свои скудные средства в пьянстве и кутежах. Обеднев, они негодовали на постигшую их нужду, вечно жаждали вина и водки и теперь, в старческой немощи, расплачивались за грехи всей своей жизни.

Анна, по доброте душевной, подарила Розарии все свои сбережения и все свои платья, она даже сняла с себя серьги, два золотых кольца, коралловое ожерелье и обещала помогать ей и впредь. Затем она отправилась обратно в сопровождении брата Мансуэто, неся в корзине свою черепаху.

По дороге, когда дома Ортоны скрылись из виду, безысходная тоска закралась в душу женщины. По всем дорогам тянулись с пением толпы пилигримов. Их монотонное и протяжное пение долго еще оглашало воздух. Анна слушала пение, и бесконечное томление влекло ее к богомольцам, ей хотелось присоединиться к ним, следовать за ними, жить так, переходя от одного святого места к другому, из деревни в деревню, приходя в мистический восторг от созерцания святых реликвий.

– Они идут в Кукулло, – сказал ей брат Мансуэто, указывая рукой вдаль. И оба они начали говорить о святом Доминике, который охраняет людей от укуса ядовитых змей, а молодые посевы – от гусениц, потом они перешли к другим святым покровителям.

– В Буньяре, на Понте-дель-Риво, движется процессия, сопровождаемая сотнями лошадей, ослов и мулов, нагруженных провиантом, к Мадонне делла-Неве. Богомольцы сидят на вьюках, с венками из колосьев на голове, у ног их висят образа и хлебные дары. В Бизенте к ним присоединяется много девушек, держащих на голове корзины с зерном, они ведут с собой осла, который несет на спине огромную корзину, вместе с ослом идут они с пением к церкви Мадонны, чтобы принести корзину в дар Богородице. Возле башни Паломников мужчины и девушки, увенчанные розами и плодами, поворачивают к церкви Мадонны, находящейся на утесе, где сохранился след ноги Самсона. В Лорето к процессии присоединяют белого быка, откармливаемого в течение года тестом, его ведут прямо к статуе Патрона. На покрывающем его пурпурном чепраке сидит девушка. При входе в церковь бык преклоняет колени, затем медленно подымается и идет дальше, сопровождаемый радостными восклицаниями народа. Посреди церкви бык опорожняет желудок, и благочестивые поселяне по виду этой дымящейся массы судят о грядущем урожае.

Такие благочестивые разговоры вели между собой Анна и брат Мансуэто, когда приближались к устью Алепто. Река катила свои весенние воды среди полей, покрытых стеблями еще не распустившегося жигунца. И капуцин стал рассказывать о храме Царицы Небесной, когда в праздник святого Иоанна богомольцы одевают на головы венки из жигунца, ночью ходят к реке Джицио провожать воды с веселыми песнями.

Анна сняла башмаки, чтобы перейти реку вброд. Она чувствовала теперь, что всей душой полюбила эти деревья, эти травы, животных и все то, что освятила католическая церковь. И в глубине ее наивного и бесхитростного сердца пустил глубокие ростки инстинкт идолопоклонства.

Спустя несколько месяцев в стране распространилась эпидемия холеры, смертность была громадная. Анна стала ухаживать за бедными больными. Брат Мансуэто умер, к величайшему огорчению Анны. В 1866 году, в годовщину праздника, она решила уйти навсегда, так как видела во сне чуть ли не каждую ночь святого Томмазо, который велел ей отправиться к святым местам. Она взяла свою черепаху, свои платья и сбережения и с плачем поцеловала руки донны Кристины. На этот раз она уехала в телеге с двумя нищими-монахами.

В Ортоне она снова поселилась в доме разбитого параличом дяди. Спать ей пришлось на соломе, пищей ей служили хлеб и овощи. Все дни она проводила в церкви, предаваясь горячей молитве, ее мысль способна была сосредоточиться только на созерцании религиозных обрядов, на обожании священных символов и представлении себе рая. Она вся была охвачена божественной благодатью и вся отдалась божественной страсти, которую непрестанно поддерживали в ней священники своими обрядами и проповедями. Она понимала только этот язык торжественных богослужений, когда сердце преисполняется миром и из глаз льются невыразимо-отрадные слезы…

Она глубоко страдала, видя царившую в доме нищету, она не произносила ни слова жалобы, упрека или угрозы. Розария постепенно вытянула у нее все сбережения, и скоро Анна начала голодать. Хозяйка стала притеснять ее, ругать скверными словами и жестоко преследовать черепаху. Старый паралитик уже не мог говорить, а только хрипло мычал, раскрывая рот, из которого высовывался дрожащий язык и беспрерывно текли слюни. В один прекрасный день, когда жена пила около него водку и отказалась дать ему стаканчик, он с трудом поднялся с кресла и пустился было вслед за бросившейся бежать супругой. Ноги у него подкашивались и едва передвигались. Вдруг он ускорил шаги, нагнулся всем корпусом вперед, запрыгал мелкими шажками, словно кто-то сильно подтолкнул его сзади, и упал замертво лицом вниз у самого края лестницы.

XV

Анну стала тяготить жизнь в этом доме. Она взяла свою черепаху и отправилась просить убежища у донны Вероники Монтеферранте. Так как бедная женщина в последнее время оказала несколько услуг монастырю, то настоятельница сжалилась над ней и приняла ее, возложив на Анну обязанности послушницы.

Хотя Анна не была пострижена, но она носила монастырское платье: черную мантию, нагрудник и чепец с белыми ленточками. Ей казалось, что она в этом одеянии святая. В первое время, когда ветер колыхал вокруг ее головы ленточки, вся кровь у нее волновалась, и сердце радостно трепетало.

Когда солнечный свет, отражаясь в этих ленточках, оттенял снежную белизну ее лица, ей казалось порой, что ее озаряет мистический блеск.

С течением времени она все чаще и чаще впадала в религиозный экстаз. То и дело слышались ей ангельские голоса, отдаленные звуки органа и другие звуки, недоступные слуху других людей. В роще являлись ей светлые образы и чудились ароматы рая.

Весь монастырь был объят священным ужасом: казалось, будто проявилась какая-то скрытая мощь, настало время сверхъестественных событий. Из предосторожности новую послушницу освободили от всяких служебных обязанностей и стали наблюдать за ней, за ее словами и даже за взглядами, придавая всему суеверный смысл. Так начала расцветать легенда о том, что в монастыре находится святая.

В середине февраля 1873 года голос Анны стал особенно глухим и глубоким. Спустя некоторое время, она вдруг утратила способность речи.

Это неожиданное событие испугало набожных монахинь. Все они, окружив онемевшую послушницу, с мистическим ужасом наблюдали за ее исступленными жестами, неопределенными движениями безмолвных губ, неподвижными глазами, из которых струились обильные слезы. Черты лица немощной, изможденные продолжительным постом, отличались теперь необыкновенной рельефностью. Лицо стало белее слоновой кости, и все нити вен и артерий словно обнажились, наводя своим биением трепет на робкие души монахинь.

При приближении месяца Марии монахини стали особенно заботиться об украшении общины. Они разбрелись по монастырскому саду, усаженному кустами роз и апельсиновыми деревьями, там собирали они «побеги нового мая», чтобы разложить их у подножия алтаря. Анна, которую теперь ничем не утруждали, также сошла в сад, желая помочь сестрам в благочестивом деле, она жестами объяснила, что хотела бы принять участие в собирании зелени и цветов. Все эти невесты Христовы с наслаждением гуляли под ласковыми лучами солнца и вдыхали чудный аромат молодых побегов. Давно они не были возле портика, находящегося в самом конце сада. И подобно тому, как в душах девушек весенний воздух пробуждал давно уснувшие образы, так солнце, проникая под низкие арки портика, оживляло на карнизах следы византийской лепной работы.

Ко дню первого торжественного богослужения община была готова к празднику. Церемония началась после вечерни. Одна из сестер села за орган, и вдруг раздался страстный аккорд органных труб и наполнил божественным звуком все окрестности. Все склонили головы, замелькали кадильницы, из которых вырывался благовонный дымок, замигали огоньки в увенчанных цветами люстрах. Затем к звукам органа присоединились прелестные нежные голоса. Вот растут они, становятся сильнее, громче… Точно под влиянием неземной силы Анна страшно вскрикнула и упала на спину, она стала размахивать руками, тщетно пытаясь подняться. Хоровое пение прервалось. Одни из сестер, словно пригвожденные, не двигались с места, другие бросились на помощь к немощной. И вот произошло неожиданное великое чудо.

Постепенно всеобщее оцепенение, неопределенное перешептывание и нерешительность сменились безграничным ликованием, восторженными криками, перешедшими в хоровое пение. Анна, уже охваченная религиозным экстазом, продолжала стоять на коленях и не сознавала, что делается вокруг нее. Но, когда хоровое пение стало громче, она тоже запела. Первый звук ее голоса совпал с паузой хора, после чего сестра стала петь тише, чтобы лучше слышать этот единственный голос, вновь дарованный милостью Божьей. А Анна все пела и пела: она воспевала золотую кадильницу, испускавшую отрадный аромат, лампаду, днем и ночью освещавшую святые мощи, урну, содержавшую манну небесную, куст, который горел, не сгорая, стебель Иисуса, на котором росли цветы роскошнее всех цветов мира.